И парень, стискивая зубы в немой злости, замкнулся в себе. Когда он увидел нутро тюремной жизни, то стал понимать животную сущность людей. Такая жизнь стирала границы между ним и остальными, между человеческим и скотским, заставляла забыть сострадание и доброту. Михей замечал, что они и сами становятся другими. Пока не сломленными, но надломленными. И с ужасом осознавал, что когда-нибудь эта жизнь вытравит из него всю спесь, амбиции и вообще все человеческое. И
Те, кто вагоны разгружал, рассказывали – «хозяева» несколько вагонов оружия и боеприпасов притаранили. Видимо, нашли в ваших краях старый резерв нетронутый. БАМ-то, говорят, почти не пострадал после Войны – местность необжитая, по кому там бомбить-то? По БАМу они в ваши края и добрались. Резерв присвоили, да вас по пути прихватили – новые работнички им всегда нужны
Воинских частей под Комсомольском полно было. В общем, вояки резво тут порядок навели. Свою общину хорошо организовали, а всех остальных – в тюрягу. Настроили бараков, огородили забором. Они же только за счет нас и живут. Лес мы валим, на фермах мы пашем, жраньем мы обеспечиваем. Любая стройка – тоже мы. Мы тут дохнем и гнием, а они живут припеваючи. Нефти в хранилищах осталось – уйма. Они перегонных кубов наделали, бензин-соляру гонят. Раньше же тут нефтеперерабатывающий завод был, нефтепровод с самого Сахалина сюда тянулся.
Сколько их там покоится, безымянных, на дне глубокого котлована? Мертвецов хоронили, не заморачиваясь – присыпали сверху землей, чтобы не растащили вороны. Провожая грустным взглядом очередную телегу с покойниками, Рафик тяжело вздыхал и начинал философствовать
Судьба придавила их гнетом тюремной жизни, не оставляя надежды. И парень чувствовал, что они превращаются в таких же узников, как остальные, погребенных заживо, ждущих смерти как избавления. У этого дома боли и скорби была одна цель – пережевать человека, вытянуть из него все соки до капли, а потом выплюнуть жалкий труп за ограду.
Глаза заслезились, будто в них бросили песка. Или это все же тоска искала выход, рвалась из груди на волю? Михей весь день пытался разглядеть в толпе заключенных своих, деревенских, но так никого и не увидел. Видимо, сгрузили их на подъездах к городу. Где они сейчас – на самом краю света? Не видать им теперь никогда дома. Тысячи километров до него, мертвые земли и города. Будто тьма легла между ними и родным краем, и в ней – ни проблеска света, ни искорки надежды.
Где-то страшная война пожгла полмира, переломала судьбы, поела тысячи жизней в одночасье. А здесь, в лесах Иркутщины, в стороне от крупных городов будто и не слыхали про конца света. Словно отгородился их крохотный уголок незримой стеной от остального мира и жил как раньше. «Дай-то бог», – бормотала бабка Михея у древней иконы и размашисто крестилась. И невидимый всевышний, которому молилась старуха, будто внимал ее мольбам. Жизнь в маленькой деревушке текла спокойно и размеренно, и люди не ведали бед
