© Марат Мусабиров, текст, 2024

© ООО «Издательство «Эксмо», 2024

От автора

Для этого романа был написан саундтрек из двух частей.

Сканируйте QR-коды, чтобы погрузиться в атмосферу истории Рэя и Мирай:

Она долго слушала всех, чтобы потом ее услышали все.

Предисловие

Автор совсем не поддерживает некоторые антисоциальные действия и решения, принимаемые героями в его работе. В романе нет постельных сцен, и рейтинг выбран из-за присутствия жестоких сцен, скверных словечек и психологического давления.

Я пишу это предисловие с одной-единственной целью: донести, что эта книга не то, чем кажется. Первая пара глав может показаться чересчур сентиментальной, но таковой она и должна быть. За ней же скрывается настоящая сущность романа, со всей его жестью, трагизмом, психологизмом и, конечно же, любовью.

Данное произведение не рекомендуется к прочтению слабонервным или тем, кто ожидает милой невинной истории, что скрасит вечер-другой. Спасибо за внимание и приятного чтения!

Часть первая

Пролог

Глава первая

Розовое небо

Мне часто снится один человек. Одно и то же место. Одна и та же ситуация. На улице зима: морозный ветер щиплет кожу, теплый пар выходит изо рта и хаотически клубится в воздухе, мгновенно растворяясь; небо окрашено в розовый, на нем словно застыли продолговатые облака, время близится к сумеркам; и я, совсем еще молодой, стою в парке рядом с большим деревом, обвешанным гирляндами, гляжу на юную пигалицу пятнадцати лет. Миловидная девушка. Волнистые волосы облачного оттенка розового, плавно развевающиеся на ветру; фарфоровая кожа с румянцем на щеках; гладкий, чуть ли не сияющий лоб, без единого подросткового изъяна; тонкие брови, по форме напоминающие крылья ласточки, – и под ними бархатный взгляд больших, ненаглядных янтарных глаз в оправе темных густых ресниц, упорно вцепившийся в меня[1].

– Рэй! – Она тянет меня за рукав пальто. – Вот бы можно было дотянуться до этого неба… Взлететь, устремиться к нему! Было бы здорово, а?

Мне раньше казалось, что таких людей не бывает. Но стоило повстречать эту чаровницу, как все сомнения отпали тут же, – мир заиграл новыми красками, моя любовь покорила и его, и ее.

– Да, – улыбаюсь я в ответ, в глазах теплится скромная радость. – Сегодня потрясная погода! – И делаю глубокий вдох. В воздухе разносится характерный поре запах: свежий и несказанно приятный. Наслаждение.

– А давай пообещаем друг другу отмечать каждую нашу годовщину в этом месте? – неожиданно предлагает она.

– Прямо тут? – Я оглядываюсь.

– Да! Помнишь, год назад, когда мы познакомились и впервые гуляли, мы пришли сюда… И небо было точно таким же – розовым и холодным.

– Никогда бы не подумал, что розовый будет у меня ассоциироваться с чем-то холодным. Хех.

Она хохочет, после чего вновь устремляет на меня любопытные глаза, выжигающие во мне всё ради ответа.

– Эх, почему бы и нет? Чудесный парк. Как и ты, впрочем.

Возлюбленная улыбается и обнимает меня.

– Как хорошо, как хорошо-то! – Она поднимает голову и расправляет руки в стороны, точно собирается взлететь к необъятным небесам, что постепенно темнеют и готовы с минуту на минуту обратить город в сумерки. Я повторяю за ней. – Интересно, а в следующем году небо будет таким же?

– Не знаю. Хотелось бы, чтобы оно оставалось таким каждый год. Это ведь особенный день.

– Конечно! И небо будет таким каждый год, я тебе обещаю! Мое скромное обещание в обмен на твое «Я люблю тебя!», хи-хи.

С моих губ тотчас же нежно слетает:

– Я люблю тебя, Мирай. Безбожная красавица с не менее восхитительным именем!

– Завидуешь, м? – игриво, с доброй ухмылкой спрашивает она.

– Нет, с чего бы? У меня тоже ничего такое имечко! – парирую я.

– Ха-ха, тоже верно! Слушай, пока солнце не село до конца, давай прогуляемся до моста?

– До моста? – Дерзость эдакого вызова поражает меня. – Он в миле отсюда, мы не успеем.

– Чушь! Чушь, милый мой! Побежали, ну же! – И она срывается к цели, а мне ничего не остается, кроме как поспешить за ней.

На этом мой сон прерывается и возобновляется только тогда, когда мы уже стоим на мосту и взираем вслед догорающему рубиновому диску. Взгляды наши – такие мечтательные, такие свежие и полны красоты юности. Ветер завывает, нещадно кусая кожу, а нам всё равно. Мы держимся за руки, но глядим куда-то в сторону, не друг на друга. Пока что. Нашим душам еще только предстоит осознать всю волшебную прелесть и великолепие момента. И только после этого мы сможем прийти в себя. И когда подходит время, Мирай поворачивается ко мне. По ее щекам скатываются теплые слезы, однако губы, хоть и подрагивая, держат улыбку.

– Я так счастлива! – говорит она, после чего сон обрывается, и я возвращаюсь в настоящее. Возвращаюсь в реальность, в которой больше нет Мирай.

Этот сон неотвязно преследует меня – снится как минимум раз пять на неделе, невзирая на то, что с момента нашего расставания минуло три года. Это случилось так быстро и так… невероятно. До сих пор это не отпускает, до сих пор нахожу себя влюбленным в человека, которого больше не существует.

* * *

Мирай Прайс я впервые встретил около четырех лет назад, в парикмахерской, расположенной на первом этаже моего дома. Она была дочерью прилежной женщины, что ловко подстригала меня каждые три месяца. В то время Мирай была ученицей средней школы А́ллахэй, и в день моей стрижки у нее раньше закончились занятия, поэтому она, по своему обыкновению, пришла навестить мать. И ее присутствие удивило меня. Точнее, не само присутствие, а она сама удивила, даже зацепила. Слегка нездоровая белизна ее упругой чистой кожи, робкий птенячий взгляд, цвет шелковистых блестящих волос и хрупкая фигурка сразу напрочь закрепились в памяти. К счастью или нет, задержалась она в гостях ненадолго. Посидела минут десять после моего прихода и ушла домой, который, как оказалось, находился в здании напротив. Узнал я об этом во время диалога с ее матерью, что завязал из-за некоего интереса.

– А это ваша дочь была, да? – спросил я, не успела пройти и минута после ухода Мирай. Ранее, где-то год назад, во время одного из моих визитов миссис Прайс упоминала свою дочь, но как бы невзначай. Подумать не мог, что она окажется такой… запоминающейся.

– Да-да, – ответила мне миссис Прайс, ровняя стрижку. – Правда, чудесная девочка?

– К-конечно, – согласился я, четко обрисовав черты девушки у себя в мозгу. Вообще, лица людей запоминать у меня получается хорошо. – А как ее зовут?

– Мирай. – Она расплылась в теплой улыбке, будто вспомнила что-то очень яркое и прекрасное из ранней жизни. – Мое золотце. Ей всего тринадцать, а уже такая красавица!

– Вы как-то говорили вроде, что она учится, где и я раньше?

– Да, припоминаю что-то такое…

– Я окончил среднюю школу год назад… – вспомнил я, осознавая разницу в три года. – Хех, вы живете в доме напротив, а я только сейчас увидел Мирай. Забавно.

– И вправду. У нас с тобой пересекаться чаще получается… Вчера вот видела тебя с друзьями на катке. Как оно, весело было?

– Знаете, годы идут, а удовольствие от катания на коньках не пропадает. Как будто впервые встал на лед. Всё время каток тот же, ничего не меняется, но это даже хорошо… в данном случае.

Как только я с семьей переехал из местного пригорода в город где-то год назад, так всегда стригся у миссис Прайс. Каждые три месяца. У нас всегда находились темы для разговора, так что мы быстро прикипели друг к другу.

– И все эти годы ты ни разу не менял свой стиль, – укоризненно сказала она. – Может, уже поменяешь? Мне, если честно, уже наскучило стричь тебя одинаково, ей-богу!

За всё время нашего знакомства мы стали практически как тетя и племянник. Встречались не только в парикмахерской. Частенько пересекались в одном и том же магазине, переходили через одну и ту же улицу, и силуэт ее частенько мелькал в окнах средней школы Аллахэй, когда я там еще учился. И как мне до сих пор не пришло в голову, что она живет совсем рядом? В любом случае отношения наши были довольно близки, можно сказать, мы были почти что друзьями. И поэтому она вполне могла себе позволить какие-либо уколы в мой адрес, а я, в свою очередь, в ее.

– А мне наскучил один и тот же интерьер у вас. Может, уже поменяете, сделаете ремонт, там, м? – Я дурацки осклабился и хохотнул.

– Были бы деньги и время, знаешь… – парировала она.

– Ну ладно, я планирую изменить стиль ближе к весне.

– Да ну? И что же ты выберешь?

– Посмотрим. Среди кипы журналов отца, по-моему, был один старый, с модными стрижками. Отец у меня в свое время тот еще красавец был! Думаю, и мне что-нибудь подойдет. Выберу себе по вкусу и покажу вам.

– Жду не дождусь, Рэй. Вкус-то у тебя хороший.

– Хочу себе что-нибудь с удлиненными волосами попробовать.

– Так это значит, ждать тебя мне не стоит еще месяцев пять?

Она огорченно пригляделась к моей почти достриженной голове. Я тоже всмотрелся и прикинул примерный срок:

– А то и все шесть или семь. – Мои глаза тотчас же заприметили понурый взгляд миссис Прайс, и я решил ее подбодрить: – Не волнуйтесь, видеться мы всё равно будем. А лучше зовите в гости!

– Неплохая идея, слушай. Как раз с Мирай познакомишься. Она девочка у нас не самая общительная, но и не замкнутая, поэтому общий язык найти можно. Ей не помешает еще один друг. – И она снова тепло улыбнулась.

«Очень сильно любит свою дочь, аж сияет вся при одном только упоминании о ней», – с какой-то добротой, даже умилением, подумал я, а вслух сказал:

– Хотелось бы. Может, получится запросто сойтись. Нельзя упустить возможность подружиться с такой очаровашкой!..

– А я даже и не против. – Миссис Прайс уже закончила стрижку и начала было снимать с меня пеньюар. – Ты мальчик хороший, я это знаю. Потому и сама хочу, чтобы вы познакомились. Как раньше до этого не додумалась, ха-ха?

Я помотал головой, дабы оценить результат.

– И когда можно будет это устроить?

– Приходи в воскресенье, к нам на обед.

– В воскресенье… – На экране сознания я начал порывисто передвигаться по воображаемому календарю. – Это у нас, значит, двенадцатое, да?

– Верно.

– Хорошо. – Я кивнул и встал с кресла. – У меня никаких планов нет. Загляну.

– Вот и чудно. Мы будем ждать!

– Предупредите Мирай, чтобы не испугалась, мало ли.

– Обязательно. С тебя, кстати, двадцать долларов, дорогуша.

– Сейчас…

Я оплатил стрижку и распрощался с миссис Прайс, после чего поднялся к себе в квартиру, располагавшуюся двумя этажами выше.

Скинул рюкзак, переоделся в домашнее, приготовил себе перекус и во время него думал о Мирай: «Такая красивая… Волосы как облако в вечерней дымке. Фигурка хрупкая как весенний лед… Боже, когда это во мне поэт поселился?» Долго думать я так не мог, потому что не знал о ней ровным счетом ничего. Почти. Только адрес, школу и внешность. Всё равно этого было мало, чтобы зацикливаться на ней, будто бы влюбился. «Нет уж. Нельзя меня так просто развести! Вот познакомлюсь с ней поближе, тогда посмотрим», – заключил я и, перекусив, принялся за домашку. После перехода в старшую школу ее, как мне показалось, стали задавать меньше. Либо я стал куда ленивее…

Стоило сделать математику и потянуться в портфель за английским, в окне дома напротив мелькнула Мирай. Я заметил ее на третьем этаже и стал наблюдать. Сначала она разговаривала с кем-то по телефону, возможно, с подругой. Ну, как разговаривала… Скорее, больше слушала. Хоть мое зрение далеко не соколиное, однако видеть движение ее губ не составляло труда. В один момент Мирай распахнула окно и выглянула на улицу, охватила быстрым взглядом округу, а затем закрыла его. Судя по всему, проветривала комнату. Потом, через несколько минут, она положила трубку и скрылась где-то в той части комнаты, где я уже не мог рассмотреть ее.

Я закончил с английским, биологией и химией. Оставалась только литература, но до нее мне дела не было. Я вяло собрал портфель и, положив его на привычное место, зевнул. На часах было всего девять. «Рано еще спать ложиться», – подумал я и намерился было пойти на кухню, но мимолетно взглянул в окно, где по счастливой случайности снова увидел Мирай. Она сидела за небольшим столиком и писала что-то в какую-то книгу. Я решил, что это, возможно, нечто вроде личного дневника. Ну, у многих в детстве или подростковом возрасте были такие, правда же? Сначала я глядел на Мирай с теплотой, однако потом, потеряв счет времени, задумался и продолжил смотреть невидящим взглядом будто сквозь нее. Мирай закончила писать мемуары и вновь скрылась в тени комнаты. Придя в себя, я глубоко вздохнул и отправился, как и собирался, на кухню, чтобы приготовить ужин.

В то время я жил самостоятельно. И мать, и отец работали журналистами, и им постоянно нужно было куда-то ездить. Оба весьма успешны в своем деле. Мать, правда, занималась псевдонаучной сферой… И в тот раз она уехала в Южную Дакоту писать о каких-то там мистических ворах, что утаскивали животных с местных ферм. Ничего шибко интересного. Бредятина та еще, если честно. Зато за эту бредятину платили, и, как говорила мама, всяко лучше работы дворника или почтальона.

Отец же занимался более весомыми вещами. Приносить пользу обществу было его кредо, посему он вел целые расследования таких дел, которых полицейские либо не видели, либо делали вид, что не видят. Одним делом он гордился особенно – о коррупции в крупных институтах штата Айова. После его разгромной статьи было поймано три преподавателя за взятки: они принимали студентов и ставили им автоматы во время сессий, а один даже отличился тем, что, не обладая должными знаниями, просто купил себе место среди коллег. Ректор тоже был задержан.

Отец считал эту ситуацию особенной, потому что среди преступников был и его хороший друг, от которого подобное не ожидалось совсем. Больше дружбы папа ценил справедливость, поэтому поступил по совести. Что было дальше, как изменились их отношения, – я не знал. Полагаю, это даже к лучшему, главное, что следов мести замечено не было.

Мы жили вполне мирно. В мой подростковый период родители редко бывали в городе, да и то максимум на неделю, – всё остальное время мотались по командировкам в разные уголки страны и даже мира.

Жить один я к тому моменту в какой-то степени привык. Готовить умел; пусть шведский стол и не накрывал, однако себя удовлетворить чем-то легким вполне мог. Дела по дому делать – а чего там вообще делать? Пропылесосить квартиру, протереть пыль везде, постирать одежду – к этому всему я приноровился еще годам к двенадцати. Посему жизнь в одиночестве не приносила мне какого-либо дискомфорта. Да и к тому же мама с папой постоянно оставляли мне карманные деньги – по пять сотен долларов каждый раз, когда уезжали. Этого хватало с лихвой. По сути, я жил так, как мечтает, наверное, каждый подросток, – без предков и в комфорте, с умением позаботиться о себе, пусть и не без подарочных финансов. Просто сказка городская…[2]

После ужина я посидел в интернете какое-то время, немного поиграл в любимый Heavy Rain и к полуночи начал клевать носом. Выключив компьютер, я направился к постели, но напоследок выглянул в окно и заметил чуть ли не единственный горящий свет в доме напротив. Да, он исходил из комнаты Мирай.

– Не спит, совенок… – тихо проговорил я. – Ну-с, доброй ночи, Мирай Прайс. – И улегся на кровать, крепко проспав до утра.

* * *

Четверг, очередной учебный. Я, как обычно, нехотя встал в восемь, сделал весь обыденный утренний ритуал и отправился в школу.

Учеба всегда обходила меня стороной. Я занимался так себе все школьные годы и не особо-то заострял на этом внимание. Я был одним из тех, кто уже со звонком – вне класса. В отличие от Мирай. Она была превосходным примером для подражания, по мнению всех учителей. Всех, кроме учителя химии. Этот предмет не давался даже Мирай. Какой бы умницей она ни была, химия била ключом по затылку. Обо всём этом я узнал после нашего знакомства.

У меня была парочка друзей из класса. Одного звали Гарри Фоксуэлл – бритый наголо и нездорово увлеченный периодом Эдо[3] подросток, не отличающийся особой крепостью и потому часто манкировавший уроки по болезни. Однако он очень даже хорошо проявлял себя в боевых искусствах: уже не раз демонстрировал навыки в борьбе и во владении луком, а еще железной трубой как мечом. У него была очень горячая кровь, но слабое сердце, что порой внушало жалость. Как-то он позвал меня к себе домой. Так там на всех стенах висели плакаты с самураями, ниндзя и бог знает с кем еще. Все вооружены до чертиков: от мечей дайсё с сюрикенами до перкуссионных пистолетов начала девятнадцатого века. В общем, тип не без странностей. У него был старший брат, о котором почти ничего не известно. Я видел его только на фотографиях в доме, а сам он, со слов Гарри, давно съехал, открыв магазин оружия недалеко от центра города, и появлялся в родительском доме нечасто.

Второй мой друг – пышущий здоровьем Адам Макфейн. Мой собрат по стрижке и увлечению играми жанров «интерактивное кино» и «графическая новелла». Нас объединял тот факт, что мы еще ни разу не прогуляли ни одного урока. Еще оба обожали «Кланнад» и как-то раз даже ходили на фан-сходку по этой игре. Веселое было время.

В целом эти двое слыли достаточно интересными собеседниками, хоть поначалу подобное казалось маловероятным. Могли и о чем-то высоком поговорить, могли и о дерьме. Славные ребята.

В тот день я им рассказал о своей предстоящей встрече в воскресенье, на что они попросили потом познакомить их с Мирай. Сначала я плевался от этой просьбы, но потом, тщательно подумав, согласился. Оставался всего-то какой-то денек до рокового события.

* * *

В полдень седьмого дня второй недели года я уже стоял на пороге квартиры семейства Прайс. Позвонил в дверь. Мне сразу же открыли и радушно встретили.

– Мирай, знакомься, это мой друг и постоянный клиент Рэймонд Хэмфри, – представила меня миссис Прайс.

Я бросил в сторону Мирай умиротворенный взгляд, а она скромно улыбнулась в ответ.

– Приятно познакомиться, – только и сказала девушка.

И, снова услышав этот голос, эту короткую фразу, я сразу подумал: «Если ангелы и существуют, то они должны звучать так же». Потом, со временем, я только сильнее убеждался в этом.

– Взаимно… мисс. – И я прошел в гостиную.

Квартира Прайсов источала какую-то сказочно-согревающую ауру. В одной только гостиной у них было всё светлым-светло и – что сразу бросилось в глаза – занавески розового цвета, а за ними – выход на балкон. Живописные обои вокруг изображали плывущих по облакам лебедей, на которых падало что-то наподобие лепестков сакуры. Огромный телевизор, подвешенный кронштейном на стене, отражал лучи скромной стеклянной люстры. И конечно же, батареи. Работали как надо, так что не было и уголка, где уличный ветер мог бы доставить хоть малейший дискомфорт.

Я сел на мягкий черный диван у стены.

– Может, чаю? – предложила мать Мирай. Та, в свою очередь, пряталась где-то в коридоре.

– Да, пожалуйста.

– Сейчас принесу.

Мне оставалось только расслабиться и ждать. Я оглядел комнату еще раз и заметил над дверью прибитый крест. Потом посмотрел на вход в балкон и подле него различил пару маленьких икон. Семья-то, как оказалось, верующая. Но я не придал этому никакого значения, ведь, по сути, это мелочь. А вот то, что мелочью не являлось, наблюдало за моим присутствием из тени коридора.

Я откинул голову на спинку дивана и спокойно проговорил:

– Можешь не бояться меня, я старше всего на пару лет.

Лицо Мирай помрачнело, и она вовсе сникла.

«Такая стесняшка…» – подумал я, не поднимая головы.

– Вот и твой чай, Рэй! – Тишину гостиной звучно прервала миссис Прайс с керамической чашкой в руках.

– Чудно, – обрадовался я, выпрямив спину и приняв угощение. – Спасибо вам.

– Да не за что! Тебе спасибо за визит. Можете с Мирай потом погулять.

– Хорошая идея. Только сперва спросите ее…

– Нет, дорогуша, это сделаешь ты! – отрезала мать. – Будь мужчиной, в конце концов.

– Хе-хе, ладно-ладно. Я приглашу ее.

– Вот и славно. Кстати, где она?

– Я попытался с ней заговорить, и она убежала куда-то вправо по коридору.

– Значит, в своей комнате, поняла. Не волнуйся, у нее всегда так с незнакомцами. Главное, выведи ее на прогулку, а там она уже раскроется. И самое главное – не смей стесняться!

Я понимающе покивал.

– К чаю что-нибудь принести? – предложила миссис Прайс.

– Я бы не отказался.

Она кивнула и ушла на пару мгновений, а после принесла печенья и конфеты. Когда же я прикончил всю эту сладкую кипу с чаем, то отнес посуду на кухню и уверенно направился в комнату Мирай. Дверь была закрыта, я аккуратно постучался.

– Кто там? – послышался невинный приглушенный голос изнутри.

– Это тот, кто хочет с тобой познакомиться. Пойдем гулять, пигалица!

Я не был стреляным воробьем в знакомствах, да и в общении в целом, поэтому импровизировал как мог.

– Как ты меня назвал?.. – Невинность в голосе сменилась на легкое раздражение.

– Пигалица, – беспристрастно ответил я. – Маленькая пташка.

– Я не маленькая! – воспрянула Мирай. – Мне скоро четырнадцать.

– Блинский блин… Ладно. Немаленькая, пойдем гулять.

– А если я не хочу гулять?

– Сегодня выходной. Что значит «ты не хочешь гулять»?

– Ну…

– Хватит от меня отгораживаться, я просто хочу с тобой познакомиться!

Я старался держать тембр в позитивных тональностях. И это работало. Спустя полминуты я все-таки получил положительный ответ.

– Отлично! Тогда одевайся и пойдем.

Не успел я явиться в гости к семье Прайс, а уже вышел на улицу, прихватив с собой новую знакомую. Вот так удача, казалось бы. Да вот только Мирай всё ни в какую не хотела хоть как-то сближаться. Первые пять минут нашего моциона она то и дело шла с потупленным взглядом и изредка украдкой посматривала в мою сторону; но стоило мне случайно подцепить ее на этом, так она сразу краснела и отворачивалась, будто осматривается.

Долго так продолжаться не могло. В голову пришли строчки из некогда прочитанного романа Харуки Мураками: «Видимо, сердце прячется в твердой скорлупе, и расколоть ее дано немногим»[4]. Мысленно я сказал, что справлюсь с этим, и, слушая песню моросящего ветра, таки обратился к пигалице:

– Слушай, может, сходим в парк неподалеку? Там довольно красиво.

– В Центральный районный? Ну, можно. Но сперва… – И она замолчала. Как будто губы ее скрепили леденящие капли дождя.

– Что «сперва»?

– Давай… давай поедим, я же не обедала совсем! – наконец изрекла она.

– Вот оно как. Ну давай. А чего это ты не обедала?

– Стеснялась потому что. Тебя, между прочим. Ты пришел к полудню, вот я и… – Мирай вновь не договорила. Только уже, похоже, и не собиралась.

– Понимаю, но не стоит меня стесняться. Помни, что я всего на два года старше. Мне шестнадцать, тебе почти четырнадцать. По факту мы принадлежим к одному поколению и вполне можем общаться на равных.

– Да. – Она впервые тогда улыбнулась при мне. – Пожалуй, ты прав. Давай в «Макдоналдс» схо…

– Нетушки! – прервал я. – Никакого мусора из фастфуд-ресторанов. Мы пойдем есть нормальную пищу.

Мирай тут же надулась.

– Зануда.

– В каком смысле? Я просто хочу, чтобы мы хорошо поели. Понимаю, что иногда хочется заправиться и чем-то из забегаловок по типу «Макдоналдса», но… в том-то и дело, что иногда. А ты когда в последний раз там была, ну-ка, скажи?

– Вчера.

– Ну ты даешь. И как часто ты там ешь?

– Каждую неделю… – И опять она засмущалась, будто почувствовала себя виноватой.

– Каждую неделю… – повторил я, невидящими глазами уставившись вдаль. – Много, блин. Давай-ка это исправлять. Нельзя так часто питаться фастфудом.

– Х-хорошо… – это единственное, что она смогла ответить.

– Хорошо! – продублировал я, но увереннее и ярче. – Пойдем в пиццерию. Закажем большую пиццу, салатов и каких-нибудь коктейлей. Тебе какой нравится?

– Эм… да мне не принципиально. Ну, может, банановый?

– Отлично, банановый. Мне он тоже нравится. Его и закажем. Тут неподалеку есть одна пиццерия. Ну-с, потопали!

И наша пара устремилась в сторону ресторана Rat & Cat.

Час пролетел незаметно. За едой Мирай немного расслабилась и позволила втянуть себя в разговор. Мы узнавали друг о друге самые поверхностные вещи, и именно тогда в свое воображаемое досье я добавил факт о том, что у Мирай нет друзей. Грустно, на самом деле. Я поинтересовался, почему у нее с этим всё так туго, но она сказала, что пока не может рассказать – не то время якобы.

Пока я цедил один стакан, Мирай успела выжать целых три. Она действительно обожала коктейли, и смотреть на то, как это чудо с восторгом выпивает стакан за стаканом, было особенным удовольствием. А потом нам принесли огромную пиццу «Цезарь» и одноименный салат на двоих. Ухлопали всё меньше чем за десять минут. Эта девица была не на шутку голодна. Я даже усомнился в том, что у нее был хотя бы завтрак. Но, благо после этого она выдохнула и с ярким лицом сказала: «Наелась!»

После обеда мы всё же добрались до парка за полчаса, гуляли там еще час, а затем ринулись к мосту в миле от парка. Почему я не описал этот парк подробнее? Да просто потому, что днем в нем нет ничего примечательного – голое старое дерево, обвешанное спящими гирляндами, куча народу… и, в общем-то, всё. Но волшебство наступает с приходом вечера. Зимой он, как правило, наступает раньше. В нашем же случае – в четыре часа. Именно в это время мы вернулись в парк и были заворожены его предсумеречной прелестью. Присели на одну из скамеек и стали созерцать.

Скорлупа сердца девушки, казалось, тогда всё же дала трещину. Мирай непроизвольно прижалась левой щекой к моему плечу. Я тоже этого не заметил – просто смотрел на розовое небо, на алое солнце, плавящее горизонт, и получал реальное удовлетворение. Гирлянды на голом ветхом дереве вдруг вспыхнули всеми цветами радуги, и это придало совсем серому и непримечательному месту просто невероятнейшую красоту.

Мирай пришла в себя и, как только поняла, что головой чуть ли не лежит на моем плече, тут же оторвалась от меня, а я только после этого отвлекся от потрясающего вида.

– Что-то не так? – спросил я.

– Нет! Всё хорошо.

Мы посидели еще с минуту в молчании, а потом она прошептала, не отводя взгляда от пламенеющего заката:

– Как красиво сегодня…

– Да уж, – согласился я, подняв голову. – Розовое небо, приятное, хотя и такое обыкновенное…

– Я люблю розовый, – призналась Мирай, слегка приоткрыв белоснежные зубы.

– Честно сказать, я тоже. – И это было чистейшей правдой. В список моих любимых цветов еще входили красный и фиолетовый.

– Вот бы небо было таким всегда.

– Вот бы было… – тихо повторил я, точно эхо.

– Хотя нет… – Мирай пошла на попятную. – Так даже лучше.

– Что?..

– Что оно бывает только раз в день таким, на небольшое время. Можно бесконечно дожидаться его, каждый день!

– И ты хочешь его дожидаться? – спросил я таким тоном, будто не верю.

– Да! В этом же и есть смысл жизни – ждать чего-то? Вот и я буду ждать, когда небо окрасится в розовый!

– Ха-ха. Ну, наверное, возводить это в смысл своей жизни как-то чересчур…

– Может, ты и прав, но пока мой смысл будет таким. Жизнь же не стоит на месте. Всё временно.

– И то верно.

– А давай завтра встретимся тут же? Не днем, а в это же время?

– В это же… время? То есть когда…

– Когда небо такое розовое и когда солнце уже горит на горизонте, – договорила она за меня.

– Ну-у, хорошо. – Я слабенько ухмыльнулся, с той же силой, с которой лучи закатного солнца пробиваются сквозь густую листву. – Видимо, ты все-таки хочешь со мной дружить.

– Да! Хочу.

– Ладно… – Я напряг губы сильнее, доведя до крепкой улыбки. – Будем.

Так закончился день нашего знакомства. Скорлупа на сердце Мирай все-таки и вправду треснула, а я даже и не заметил, что и моя тоже…

Мы встретились снова на следующий день, а потом начали каждые два-три дня выбираться на совместные прогулки. Сама она говорила, что из-за учебы может в будни немного гулять только вечером, после шести, когда уже темно. Вот мы и гуляли вечерами недалеко от ее дома и со временем становились ближе друг к другу, а спустя некоторое время эти хождения превратились в нечто наподобие свиданий. С каждой встречей Мирай становилась всё раскрепощеннее со мной. И глядя на нее в свете рыжеватых фонарей, я постепенно проникался к ней симпатией[5].

Однажды нам повезло встретиться с моими друзьями – Гарри и Адамом. Случилось это внезапно, во время одной из наших прогулок. То было воскресенье. Мы спокойно стояли на мосту и взирали куда-то вдаль, как вдруг к нам подошли эти двое, и Адам воскликнул: «Так и знал, что ты что-то скрываешь!» – и накинулся на меня. Гарри лишь хохотнул. Мирай чуть ли не отпрыгнула в сторону от испуга.

– Ничего я не скрываю, – сказал я, всем видом показывая, что не рад появлению гостей.

– Ты даже не сообщил нам, что сегодня будешь гулять с девушкой! – Адам, казалось, кричал на всю улицу. – А мы ведь знали, что у тебя завелась подружка.

Мирай покраснела и спряталась за моей спиной.

– Это Мирай, – констатировал я без особого интереса, даже с какой-то злобой в голосе. – Я вам о ней рассказывал. И она очень скромная, поэтому прошу, будьте нежнее.

– Нежнее?.. А ты с ней достаточно нежен?

– Что за тупые вопросы?

– Хе-хе-хе. Забей. А она действительно ничего так. Повезло тебе, камрад!

– Идите куда шли. Нам и без вас хорошо.

– Ладно-ладно, веселитесь, голубки. Мы всё равно по делам шли. За костюмом для Гарри на сходку по LokuYao.

– Это та самая онлайн-игра про самураев?

– Да, она самая, – подтвердил Гарри.

– Ну и катитесь к черту тогда, господа! – как бы в шутку послал их я.

– И тебе не скучать!

И они оба растворились в городском шуме, покуда мы с Мирай продолжили болтать о своем.

Со дня нашего знакомства минуло две недели. На пороге переминался новый месяц, последний в ежегодном цикле зимы. Мороз, однако, ни на один день не терял своего потенциала, и всё время температура не поднималась выше четырнадцати. Хотя я слышал, что в более северных странах температура может достигать и отрицательных значений шкалы Фаренгейта. Даже не сомневаюсь в этом. В конце концов, когда-нибудь я слетаю в Канаду, а там уже всё точно узнаю.

Воздух в тот день ощущался много свежей, чем во все предыдущие. Мы с Мирай не знали, с чем это было связано, но дышалось очень хорошо. Легкие ликовали с каждым вдохом. И ослепительно чистое небо было чище обычного. Оно было наичистейшим. Ледяная гладь отражала мириады солнечных лучей, и ничто не могло помешать их пляскам.

Это воскресенье было особенным не только из-за погоды. Именно в тот день у нас с Мирай завязался очень важный разговор, в котором она раскрылась мне впервые.

Это произошло случайно. Мы – уже вечером – сидели в парке и просто болтали на непринужденные темы, как вдруг Мирай начала без умолку плести языком. Всё такие же пустяки, но только она не замолкала, и только о себе самой. Она говорила, что часто в школу приходит не причесавшись, что иногда, бывает, забудет какой-нибудь учебник или же не выспится как следует. Из-за этого она прослыла в школе неряхой. Откровенно заявила мне это так, будто между строк должна была вставить что-то вроде: «Ну и дура же, да?» – но почему-то не вставила. Мирай говорила-говорила о своих буднях, рассказывала забавные ситуации, которые касались ее одноклассников, но в которых никогда не было ее самой; нахваливала или хаяла учителей, опять же без слова о себе, а в контексте других учеников; комментировала еду в школьной столовой, вновь возвращалась к учителям и признавалась, не без гордости, в успехах по учебе, при этом тут же спохватывалась со словами, что ей, мол, осточертело роптать на свою успеваемость. Так же быстро Мирай переходила к своей семье и рассказывала о родителях. Об отце, который расстался с матерью и переехал в Россию; некие подробности о матери, которые мне показались не слишком интересными.

Со временем монолог о всяких мелочах вдруг иссяк, и непонятно было, чего ждать дальше. Мирай глядела на меня отрешенно, со слегка приоткрытым ртом. Она будто хотела мне что-то сказать. Что именно – я не совсем понимал. Но было чувство. Этим взглядом Мирай как будто бы посылала мне сигнал, в котором четко сформулировала то, чего она ждет. И тут меня неожиданно осенило. Я тщательно прошелся по коридорам памяти и выудил оттуда всю известную мне информацию о Мирай Прайс. И пришел к удручающему выводу.

Неряшливость, характерная для Мирай, была вызвана далеко не ленью. Она точно знала, кем является. Среди тысяч слов ее монолога я выделил несколько примечательных особенностей. Первая – у Мирай явные проблемы с самооценкой. За весь рассказ о своей повседневности, на удивление, она затронула себя лишь пару раз, что нездорово. Вторая – у нее проблемы с одноклассниками, да и в целом с социумом. В ее интонациях при повествовании об учениках класса явственно слышались нотки чинного возвышения. Как будто она принижала себя перед ними; они всегда лучше во всём, независимо от их характера и личности. И вероятно, сами эти одноклассники не горели желанием общаться с Мирай, и нелюбовь к ней подспудной злобой прорывалась наружу язвительными шутками и, скорее всего, даже физическими задираниями. Возможно, дело было в ее успеваемости, а иначе почему она так брезгует о ней говорить?

Это всё, что я смог понять, пока сидел рядом с отрешенной подругой. Она хотела поделиться со мной бо́льшим. Хотела рассказать о том, что сжигает ее душу, ведь по глазам это было видно. Но почему-то не могла. Скорее всего, не могла раскрыться и другим тоже, возможно – даже собственной матери. Вернее, другим не хотела, силилась как можно глубже закрыть в себе свои проблемы. А вот мне показать себя настоящую она очень даже хотела. Да вот только опять же почему-то не могла. И всё, на что она была способна в те минуты, – это смотреть на меня невидяще и смиряться с невозможностью вымолвить хоть слово. Однако возможность-то была. Ей как будто просто не хватало сил на это. Я ни в коем случае не хотел бы сделать ей хуже. Я хотел попросить довериться мне, ведь, ей-богу, чувствовал, что она желает именно этого.

– Послушай, Мирай… – начал было я.

– Да? – тут же оживилась она.

– То, что ты пытаешься быть веселой, хорошей и милой одновременно, при этом скрывая всё, что гложет душу, в себе, – это, конечно, супер, но… не для тебя. Мирай, прошу, поделись со мной своими невзгодами. Я выслушаю – это самое минимальное, что могу для тебя сделать. А потом посмотрим, что можно из всего этого вывести. – На лице моем затеплилась улыбка, я старался всем своим видом показать участие и заботу.

Мирай сначала помрачнела, дыхание ее участилось, взгляд поник.

– Чистой воды эгоизм, – сказала она, наигранно надувшись.

– Эгоизм тут как раз таки от тебя! Не давать другим узнать о себе – вот он, в чистейшем виде. Тебе же самой легче станет.

Она посидела еще с минуту в молчании, не снимая мрачной тени с лица, а потом все-таки ответила, едва слышно:

– Ладно… расскажу.

– Я внимательно слушаю. – И превратился в слух.

Мирай немного помялась, а потом выдала:

– Сначала ответь: улыбаться и делать всех вокруг счастливее проще, чем загружать их и без того загруженные головы собой?

– Мирай…

– Нет, правда. Ответь.

Я сглотнул ком в горле, а затем всё же выполнил просьбу, твердо отчеканив:

– Нет. Не проще.

– А? Почему?

– Так ты только разрушаешь себя еще больше. С каждым днем всё сильнее и сильнее. Гораздо проще – это выговориться и понадеяться на помощь. Вот мой ответ.

– Но тогда ведь люди не будут счастливыми, если привнести в их жизнь свой негатив…

– Откуда такие мысли вообще? – вдруг вскинулся я. – Люди – существа социальные! У них априори есть свойство помогать друг другу. Иначе они никто и ничто в этом мире. – Я успокоился, набрав побольше воздуха в легкие. Мирай в это время сидела с поникшей головой. – Извини, что повысил голос. В общем, ничего такого нет в том, чтобы просто раскрыться. Поэтому я тебя прошу, лично захотел, заинтересовался, понимаешь? Расскажи же уже.

Она легонечко вздохнула и начала свою исповедь:

– Знаешь, каково это – находиться в обществе счастливых людей, будучи при этом несчастной? Каждый ведь счастлив по-своему, и вот я гляжу на всех них в классе, на все эти улыбки, и веду себя зеркально. Но в то же время мне невыносимо грустно. Если бы не мои старания, я бы вообще не вписывалась во весь этот пейзаж. Это очень больно – улыбаться сквозь силу, пытаться радовать других, а потом понимать, что те ничего не дают в ответ. Но из-за привычки ты продолжаешь радовать всех, а потом убиваешься, когда остаешься наедине. И говорить об этом тоже больно, прости.

В ее глазах блеснули капельки, и парочка плавно съехала по багряным щекам. Я продолжал внимательно слушать, застыв как изваяние. На дереве неожиданно зажглись гирлянды – подошло время.

– Думаю, люди просто не хотят, чтобы я была частью их коллектива, – продолжала Мирай. – Может, проблема из-за моей внешности? Может, из-за статуса семьи, я не знаю… У меня нет подруг вообще, хе-хе. – Апатичная усмешка, не сулящая ничего хорошего. Мне стало не по себе. – Я пыталась, честно пыталась влезть в общество своего класса, но… ничего не выходило. Я оставалась одна, меня называли неинтересной и странной, и всё, что я могла сделать, – это просто уйти от них. Но стоило им попросить у меня, например, списать или еще чего-нибудь по мелочи – я не могла отказать. Ну, просто не могла, и всё. И самое грустное, что в эти моменты они сами на себя не похожи. Лицемеры, которые ради конспекта изменяются в поведении, в манере речи, в выражении лица на пару минут, а после услуги возвращаются в прежнее состояние. И так больно от этого. Ме́ста себе не нахожу в этом мире. Как я и сказала, остается только держаться в стороне весь день. А потом вечером поплакаться и записать всё в дневник.

«Так я и думал. Все-таки то был дневник».

– Наверное, из-за него я всё еще держусь такой, какой ты меня привык видеть. Но… почему-то именно рядом с тобой во мне просыпается желание взять и рассказать обо всём. Понимаешь, я даже матери не говорила, а тут просто появилось желание из ниоткуда излить тебе душу. Какое-то… доверие пробудилось, что ли. Как ты думаешь, почему так?[6]

Я не спешил с ответом. Однако мог предположить, о чем она. Чуть собрался с мыслями и промолвил, тщательно выстраивая слова:

– Может, просто я первый человек, который тебе действительно понравился?

Лицо Мирай тут же залилось краской от смущения, и она отвернула взгляд в сторону, сжав колготки на тоненьких ногах. Я сразу всё просек и попытался развернуть ситуацию, не дав ей ответить:

– В любом случае делиться своими проблемами нужно. И не только таким, как я. Ты сказала, что не хотела бы загружать и без того загруженные головы людей собой, верно? Ну так есть же близкие, у которых котелок и так забит тобой уже долгое время. Ты часть их жизни. Так вот, не стоит ограничиваться одним мной. Друзья – это, конечно, прекрасно, но почему бы и родным не рассказать?

Мирай, судя по виду, до сих пор не отошла от предыдущего вопроса и моего ответа на него. Я вздохнул и положил свою ладонь на ее кисть, крепко сжимающую левую ногу. Она занервничала еще сильнее.

– Послушай, успокойся. Ты рассказала мне всё, что хотела, так?

– В-верно, – ответила Мирай, помаленьку приходя в себя. Посмотрела на свою левую руку. Я наконец отчетливо увидел немного дрожащую, смущенную улыбку.

– Ну, тебе стало легче? От того, что выговорилась?

– Еще нет…

– А что еще нужно?

Она резко прижалась к моему плечу, обняв левой рукой за второе, и начала плакать. Сильно плакать. Из нее, как бурный поток, хлынули слова:

– И почему же я так ничтожна, слаба? Кому вообще нужны эти оценки, если из-за них только хуже? Как сказать людям, что я просто хочу быть счастлива сама и одновременно делать их счастливыми? Без ненужного негатива. Возможно ли такое вообще? И порой мне так одиноко, ты не представляешь! Я… я просто не понимаю, что мне делать, Рэй…

Я молчал, потому что не знал, что ответить, и в этом своем скверном молчании мерно поглаживал Мирай по голове, пытаясь успокоить. Я ненавидел себя в те мгновения, но ничего не мог поделать.

Прошла минута, еще одна, и еще. Потихоньку слезы были низведены до всхлипываний, а спустя полминуты и те прекратились.

– А теперь стало легче? – наконец спросил я.

– Стало, – кивнула Мирай.

– Выплакаться – это, конечно, обязательная процедура при таких разговорах. У меня появился вопрос: твои одноклассники из-за оценок тебя недолюбливают?

– Да… за спиной называют заумной сучкой.

– Какие же они мерзкие! – не удержался я.

– И не говори.

Я вздохнул и встал с лавки.

– Как вообще люди могут быть такими отбросами? Не понимаю. Человек же никому зла не желает, а наоборот, и всё равно издеваются.

Мирай встала вслед за мной и вставила:

– Нет-нет, надо мной не издеваются, я просто никому не нужна.

– Да даже если так. К черту их всё равно! Твой класс не заслуживает тебя. Ты не думала поменять его или сменить школу?

Мирай покачала головой.

– Увы, параллельный класс еще хуже, там гораздо глупее люди водятся. А к другой школе я просто не готова. Не готова, и всё. Не спрашивай. Вдруг и там я никому не приглянусь? Вдруг и там всё повторится? Не хочу, не хочу, не хочу!

Я вдруг обнял ее. Машинально. Даже не уяснил своих действий сразу. Она тоже не ожидала такого. Вмиг мы застыли, словно превратились в одну общую ледяную скульптуру. Прошла секунда. Еще. И еще. Я почувствовал, как руки Мирай прижимают мое тело крепче к своему. И тоже прижал ее сильней. Так, безмолвно, мы впервые обнялись. После этого ее дыхание стало ровным. Она успокоилась.

– Я… точно не буду таким, как твои одноклассники, – сказал я, медленно высвободившись из объятий. – Обещаю быть наилучшим другом тебе, Мирай.

– Спасибо, – ответила она. – Спасибо, Рэй! Я безмерно благодарна тебе.

Я покачал головой.

– Пустяки. И всё же, разве можно быть столь жестоким по отношению к такой красавице, как ты?

Мирай зарделась со слабой, еле заметной улыбкой.

– И все-таки прими к сведению мои слова, хорошо? – добавил я с доброй родительской интонацией в голосе. – Ну, насчет близких.

– Хорошо! – И смущение моментально спало с ее лица, оставив на нем сиять крепкую радужную улыбку.

Это был поистине особенный день. День, когда я окончательно понял, что влюбился.