Оглавление

1 глава

Кто я такой? Да я и сам с трудом это понимаю. В общем — никто, пустое место, избалованный вседозволенностью самовлюбленный эгоист. По крайней мере, так думает большинство знающих меня людей. Они все как есть сочувствуют моему отцу: не повезло ему, такому умному и красивому, с оболтусом-сыном. И наверняка дивятся, как я у него, такой бестолковый, уродился. Он достоин лучшего. И в этом я, пожалуй, согласен с большинством. Но им известна лишь одна сторона его жизни. А как же быть с другой, которую вижу только я?

Начну с того, что мой великосветский папаша — Литвинов Юрий Андреевич — депутат Государственной думы Российской Федерации. В недавнем прошлом преуспевающий юрист и грамотный политолог. Имеет три высших образования и владеет четырьмя языками. Он умен, эрудирован и в любой момент готов заткнуть за пояс оппонента, проявляя завидные навыки психолога и не стесняясь показывать свое превосходство. Лидер во всех смыслах и всех своих проявлениях, будь то на работе или дома. Он везде одинаков и почти во всех видит подчиненных, как, собственно, и во мне. Я, в его представлении, должно быть, такой же сотрудник, которого нужно гонять и одергивать, хотя… будь у него столь нерадивый сотрудник, долго бы он на работе не продержался. Даже деньги на расходы он перечисляет мне на карточку два раза в месяц. Смешно… смешно и грустно.

А еще мой отец до неприличия красив. Он высок, статен, имеет прекрасную фигуру, в которую вкладывается не скупясь, а главное… его лицо — оно словно просится на страницу глянцевого журнала, чтобы все женщины, да и мужчины страны хотели только его. У него большие, орехового цвета глаза в обрамлении по-женски длинных ресниц, и, пожалуй, это единственное его сходство со мной. Я унаследовал лишь их. Ни ума, ни предприимчивости, ни лидерских качеств. На его фоне я словно блеклое, но въедливое пятно, портящее репутацию строгого политика. Я — тот, кого он, должно быть, стыдится. Тот, кто лучше бы не рождался, не создавал ему лишних неудобств и проблем. А еще я — вечное напоминание ему о женщине, которая произвела меня на свет и которая свечой потухла, умирая на его руках.

Мама… мамочка — она умерла почти семь лет назад от рака. А при жизни была простой школьной учительницей, преподававшей рисование. Тогда отец, еще не успевший заматереть в политике, только набирал обороты, и наша общая беда сильно подкосила его. Я был еще ребенком и мало что понимал, или меня просто так тщательно оберегали от понимания, но трагедия в доме стала для меня неожиданностью. А ведь мне шел двенадцатый год.

Я все еще помню то утро, когда вошел в комнату родителей и увидел отца, растрепанного и опустошенного, обнимающего, как мне показалось, спящую жену. Я знал, что мама больна, но не ведал насколько. Забрался к ним на кровать и лег рядом, прижимаясь к уже холодному телу. А потом зазвонил телефон. Не вставая с постели, отец взял трубку и сообщил неизвестному мне человеку, что Анна ночью умерла. Он поцеловал ее в висок и поднялся с кровати, стаскивая и меня.

Никогда не забуду тот день. Тогда я потерял единственного человека, который меня любил всяким и поощрял любую глупость как способ самовыражения.

В ночь после похорон со мной спала бабушка Нина — ее мама. Мы долго плакали, а потом она уснула, а я вышел в коридор в поисках отца. Он сидел в своем кабинете за письменным столом и пил. Что — не знаю, помню лишь красивую бутылку с янтарной жидкостью внутри. Я прошел без спросу, и он жестом разрешил мне забраться к нему на колени. Прижал и поцеловал в макушку. А на столе стояло фото мамы. Она улыбалась нам обоим такой легкой и светлой улыбкой, какой я не видел более ни у кого. Я тихо заплакал и почувствовал, как, кусая губы, он пытается сдержаться, запрокидывает голову, словно боясь потока слез. Тогда я чувствовал его тепло в последний раз.

Отец ушел в работу и, воодушевившись благосклонностью судьбы, стал продвигаться все дальше по карьерной лестнице, пока, наконец, не дошел до ныне действующей должности. Теперь он для меня недосягаем. Так следом за матерью я потерял и отца. Он, конечно, так не считает: постоянно бросает мне в лицо собственные заслуги, ставшие частью нашей жизни и преобразившие ее. И всей душой надеется, что однажды я поменяю свое отношение к жизни и наконец начну благодарить судьбу, а не проклинать. Хотя порой кажется, что я и впрямь не вправе этого делать. Ведь у меня есть если не все, то многое: шикарный дом в коттеджном поселке на Новорижском шоссе, полный достаток и возможность жить жизнью золотой молодежи, но эта жизнь меня не привлекает.

Мне идет двадцатый год. Я учусь в престижном университете, куда определил меня мой вездесущий папаша. Осваиваю юриспруденцию — по его велению. Ведь быть художником, как он считает, в наше время значит голодать. Это — хобби, не профессия, но это действо завораживает меня, успокаивает и дает силы жить. Я готов рисовать даже мелками на асфальте, лишь бы рисовать. Предусмотрительно скрываю от отца свое увлечение, заставляющее его прекрасное лицо кривиться в неодобрении. Даже в граффити себя попробовать успел. Порой рисую карикатуры назойливых политиков, высмеивая их лозунги. Однажды и папенька попался мне под горячую руку. Благо он не знает, кто творец. Прибил бы, как муху на подоконнике.

В этом моя сила, и ему этого у меня не отнять. Хватит и того, что он лезет во все остальное. Он знает ректора моего университета лично, как и большую часть моих преподов. Предполагаю, что следит за мной в социальных сетях, видимо, опасаясь, что я слечу с катушек без родительского присмотра. Прислуга и охрана тоже начеку. Все бдят. Любит он держать все под контролем, это часть его характера, по-другому просто не может. Меня это бесит. Как и то, с каким пренебрежением он относится к моим друзьям, не дозволяя приглашать их в наш дом. Словно они изгои… быдло какое-то. Но я знаю себя и знаю, что ничуть не отличаюсь от них, а значит, являюсь для отца таким же отребьем, как и они. Только вот меня в своем идеальном доме приходится терпеть, как и мою расписную куртку с капюшоном и красные кеды, которые раздражают его одним своим видом.

Он старается быть сдержанным и закрывать глаза на мой внешний вид, безалаберное отношение к учебе и к жизни в целом, на друзей и вредные привычки, коих у меня немало. Я не считаю зазорным раскуриться с друзьями. Пусть будет благодарен, что не колюсь. Могу позволить себе напиться… с ними же. Хотя и стараюсь, чтобы отец не видел меня таким. Его раздосадованный вид, в котором читается проклятье в свой адрес из-за того, что так плохо меня воспитал, угнетает меня больше, чем проповеди и подзатыльники.

Меня крайне задевает тот факт, что он отказывается покупать мне машину, аргументируя тем, что я расколочу ее за неделю, да еще и сам с миром упокоюсь и прихвачу кого-нибудь с собой. Такое недоверие не удивляет. И злит. Как и то, что на права мне пришлось сдавать самостоятельно, в то время как он вполне мог сделать один звонок, чтобы к вечеру они лежали у него на столе. Сноб! Странно, что в армию не отправил. Помню, грозился. Хотя не удивлюсь, если он и на это пойдет, чтобы лишний раз показать, кто в доме хозяин и насколько он всесилен.

Ненавижу! Как же я ненавижу его. Его лукавую улыбку с экрана. Голос ровный, спокойный… до поры до времени. Взгляд… Должно быть, вокруг него трется целая куча алчных бабенок с силиконовыми грудями. Слава Богу, он не приводит никого домой. А вот запах женского парфюма и отпечатки помады на воротнике замечал неоднократно. Странно, что трусы в багажнике не находил. Выходит, верность не его конек. Он давно забыл маму. Только фото ее на столе все еще стоит. Убрал бы, что ли.

Он уже не мой отец. Он — политик, суровый и своенравный, не стесняющийся резких высказываний. Но это, как ни странно, привлекает в нем окружающих. Литвинов никогда не позволит себе словоблудия. Он продумывает все до мелочей. В институте меня часто спрашивают о нем. Но что я могу им поведать? Ничего! Для меня он так же далек. Девчонки восхищаются его яркой внешностью, откровенно потешаясь над нашим различием. «Он способен возбудить взглядом» — слышал я от одной. Ну не знаю… меня не возбуждал. Глупые курицы. Что они понимают в мужиках? Такой, как он, сломает, растопчет и не заметит. Что для него они? Развлечение на один вечерок. А впрочем, я не знаю об отце даже этого, могу лишь догадываться о количестве его любовниц и радоваться, что это не любовники.

Откуда у него время на меня? При такой-то занятости… А как хотелось мне раньше сходить с ним в поход, поехать на рыбалку — просто вместе отдохнуть. Черт подери… почувствовать хоть немного родительского тепла. Понять, что меня любят, а не терпят. Но это было тогда. Сейчас мне все равно. Он не нужен мне ровно так же, как и я ему. Он и следит-то за мной только оттого, что дорожит репутацией и ему нужно быть в курсе тех дел, что я могу натворить. Карьера для него важнее сына, это я уже понял. Обидно, но такая она — жизнь паренька в позолоте. Как оказалось, никому не нужная.

2 глава

Сегодня, пользуясь случаем, я направляюсь к отцу на работу. Повод есть, и существенный, ибо бабушка Нина собирается отметить свой шестьдесят пятый день рождения и с утра звонила мне по этому поводу. По правде говоря, сначала она звонила отцу. Но разве можно до него дозвониться? Потому попросила меня передать приглашение аж за месяц, чтобы в доску занятый зять сумел найти окно в своем наиплотнейшем графике, для поздравления близкого родственника. Не знаю, поздравлял ли он своих тещу и тестя раньше. Не удивлюсь, если нет. Отцу свойственно вычеркивать из своей жизни то, что не приносит радости или прибыли. Своих родителей он похоронил давно. Деда я не застал, бабушку не запомнил. А родители матери словно перестали быть ему родственниками после ее смерти.

И вот теперь я иду к нему на работу после универа. Апрель, но солнце печет по-летнему и я, щурясь и улыбаясь ему, пиная, как заправский футболист, пивную банку, направляюсь в цитадель депутата Литвинова. Свой помятый трофей у самой двери мастерски закидываю в урну и чувствую себя прямо Роналду. Нужно было в спорт идти.

Здороваюсь с охранником. Он меня знает. И иду дальше. Мимо снуют цоколки — девицы делового прикида, как мне кажется, с трудом удерживающиеся на здоровенных шпильках. Мужики в костюмах как будто из одного инкубатора вышли. Смеюсь и продвигаюсь дальше по коридору. И вдруг останавливаюсь, наблюдая из-за угла приемную моего супер-занятого папаши.

Секретарша — Кристина — вот ради кого я готов ходить сюда хоть каждый день. Она — мой идеал. Невысокого роста, миниатюрна и до чертиков хороша… У нее длинные, абсолютно прямые волосы коньячного цвета. Так и хочется увидеть их разметавшимися по подушке. Глаза светло-карие, словно медовые. Пухлые губки — свои, без силикона. Такая нежная и ранимая с виду. Всегда занятая. Она, конечно же, старше меня. Думаю, ей где-то двадцать четыре, не больше. Но выглядит моложе из-за кукольного личика и своей миниатюрности. Сколько раз я представлял ее в своей койке, уже не сосчитаю. Она меня волнует как никто. Многое бы отдал за право с ней потусить. Даже пытался пару раз подкатить. Все мимо. Крис — как я по-свойски ее называю — девица мягкая, но серьезная. Всякий раз ей удавалось мега-культурно меня отшивать. При этом вроде понимаешь, что послали, но обиды не чувствуешь. Вот умеет же… Да, причин отказать мне у нее хватает. И одна из них — папуля, будь он неладен. Наверняка внесет свою лепту, если узнает, что его секретарша с сынком трется.

Она замечает меня. Выхожу на свет. Улыбается… красотка, и жестом дает понять, что нужно обождать. Да я не против. Разваливаюсь в одном из кресел в коридоре и продолжаю смотреть, как она суетится, собирая документы по столу… трудяга. И, полагаю, успела маякнуть Юрию Андреевичу — спустя несколько минут озвучивает, что смогу войти сразу, как выйдут дипломаты. Но он выходит сам и приглашает меня на обед в ресторанчик на углу. Приятненько.

Посылаю воздушный поцелуй Крис и иду за ним, со стороны наблюдая за его действиями и поражаясь, как можно было загнать себя в эту кабалу. Став депутатом, он потерял себя прежнего.

Выслушав меня, отец озадаченно сдвигает брови, но потом обещает что-нибудь придумать. А вот что именно? Как снова откосить и никого не обидеть при этом? Говорю ему, что обижусь, если не придет. Не знаю, поможет ли это, но я предупредил.

Уже разделавшись с первым блюдом, он с интересом смотрит на меня и наконец спрашивает:

— Что это за прическа? Такое носят сейчас?

Я киваю, улыбаясь. Сделал ее недавно. Знал, что не одобрит.

— Похоже на самурайский пучок, — констатирует он, рассматривая внимательнее.

По бокам выстрижено почти наголо, сзади тоже. Волосы спереди зачесаны, и собраны в петлю на макушке. Раньше я носил длинные, их он тоже не одобрял.

— Я даже боюсь делать тебе замечание. Вдруг совсем побреешься. Просто скажу: тебе не идет. — И он приступает ко второму блюду.

— Да тебе никогда не нравилось, как я выгляжу, — колко замечаю я.

— Как ты выглядишь, меня вполне устраивает. А вот то, как ты пытаешься выглядеть, уродуя себя, — нет.

— И в чем же состоит уродство? — сквозь зубы цежу я. — У меня современная прическа… Это просто один из способов подчеркнуть индивидуальность. Как пирсинг или татуировки.

— Да, помню, — он откладывает вилку, — китайский иероглиф у тебя на спине, значение которого не знают даже сами китайцы. В ней один плюс — под одеждой не видно. А других способов самовыразиться не нашлось?

— Когда я уши в десятом классе проколол, тебе тоже не понравилось, — напоминаю я.

— Да что ты? В этом есть определенный плюс: теперь я знаю, кто унаследует бабушкины сапфировые сережки, — невозмутимо произносит он, беся меня еще больше.

— Весь я у тебя с брачком, — логичное заключение.

Я решаю проверить, не заросли ли уши, и позлить хладнокровного папашу. Вынимаю кусочек проволоки из кармана.

— Что это? — Он едва ли не морщится.

— На улице нашел. В зубах ковырять удобно, — едко вру я.

— И почему меня это совсем не удивляет?

Втыкаю в ухо, радуясь, что дырка на месте, и вскидываю брови, с вызовом глядя на расслабленно откинувшегося на спинку стула отца.

— Может, я тебе брелок-трекер повешу, не возражаешь? Тебе все равно, какой мусор в ухе носить, а мне спокойней. — Язвит родитель.

В его предприимчивости я не сомневаюсь. Он может.

— Нет уж, будешь искать по старинке — с собаками?

— Милый мой… там, где ты лазишь, не всякая собака пройдет. — Он возвращается к еде.

Я недовольно смотрю на него, не зная, чем возразить. Я всегда проигрывал ему в спорах. Он умеет оскорбить улыбаясь. Умеет похвалить и тут же плюнуть в душу. Это особенная способность всех надменных и высокомерных людей, коим он стал. Стена между нами, которую он строил все эти годы, казалась теперь просто огромной. Мы не просто не понимаем друг друга — не слышим. А ведь только мы друг у друга и остались.

Уже через минуту он возобновляет разговор, жестом призывая меня вернуться к трапезе.

— Хочу, чтобы ты перестал строить глазки моей секретарше. Ты смущаешь ее.

Ан нет, кое-какое понимание все же присутствует. Я едва не давлюсь соком. Не думал, что он заметил мой интерес, хоть и не скрывал особо.

— Ревнуешь? — захотел уколоть, но вызвал лишь тихий смех.

— Ты себя слышишь? Ревную к кому? К девятнадцатилетнему заносчивому и избалованному пареньку с непонятным выщипом на голове и проволокой для ковыряния в зубах в кармане? Ты похож на гопника с Бирюлева. И все это с собой ты сделал сам… Всерьез считаешь, что сможешь составить конкуренцию кому-то из офисных? Нет! Печально это признавать, но-о… тебе нечего ловить возле этой девушки, — заключил он. — И думаю, что ее немало напрягает тот факт, что по ней пускает слюни сынок босса.

Критика хороша, когда не задевает за живое, а во мне уже все кипит. Я недовольно откладываю вилку, и вдруг, оглядевшись по сторонам, замечаю, какими глазами смотрят на нас окружающие.

Он — высокий, красивый, в идеально сидящем костюме. И я — никакой… Быдло. Мы из разных миров. Я не подхожу ему во всем. Должно быть, они и представить себе не могут, что мы одна семья.

— А я вот уверен, что, не будь я сыном ее босса, шансы бы у меня были, — решаю я возразить.

— Нет, хороший мой. Дело не во мне, оно в тебе.

Это последнее, что я услышал от него сегодня. Ибо я выскакиваю из-за стола, словно меня кипятком обдали, и, задевая нерасторопных официантов, бросаюсь к двери, шепотом проклиная своего родителя. Среди великого изобилия ядовитых змей он самая кусачая.

Вечером домой не иду. Напиваюсь с друзьями — Илюхой, Максом и еще несколькими из универа — просто до дури. В какой-то момент появляется желание вены себе в туалете вскрыть, все по той же причине. Просто жажду увидеть холеную рожу Литвинова, когда он услышит новости о том, что сынок свел счеты с жизнью из-за его стервозности. Но братва меня вытаскивает и обезвреживает. И это хорошо. Занесло меня сегодня. Признаю.

Потом меня отправляют домой, и я крадусь коридорами, чтоб никого не разбудить. Падаю не раздеваясь. Бросаю взгляд на часы и жмурюсь в ужасе. Завтра ж в универ. Хотя, как завтра? Сегодня! Часа через три.

Я даже слышу, как дверь приоткрывается и в комнату кто-то заглядывает. Папаша, кто ж еще. Домработница такого себе не позволяет.

Запах от меня стоит, представляю какой, потому он просто выходит. Общаться со мной без толку.

А утром я обнаруживаю на столе минералку и аспирин. Странно, что нет тазика. Наверное, домработница — тетя Наташа, женщина средних лет, что уже три года трудится на нас — в очередной раз позаботилась, услышав от отца ругательства в мой адрес.

«Мне б топор, — думаю я, — аспирин тут не поможет».

3 глава

Сегодня решил показать Кристине свое к ней отношение, изобразив ее в граффити на боковой стене десятиэтажного строения, что стоит между депутатским офисом и ее домом… ну и всему городу заодно. И, по правде говоря, очень надеюсь, что отец не узнает об этой моей выходке, а вот предмет моих необузданных желаний увидит и оценит. Узнать себя ей будет несложно: я приложил максимум усилий, чтобы добиться точных пропорций. Я изобразил ее в окружении звенящих телефонов и стопок бумаг, а за маленькой дверью в черном цвете человека, ждущего ее с букетом. Получилось красиво и достоверно.

Решаю ей дать дня два-три на то, чтобы хорошенько разглядеть, перед тем, как прийти к ней в офис с цветами. Думаю, такой романтики она от гопника вроде меня не ожидает.

Целый день я горю в предвкушении, но этим же вечером меня остужают. «Брандспойт» с потоком претензий ждал дома, а точнее — отец и его серьезный разговор. На повестке дня — мое вчерашнее пьянство. Ох, это разнос. Давненько меня папаша так не отчитывал. Словом, мы снова ссоримся. А чего он ожидал? Что я прощения просить буду? Вот уж дудки. Не дождется. Это моя жизнь, хочу — калечу. На это мое высказывание ему даже нечем возразить. Но все же он делает бяку и без того — урезает мои карманные почти вдвое, заявив, что раз мне хватает на бухло, травку и прочую дребедень, то это явно избыток средств. А после разговора я не нахожу в комнате полупустую бутылку вискаря, спрятанную за диван, и пакетик травки, что с ребятами не докурили. Черт, она ж не моя… Проклятье. Тиран хренов. Ну почему мне так не повезло с отцом? Иные родители путем не оденут, нормально не покормят, но так сам