страх рассматривался в качестве главной мотивации, которая стимулирует развитие индивидуума, хотя чрезмерный страх, если он выходит из-под контроля, может также иметь противоположный эффект и привести к торможению развития
паранойя в некотором отношении есть своего рода компенсация за тот безотчетный страх, который охватывает
пишет Рики Эмануэль в работе «Страх», ссылаясь на исследования психолога Мелани Кляйн, «страх рассматривался в качестве главной мотивации, которая стимулирует развитие индивидуума, хотя чрезмерный страх, если он выходит из-под контроля, может также иметь противоположный эффект и привести к торможению развития»
Философы, культурологи, писатели выдвинули и обосновали понятие «Первородного страха». Вот что, например, подчеркнул Григол Робакидзе, теоретик и лидер грузинского символизма, в работе «Первородный страх и миф»: «Страх коренится в самом бытии: чем больше плоскостей пересекаются друг с другом, тем сильнее, тем острее страх»[2].
Итак, страх есть мощнейший, даже краеугольный толчок к развитию человека.
Гиперболизация, густое наращивание страхов приводят к массовым психическим эпидемиям. Напомним, что Ю. М. Лотман в работе «Охота за ведьмами: семиотика страха» показал, что пик охоты за ведьмами падает не на «темные» Средние века, а на времена гораздо более просвещенные: «Страхи, тлевшие в период средних веков, вспыхнули тысячами костров в значительно более «просвещенную» эпоху Ренессанса и барокко, в самый канун Века Разума»
Итак, страх стоит у истоков цивилизации и является глубоко динамическим фактором, но он же, с другой стороны, представляет собой величайшую опасность для цивилизации, разрушая стабильный мир человеческой личности.
Интересно в этой связи привести слова Мишеля Фуко, сказанные после выхода в свет книги «Слова и вещи» (1966 год):
Я постараюсь передать, чем было для меня в течение всей моей жизни «écriture». Помню, и это мое самое свежее, хотя и не самое давнее воспоминание <…> с каким трудом в начальной школе мне удавалось писать правильно. То есть писать по образцам прописей. Я думаю, я даже уверен, что в моем классе, и даже в моей школе, я писал хуже всех. <…> В первом классе меня заставляли часами писать по прописям, настолько мне было трудно правильно держать ручку и выписывать знаки письма [10, с. 3].
Дальше, напомнив, что отец был хирургом, Фуко говорит:
Может быть, я променял отцовский скальпель на ручку. <…> Я променял шрамы на теле на граффити на бумаге. <…> Может быть даже, лист бумаги для меня – это как бы чужое тело [10, с. 3].
Интересно отметить, как тесно связаны у Барта оба значения «écriture»: литературное дело (творческий процесс) и письмо (графика). Приведу цитату из Барта:
Когда я пишу, мое тело наслаждается, вычерчивая буквы, ритмически надрезая девственную поверхность бумаги (причем девственность – не что иное, как неограниченные возможности) [9].
Скандал – это всего лишь способ агрессивно заявить о себе. Поэтому литературные скандалы – удел слабых
Так что основная база скандала – это глубинное чувство неуверенности.
