Оглавление

Катя. Пути Господни,
2011—2014 годы

                                          * * *

Детство у Витьки выдалось обыкновенное, как у всех в Советском Союзе. Ну, если не у всех, то у половины точно: мама, папа, детсад, школа, продлёнка, пионерский лагерь, домашние пельмени по воскресениям, мороженое местного молокозавода в хрустящих стаканчиках, квас из бочки по праздникам. Родители его поженились поздно, когда матери уже за тридцать перевалило, а отцу — он был на двадцать лет её старше — за пятьдесят. Папа всю жизнь шоферил. Мама работала нянечкой — пристроилась в детсад, чтоб за сыновьями догляд держать.

У Витьки имелся старший брат тремя годами взрослее. Грамотный! Мать взирала на него умильными глазами и воздыхала: «В кого же ты такой образованный? Держись, Витька, брата! Слушайся его во всём». И Витька слушался. Даже не ревновал мать за то, что старшего больше него любит. Считал, что справедливо: ему до брательника было далеко, ума много Бог не дал. Правда, силой да здоровьем не обидел, грешно жаловаться.

В школе Витька скучал, еле на тройки тянул, чтоб хоть в училище взяли. Из всех предметов только на физкультуре передовиком числился; ну, ещё историей интересовался, но это, скорей, из-за учителя. Того все уважали, домашку готовили на совесть, западло считалось спалиться. Иногда Витька физике симпатизировал, но периодами, напрягаться не хотелось, с учительницей не ладилось, не взлюбила она упрямца. А вот брательник умел подстраиваться, всё просчитывал: когда списать, когда параграф выучить, когда учительнице помочь тетради донести; младший им гордился, всеми потрохами предавался родственному расположению.

С начальной школы Витька слыл одним из отъявленных драчунов, но не по задиристости характера, а по возбудимости и доверчивости. Этим нещадно пользовался старший. Ему доставляло удовольствие, если не сказать наслаждение, подзадоривать, науськивать, сталкивать лбами своего тупоголового с очередным неугодным элементом, а затем наблюдать, как мелкий мчался махать кулаками.

Из школы Витька топал к отцу, который работал в авторемонтной у дяди Серёжи. Там проводил всё своё свободное время. Никаких секретов мастерства пожилой одинокий мужчина не таил, всё объяснял любопытному парнишке: и где стучит у машины, и почему, и сколько бензина «жрёт», и что такое рулевая тяга, и как устроен поршневой двигатель. Витька любил дядю Серёжу, автомобили и мастерскую по-детски открыто, искренне. Батя научил его водить, и пацан мечтал получить права. Он приходил в мастерскую с очередным «неудом», фингалом под глазом, а пожилой уже дядя Серёжа сажал его пить чай с сушками. Потом они шли «лечить» машину. Наставник не раздражался, не кричал, говорил медленно, негромко, а Витька, забыв все школьные невзгоды, завороженно наматывал на ус премудрости профессии. В конце смены возвращался отец, сын залезал в кабину его автомобиля и рулил, вместе они возвращались домой. А дядя Серёжа оставался — жена у него умерла, детей не народилось, вот и не спешил мужчина в холостяцкую каморку.

Всё изменилось в восьмом классе. Брат дал Витьке попробовать шампанского. Оно ему понравилось. Отец ушёл на пенсию, сразу постарел, а вскоре разболелся. Матери пришлось увольняться с работы для ухода за ним — с тех пор она постоянно нервничала и плакала. На Новый год однокурсник брата пригласил того с Витькой в гости, мать их отпустила. Собралась молодёжь из института и ещё откуда-то, все старше школьника, что слегка напрягало Витьку. Особенно смущали девушки: все фигуристые, с макияжем, не чета одноклассницам. Брат похлопал по плечу: «Не трусь, покажи им, что уже взрослый». И он показал. Напился так, что, когда его привезли домой, всё утро обнимался в туалете с унитазом, а потом заснул на полу, не сумев подняться на ноги. Днём брат успокоил, сказав, что друзья поразились Витькиной крутости, и купил пива на опохмел.

Мать качала головой, горько вздыхая. Отцу становилось всё хуже и хуже — через полтора года после выхода на пенсию, он скончался.

Витька еле закончил среднюю школу и поступил в училище на механика-авторемонтника. Мать с уходом отца совсем сникла, в сыновьи проблемы не вмешивалась. Витька перестал ходить к дяде Серёже, связался с плохой компанией, начал выпивать. Чудом на права сдал.

Армия спасла потерявшуюся душу от гибельного влияния уличных маргиналов. Его взяли механиком-водителем Будучи от природы трудолюбивым и исполнительным за год Витька дослужился до сержанта и даже получил три благодарности. В армии Витька не выпивал, но после дембеля брат сразу поставил бутыль на стол: «Помянем отца». Каким-то образом старший исхитрился остаться трезвым, всю бутыль приговорил Витька. С тех пор так и понеслось: «Помянем?».

Обнаружились прежние «друзья». Через полгода работы в приличной автомастерской Витьку уволили за пьянки и прогулы. Он нашёл новое место, но и там держался только за счёт золотых рук. Ещё через полгода его арестовали за крупную кражу. Витька не понял, как это получилось, даже оправдываться не стал, думал — разберутся. Но петля затянулась не на шутку: ему предъявляли подписанные им же по пьяни документы на аренду двух украденных фур и на права по перевозкам, а на суде брат дал свидетельские показания виновности родственника, добавив в конце: «Его пьянство довело нашу маму до болезни, она от горя и отчаяния не встаёт с постели, всё плачет». Витька лишился дара речи, но не стал кричать брату: «Ты всё врёшь! Мама тоскует без папы, а во время „кражи“ мы с тобой отца поминали! Я не мог потом даже до кровати доползти, планами грабежа с тобой не делился!». Он молча сел в тюрьму и отбыл положенные два с половиной года целиком

Освободился Витька в двадцать три года. И сразу узнал, что мама скончалась год назад, но ему об этом никто не сообщил. Отчаяние и жгучая ненависть к родному брату наполнила его. За время сидки пелена спала с глаз, да и кореши «просветили» его. Он понял, как старший использовал младшего, как насмехался над ним: в школе провоцируя драки, дома — обвиняя во всём перед родителями; как спаивал его целенаправленно и с садистским удовольствием.

Домой старший младшего не пустил. Сказал, что продал его долю в квартире и погасил этими деньгами цену пропавших фур с товаром. Витька не стал интересоваться, как тому удалось обстряпать такое решение, правды искать тоже не стал. Он подался в бомжи, поселился в подвале, рылся в помойках и пил по вечерам всё, что придётся. Однажды починил украденный «паханом», как того звали все вокруг, мотоцикл и в благодарность получил от того «плату». Пьяная и опухшая бомжиха умела готовить еду из чего угодно и знала, как обласкать мужика. С ней Витька лишился девственности. Несмотря на таланты бомжихи, его от неё тошнило; слегка протрезвев, полез на свежий воздух. Брёл долго, добрёл до храма, оробел и зашёл внутрь.

Шла воскресная Литургия, Витька простоял до конца, заворожённый красотой богослужения и ещё чем-то, бередящим душу. Он не двигался с места и после службы, ему некуда было спешить. Появился священник, поговорил с прихожанами — молодой парой — и направился к выходу, но, заметив Витьку, подошёл к нему. Бомж сам не понял, как разоткровенничался, поведав всё. Священника звали отец Виктор — оказался тёзкой. Батюшка дал ему работу, попросил очистить задний двор от снега. И велел прихожанкам чтобы после этого его покормили в трапезной.

Дрожащими руками ел Витька суп с хлебом и ронял солёные слёзы в тарелку. Ночевать отец отправил парня к матушке Варваре, она была одной из прихожанок и у неё имелась ночлежка. Матушка Варвара — пожилая женщина, очень строгая, неразговорчивая, с плотно сжатыми губами, давно выплаканными глазами. Она лет двадцать назад в результате трагического случая потеряла семью. Муж погиб, а сын оказался в больнице для умалишённых. С тех пор она определилась трудиться при храме, а квартиру содержала для нуждающихся, которых благословлял батюшка. Так попал к ней Витька: его отмыли, подобрали одёжку, приставили работать в храме, пока сам отец Виктор искал юридические пути снабжения страдальца жильём.

Среди прихожан оказались грамотные люди — помогли оформить парню комнату в коммуналке. Этот период в несколько месяцев прожил Витька трезво, работу выполнял рьяно. Силёнок у него хватало, потеть не боялся: и на крышу лез снег сбрасывать, и плотницкие труды освоил, и полы мыл. Сначала на службе стоял как свечка, потом алтарничать начал чтецом, да на клирос благословился. Прихожане Витьку полюбили, стали «наш Витя» называть.

Через несколько месяцев отправился вселяться в новое жильё — коммуналку. Она оказалась трёхкомнатной. В одной комнате никто не жил — она продавалась, её периодически приходили смотреть, но та никому не нравилась. Во второй комнате, самой просторной, жил нехарактерно спивающийся, маленький и невзрачный еврей. Он работал, но скрывал где именно. С ним обитала сожительница Рита — мясистая баба с бегающими глазками В третьей поселился Витька. У прихожан собрали старый хлам: шкаф, стол, диван, посуду — всё это привезли, занесли в комнату и уехали. Витька остался один. Послышался робкий стук в дверь.

— Кто там?

Просунул нос сосед-еврей:

— Может, за знакомство?

Прошли на кухню. Соседка суетилась, накрывая на стол: картошка, салат, рыбные консервы, колбаса, бутыль самогона. Выпили за знакомство. Самогон оказался приличным и ядрёным, но еврей не сознался, где взял его, только похихикивал.

Когда Витька очнулся на следующий день у себя в комнате, голова трещала, а с прошедшего дня помнились только ухмылка соседа и почему-то подмигивающая ему бабёнка, хватающая его руки и прижимающая их к своей груди: «Послушайте, как бьётся сердце. Я так волновалась, так волновалась! Всё думала, кого к нам поселят…».

Ужасно хотелось выпить, Витька двинулся в коридор и на кухню. Никого в квартире не было, лишь на кухонном столе, где вчера пировали, стояла стопка самогона — видно, для него. Он опрокинул её в рот — стало легче. Посмотрел на часы, пошёл в ванную, чтобы умыться и почистить зубы, увидел себя в зеркало: красные опухшие глаза, отёкшее лицо — и решил, что в таком виде в храм являться нельзя. Совсем не являться тоже нельзя, отец Виктор обещал подыскать место автомеханика — работа Витька нужна, как воздух. Он пришёл через день, батя посмотрел искоса, но ничего не сказал.

Витьку взяли на работу, целую неделю он исправно нёс трудовую повинность, а в субботу и воскресение ходил на службы в храм. Эти дни он почти не встречался с соседями: еврей иногда пробегал с выпученными глазами и махал руками, Витька не пытался с ним заговорить. Сожительница появилась пару раз хмурая и трезвая, помыла полы, сварила суп и ушла.

В понедельник Витьке привалил «левак», он быстро справился, ему заплатили. По пути домой купил икры красной, макарон, хлеба, сосисок, пива и решил расслабиться с евреем, если тот дома. Сосед оказался дома, но в компании. На кухне за столом сидела его бабёнка да раскрасневшийся толстячок с румяной крашеной молодухой. Еврей услужливо бросился к Витьке, стал знакомить с гостями. Тот достал свои покупки, выставил на стол. Толстяк одобрительно крякнул, еврейская баба заулыбалась. Выпили. Потом ещё. И ещё. Соседи о чём-то болтали, Витька не слушал, ему вновь вспомнился брат и нанесённые им обиды. Как всегда, ненависть жгла сердце; все внутренности горели, требуя испепелить пережитое, он побагровел, в глазах отразилась тупая боль. Витька налил себе и выпил один — слегка отпустило. Изрядно захмелел, встал, собрался пройтись до санузла. В коридоре его догнала тоже прилично опьяневшая соседка, что-то забормотала, обвила толстыми руками, обдала запахом селёдки, водки и дешёвых духов. Витька удивился, но ломаться не стал, завёл к себе, закрыл дверь на крючок. Он не настолько опьянел, чтобы не осознать происходящего (как, например, получилось с бомжихой), поэтому, после случившейся близости, надевая штаны, бросил жёстко: «Будешь только моей! Всё сделаю для тебя: деньги, вещи. Про еврея забудь». Дама согласилась, Витька ей нравился: «Не чета сожителю, раза в два больше, да моложе лет на тридцать».

Так они и стали жить: Витька работал как проклятый, тащил деньги, баба наводила в его комнате порядок, готовила ужин. Когда он возвращался с работы, его ждали борщ, котлеты, выпивка. Они вместе ели, выпивали бутылочку и шли в постель. Еврей отнёсся к ситуации с пониманием, никаких претензий не предъявлял, при встрече заискивающе улыбался. Так длилось полгода. Ни о какой любви, естественно, речь не шла. Всё происходящее Витьке было противно, как и он сам, но считал ситуацию приемлемой. Лучше бомжовской.

Изредка он появлялся в храме, но батюшка не допускал его ни в чтецы, ни на клирос. Однажды, вернувшись домой, Витька застал свою бабу уже пьяной (обычно она лишь слегка хмельная встречала его). Оказалось, у еврея гости. Витька присоединился к компании. Смутное, злое подозрение закралось в душу, и он стал глушить его стаканами до тех пор, пока не догнал и не обогнал собутыльников в опьянении. Заметив, как его Краля подмигивает гостю, жмётся к нему, схватил её за руку, потащил в комнату, но на пороге, споткнувшись, упал. Его сожительница стала требовать ласки, но он не смог даже штаны снять, тогда она распахнула дверь и демонстративно продефилировала в комнату еврея, куда следом отправился гость — Витька всё видел, ведь дверь осталась распахнутой. Сам лежал на пороге, не в силах подняться, там же его начало чистить, там же он и забылся, и погряз по уши в своих испражнениях.

На следующий день Витька на работу не пошёл, долго отлеживался, опохмелялся, хмуро смотрел, как его бывшая сожительница бегает полуголая от еврея в ванную и обратно. Вечером пришла к нему, пряча глаза и напрашиваясь на взаимность: ведь вчера он не смог, что же ей оставалось? Но Витька с пьяной решимостью выставил её вещи за дверь.

Так и не протрезвев, впервые ушёл в запой. Пил много и каждый день, пока не закончились деньги. После этого опухший и с дрожащими руками, он пошёл в храм к отцу Виктору, тот сказал: «Новую работу ищи сам». Но разрешил раз в день приходить в трапезную обедать.

Работу Витька искал долго и сложно. В конце концов пошёл к соседу на поклон — тот устроил его грузчиком, но Витька радовался — в его ситуации на большее рассчитывать не приходилось. Стал трудиться, а по вечерам снова выпивать. Пару раз уходил в запой, но еврей молвил за него словечко, и его снова брали.

Как-то нашёл место в авторемонтной мастерской, продержался там чуть больше месяца, потом всё же вылетел. Пошёл опять в грузчики. Понял — перепивать нельзя. Опытным путём установил дозу и держался своего режима: после работы покупал по дороге одну бутылочку беленькой (вторая — путь в запой), выпивал её дома и ложился спать. В храм не ходил, еврея с его бабой простил, но с ними за стол не садился. А на работе, если угощали, не отказывался (правда, тогда приходилось высчитывать, сколько можно добавить дома) — худо-бедно, но существовал. Бывало, на работе устраивали знатные застолья — день рождения у кого или премия, тогда Витька обходился без домашней дозы. Но в такие дни ему требовалось вовремя ретироваться. Это давалось мучительно до невозможности, ведь дармовой выпивки выставляли много. Так, празднуя именины завхоза и принимая на грудь очередную рюмку, почувствовал, что она стала лишней и не смог остановиться. Отчаянная пьяная удаль поднялась из глубины чрева: «Раз уж перебрал, то напьюсь до чёртиков! Всё равно! Запой, так запой! И море по колено! Кому я, в конце концов, нужен, ошибка Создателя, позор родителей?».

Нализавшись до отвратительной дрожи в ногах и потери ориентации, Витька засобирался домой. В каком бы он ни был состоянии, дорогу он помнил, шёл несмотря на мрак и гололёд. Только домой не добрался, сам не понял, почему. Память отказывалась воспроизвести то, что произошло после того, как он, хватаясь руками за смешные падающие стены, вывалился на свет Божий в ночной город.

                                          * * *

Очнулся Витька от непривычного, странного ощущения бесчувственности. Ничего не болело, только шумело в голове да плыл белый потолок перед приоткрытыми глазами — точнее, одним. Потолок плыл, колыхаясь и вибрируя, словно волны на поверхности водной глади. Рук и ног не ощущалось, словно их отродясь не существовало; решил проверить — дернулся, но ничего не получилось, только потолок поплыл в другую сторону. Какие-то незнакомые сознанию звуки доносились из внешнего мира. Разговор? Скорее отдельные фразы мужских и женских голосов. Захотелось самому что-то сказать, типа: «Где я?», но вышло: «Хе… хе… я?». Мужской голос со стороны отозвался:

— Кажется, ваш новенький очнулся.

Послышались шаги, и над Витькиным лицом склонилась женщина в медсестринской оболочке с красным крестом.

— Да, слава Богу. Вы меня слышите?

Витька прохрипел:

— Фиг вам, я не умер…

Лицо улыбнулось:

— Конечно, живы, только немного пострадали. Скажу доктору, что вы в сознании, и он заглянет. Есть какие-нибудь желания?

— Пить.

— Я принесу воды.

Что ж, тоже неплохо. Медсестра принесла стакан воды и, приподняв ему голову, напоила. Всё вокруг закружилось, поплыло Витька, уронив голову на подушку, отключился. В следующий раз он очнулся от боли. Бесчувственное тело пронзил острый спазм. Но через некоторое время он волной отступил. Витька открыл один глаз. Потолок опять колыхался, но не так сильно, как в первый раз. Он повернул голову: «Ни хрена себе! Четырёхместная палата! Все в гипсах, двое спят, один книгу читает». Почувствовав Витькин взгляд, читатель поднял глаза. Витка попытался спросить его:

— Ты кто? — фраза хоть невнятно и хрипло, но прозвучала.

— Коля.

— А… Витя, — он хотел приподняться и протянуть руку, но, похоже, погорячился: в голове возник диссонанс, а в рёбрах — острая боль.

— У тебя сотрясение, пока желательно меньше двигаться.

— Пока… что?

— Пока доктор не придёт, он оставит рекомендации.

— Слушай, а что со мной? — Витька ничего не помнил, только понимал, что его положение сейчас — кранты.

— Машина сбила. Помнишь?

— Не-а…

— Похоже, переломы рук, ног, рёбер и, пожалуй, носа.

Витька подумал: «Вот те ладушки-оладушки, прикатили к бабушке!» и сказал:

— Ни х… себе. Как это меня угораздило?

— А я почём знаю? У доктора спроси.

— А ты… Коля, с чем?

Тот нахмурился:

— Производственная травма, полноги оттяпали.

Витька застонал и опять забылся. Позже его разбудили. Медсестра, уже другая, пришла кормить. Он отреагировал так:

— Ни фига себе пошив! С ложечки, как младенца!

— Это только первый раз. Дальше будете сами справляться: потихоньку садиться и, когда голова перестанет кружиться, начнете есть самостоятельно.

— А естественные потребности, простите?

— У вас утка, вынесем. Если есть родственники, попросите памперсы. С ними и вам, и нам удобнее будет. Их можно в аптеке на первом этаже купить.

Витька чуть было не вскрикнул: «Ну, и хрень! Памперсы! Мужику?». Впрочем, родственников у него не было, и на первый этаж он сам спуститься не мог.

Доктор пришёл на следующее утро с обходом, он оказался мужчиной средних лет с нерусским лицом.

— Я — ваш доктор, Алибек Мафусаилович.

Витька смолчал, а сам подумал: «Главное, что доктор. Пусть базарит, отчего вся левая сторона болит, рёбра дыхнуть не дают, и буду ли я работоспособен опосля». Но обход начался не с него, а с других трёх человек. Витька пока ждал его — сел. Учился садиться постепенно. Понял, что главное, головой не вертеть и резких движений не делать. Наконец, Мафусаилович добрался до него.

— Что, Виктор Андреевич, как вы себя чувствуете?

Витька сразу выложил ему всю правду-матку. Может, не слишком членораздельно, но эмоционально, перемежая речь ненормативной лексикой. Алибек Мафусаилович согласно кивал головой и что-то записывал в папочке. Больной не выдержал:

— Может, просветишь плёнку, как я в дерьмо вляпался?

— Это — дело милиции Наше дело — медицинское. Собираем по кусочкам и доживать отправляем.

Витька юмор не оценил. Врач продолжил:

— Кстати, о милиции. Я уже сообщил, что ты… Вы в состоянии общаться так что сегодня или завтра должен подойти человек для беседы об аварии. Советую вспомнить подробности.

«Ладушки-оладушки, нечего мне вспоминать… Но лучше пока об этом заикаться не буду», решил Витька. Дальше разговор коснулся сроков выздоровления и методах лечения: тут сложностей не возникло. Хотел спросить, дадут ли ему больничный. Но опомнился. Всё равно на работу его обратно не возьмут, все же видели до какого состояния он нализался, да и как теперь в грузчики после переломов…

Милиционер пришёл в тот же день. Выглядел он настолько молодо, что Витька подумал: «Совсем ещё салага!». Витькино дело было у него одним из первых, отправное в карьере, поэтому он важничал. Оглядел любопытные физиономии на окружающих койках, пытаясь сохранить невозмутимость, сел на стул Витьки и открыл «Дело». Сначала уточнил личность: ФИО, год рождения, место жительство, место работы, родственников — ничего интересного. Потом попросил подробно описать вечер такого-то числа, начиная от шестнадцати часов. Витька решил ничего не скрывать, не любил он этого: «Я не девка, чтоб стыдиться пьянства. Да и за работу хвататься нет смысла. Наверное, приказ об увольнении давно подписан». Картина с его слов обрисовалась неприглядная:

— Я пьянствовал в тот вечер, ничего не помню. Опять же, чего выпендриваться? По роже видать, кто я такой. Коля зеркало давал, ни в каком фильме ужасов такую мордань не увидишь. И так опухший ходил, а теперь ещё и вся левая сторона синяя и с полосами содранной кожи.

Следователь достал бумаги, стал их быстро зачитывать. Витька старался врубиться в смысл профессионального сленга, но не смог — парень недавно учебное заведение закончил и щеголял умными терминами. Витька подумал: «Блин, из-за пьянки и так одна извилина оставалась, да и та от сотрясения дуба дала!». Понял только, что сбила его женщина (Витька терпеть не мог тёток за рулём) на углу Пантелеевской и Свечного. Как услышал, сразу вспомнил: «Гиблое место. Освещение слабое, поворот опасный». Там дорогу он обычно и переходит, потому что так до дома ближе. Сбившая его девушка поступила грамотно: вызвала скорую, милицию, во всём повинилась. Правоохранители составили протокол и прочее. Но ему то от этого ни тепло, ни холодно, разве что мог сказать: «Спасибо, не насмерть!». В конце милиционер равнодушно спросил:

— Будете ли вы предъявлять претензии Екатерине Константиновне?

— Какие претензии? — не понял Витька.

— Вы имеете право подать в суд иск о нанесении ущерба здоровью, о возмещении затрат на лечение, одежду и на материальные издержки. Екатерина Константиновна уплатила административный штраф в максимальном размере, но водительских прав её не лишили. Видите ли, видеорегистратор и свидетели фиксируют вашу вину, но нанесение ущерба здоровью средней тяжести имеется, так что иск можно подать. Дело будет рассмотрено в суде, который вынесет свой вердикт.

У Витьки закружилось в голове: он может получить деньги?!

— И сколько я могу запросить?

— Как считаете нужным.

— Но ведь я не могу пойти в суд.

— Я схожу.

— Денег нет, заплатить не смогу.

— И не нужно. Есть необходимость набраться опыта, для меня это важнее денег

Тут же составили бумагу. Витька не стал жадничать: прикинул свою месячную зарплату и умножил её на три — примерно столько месяцев он, пожалуй, не сможет работать полноценно, вот на такую цену и подписал иск. Следователь ушёл, пообещав дать ход документам, и оставил свой номер телефона для связи. Витька повеселел: «Будут деньги! Не так всё гибло!». Правда, настроение подпортил Алибек Мафусаилович, когда на следующем утреннем обходе, просматривая снимки, как бы между прочим заметил:

— Это не моё дело и конкретно ни к кому не относится, но порой я поражаюсь, как низко мыслит русский алкаш. Гражданка без проволочек его в хорошую больницу устроила, лекарство достала, каждый день звонит, беспокоится, а он: «Денег дай за то, что меня, пьяного, в живых оставила». Впрочем, простите, это, действительно, не моё дело…

Витька заскрежетал зубами, но потом ухмыльнулся: «Хорошо доктору о благородстве рассуждать, он с руками-ногами, зарплату получает, небось, и жёнка бочок греет». Коля встал на его сторону: «Конечно, она все силы приложила, чтоб ты в живых остался, а иначе неизвестно, как бы повернулось. Но ведь она тут же откупилась! У неё даже права не отняли, хотя должны были». Витька, успокоенный приятелем, не стал заморачиваться. Тем паче, что к болям по всей левой стороне, тошноте и невозможности свободно передвигаться добавилось жгучее желание выпить, терзающее тело так, что не до философии.

Медсестра, что дежурила в первый день, когда он очнулся, убирая капельницу, сказала:

— Доктор велел передать, что вас желает навестить женщина, которая сбила. Пустить?

Витька вовсе не желал подобного свидания. О чём с ней говорить? Но тут посоветовал друг Коля:

— Может, узнала о иске и хочет миром всё уладить? Это лучше, чем через суд, который непонятно, куда прогнётся. Ты не отказывайся, деньги лишними не бывают.

И Витька согласился…

                                          * * *

Катя родилась пятым ребёнком в православной и не бедной семье и долгое время была единственной дочерью. Конечно, такое чудо баловали и родители, и старшие братья. Господь даровал ей сердце доброе, душу богобоязненную. Финансовое благополучие Катя считала даром любви окружающих и невероятной милостью Создателя, свою внешность — более чем унылой (вот её подруга Виолетта — красавица!), а умственные способности — скромными. Но всё вышеупомянутое не мешало девушке пылать желанием творить добро, даже совершить подвиг. Впитав от матери любовь к молитве, она в отроческие годы пламенно просила Спасителя послать ей возможность служить ближнему как-нибудь, только не врачом — врачей она с детства, когда беспрерывно болела, боялась. Но время шло, Катя закончила девять классов, стала заниматься цветоводством и растениеводством, как мама, а подвиг не приходил. На двадцатилетие отец подарил ей машину, небольшой Ford: «Все мои дети должны иметь свой транспорт.

Катя училась примерно, по дороге в училище и обратно ездила очень аккуратно, на небольшой скорости, в поздний час старалась не садиться за руль. Однако ноябрь такой тёмный месяц, а пешеходы редко со светоотражателями, ей было ух, как страшно. Однажды пришлось после занятий заехать к подруге, вместе готовить презентацию — дело не быстрое — и возвращаться домой в сумерках. Хорошо, все уже по домам сидели в столь поздний ненастный час, непредсказуемые дети через дорогу не мчались. Но район Пантелеевской богат сумеречными переулками, хоть и проехать можно без пробок. Вдруг откуда-то на дороге оказался мужчина! Катя резко затормозила, тут же вышла из машины, подошла к нему и нащупала пульс. У неё не было ни страха, ни растерянности, а только жажда деятельности. Вызвала всех сразу: милицию, ГИБДД, платную скорую, чтобы сократить драгоценное время ожидания и стала молиться. Потом приехали службы, составили протокол. Катя бросилась к скорой помощи:

— Куда его?

— В социальную.

— Нет-нет, пожалуйста, можно в первую городскую? Она ближе.

— Но это приличная больница, бомжей и алкашей там не принимают. У нас распоряжение везти таких в социалку.

— Я договорюсь, с вами поеду, — Катя нашла несколько купюр в кармане и пихнула медбратьям. Те, ворча, погрузили страдальца и поехали. Катя — за ними, по дороге набрала телефон папы:

— Папа, я сбила человека. Жив, мы направляемся в первую городскую, но его могут не взять, грозятся социалкой, потому что пьяный. Помоги, позвони брату Андрею — может, он подъедет.

Папа у Кати человек военный, отреагировал мгновенно:

— Жди, через полчаса будем.

Мужчины приехали, дочку и сестру успокоили своим присутствием и уверенностью, познакомились с врачом.

Потом папа уехал в милицию, а Катя с Андреем ждали, когда хирург закончит осмотр. Девушка знала уже имя, возраст и адрес потерпевшего — слава Богу, он паспорт с собой носил — Виктор Андреевич, двадцать шесть лет, Свечной переулок, семнадцать. Вышел врач с труднопроизносимым именем, всё пояснил:

— Основной удар пришёлся на левое предплечье — там сильный перелом, голова цела, внешние повреждения и, пожалуй, сотрясение. Ещё ребро и стопа.

Катя спросила:

— Выживет?

— Безусловно! Такие не умирают. Но ему нужна небольшая операция с установкой штифта и последующее лечение.

— Когда делать операцию?

— Хорошо бы сразу. Но пациент вдрызг пьян, сердце может не выдержать. Да неизвестно, как наркоз подействует. Лучше сначала кровь промыть и достать одно лекарство. Правда, оно дорогое.

Катя с братом всё оплатили, лекарство нашли, оставили страдальца в больнице и поехали домой, куда уже папа вернулся.

За полночь сидели за столом: мама, папа и Катя. Андрея отпустили спасть. Семья разбирала ситуацию. Главное, не паниковать да рыдать было не принято, а мыслить конкретно.

— Он не бомж? –первый вопрос задала мама.

— Адрес из паспорта я записала.

— Семья, родные?

— Не знаю.

— В милиции знают, я завтра туда еду твой штраф оформлять, выясню.

С утра Катя звонила в больницу: операцию сделали, гипсы наложили, капельницы поставили, но сам пациент ещё не очнулся. Отец справился в милиции: семьи нет, живёт в коммунальной квартире, из родных — брат, есть его адрес и телефон. Звонить взялась Катя. Ей ответил сухой мужской голос, она представилась.

— Скажите, Виктор Андреевич приходится вам родным братом?

На другом конце повисла тишина.

— Понимаете, я вчера сбила его на своём автомобиле, — спешно затараторила девушка, боясь, что собеседник отключится. — Он жив, не беспокойтесь, сейчас находится в больнице. Мы стали искать родственников и вышли на вас. Больше, похоже, у него никого нет.

— Жаль.

— Что, простите?

— Жаль, говорю, что жив! Я надеялся, что он давно подох! Лучше б вы его задавили, меньше позора…

— А… Вы не хотите его навестить или о здоровье узнать?

— Я о нём ничего знать, девушка, не желаю! Алкаш он конченный! И не брат мне больше. Ещё раз говорю: жаль, что вы его не задавили, все мучения бы прекратились. Всего доброго.

Тут уж Катя расстроилась и, наконец, расплакалась. Маме едва удалось успокоить дочь, которая только и повторяла: «Как же так можно? Брат ведь родной… Бедный, бедный». После занятий Катя поехала в больницу, узнала, что потерпевший пришёл в себя, но очень слаб и почти всё время спит. Она встретилась с Алибеком Мафусаиловичем и попросила разрешения навещать больного. Отец съездил на квартиру Виктора Андреевича, привёз одежду, которую вынесли ему соседи. Её передали в палату. Кате разрешили навещать больного на четвёртый день; радостная, она носилась по дому, собирая передачу — мама только головой качала, а папа советовал умерить прыть: «Мужику и без того плохо».

И вот Катя в больнице, поднимается на третий этаж, ищет палату, заходит. Час посещений, но в палате никого нет, четыре койки, одна пустая. Катя сразу узнала его, хотя во время аварии особо не разглядывала: койка слева у двери, большой мужик с опухшим располосованным лицом, в гипсах и со злыми глазами. Второй, напротив, похоже, без ноги. Третий на костылях, очень молод, у окна стоит.

Катя улыбнулась:

— Здравствуйте, ведь это вы — Виктор Андреевич? Я — Катя. Та самая, что вас сбила на машине.

                                          * * *

Все одновременно обернулись. Какую угодно тётку ожидал увидеть Витька, но не такую… Он даже встал, опираясь на здоровые ногу и руку, и почти захлебнулся от невозможности выплеснуть своё трёхэтажное возмущение.

— Чё за пигалица? С каких это катушек у нас детям права на вождение выдавать стали? Да ты хоть совершеннолетняя?

— Я… Мне двадцать один, уже год за рулём.

— А тачку, небось, богатый любовничек подарил… или папаша побаловал?

— Папа. Но это неважно.

— Неважно? Ездить научись сперва, а то продолжишь людей давить!

Катя покраснела, но не стушевалась.

— Я умею, езжу осторожно. Но на этом перекрёстке всегда темно — я совсем не заметила, как вы ползли…

Витька, выпучив глаза, здоровый и заплывший, уставился на неё:

— Что значит полз?

— Ну, как ползут — на четвереньках, через дорогу, я вас и не заметила сразу.

Кто-то из соседей хрюкнул. Витьку словно в бочку с ледяной водой окунули, он подумал про себя: «Полз… Понятно теперь, почему такие переломы. Врёт? Нет, такая не будет врать — вон как глазищами хлопает. Наградил же Господь такими шторками». Витька сел.

— Иди отсюда.

— Почему? Я вас обидела? Простите, не хотела. Я так обрадовалась, что меня пропустили, я к вам теперь часто буду приходить, если… вы не против.

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем пришла?

— Хотела прощения попросить. Я понимаю, что это глупо: покалечила человека и прощения прошу, но всё же. Я нечаянно, честное слово.

Витька смотрел на это странное существо и удивлялся: «Ребёнок ребёнком, детский сад! А ведь с неё деньги требовать решился. Интересно, знает или нет?». Внутри стало пусто и противно. А Катя, ободрённая его молчанием, продолжала:

— Тут ещё узнала, что вы один и вас никто не будет навещать — это же плохо? То есть, в милиции сказали, что у вас брат родной есть, я ему позвонила, думала, захочет к вам прийти. Но он не захотел.

Витька сжал зубы — ненависть к брату поднималась в душе привычным мутным болотом, он побагровел.

— Не надо меня навещать. И брата не надо об этом просить. Убирайся! А то сейчас добавлю слова, которые младенцам слышать запрещается.

— Погодите немного, скоро уйду. Я вам гостинчик принесла: тут апельсины, кефир и пирожки с капустой — мама пекла, у меня, к сожалению, так вкусно не получается.

— А бутыль где?

— К… какая бутыль?

— Водку принесла?

— Да что вы! Нельзя же!

— В следующий раз без бутыля можешь не приходить.

— А я всё равно приду! Вы такой злой, потому что на меня сердитесь, но это пройдёт. Ещё и котлет принесу — в больнице таким не кормят!

— Слушай, тараторка, достала донельзя. Плевать мне на тебя и на твои подачки. Мне выпить надо, хоть сто грамм Забота твоя мне до лампочки. Сбила и сбила, прощения попросила — совесть чиста. Вали отсюда поскорее, пока я в тебя тумбочкой не запустил.

— Хорошо, до свидания. А вас как зовут? — спросила она у остальных пациентов.

— Коля.

— Тарас.

— Вы тоже угощайтесь — я завтра побольше принесу.

Уже у дверей обернулась:

— А костыли у вас есть?

— Что? — взревел Витька, а Коля засмеялся:

— Нет, у него нет. Только у меня да у Тараса.

Когда Катя ушла, Витька вытер пот со лба, покосился на свёрток с едой, от которого уже тянулся аппетитный запах, сглотнул и лёг на кровать. Ужинали в половину восьмого, давали жидкую кашу или запеканку, как в школьной столовой. Витька ел без удовольствия, просто чтобы утолить голод.

— Вить, — послышался Колин голос, — давай? — и кивнул на свёрток, — я чай организую.

Витька огрызнулся:

— Жрите сами.

Коля принёс кипяток, развернул пакет, и вся палата наполнилась запахом тёплой домашней выпечки. Витька не выдержал, допрыгал до стола и присоединился к трапезе. Пятнадцать пирожков, пакет кефира и четыре апельсина исчезли за две минуты. Уже глядя на пустой стол, Витька подумал, что зря поддался — есть захотелось сильнее, и захотелось именно домашней еды, маминой, той, что она готовила ещё до болезни отца. Витька застонал, понимая, что если не выпьет спиртного, то боль потерь и отвержения прорвётся наружу. Добрался до кровати и рухнул лицом в подушку. Дома остались две бутылки водки в шкафу, он был готов отдать полжизни хоть за одну из них.

На следующее утро после обхода Витька позвонил следователю и заявил, что он забирает свой иск обратно: «Никаких мне денег не нужно!». Коля, слышавший разговор, покрутил пальцем у виска.

Вечером Витька лёг под одеяло и велел не пускать к нему Катю. Но она снова пришла, принесла костыли и много еды: котлеты, пирожки, ряженку, сушёные абрикосы. Когда ей сказали, что Витька видеть её не хочет, то она ответила, что в таком случае она будет навещать остальных.

Витьке весь день было хреново. Оказалось, боль и немощь бывают не только душевные, но и физические: ныли все кости, особенно левое предплечье, голова разламывалась, трудно было лежать, сидеть, стоять, ходить. Другие просили обезболивающие уколы, он же решил терпеть: «Если и глушить боль, то водкой!». Но её не было. Почти физически Витька ощущал, как в руках появляется бутылка, он наливает спасительное зелье в стакан и подносит его ко рту. Но даже в воображении его рука тряслась, всё проливалось. От такого кошмара Витька покрылся испариной и тяжело задышал. Воззвал к разуму: «Ведь я и раньше периодами не пил. В армии, в тюрьме, у отца Виктора. Правда, всё это было ещё до запоев. Потом-то уже пил каждый день. Может, у медбратии спирт купить? Но денег нет — гиблое дело». Витька начал мечтать: «Рано или поздно выпишусь из больницы, вернусь домой, войду в свою комнату, подойду к шкафу, открою… а там — два бутыля стоят, ждут! Возьму сначала один, открою и буду пить прямо из горла, не заморачиваясь. А уж вторую поставлю на стол со стаканом, закусочку порежу: хлеб, масло, колбаса, икра красная зернистая — это же мечты, почему бы и нет? Сяду и не спеша булькну в гранённый…. Эх, хорошо!». Чуть слюной не подавился.

Витька брал костыли с мыслями: «Плевать, что их принесла балаболка, от которой ничего не нужно, я не настроен думать об этом», выходил в коридор, пытался передвигаться. Было больно и неудобно, и всё же он двигался! Доковыляв до поста, увидел маленькую икону Спасителя у медсестры на стене — губы дёрнулись, глаза впились в лик. Он обратился в нему в сердцах: «Ну что ж, раз уж пристроил меня в это исправительное учреждение — давай, направляй, сам я в отпаде от ситуации. Только пить всё равно не брошу!»

Вечером опять пришла Катя. Витька хотел, чтобы её трескотня раздражала, тогда он мог бы стать грубым и хамоватым, но почему-то ее рассказы не утомляли его, а даже наоборот, развлекали. Голос девушка имела приятный, глаза добрые и удивительно красивые, сама нежная и беззащитная; Витьке даже померещилось, что он наклоняется над ней и целует в губы. Вот-таки бред!

— Вы почему молчите, Виктор?

— Да надоедает мне тебя слушать. Вот я и отключаюсь. Ну зачем сюда таскаешься? Тебе что, больше делать нечего? За меня не беспокойся, никаких претензий иметь не буду. Живи себе, радуйся. Хахаль есть? — Витька поднялся с кровати, чтобы двигаться и не думать о девичьих губах.

— Нет…

— А чего так: двадцать один год, пора хахалем обзавестись. Кому- то ведь нравишься?

— Не знаю… Я ведь некрасивая.

— Вот дура, никогда таких не видывал.

Помолчал немного и продолжил:

— Ищи, говорю, хахаля! Девке одной нельзя. Самой кто-нибудь нравится? Ну, есть у вас парни в училище?

— Есть, но… какие-то не такие.

— Пусть так. А родители что медлят? Они ведь у тебя богатые, насколько понимаю, чего жениха до сих пор не нашли?

Катя пожала плечами и опустила глаза. Он добавил:

— Вот то-то и оно, был бы хахаль, не занималась ерундой, не бегала каждый день сюда.

— Это не ерунда, — тихо ответила Катя.

— Ерунда.

— Нет.

— А что?

— Понимаете, я такая счастливая: у меня семья большая и дружная, все меня любят, я ни в чём не нуждаюсь — Господь так одарил меня…

— Подожди, подожди. Ты — верующая?

— Да, я Бога очень люблю.

Витька присвистнул и неожиданно приятным голосом пропел:

— От юности моея мнози борют мя страсти, но Сам мя заступи и спаси, Спасе мой…

Катя даже рот открыла от удивления, настолько ситуация выглядела неправдоподобной: больница, хирургическое отделение, пьяница с опухшим лицом, весь в гипсах, стоит посреди палаты и выводит чистейшим баритоном антифон Утрени[1].

— Вы… вы откуда знаете?

Витька не ответил, снова захотелось выпить, аж руки задрожали. Отвернулся к окну и замолчал. Молчала и Катя. Коля делал вид, что читает, Тарас спал — ему вкололи успокоительное. Наконец, Витька повернулся, глаза у него стали злые, как в первый день.

— Вот что, благодетельница! Мне твоего мажора не надо, ничего ты не исправишь, ты же как тепличный цветочек, не врубаешься в жизнь абсолютно… Хоть понимаешь, что сделала? Хорошо, для ромашек объясню. У меня нет богатых родителей, вообще никаких нет, брат родной от меня отказался, никто содержать не собирается. Я — один. Да, худо-бедно зарабатывал и всё спускал, но как-то существовал от получки до получки. Теперь — инвалид, не знаю, надолго, может, навсегда; на костылях домой приковыляю — хлеба купить не на что. Кто меня на работу возьмёт? Грузчиком не потяну, а для другого — морданью не вышел. Всё! Кранты мне! Ладушки-оладушки. Уж лучше б ты меня насмерть задавила — милосердия побольше — сразу в ад, и думать не мозолься.

Витька готовился добавить ещё пару крепких словечек, но наткнулся на растерянный Катин взгляд, махнул рукой и запрыгал к койке, где утомлённо сел, чувствуя себя сдутым воздушным шариком.

— Я… я, — Катя подала голос, — действительно многого не знаю, но не может складываться всё так уныло, выход какой-то есть — обязательно посоветуюсь с папой, мамой, братьями, они умные, не то, что я — что-нибудь придумаем.

Витька хмыкнул:

— Слушай, Катя, иди с Богом, устраивай свою личную жизнь и не занимайся глупостями.

Так как Катя ещё мялась, он почти закричал:

— Уходи, говорю!

Спать в палате ложились рано, свет погасили, Коля при ночнике читал книгу. Витька брал у него какую-то, но одолеть не смог: «Белиберда на постном масле, скулы сводит». А заснуть рано и трезвому не получалось. Мысли в голову лезли: «То ли дело после бухла — сразу отрубаешься. Зря не сдержался сегодня — девка не виновата, что я пьяный через дорогу полз. Угораздило же её вырулить в такой момент!.. Интересно, жив ли дядя Серёжа? Свинья ты, Витька, или даже хуже. После смерти отца не навещал старика, а тот ведь любил тебя… Ходит ли брательник на могилы родителей?». Он сам бывал только раз, когда из тюрьмы вышел. Посидел тогда на кладбище, выпил водки, поплакал… Выпивал и ругался, а потом уснул на скамеечке, и проспал до тех пор, пока дождь не пошёл.

Витька вздохнул, попробовал повернуться чуточку на бок… В церкви давно не появлялся, а ведь отец Виктор так много для него сделал, теперь и на крышу не залезть снег сбрасывать. «Боже, как больно… Десять дней трезвый, даже не верится — отметить бы, да нечем!». Поворочавшись, поплёлся до поста, там дежурила медсестра новенькая, несимпатичная какая-то.

— Мне выпить надо.

— Нельзя, терпите.

— Не поняла, что ли: надо!

— Не могу ничем помочь.

— Можешь. Налей стопарик спирта, есть ведь — я сразу спать лягу.

— Нету, ничего нету, идите в палату.

— Ну, не будь стервой — помираю ведь.

— Помирайте, мне-то что.

Витька хрястнул здоровым кулаком по стойке и заковылял обратно.

                                          * * *

Катя вернулась домой взволнованная, но как раз к ужину, мама на стол собирала.

— Что, дочка, понравились ему наши котлеты?

— Наверное, мам, не спрашивала.

— Почему глаза на мокром месте? Случилось что?

— Давай папу позовём, я хочу посоветоваться.

Пришёл отец — они любили совместные ужины: родители, Катя, Маша и мальчишки. Только они служили сейчас в армии, но Матвей должен вернуться через два месяца. Маше четырнадцать исполнилось — она росла симпатичной девчонкой, не то, что Катя.

Старшая дочка, не умея сдерживать в себе эмоции, начала рассказывать о визите в больницу: и о том, какие там все несчастные и голодные, что Витя её гонит (только о хахалях промолчала), и что поёт красиво церковные песнопения («чудо какое-то!»), и что он один и теперь временно калека, без работы — и всё из-за неё.

— Что делать, папа? Что делать, мама? Как ему помочь? Я бы денег дала, но не возьмёт ведь.

— А ты пробовала?

— Он даже костыли брать не хотел.

Отец многозначительно хмыкнул.

— Что, папа?

— Я, прости, матери как раз объяснял, что юридически твой протеже может подать иск в суд о возмещении ущерба, то есть здоровья. И вот что интересно, я звонил узнать, не подал ли он такой иск.

— Что, папа, не томи! Как хорошо, если подал, тогда у него будут деньги, пока на работу не устроится!

— Да, Катюша, он иск подавал, но на следующий день отозвал, аннулировал.

— То есть забрал?

— То есть забрал.

— Что же делать, папочка?

Костя молчал, но ответила мама:

— Во-первых, надо поговорить с доктором, чтобы его подержали в больнице к