Оглавление

Тут не место для красивых слов и наивных надежд.

Тут остались только те, кто понял одну простую вещь — или ты хозяин своей жизни, или ты расходник в чужих планах.

Здесь нет честных правил.

Есть только сила — физическая, умственная, внутренняя.

Готов ли ты поставить все?

Или снова выберешь роль статиста в чужом фильме?

Глава 1

Как фантазировать о том, что незримо для тебя?

Вот уже больше трех лет я бьюсь в невидимую стену — словно заперт в гулкой, безмолвной клетке. Дни и ночи здесь давно утратили очертания — сплелись в одно вязкое, тягучее полотно. А слово «ночь» здесь звучит особенно зловеще: его можно растянуть до бесконечности. Ночь одного года в этой дыре ощущается как тысяча черных часов. И каждый из них — по-своему невыносим.

Теперь, оглядываясь назад, я уже не способен воспринимать свою экстрадицию в родную страну как удачу. Уж лучше пожизненное заключение в нормальной тюрьме, чем этот ад, который местные без тени стыда именуют «тюрьмой». Иногда, захлебываясь в приступах ярости, я ловлю себя на мысли, что даже пожизненное — это та же смерть, только растянутая на мучительно долгие годы.

Тысячелетиями цивилизация отбирала из своего лона тех, кого называли изгоями. Для них создавали тюрьмы — не столько с целью перевоспитания, сколько для изоляции. Психопаты, насильники, убийцы… Для них не существует учреждений, где они могли бы раскаяться, осознать, исцелить свои души. Их попросту вышвыривают за грань общества, словно ненужный хлам. Оставляют в тени, на обочине жизни. Если они не ломаются под прессом этой системы, их добивают. Тихо. Холодно. Молча.

Среди них нельзя находиться.

Но я здесь. Я среди них.

Уже несколько месяцев мои мысли по кругу вращаются вокруг тем, о которых раньше я не смел даже задумываться: эвтаназия, депрессия… Бессилие. Если бы кто-то сказал мне еще несколько лет назад, что Алан Сафин станет об этом размышлять, я бы рассмеялся ему в лицо. Я был уверен: депрессия — удел слабых, тех, кто сам добровольно сдался, перестал бороться за свое счастье, за свободу… да хотя бы за крохотный клочок душевного покоя.

Когда меня впервые притащили в эту дыру, я просто не поверил, что именно здесь мне предстоит провести десять бесконечных лет. Внешне она выглядела хуже, чем самые ужасные латиноамериканские тюрьмы. А изнутри… хуже некуда. Запах гнили и пота, полное отсутствие санитарии, вентиляции, элементарных удобств. Мерзкая еда и — самое отвратительное — удушающая перенаселенность.

В первые дни мой мозг отказывался принять реальность. Я повторял себе: «Это не навсегда. Это ошибка. Это не может быть моим домом». Но вскоре иллюзии рассыпались, словно трухлявый пепел. Это был мой личный ад. На целых десять лет.

Три на пять метров. Четыре тела. Моя новая «семья».

Первый — невысокий пузатый главарь мафии лет пятидесяти по кличке Хан. Бритоголовый. Тяжелый взгляд. С первой минуты дал понять, кто здесь хозяин и кто будет задавать правила.

Мое равнодушное, почти презрительное отношение мгновенно задело его болезненное эго. Ответ последовал незамедлительно: с помощью своих шавок он быстро дал мне понять, что тюрьма — это не место для горделивых одиночек. Здесь свои порядки. Я не удивился. Все по классике.

Вторым оказался зеленый, еще пахнущий свободой пацан лет двадцати трех. За хранение и продажу наркотиков получил три года. И, как я понял, еще не до конца осознал, куда попал.

Третий — влюбленный грабитель с драмой на полжизни. Хотя, возможно, я утрирую. Что может быть трагичнее, чем быть здесь? Его взяли на ограблении маленького банка — он пытался добыть деньги для своей девушки. Ирония в том, что отсидел он уже четыре года из пяти. Ему оставалось меньше всех. Если, конечно, судьба не подкинет еще один сюрприз.

Так я оказался заперт в обществе ожесточенного мафиози, незадачливого наркомана и романтика с глупыми мечтами.

Коллекция изломанных судеб.

Каждый — с багажом боли, ошибок и иллюзий. И, наблюдая за ними, я понял: выжить — это лишь половина задачи. Вторая половина — не позволить этому месту стереть свою личность.

На второй день мне устроили «теплый» прием во дворе. Хан оказался злопамятным ублюдком. Он моментально натравил на меня пару своих громил. В результате — сломанные ребра, фиолетовые разводы на лице и багровая сетка синяков. Но… знаешь, это того стоило. Двое из них легли рядом со мной в лазарете с куда более внушительными травмами.

Я никогда не был шкафом. Не был и доской. Ни сила, ни размеры не были моей опорой. Но ярость… Ярость — вот что в тот момент кипело в моей крови. Ярость острее любого ножа. Мне хотелось причинить боль. Всем. Даже тем, кто не имел к моему положению никакого отношения. Словно весь мир оказался виноват в том, что я здесь. Что меня поймали.

В награду за эту стычку меня заперли в карцер на две недели. И, знаете, это был дар. Покой. Защитный кокон из одиночества. Больше никто не пытался «познакомиться поближе». И я мог остаться наедине с собой и своими мыслями.

С тех пор меня начали звать Псих. И… я не стал разубеждать их. Пусть так. Здесь быть безумцем — иногда лучший способ остаться в живых.

Я быстро понял: несмотря на то, что все вроде бы держатся стаями, в сущности, каждый здесь остается один на один со своими страхами. Если хочешь выжить — подлизывайся к надсмотрщикам, безукоризненно исполняй их приказы и не высовывайся.

Но… Я не создан, чтобы подчиняться.

Не создан, чтобы провести десять лет в этой вонючей клоаке, сжирая себя изнутри. Это — медленная смерть. Самоуничтожение. Медленное угасание, которое стирает личность, делает тебя никем.

Я отказался.

Если прошлое уже не изменить — я выжму из будущего все. Чтобы здесь, в настоящем, сохранить себя. Свою суть. Свое «я».

Оставаться в этой клетке весь срок казалось мне пыткой похлеще смерти. Да, бывали моменты, когда мне было наплевать. Когда я просто дрейфовал по жизни, как пустая бутылка в океане.

А ведь раньше жизнь имела вкус. Острый. Горький. Сладкий. Соленый. Она переливалась всеми оттенками, которые я начал по-настоящему ценить только теперь — здесь, на дне.

А теперь? Суррогат. И пустота.

Но одно я знал точно: я не останусь здесь на десятилетие.

Я не стану новым Эдмоном Дантесом. И это единственная мысль, которая меня согревала.

Если здесь и был хоть какой-то плюс, то лишь один: пересмотр ценностей. Семья — те, кто должны любить тебя просто за то, что ты есть, — внезапно отвернулась.

У меня больше нет семьи.

У меня больше нет никого.

Глава 2

Где свобода на витрине — души идут со скидкой.

Мы — свидетели того, с какой ошеломляющей скоростью меняется этот мир. Все вокруг ускоряется: технологии, климат, информация, само восприятие жизни. Меняется — и будет меняться. Вопрос лишь в одном: в какую сторону? В светлую или в темную? В сторону осознанности — или разрушения?

Легко поддаться иллюзии, что мы прогрессируем. Что человечество развивается, эволюционирует, становится гуманнее, мудрее. Но давайте не будем себя обманывать.

На самом деле человек — пожалуй, самый жестокий паразит на этой планете. Существо, которое не умеет жить в балансе. Он уничтожает больше, чем созидает. Он присваивает больше, чем заслуживает. Он захватывает, подчиняет, загрязняет — и называет это прогрессом.

Достаточно вспомнить, как во время пандемии, когда миллионы людей по всему миру были вынуждены остаться в своих домах, мир вдруг начал дышать. Воздух стал чище. Реки — прозрачнее. И в венецианские каналы вернулись дельфины.

Дельфины. Эти свободные создания, которых мы давно изгнали своим шумом, топливом и мусором. Они вернулись туда, откуда их вытеснил человек. Этот факт тогда прозвучал как единственная светлая новость на фоне всеобщей тревоги. Маленькое чудо, пробившееся сквозь глухую стену из страхов, потерь и статистики. И если вдуматься — это чудо показало, насколько быстро мир может начать исцеляться — стоит лишь человеку исчезнуть из кадра.

Именно тогда стало особенно ясно: мы не властелины природы. Мы — ее сбой. Слишком алчные, слишком шумные, слишком самоуверенные, чтобы осознать, что не нам здесь принадлежит главное слово.

Может быть, не технологиями, не мегаполисами и не покоренными вершинами нужно восхищаться. А тем, как тишина оживляет жизнь. Как без нас — все начинает дышать.

Когда-то ты смотрел на происходящее глазами ребенка и спрашивал себя: «Как все это вообще возможно? Когда это закончится? Как этот трэш стал реальностью?» Мир казался абсурдом, ошибкой, которую вот-вот кто-то заметит и исправит. Казалось, это временно. Что кто-то взрослый разберется. Что все еще наладится.

Но потом ты взрослеешь.

И с каждым годом становится ясно: никто не придет. Ничто не исправится. И будет только хуже.

Сегодня — это твои лучшие дни. Еще не понял?

Ты перестаешь удивляться. Привыкаешь. То, что раньше казалось дном, становится повседневностью. То, что вызывало шок, — теперь вызывает лишь усталое: «Ну, конечно».

И ты ловишь себя на мысли: это больше не кобздец. Это — норма.

Это и есть наша нынешняя реальность.

                                    ⋘◆⋙

Вообще, я всегда считал, что мир создан для борьбы. Люди веками сражались за право жить под солнцем, но не каждому везет одинаково.

Когда нам с братом объявили, что мы навсегда уезжаем в Америку, страну безграничных возможностей и процветания, мы были счастливы. Мы впитывали мечты родителей, и этот переезд стал для нас воплощением их надежд. Переезд в США был давней большой мечтой моих родителей, и о стране возможностей так принято говорить. Но так ли это на самом деле? Если да, то доступны ли всем эти пресловутые возможности?

Теперь у меня есть ответы на эти вопросы. За ярким флагом и лозунгами о либерализме скрываются бесчисленные жертвоприношения и море крови. Америка сегодня больше напоминает на злокачественную опухоль, от которой умерли и умирают миллионы невинных людей. Мы были похожи на индейцев, радостно танцующих при виде испанских кораблей, прибывающих к берегам Атлантического океана. Наивные, они не осознавали, что это не просто гости, а угроза — конец их мира и уничтожение их расы. Вот и мы с братом были как племя, встречающее свой собственный закат с наивной радостью.

Для моих родителей эта система казалась правильной. Они не попали в ловушку самоуничтожения, как мы с братом, но прежде чем столкнуться с реальностью, мы испробовали все ее «возможности». Вы, возможно, посчитаете это несправедливым, но как бы не так: в пекло эту систему с ее сраными возможностями.

Мои родители были хорошо образованными людьми. Папа работал адвокатом, а мама — педиатром. Люди с такими профессиями необходимы повсюду, и, возможно, именно поэтому нам с самого начала везло. С получением иммиграционной визы, грин-карты и, наконец, статуса резидента страны все складывалось как нельзя лучше. Его мать, лечившая чужих детей, не замечая, как теряет своих.

У нее были пациенты, записи, исследования.

У него — температура, тревога и одиночество.

Отец — человек системы. Знал, как спорить, как защищать, как ставить диагнозы правды. Но дома предпочитал молчать. Говорил с Аланом не как с сыном, а как с младшим, не состоявшимся коллегой.

Там не было «горжусь тобой», было — «разберись сам». И не потому, что не любил, а потому, что не считал нужным объяснять.

Их кредо было простым:

«Сначала мои дела, потом остальные. Даже если остальные — твои дети».

Когда Алан попал в беду, они не стали искать правду. Они выбрали статус. Отдали долг. Выжгли фамилию. Стерли связь.

Потому что связь с «преступником» — это риск. А они не рискуют.

Отсутствие глубокой привязанности к родине не казалось им чем-то из ряда вон. Родину невозможно не любить — так принято считать. Как нельзя не любить собственную мать. Но мои родители с легкостью опровергали эту аксиому. Они нашли свое призвание в другой стране, ощутили престиж, вкус социальной лестницы и восторг неофитов. Возвращаться назад они не собирались.

Первые три года мы провели в крупнейшем мегаполисе США — Нью-Йорке, который для иммигрантов и туристов всегда был настоящими воротами в Америку.

Почему же говорят, что любовь с первого взгляда — миф? Сейчас я вовсе не о чувствах к человеку. Я о любви к месту, к атмосфере, к духу города. Нью-Йорк вмиг покорил меня. Этот величественный лес небоскребов, пронзающих облака, этот нескончаемый муравейник людей, вечно спешащих, жующих на бегу, живущих в бешеном ритме. Город, который никогда не спит. На его фоне моя родная Казань казалась провинциальной деревушкой, затерянной во времени.

Какой разительный контраст! Но родителям этот шумный, перенаселенный муравейник был чужд. Они искали уголок тишины и гармонии, чтобы создать более устойчивый и размеренный быт для нашей семьи — вдали от оглушительного гула мегаполиса.

Город ветров. Чикаго стал нашим следующим пристанищем. Забавно, но вопреки расхожему мнению, это прозвище вовсе не связано с капризами погоды. Его нарекли так из-за пустых, напыщенных обещаний местных политиков. Узнав эту историю, я невольно усмехнулся: кажется, во все эпохи и в любом государстве политические болтуны одинаково бездарны. Они мастерски рисуют мосты там, где нет даже намека на воду. Что за издевка над здравым смыслом!

Парадокс, но я, в отличие от большинства, лично познакомился с этой самой политикой. Но об этом чуть позже.

Мой брат Азат был старше меня на три года и всегда казался воплощением противоположности. Пока я оставался тихой тенью, он — горел. Горел всем: боксом, картами, футболом, машинами. У него было море друзей и знакомых, и он словно купался в этом внимании. А я…я зубрил. Пытался подстроиться, быть таким, как он. Мне хотелось хотя бы частично впитать его уверенность, его легкость в общении, его свободу. Но вместо этого я оставался жалкой тенью, пытающейся быть кем-то другим, но не собой.

Я всегда шел следом, словно приставка к его жизни. Где он — там и я. Где он — там и мой мир. Иногда я сам не знал, кто я. Потому что слишком долго примеряешь роли. Быть «удобным», быть «подходящим», быть «успешным». А потом забываешь, кто под всеми этими масками. И нет, я не молчу назло. Мне просто нечего сказать. Я слушаю, наблюдаю, чувствую. А внутри — холод. Просто человек, чье присутствие терпят, но не ждут.

Наверное, именно поэтому мне до судорог хотелось стать взрослым. Не просто казаться им, а быть — с внутренним стержнем, с осознанием себя, с четким пониманием, что я не копия, не фантом, а отдельный, цельный человек. Но, увы, пока реальность беспощадно напоминала: нет. Пока — нет.

Когда-нибудь, я верю, наступит момент, когда мои внутренние страхи, тревоги и бесконечные вопросы: «Кто я? Что я? Для чего я?» — уйдут. Растворятся. И тогда я, возможно, пойму простую истину: быть лучшим и быть счастливым — вещи не всегда совместимые. Часто самые успешные люди — это самые одинокие. Сегодня я это понимаю. Как будто смотрю в зеркало и вижу там не только свое отражение, но и отражение жизни, ускользающей сквозь пальцы. Жизни, в которой каждый шаг — это вопрос и каждый взгляд — вызов.

Однажды, я услышал фразу: «Американцы — нация материалистов». Тогда она пронзила меня, словно игла, и осталась глубоко внутри. Я ведь искал в их жизни что-то большее: мечты, высокие идеалы, героизм. Думал, что за этими вежливыми улыбками и свободой слова скрывается что-то большое, настоящее, светлое.

Но нет. Все оказалось прозаичней. Потребительство. Глянцевые витрины. Сериалы. Голливудские мифы. Все красиво упаковано, но пусто внутри. И когда я это осознал — жить среди них стало проще. Я принял эту систему. Она мне подошла. Просто понял правила игры.

Как-то, в самый обыкновенный день, раздался звонок из полиции. Азат был задержан за участие в митинге против войны на Востоке. По американским законам семнадцать лет — это уже возраст, когда можно составить протокол о правонарушении. Но, когда у тебя отец — адвокат, все иначе. Он отбил его. Отделался брат обычным штрафом. А после — «душевный» разговор в семье о том, что подобное больше не должно повториться. Конечно, все сделали вид, что поверили.

С тех пор Азат стал немного отдаляться. Проводил больше времени с новыми друзьями, многие из которых были значительно старше него.

С детства у него был удивительный дар — он чувствовал людей. По-настоящему. Видел их боль, понимал их страхи. Эта природная эмпатия притягивала к нему и людей, и животных, словно магический магнит.

А я был его антиподом. Если он — свет, то я — тень. Если он — сердце, то я — голова. Если он умеет быть хорошим, то я — просто должен быть умным. По-другому никак.

С годами я начал все больше замыкаться в себе. Мои личные границы стали крепче бетонных стен. Мне стало комфортно в собственном коконе — без лишних знакомств, без ненужных разговоров. Все это было для меня пустой тратой времени.

Быть просто «середнячком» — не про меня. Если уж что-то делать, то делать это лучше всех. Быть универсально развитым, уметь все понемногу — звучит красиво, но, для меня это всегда было бессмысленно.

Я верю в другое: человек может заниматься чем угодно и сколько угодно, но в одном деле он обязан быть безупречным. Настолько хорош, чтобы к нему тянулись. Чтобы ему доверяли. Чтобы его работа была эталоном.

Главное — видеть результат. Не упаковку. Не красивую иллюзию. А реальный, осязаемый результат. Потому что жизнь коротка. И не дается второй раз.

Дважды не умирают.

Глава 3

Тот, кто умеет взламывать — правит.

Тот, кто умеет защищать — выживает.

Человек — весьма изобретательная зверюшка.

Все, что находится перед вами, — влево и вправо, — является плодом человеческой изобретательности. То, что раньше казалось недосягаемыми мечтами, сегодня стало явью, и это далеко не предел. Посмотрите вокруг: то, что когда-то воспринималось как чудо, теперь стало обыденным гаджетом. А помнишь, как трепетал, когда тебе подарили твой первый сенсорный телефон?

Мне отчетливо запомнился тот трепет в пятнадцать лет, когда на день рождения родители подарили мне самый крутой компьютер того времени. Я погрузился в этот мир так глубоко, что вскоре забыл о реальной жизни, о друзьях и улице. Я наконец-то нашел свое место! В первое время я дни напролет играл во множество разных игр. Позже я стал увлекаться не просто играми, а задачами, связанными с информационной системой. Я пытался запустить игры, которые не предназначались для меня, обходя их ограничения.

С математикой я всегда был на «ты», поэтому такая задача не вызывала у меня затруднений. Постепенно я начал ставить для себя более сложные цели и с той же легкостью справлялся с каждой из них. Из спортивного интереса и забавы это переросло в стремление превзойти самого себя. Каждый раз азарт становился все сильнее и привлекательнее.

С появлением множества готовых программ, которые позволяли взламывать чужие компьютеры без особых технических навыков, я вскоре решил исполнить свои эксперименты. Первым делом я взломал компьютер родителей. Это оказалось так просто, что вначале я подумал, будто они даже не используют его. Однако эта теория быстро отпала, когда я увидел, как отец постоянно сидит за своим ноутбуком, на котором бережно хранит все данные о своих клиентах.

Потом я решил попробовать залезть в компьютер брата, и это оказалось точно так же легко. После этого я спросил его между делом, насколько надежна его защита. Он с легкой гордостью ответил, что даже самый крутой программист не сможет взломать его систему. Внутри меня зашевелилось желание сказать: «Мой милый брат, не будь столь самоуверенным!» Мне хотелось похвастаться тем, что я могу сделать то, что он считал возможным лишь для элитных специалистов. Но именно в этот момент я понял, чем хочу заниматься.

Я провел собственное исследование и пришел к выводу: одним из самых больших каналов распространения вредоносных программ являются мобильные устройства. Телефоны на сегодняшний день — это самые уязвимые устройства, в которые можно занести практически все что угодно. Компьютеры с доступом в интернет присутствуют в самых разнообразных приборах, от автомобилей до бытовой электроники, и их уязвимость ничем не отличается от обычных персональных компьютеров.

В школе была одна девочка по имени Эмили, которая, как она утверждала, была влюблена в меня и постоянно преследовала под разными предлогами. А кто расстроиться, когда за тобой ухаживает симпатичная девочка с «выразительными глазами»? Однажды ради спортивного интереса я решил заглянуть в ее телефон и удостовериться в ее «чистой любви» ко мне. Эмили оказалась невероятно влюбчивой девушкой, с большим и открытым сердцем.

Было ли мне обидно, когда я все это узнал? Вовсе нет. Легкий осадок, возможно. В этом хаосе эмоций и подростковых увлечений я все больше осознавал, что в подобных случаях проще всего оценивать людей разумом, а не сердцем. Эмили была хорошей девушкой, но наши пути, как мне казалось, не пересекутся так, как она мечтала.

С другой стороны, выразительные глаза нравятся не только мне — я реалист. Тем не менее я не собирался отсеивать Эмили: у меня были свои планы на нее. Однако выслушивать в школе ее душещипательные заявления о любви без смешка было крайне непросто.

В последний год школы я решил изучить язык Си и всерьез заняться программированием. Баловство со взломами телефонов и компьютеров быстро надоело, и я хотел взяться за что-то более серьезное. Следом последовали взломы аккаунтов, кредитных карт, микроблогов и сайтов вещательных корпораций. Важна была лишь сама цель — знать, что я могу это сделать. Никаких деструктивных действий, таких как изменение паролей, удаление файлов или запуск вирусов, я не совершал. Я выучил UNIX и Си как свои пять пальцев, прочитал множество книг и проводил много времени за компьютером. Самой сложной частью всей этой деятельности было не само проникновение в систему, а оставаться незамеченным.

Вдохновленный тем, что мои взломы остались в тайне, я решил не останавливаться на достигнутом. Поздние ночи были наполнены поисками уязвимых серверов, к которым можно было подключиться в обход защиты, при этом я не забывал уделять внимание вопросам анонимности. Из-за того, что я стал позже сдавать в учебе, родители начали давить на меня, и мне пришлось немного отложить свое хобби, чтобы подготовиться к экзаменам. Поскольку я пока не знал, чем реально хочу заниматься в жизни, выбор в пользу колледжа по IT всех удовлетворил.

Поступить в колледж не составило труда — мои отличные оценки, которые я слегка «подкорректировал», помогли мне в этом. Ну а как вы хотели? Я не святой! Иногда можно использовать свой скрытый талант для себя самого. К тому моменту мой брат уже учился в Иллинойсском технологическом университете. Ему давались легко любые предметы без особых усилий, но сам интерес в учебе у него отсутствовал.

Тема с митингами не была единственной, в которой он отличился. За этим последовали более серьезные задержания, но, к счастью, благодаря отцу он ни разу не провел ни дня за решеткой. Я искренне не понимал его тяги к обездоленным, угнетенным и несчастным. Среди них американцев можно было пересчитать по пальцам, чаще он проводил время со знакомыми с Востока и из Африки. Сколько себя помню, во мне никогда не было этого альтруизма. Для меня главное — это я и безопасность моей семьи, а уж потом — остальные.

Возвышенные чувства сопереживания и милосердия мне были не близки. Да, в некоторой степени мне было жалко иногда, но бросаться на амбразуру — это не ко мне. Я верил, что истинное милосердие доступно человеку с богатой душой, умеющему бескорыстно любить и отдавать.

Однажды я стал свидетелем того, как брат настойчиво просил отца помочь выпустить его друга из тюрьмы. Он объяснял, что у друга нет денег для оплаты огромного штрафа. Тот работал на двух работах, жил в одной комнате с женой и с тремя детьми и просто не мог позволить себе выплатить такой штраф. Отец, не желая слышать его просьбы, ответил, что таких историй сотни и он не собирается помогать каждому безвозмездно.

Между ними в последнее время возникло значительное напряжение из-за частых неприятностей, в которые попадал Азат. Эта просьба была, по мнению отца, совершенно бессмысленной, ведь он был материалистом с ног до головы.

Видя, как сильно эта ситуация близка брату, я решил вмешаться и помочь. Я не хотел рассказывать, насколько обширны мои знания в этой области, полагая, что таких просьб вскоре станет больше. Когда я объяснил, что штраф можно оплатить, перехватив деньги с любой карты, а в течение недели его должны выпустить, брат отнесся скептически, но сказал: «Попробовать все варианты стоит».

Это оказалось легко — даже слишком легко. Но опять же, я не хотел вовлекаться с полицией. Через пару дней ко мне в комнату влетел брат с горящими глазами.

— Нет, чувак, расскажи мне, что за машина такая? Как тебе удалось так быстро провернуть все это? — хлопая меня по плечу, начал он с восторгом. — Вау! Если именно такому обучают в твоем колледже, то я готов туда поступить незамедлительно! — с широкой улыбкой произнес он.

Мне было приятно слышать такие слова — чего уж скрывать. Но, как я и предполагал, его просьбы на этом не закончились.

На втором курсе я понял, что знаний, которые я получаю, мне недостаточно. Я не хотел просто плыть по течению. Я решил вернуться к самообучению.

Через бездушный компьютер проходит бесчисленное множество информации и огромные возможности. Знания, которые давал колледж, не имели для меня никакой ценности. Что, теперь все бросать и пуститься в свободное плавание? Ну, почти. Если бы я отчислился, то у мамы был бы инфаркт. Поэтому я выбрал заочное обучение. Да, это было немного фейковым шагом, но давало мне возможность учиться как в горизонтальном, так и в вертикальном направлении — и, что самое главное, в любом месте. Но любая альтернатива мне не подходила, и мой выбор пал на Сингапур как на самую продвинутую IT-страну. С визой пришлось немного повозиться, но в итоге у меня оказалась годовая учебная виза.

В мире, где привычные центры силы размываются, крошечный Сингапур опережает в технологической гонке даже Соединенные Штаты. И это не ошибка статистики — это знак времени.

Азия больше не догоняет. Она диктует.

В страны, где скорость важнее стабильности, где дисциплина не сломлена комфортом, где амбиции не прячут за вежливыми улыбками. Пока Запад тонет в бесконечном рефлексировании, социальной апатии и перекладывании ответственности на государство, Азия работает. Не фыркая. Не жалуясь. Не требуя экологичных офисов и четырехдневной недели.

Она трудится. Как муравейник. Бесшумно. Неостановимо.

Меня всегда привлекали страны Азии, особенно Китай — страна, которая не желает жить под колпаком и одна из немногих, кто не подчиняется мировому господству США. Она сегодня настолько сильна, что уже имеет свои амбиции на мировое лидерство. Китай — это мировая фабрика, и обладая такой мощью, кто захочет под чужую дудочку танцевать?

Я уверен, что будущее за Азией. Достаточно взглянуть сегодня на Европу: там уже не государство диктует правила, а сами люди. Множество людей не хотят работать так, как это было раньше; они стремятся сидеть дома и получать деньги от государства, трудясь по четыре часа в день. Люди бегут в Европу, будто туда проложена дорога в рай. В глазах — огонь надежды, в чемоданах — страх и усталость, в сердцах — наивная вера, что «там» всё иначе. Там трава зеленее, воздух чище, улицы мощёные золотом, а на каждом углу раздают счастье вместе с социальными пособиями.

Но стоит им пересечь границу — иллюзия трескается. Реальность встречает холодным взглядом чиновника, равнодушием горожан, серыми бетонными стенами лагерей и очередями за подачками. Они сидят на лавках у социальных центров, курят, смеются и ругают ту самую Европу, куда так рвались. Работы нет, учить язык — лень, детей отправили в школу — и на этом, кажется, миссия выполнена. Дальше начинается вечное ожидание: пособия, бесплатные продуктовые пакеты, талон на одежду. И если вдруг государство даёт меньше, чем хотелось бы, начинается вой: «Как так? Мы же люди, мы же приехали за лучшей жизнью!»

А лучшая жизнь ведь рядом. На стройке, где нужны рабочие руки. В ресторане, где не хватает мойщиков посуды. В клиниках, где нужны сиделки. Но туда идут единицы. Привыкли жить в ожидании жалких евро, словно это манна небесная, словно пара купюр способна заменить смысл, достоинство и самоуважение.

И в этом страшная правда. Не Европа виновата, не чужая страна. Виновата человеческая лень, вера в чудо, привычка надеяться на чужие плечи. Ведь лучшая жизнь — это не география, не новая прописка, не паспорт другого цвета. Лучшая жизнь — это труд, ответственность и умение держаться на ногах, даже когда земля горит под ними.

Да, дело не в Европе. Дело в том, что человек с привычкой просить будет просить везде. Хоть в своей деревне, хоть на чужой улице. В то время как Азия трудится днями и ночами, неутомимо.

Будущее принадлежит тем, кто постоянно стремится к развитию, учится, работает, а не тем, кто лишь лежит без дела и жалуется. В нынешнем мире, где быстро меняется все вокруг, именно активные, целеустремленные личности становятся движущими силами прогресса и инноваций. Они задают тон, и именно такие люди формируют новое обличие мира.

Это нас приучили ждать.

Что кто-то придет. Увидит. Пожалеет. Спасет. Но никто не придет.

И если ты тонешь — тебе не кричат: «Держись!» — тебе кидают в лицо: «Выбирайся сам!»

Правда в том, что никто не обязан тебя вытаскивать. Мир не держит счет твоим травмам. Он не ставит паузу, когда ты разбит. Он просто идет дальше. Без тебя — если ты не встанешь.

Сила — не в том, чтобы быть сильным.

Сила — в том, чтобы быть сломанным, но вставать.

Не раз. Не два. Пока не получится.

Когда руки дрожат, но ты все равно поднимаешься.

Когда все кажется бессмысленным, но ты учишься.

Когда все ждут, что ты сдохнешь, — а ты продолжаешь.

Не для них. Для себя.

Сила — это не драма. Сила — это выбор.

Не ныть. Не ждать. Не проклинать.

А делать.

Пусть медленно.

Пусть без аплодисментов.

Пусть с кровью на губах.

                                    ⋘◆⋙

Игнорируя силу IT, люди рискуют остаться на обочине стремительно меняющегося мира. Мир каждый день переписывает свои правила, но, несмотря на это, многие по-прежнему воспринимают цифровые технологии как нечто второстепенное, скучное и исключительно техническое.

Ошибка, которая может стоить слишком дорого. После.

Я слегка приукрасил, объясняя семье, что еду на годовую стажировку в колледж. На деле — сам не знал, насколько надолго там задержусь. Одно я знал точно — переезжать навсегда я пока не собирался. Переезд — это всегда бегство. От кого-то. От чего-то. Или наоборот — стремление к новой жизни, к новому «я».

Конечно, мысль о том, чтобы остаться где-то навсегда, мелькала в голове. Где-нибудь начать с нуля, построить все заново, и главное что-то свое. Но пока, пока я не видел в этом смысла. Мне и в Штатах было неплохо. А ради знаний, опыта и впечатлений — пожалуйста. Всегда готов.

Сингапур. Город, где стоимость воздуха измеряется в долларах. Моих сбережений хватило бы разве что на пару месяцев жизни в режиме среднего выживания. Поэтому, я периодически пользовался своим талантом.

По данным большинства киберисследований, до 50% банков до сих пор не способны обеспечить полноценную защиту клиентов от хакерских атак. А значит — рынок уязвимостей процветает. Азия, Латинская Америка, Восточная Европа — трудяги из этих стран сутками без устали ковыряют слабые места финансовых систем по всему миру.

Мой излюбленный метод? Простой, как ламповый калькулятор. Использование скомпрометированных реквизитов для создания мобильного кошелька Google Pay или Apple Pay. Фишка в том, что большая часть американских банков не требует дополнительной верификации — ни по одноразовому коду, ни через звонок в банк. Получается, что, обладая лишь номером карты, сроком ее действия и CVV-кодом, ты создаешь полноценную виртуальную карту. И с этой картой можно расплачиваться где угодно — от США до Антарктиды. Без следов. Без риска.

Главное правило — не использовать одну и ту же карту слишком долго. Их должно быть десятки. Сотни. И тогда поймать твой цифровой след практически невозможно.

Я называю это «бесконечный хит». Деньги из ниоткуда. Конечно, банки не спят. Их системы безопасности каждый день становятся сложнее и умнее. Но любая защита — это лишь очередная загадка, которую мы способны разгадать. Где есть алгоритм — там есть лазейка. И там, где есть лазейка, — есть я.

Чувствовал ли я угрызения совести? Ни на секунду. Мне было плевать на баланс Вселенной, на философские оправдания. Я делал это не ради справедливости.

Я делал это — потому что мог.

Первое впечатление от Сингапура было странным. Этот город казался неправдоподобно идеальным. Словно не реальный мегаполис, а картинка из футуристического рекламного ролика. Да, он восхищал. Но в то же время вызывал ступор. Здесь не было грязи. Не было нищеты. Все — стерильно, отшлифовано, будто нарисовано. И вместе с этим — ощущение, что ты попал не в страну, а в огромный офшор. Город-фантом, построенный на деньгах и для денег.

Но зелень… О, этой зелени я не ожидал. В буквальном смысле — повсюду. На крышах небоскребов. На стенах домов. На мостах. По перилам тянулись лианы, тропические деревья ломились от плодов, воздух пах свежестью. Это был не мегаполис — это был тропический оазис, прикидывающийся городом.

Фантастически. Даже сказочно. Но иллюзий я не строил. Здесь нет чуда. Здесь — просто дорого. Очень дорого.

На одной из местных закрытых IT-вечеринок я познакомился с парнем по имени Дао. Таец. Типичный азиат. С первого взгляда — обычный паренек, одетый как подросток из какого-нибудь Сеула. Ярко выделялся на фоне местных в строгих пиджаках и кричащих галстуках.

Позже оказалось, что он старше меня на целых пять лет. Но внешне — казались одногодками. Вечно растрепанные волосы, будто он только что встал с кровати. Квадратные очки с толстыми линзами. И рост, рост у него был ниже среднего, что еще сильнее добавляло образу какой-то мультяшной неловкости.

Дао сразу поразил меня своей отчужденностью. Он держался в стороне, словно ему физически больно быть частью этой шумной толпы. Даже когда ему вручали награду за прорыв в области кибербезопасности, он просто молча поднялся, кивнул, взял стеклянную статуэтку и ушел обратно на свое место, не сказав ни слова.

Сначала я подумал: «Наверное, английский у него хромает». Но ошибся. Он говорил уверенно, хоть и с мягким акцентом. Просто был из породы людей, для которых слова — пустой расходник. Они предпочитают результат.

Ирония судьбы. Мы с ним — по разные стороны баррикад. Я — хакер, выискивающий слабые места в системах. Он — гений, создающий алгоритмы, чтобы эти системы укреплять. Но, видимо, даже противоположные миры иногда пересекаются. В одном месте. В одно время. По какой-то неведомой прихоти судьбы.

В современном мире ежегодно совершается более двух миллионов киберпреступлений. И вдумайтесь: 98% компаний честно признают — их системы безопасности не выдерживают требований времени. Они дышат на ладан. Они пронизаны дырками, как сито. И именно поэтому по всему миру ежедневно идет тихая война.

Не за нефть. Не за золото. За данные.

Компании охотятся за теми, кто умеет находить и устранять уязвимости. За такими, как Дао. Их называют — белыми хакерами. Этическими. Теми, кто стоит по правильную сторону брандмауэра. А правильная ли она? Не мое дело.

Услуги этих ребят стоят безумных денег. Настолько безумных, что позволить их себе может далеко не каждый. Государственные спецслужбы, глобальные корпорации, банки, технологические гиганты — вот их клиентура. Частному человеку о таком остается только мечтать.

И среди этого элитного сообщества Дао занимал место не просто первого ряда. Он был там, где вершины уходят в облака.

Он был настолько хорош, что с ним сотрудничали ЦРУ, ФБР и даже Интерпол. Всегда дистанционно. Всегда анонимно. Он никогда не встречался с заказчиками. Никогда не появлялся лично. Дао следовал одному простому принципу: «Максимальная безопасность начинается с отсутствия лишних лиц и ненужных встреч».

Хотя, назвать его дом «квартирой» — все равно что назвать космодром — «гаражом». Его двухуровневый пентхаус в самом сердце Сингапура был скорее храмом цифровых технологий. Одно из помещений полностью занимали стойки серверов, компьютеры всех поколений — от допотопных артефактов начала двухтысячных до топовых машин, которым позавидовал бы любой дата-центр.

Каждый угол этого пространства дышал электричеством. Мониторы, мигающие огнями. Панели с кодом, текущим по экрану, словно кровь по венам. Провода — как корни. Цифровой лес. И Дао в этом лесу — уникум.

При всей своей скромной, почти аскетичной натуре жил он роскошно. Две машины — одна спортивная, другая для виду. Пентхаус с панорамными окнами, через которые город ночью выглядел как сверкающий материнский чип. В Сингапуре, где метр квадратный стоит дороже человеческой души, такое жилье могли позволить себе только мультимиллионеры.

Но вот что по-настоящему поражало: Дао был абсолютно равнодушен ко всему этому. Машины покрывались пылью. Рестораны и клубы его не интересовали. Даже собственную роскошь он воспринимал скорее как случайное побочное следствие своей работы.

Единственные, о ком он заботился по-настоящему, — это мама и младшая сестра. Им он регулярно переводил суммы, от которых любая бухгалтерия плакала бы кровавыми слезами. Остальное его не волновало.

Его жизнь начиналась и заканчивалась в его комнате с компьютерами. Это была его стихия. Его кислород. Его смысл. Он любил риск. Но еще больше любил обходить риск. Играть с ним. Манипулировать. Ловить за хвост. Как кот играет с мышью. Только мышь в этом случае — сама жизнь.

И вот мы сидим. Он — по одну сторону кибербаррикад. Я — по другую. Парадоксально. Почти комично. Но именно в этой точке пересечения я понял: мы с ним гораздо больше похожи, чем казалось на первый взгляд.

Глава 4

Ты либо пишешь правила,
либо живешь по чужим.

Мы объединились не по зову сердца. Не по наивной дружбе и не из добрых побуждений. По интересам.

По коду — буквальному и метафорическому. Он был между нами с самого начала, пульсируя в строках, пересылаемых ночью.

Я всегда верил: пока человек жаждет знаний, он не умирает. Он ищет. Грызет реальность, разбирает ее по битам.

Может, именно поэтому мы и держались за это — за поиск, за процесс, за цифровую одержимость. Судьба? Не уверен.

Цифровая неизбежность — скорее. Алгоритмы видят нас лучше, чем мы себя.

Пока мы смотрим в экран, они уже разобрали нас на привычки, желания, слабости. Он знал обо мне все еще до того, как я нажал «привет». Не стоит быть наивным. Здесь не бывает «просто так». Не бывает «душевной близости» — есть совпадение формул. Не бывает «знаков свыше» — есть точные расчеты.

Алгоритмы давно все решили за нас.

Но мне было плевать. Все, что имело значение, — результат.

Если об этом помнить, то любое разочарование жизни воспринимается легче. Жизнь научила меня идеально балансировать на лезвии крайностей: любить — но держать дистанцию. Надеяться — но всегда готовиться к худшему. Верить — но никогда по-настоящему не доверять. Это — мой личный снимок реальности.

Почему Дао предложил мне пожить у него — вопрос, на который я не искал ответа. Да и зачем? Меня это не интересовало. Нам было комфортно вместе. Абсолютно. Два самых необщительных человека в огромном, роскошном пентхаусе — идеальная модель сосуществования. Девушек у него не было. По крайней мере, я не заметил. И ничуть не удивился.

Год. Год абсолютного погружения в мир чисел, кодов, криптографии. Год, когда я понял: все, что я знал о программировании до встречи с ним… это был детский лепет. Главный урок, который он дал мне, был до гениальности прост:

«Не важно, что ты делаешь. Важно — не попасться».

— Запомни, — как-то сказал он, — если друзья назовут тебя хакером — знай: ты уже труп. Настоящего хакера никто не видит. Никто не слышит. У него нет друзей. Кроме одного. И это — его компьютер.

Он показал мне, как вскрываются сайты банков и государственных структур. Как взламываются защищенные сервера. Как перехватываются военные секреты. Но куда важнее этого — он научил меня, как защитить себя в этом мире, где тебя может убить не пуля, а строка кода. А также открыл глаза на важные аспекты, которым я раньше не придавал значения. Например, как работает крупный рынок.

— Пока ты думаешь, что выбираешь, тебя уже купили. Купили по акции. В рассрочку. Через удобный интерфейс.

— Это ты о чем?

— О памперсах.

— О чем?

— Памперсы — это метафора. История, где Амазон сжег миллионы в месяц, просто чтобы убить конкурента и потом драть с людей втрое больше.

— Жестко.

— Добро пожаловать в рынок.

Как-то Амазон пригласил крупного производителя памперсов торговать на своей платформе. Собрал статистику, проанализировал спрос. А потом запустил собственную линейку — копию того же товара. Начал продавать ниже себестоимости, теряя по 200 миллионов долларов в месяц. Но запас капитала у них был в десятки раз больше. Они ничего не теряли.

Через несколько месяцев производитель не выдержал: продажи обрушились, он обанкротился и был выкуплен все тем же Амазоном. После этого цены тихо вернули на прежний уровень — а вскоре и подняли.

Так умирает конкуренция. Так рождаются монополии.

Свободный рынок? Нет. Это — продуманная война, где побеждает не тот, кто лучше, а тот, у кого длиннее дыхание и свои сервера.

Через год я вернулся в Чикаго. Но это был уже не тот Алан, что уезжал. Я приезжал к нему еще много раз. Жил у него месяцами. А между этими визитами мы начали путешествовать.

Сначала Дао фыркал — мол, зачем? Мир грязный. Люди надоедают. Но постепенно втянулся. Сначала Япония. Потом Южная Корея. Австралия. Чили. Италия. Канада. И скоро он сам уже прокладывал маршруты, разрабатывал планы поездок, как программы: с точностью до минуты.

Не зря говорят: мы становимся похожими на тех, кто нас окружает. Но в одном мы с ним были абсолютно разными. Любовь. Дао верил в нее. В настоящую. Единственную. На всю жизнь. Был готов ждать ее хоть до старости, хоть до самой смерти.

А я, для меня это был миф. Иллюзия. Удачная маркетинговая концепция, на которой веками зарабатывают писатели, музыканты и кинематограф. Психологический наркотик, чтобы людям было веселее рожать детей и вместе платить ипотеку.

Любовь? Если есть — прекрасно. Если нет — еще лучше.

Сколько себя помню, у меня никогда не было тяги к этим розовым играм. Отношения? Один раз. Один-единственный. Все остальное — мимолетные, ненужные интрижки. Пустой шум.

К тому моменту я уже заканчивал учебу. Выпуск, защита, экзамены — все это казалось до нелепости простым. После Дао ничего не казалось сложным.

Я знал одно: работать в компаниях я не буду. Никогда. Ни в каких фирмах, офисах, корпорациях. Я не создан для того, чтобы кто-то мне говорил, что делать. Мое место — вне системы.

Мне нужно было свое гнездо. Своя база. Своя территория. Но — без грязи. Без криминала. Без перехвата карт и мошенничества. Дао показал мне, что есть тысяча способов использовать свои навыки и спать при этом спокойно.

Первые заказы он скинул мне сам. Потом клиенты начали находить меня сами. И какие клиенты. Адвокаты. Прокуроры. Чиновники. Политики. Юридические акулы. Медийные личности. Звезды.

Заказы были самыми разными: взлом баз данных, поиск компромата, доступ к закрытой почте, поиск местоположения нужного человека, восстановление утраченной информации, вывод средств. Любой каприз — за ваши деньги.

Через два месяца я съехал от родителей. Азат жил отдельно давно, наше общение сведено к редким звонкам. В отличие от родителей, он со мной не порывал. Они же, они списали его в разряд разочарований. Последней каплей стало его исключение из университета на последнем курсе. Они никогда не простили ему этого.

Я знал, что он общается с ребятами с Востока, из Африки. Родители были уверены, что это секта. Что он сошел с ума. Я — не верил в их панические бредни. Азат был человеком с четкими принципами. Со стержнем. Его решения заслуживали уважения. Даже если они шли вразрез с чужими ожиданиями.

Работы было столько, что три года пролетели как щелчок. Я накопил достаточно, чтобы позволить себе не просто жилье — мечту. Место, которое будет только моим. Где обо мне не знает никто.

Страна? Австралия. Без вариантов.

Почему? Простое уравнение: природа + малонаселенность + высокая экономика + минимум лишних людей = идеальный сценарий.

Я никогда не видел себя в картине с семьей, детьми, барбекю на заднем дворе. Для кого-то это смысл жизни. Для меня — клетка.

Не каждый рождается для семьи. Не каждый рождается, чтобы быть «частью» чего-то. Если ты это чувствуешь — не лезь туда. Не пытайся примерить чужую жизнь.

Мой путь другой. Уединение. Гармония. Пространство. Свобода.

Только так я был настоящим. Без масок. Без костюмов. Без чужих правил.

Конечно, иногда совесть шептала. Я находил доказательства, которые топили карьеры. Обрушивал репутации. Ломал жизни. Выводил на свободу тех, кто, быть может, этого не заслуживал. Иногда — наоборот.

Каждый раз, подавляя голос внутри, я обещал себе: «Все. Последний раз. Завтра закончу». Завтра. Но мне так нравились легкие деньги. Не потому, что я был алчным. А потому, что был свободным. Потому что мог. Потому что знал, как.

И если вы думаете, что деньги меняют человека — вы ошибаетесь.

Деньги никого не меняют. Они лишь подсвечивают то, что в вас уже есть.

Кто был разрушителем — разрушает.

Кто был созидателем — строит.

Кто был крысой — начнет прятать.

Кто был щедрым — станет дарить.

Именно то, как вы распоряжаетесь возможностью, — показывает, кто вы есть на самом деле. Я всегда знал: за свое безразличие мне однажды придется платить.

Не деньгами. Не потерей чего-то материального.

А собой.

В Бога я верю. Не молюсь. Не прошу. Просто знаю — Он есть.

А мечты? Их больше нет. Осталась только система. Коммерция. Матрица.

Все имеет цену. Даже тишина.

И если ты живешь, как я, — готовься. Платеж придет. Всегда.

Глава 5

Живи в моменте и получай удовольствие.

Эта фраза давно стала моим кредо. Но пусть вас не обманывает ее легкомысленное звучание. Жить в моменте — не значит убегать от ответственности. Иногда это значит — быть в самой гуще событий. Среди людей, среди систем, среди тех, кто пытается ломать правила, и тех, кто их придумывает.

Да, иногда я общался с клиентами напрямую. Лицом к лицу. Без экрана, без шифрования, без прокси. Это всегда было рискованно. И… захватывающе. Именно так я оказался втянутым в странные, полусекретные тусовки. Где политика и криминал плавно пересекались с активизмом и анархией. Где идеалы мешались с деньгами, а лозунги — с откровенным безумием.

Все изменилось в одну ночь.

Зазвонил телефон. Мама. Я сразу понял — что-то не так. Даже по дыханию. Даже по тому, как дрожал ее голос.

— Ала-а-ан… — голос срывался, захлебывался. — Мы потеряли его… Азат… Он уехал. Он… он бросил все! Он улетел из Чикаго. Сказал — в Нью-Йорк. Спасать мир… Представляешь?! СПАСАТЬ МИР! Эти… эти мигранты… они забрали его! Они промыли ему мозги! Сделали из него какого-то революционера! Верни его! Верни НАШЕГО мальчика!!!

Она кричала, всхлипывала, вцеплялась в телефон так, словно могла вытащить меня через динамик. Слова срывались в кашель, в слезы, в истерику.

Я сорвался домой. Мчался, не разбирая дороги.

Мама лежала прямо во дворе. Просто… лежала. Глаза в небо. Слезы по щ