И если я говорю «я», то только потому, что не осмеливаюсь сказать «ты» или «мы», или «один человек». Мне приходится из скромности приуменьшать себя, делать вид, что я — это всего лишь я, но я — это «ты-есть».
Бытие рядом с умирающим человеком нелегкая ноша — те черты характера, что при жизни человек старался подавлять или оправдывать, становятся голыми, невыносимыми
Есть вещи, которых совершенно не хочется помнить. Постоянно проговаривая их, перестаешь замечать. В этом и есть функция повторения, в этом и есть смысл постоянно вспоминать одно и то же.
Вспоминаю, как прогибалась под десятикилограммовой штангой. Теперь жму тридцать пять. И это еще не предел. Теоретически могу дойти до шестидесяти. Именно столько я вешу. В зале видела женщину, она забиралась на канат с прытью мартышки и жала семьдесят от груди. Красотка.
Вспоминаю, как прогибалась под десятикилограммовой штангой. Теперь жму тридцать пять. И это еще не предел. Теоретически могу дойти до шестидесяти. Именно столько я вешу. В зале видела женщину, она забиралась на канат с прытью мартышки и жала семьдесят от груди. Красотка.
Когда дочитываю до дней, которые катятся, как тяжелые бочки, забываюсь в мыслях о названии последнего романа Габриэль Витткоп: Каждый день — падающее дерево. Думаю о близости метафоры Виткопп и сравнения Мандельштама. В восемьдесят два, узнав, что у нее рак легких, Витткоп выпила цианистый калий.
