Ты любишь осень? – спросила она.
– Я в том возрасте, когда больше не делишь времена года на хорошие и плохие.
– Тебе пятьдесят три.
– Звучит как вечность. Почему ты спросила?
– Ну не знаю. – Несмотря на то, что в машине было тепло, Инга нахохлилась и снова поправила шарф. – Мне осенью как-то грустно. Меланхолия нападает.
– Ты просто идешь на поводу у дураков, которые думают, что осенью принято хандрить. А на самом деле нужно просто пить хорошее вино и перечитывать классику
Одно дело было уходить в никуда – этого ей не хотелось, но совсем другое – к человеку, который ей по-настоящему нравится.
Хотелось, чтобы можно было сохраняться, как в компьютерной игре, и сейчас вернуться назад, во вчерашний вечер, когда ничего еще не произошло.
Илья взбирается на скалу (впечатляющий бицепс)
Инга и Максим обожали обмениваться скриншотами впечатливших их аккаунтов и едко шутить на их счет.
Окружающие виды и бытовые неудобства отвлекали внимание, однако теперь тревожность вернулась с лихвой. Стоя у входа в бункер, Инга чувствовала, как ее желудок будто поднимается вверх, а потом отрывается и резко падает на место. Обычно похожее состояние люди нежно называют «бабочками в животе», но ей это скорее напоминало смертельное падение в лифте.
И тут наконец Инга заплакала.
Она заплакала сначала тихо, с жалобными всхлипами, как будто примериваясь, а потом все громче, громче – села на корточки, продолжая сжимать бутылку вина, уткнулась лбом в колени и зарыдала в полный голос, скуля и подвывая, как собака. Все, что держало ее, какой-то прочный каркас внутри, который весь день сегодня понемногу ослабевал, вдруг разом сломался. Она плакала сразу обо всем. Об Илье, который не посмотрит на небо, о его неприкаянных рубашках в шкафу, о сливовом пироге, который испекла мама, и о самой маме, которая ее, оказывается, любила и перед которой ей было так стыдно. Она плакала об Алевтине, которая переживает, и о Максиме, который жалел ее саму, Ингу, даже не подозревая, какой чудовищный поступок она совершила и что она не заслуживает жалости. Она плакала, вспоминая, как волокла Илью по полу. Какое некрасивое перекошенное лицо у него было, когда он ее душил. Как она собирала изумрудную россыпь от шампанского. Как он хрипел. Она плакала от сострадания к себе и наконец-то – от сострадания к нему, к тому, какими жуткими были для него последние минуты. А еще от страха, от бессилия, от усталости и от сокрушительного знания, что это навсегда.
один этаж и еще один потолок, а дальше – точно такое же небо, только он никогда не сможет на него посмотреть.
два она ушла, Инга шумно вздохнула. Как мало ей, оказывается, надо. Одно ласковое мамино слово – и все. Что бы по этому поводу сказала психолог Анна? Наверное, что у них с матерью токсичные отношения и та недостаточно уделяла ей внимания в детстве, вот Инга и выросла с постоянной оглядкой на ее одобрение. Но даже если так, что с того? Пусть редко, зато с какой немыслимой остротой она чувствовала себя любимой.
Я думаю, это правильно, – наконец сказала она. – И вообще. Если для кого-то это и был тяжелый год, то для тебя.
Инга теперь совершенно отчетливо почувствовала, как у нее защипало в носу, а потом – как на глаза навернулись слезы. Она крепко зажмурилась, чтобы не заплакать. При матери плакать нельзя.
