Владислав Афонин

Последний ветеран

Роман в одиннадцати главах

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Владислав Афонин, 2018

Уходят люди, а вместе с ними уходит целая эпоха. Казалось, не стало последних воинов Второй мировой войны. Осознав это, пара русских учёных случайно находит последнего ветерана того страшного конфликта. Деятели науки намереваются дать пожилому воину вечную жизнь, пока он решает поведать новым знакомым о своей тяжёлой и драматичной судьбе.

16+

ISBN 978-5-4485-6144-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Последний ветеран
2. Глава первая
3. Глава вторая
4. Глава третья
5. Глава четвёртая
6. Глава пятая
7. Глава шестая
8. Глава седьмая
9. Глава восьмая
10. Глава девятая
11. Глава десятая
12. Глава одиннадцатая

Глава первая

На дворе стояла первая половина 10-х годов XXI века.

— Ещё, ещё немного. Да, вот так! — довольно крикнул профессор Доброградский, когда робот установил последнюю деталь его изобретения. — Прекрасно, прекрасно! Вот моё чудо, вот оно…

Виктор Сергеевич стал нетерпеливо оглядывать своё творение, пытаясь найти его малейшие изъяны. Учёный резво осмотрел и верх, и низ длинной капсулы, провёл пальцем по её гладкой глянцевой поверхности. Стало очевидно, что Доброградский был чрезмерно одержим своей идеей. Он, слегка подпрыгивая, побежал к одному из многочисленных компьютеров, которые располагались среди разнообразного оборудования в большой белоснежной лаборатории. Человек считал, что сделал самую большую работу в своей жизни.

— Рома! У нас всё получилось! — Профессор обратился к молодому ассистенту, регулировавшему настройки ремонтного робота. Доброградский стал что-то быстро строчить на клавиатуре, возбуждённо шепча. — Да-да-да! Осталось лишь несколько технических моментов.

Радостное настроение Доброградского передалось и Роме. Он, сам того не замечая, начал напевать какую-ту знаменитую весёлую песенку.

Тем временем профессор закончил свою работу за компьютером. Он встал в центр помещения и воодушевлённо посмотрел на свою работу, облегчённо при этом вздохнув.

— Смотри, парень, смотри! — Доброградский стал с бешеным темпом жать руку молодому человеку, обнимать его и хлопать по плечу. Бедный Рома, не такой импульсивный и эмоциональный, как его начальник, аж закашлялся от неожиданности.

— Всё-всё, проф! — смеясь, Роман вырвался из объятий профессора.

— Ты не понимаешь, молодёжь! — хохоча, Доброградский двинулся к белой тумбочке, которая располагалась около выхода из лаборатории, и достал из неё красивую бутылочку с коричневой жидкостью. — А за это стоит выпить!

— Вы же меня знаете, Виктор Сергеевич: я не пью.

— Заставлять не буду, — слегка обидевшись и поостыв, пожал плечами профессор. Он налил французский коньяк в изящную рюмочку, выпил залпом, ничем не закусывая. — Ох, хорошо пошёл!

Рома подошёл к окну и, облокотившись на подоконник, устало уставился на одну из сталинских высоток. Над ней с треском пролетел вертолёт Первого канала.

— Это событие века… — зевая, невнятно пробормотал он.

— И не говори! — Доброградский тоже подошёл к окну, держа бутылку с коньяком в одной руке, а рюмку — в другой. Учёному захотелось вновь пересказывать и пересказывать события последних месяцев. — Невероятно, невероятно! Столько лет исследований, экспериментов. И вот прогресс, этот фундамент, гарант существования человеческого общества, повернулся к нам лицом. Ко мне и к тебе, Рома. Видишь, ты только вышел из университета, а уже сделал свой вклад в развитие нашей цивилизации. Вовремя ты ко мне попал!

— Это точно, — усмехнулся ассистент, вспоминая нелёгкие дни «исследований, экспериментов». Сколько нервов и сил он потратил на проект? А сколько их потратил сам Виктор Сергеевич, начав эту работу ещё во время существования Советского Союза? Но все эти жертвы стоили итога.

— Криогенная установка, — тем временем продолжал Доброградский. — Установка богов, случайно свалившаяся нам, простым людям, в руки с самого Олимпа. Рома, мы, да, именно мы, а не какие-нибудь американские или японские дилетанты, создали эту вещь. Теперь нам удастся победить смерть или, по крайней мере, отсрочить её. Ты осознаешь это? Всё то, к чему когда-то стремилось человечество, теперь сделано и готово исполнять своё дело!

— Да уж. — Рома вдруг неожиданно погрустнел. — Кости трещат, зубов не осталось, экзема разъедает пятую точку, глаза не видят. Возьми, заморозь себя на время, не умри, потом опять разморозь. Славно…

— Да что это с тобой такое?! — прошептал Виктор Сергеевич. — Я столько стремился к этому. Ты. Наша нация. Да и все люди в конце-то концов.

— Я понимаю, — печальными глазами парень поглядел на начальника. — Неэтично это как-то. Вы сами догадываетесь, ведь по образу жизни деятель науки.

— Ишь ты, «неэтично»! — обиженно зашипел профессор. — Яйца курицу не учат! Мы так стремились к этому, а ты, я гляжу, уничтожить всё это собрался? Ещё на этику какую-ту тут давишь?

— На этику я не давил и ничего уничтожать не собирался, — твёрдо пояснил ассистент, но мигом смягчился, пытаясь найти компромисс: — Виктор Сергеевич, да подумайте сами! Проект очень дорогой, неперспективный. Сколько денег в него вкладывали два государства на протяжении тридцати четырёх лет? Мы не математики, но посчитать это нетрудно. И кого из великих людей мы заморозим для дальнейшего сообщения с нашими потомками? Авторитарного президента африканской страны? Олигарха, который не скрывает, что он гражданин Великобритании и Израиля, и при этом с какой-то стати владеет огромными богатствами нашей страны? Певца, пиарившегося всю свою жизнь на скандалах и больше ничего не делавшего? Проворовавшегося министра? Или какого-нибудь «общественного деятеля», который только поливает грязью русский народ, не принося этому миру ничего полезного?

— Что ты мне моральных уродов всяких приводишь? — разозлился Доброградский. — Нормального, хорошего человека отыщем. Отберём!

— Уважаемый Виктор Сергеевич, капсула с криогеном у нас только одна. Это пока что единственный экземпляр. Хватит ли нам денег и сил сделать её копию, когда оригинал создавался в течение тридцати четырёх лет? Для кого будет использована машина в единичном случае? Виктор Сергеевич?

Нахмурившись и надувшись, профессор разочарованно уставился в окно. По раскалённой летней улице спешно передвигалась плотная масса людей, как в муравейнике. Доброградский, вздохнув, попытался кого-то разглядеть в унылой серой толпе. Вот идёт некий парень в кепке и портфелем за спиной. «Нет, слишком молодой…» — отрицательно мотает учёный головой. Вон, словно пританцовывая, передвигается милая брюнетка с розовыми наушниками в ушах. «Аналогично!» — думает Виктор Сергеевич. За девушкой прётся худощавый плешивый мужик с банкой пива и дешёвой шаурмой в руках. «Нет, такие товарищи нам не нужны». Следом за любителем фаст-фуда шли и толстый бизнесмен с «блютузом» в ухе, и маленькая бабуська с авоськой через плечо, и злобный мигрант в чёрной кожанке, и какой-то интеллигентный тип в жилетке, и гламурная дива, и много кто ещё… Но никто из прохожих профессора, естественно, не устраивал.

Вдруг внимание Доброградского привлёк сморщенный старичок, сидящий через дорогу на бетонной лавке, на маленькой площади. Он оказался полностью лысым, кожа его сморщилась, грустные глаза давным-давно потухли, потрескавшиеся губы образовывали скорбную улыбку. Пожилой человек был одет в старую военную форму, которую спереди полностью завесил различными наградами. Их оказалось так много, что на ткани вообще не осталось никакого свободного места. Сгорбившись и кивая кому-то невидимому, старик кормил голубей, мерно кидая птицам семечки из кулька, сделанного из пожелтевшей бумаги. Москвичи, проходившие по площади, кидали на старого равнодушные взгляды.

— Рома, — взволнованным голосом пролепетал Доброградский. — Роман!

— Что, проф? — Ассистент придвинулся к своему начальнику и также стал смотреть сквозь стекло.

— Так, парень! — выдохнул Виктор Сергеевич. — Вон, видишь старика на площади Рокоссовского?

— Так, вижу… — прищурившись, Рома стал присматриваться к сидящему человеку. — Батюшки! Профессор, так это же ветеран. Наш ветеран Великой Отечественной!

— Ты тоже смотрел ту передачу на «Первом канале»?

— Я посмотрел её на «YouTube». Лично у меня слёзы на глазах наворачивались.

— Да не суть, где ты это видел, — отмахнулся учёный. — Смысл смотри в чём. Помнишь: там сказали, что воинов, которые прошли Вторую Мировую, на Земле больше не осталось? Что мы были последним поколением, которое видело этих славных бойцов? Что никого из очевидцев тех лет уже не видели на параде Победы? Что последний ветеран, повидавший те великие и трагические события, русский (ёлки, позор, имя его забыл), умер в Риге год назад? Ты помнишь это, а? Но это тогда кто?..

— Это тоже ветеран, — спокойно пожал плечами Роман. Чихнул: — Так, может быть, Виктор Сергеевич, не всё потеряно. Не всех умерших ветеранов посчитали. Дело это нелёгкое. Подумайте сами, сколько их ещё на просторах бывшего СССР осталось. Возможно, кто-то всё-таки и дожил до наших дней. Нам-то откуда знать?

— Но в той программе говорили эксперты!.. — попытался возразить Доброградский.

— Я не верю нашим нынешним «экспертам», — твёрдо отрезал Рома.

— Послушай, парень, — воодушевлённо вздохнув, профессор сглотнул. — А что если… Что, если вон тот старик — это последний ветеран Великой Отечественной или Второй Мировой на нашей планете? Что, если перед нами последний человек, который может нам поведать историю о том времени? Вдруг он скоро умрёт, и больше некому будет об этом рассказывать? Это будет… будет… — учёный запнулся. — Будет историческая катастрофа. Мы потеряем то, что вернуть будет невозможно. Это то самое великое сокровище, которое мы обязаны сохранить. Понимаешь, Рома? Вот для чего нужна наша криокапсула!

Ассистент задумался. В помещении наступило неловкое молчание.

— Так, Роман… — Доброградский медленно отвернулся от окна. — А ну-ка, давай быстро за ним!

— За кем? — не сообразил молодой человек.

— За ветераном, парень! Быть может, это наша последняя возможность. Постараемся ввести его в курс дела, ну а после…

Преодолев сложную систему входов и входов старого сталинского дома, профессор и его помощник выбежали на оживлённую улицу. Толпа, было, хотела подхватить их в своё течение и унести по уже обозначенному пути, но дуэт, проигнорировав направление масс людей, резво продвигалась вперёд. Неожиданно перед нашими героями появилась широкая автомобильная дорога. Обе её полосы пока что оставались пустыми.

— Давай, быстрее, Рома! — Виктор Сергеевич сошёл с пешеходного пути.

— Так что, прямо на красный? — возмутился помощник.

— А ну быстрее, я сказал!!! — азарт и нетерпение прямо хлестали из Доброградского.

Пожилой и молодой люди мигом рванули по горячему асфальту. Неожиданно откуда-то из-за здания, окружавшего площадь, на улицу развязно вынырнул плитовоз. Его водитель глухо засигналил, пытаясь предупредить бегущих людей, но движение приостанавливать не собирался.

— Откуда вы, бесы, в центре-то Москвы?! — охнул профессор, поздно заметив надвигающуюся опасность.

— А теперь бы и вам поторопиться, Виктор Сергеевич! — ехидно подметил Рома.

Слава богу, двоим удалось добежать до соседнего конца вовремя. Как только они это сделали, многотонный плитовоз слегка затормозил, гадко взвизгнув, круто повернул и скрылся где-то в городской глубине, напустив выделений из чёрной трубы.

— Как гоняет, кикимора неакадемическая, — задыхаясь, Доброградский наклонился сильно вперед. Лоб, уши и щёки его были покрыты крупными каплями пота. — Тут люди ходят, Господи. А он тут гонки устроил, ехидна!

Молодой Роман устал гораздо меньше.

— Да ладно вам, проф! — оптимистично отмахнулся он. — Зато вон свою физическую форму проверили. Пробежались после кабинетного консервирования. Кости с мышцами разогрели. Адреналинчика получили. Чем не здорово, а?

— Послушай, весельчак, — выпрямившись, пожилой учёный рассеянно захлопал глазами. — А где наш воин-то?

Рома внимательно оглядел площадь Рокоссовского. Лавка, где сидел ветеран, пустовала, и голуби доклёвывали оставшиеся семечки. Константин Константинович, бронзовый полководец на постаменте, гордо улыбался. Солнце продолжало печь, и наши герои вдруг почувствовали себя смертельно уставшими. Они уже были готовы унывать и грустить. Неужели из-за пары пропущенных секунд получилось упустить последнего ветерана той войны на планете?

Вдруг на противоположной стороне площади, в метрах сорока пяти, что-то блеснуло. Роман узнал звезду Героя Советского Союза, которая переливалась на солнце.

— Вон он, Виктор Сергеевич! — Помощник профессора вновь воодушевился, и сердце его радостно забилось. — На автобусной остановке, между клёнами и живой оградой.

— Точно! — весело хохотнул Доброградский, прищурившись. Старичок спокойно сидел на железной лавке и продолжал грустить о своём. Он вновь печально улыбнулся, ненадолго прикрыв уставшие глаза. Но вдруг ветеран резво поднялся, словно и не был глубоковозрастным стариком, и достал из кармана проездной билет для льготников.

Неожиданно, огибая площадь, с территории из-за зданий выехал жёлтенький троллейбус. Транспортное средство уж больно быстро продвигалось к остановке, как будто пытаясь заполучить ветерана раньше, чем Рома и Виктор Сергеевич.

— Мы не успеем ничего сделать! — испуганно прошептал профессор. — Живее же к нему!

Наши герои спринтом пересекли площадь (Доброградскому это не легко давалось) и быстро оказались на стеклянной остановке. Готовившийся войти в троллейбус ветеран недоверчиво посмотрел на двоих, стремительно приближавшихся к нему. Он хотел миновать учёного и его помощника, однако сделать этого так и не удалось: Виктор Сергеевич, расставив руки в обе стороны, перегородил старому человеку дорогу.

— Здравствуйте! — Доброградский виновато улыбался, быстро выдохнув. — Разрешите ли мне посвятить вас в курс одного дела?

Старый воитель недовольно поморщился. Профессор не только не заинтересовал его, но и вызвал многочисленные подозрения.

— Вы кто такие? — возмутился ветеран, выпучив глаза. — Очередные сектанты? Провластные активисты? Мошенники? Награды не продаются!

— Но мы не…

— Не слепо предан я вашему Сталину, сам воевал только ради России! — погрозив кулаком, пожилой человек на повышенных тонах продолжал непонятную дискуссию. — Я не был влюблён в этого усатого диктатора, ибо сама моя возлюбленная была репрессирована по обвинению в связях с некоей «Подмосковной правотроцкистской группой», которую никто никогда в свои глаза не видел, понимаете? Как можно быть преданным сумасшедшему, ненормальному нечеловеку, который давал добро на страшнейшие вещи? Чем вы вообще думали? Вы этого хотели, проклятые журналюги? До инфаркта довести окончательно, да?!

Троллейбус, захлопнув двери, укатился прочь от остановки.

— Из-за вас я вновь опоздал. — Ветеран, слегка остыв, опустил свои глаза на землю.

И Виктор Сергеевич, и Роман серьёзно опешили из-за сильного эмоционального взрыва старого воина.

— Хм, но мы не какие ни журналисты, — покачал головой Доброградский. — Мы научные сотрудники! Я Виктор Сергеевич, а это мой лучший помощник — Роман.

— И мы сильно удивились, когда увидели вас, — подхватил ассистент.

— Ведь совсем недавно передавали, что последний ветеран Великой Отечественной уже скончался, — Виктор Сергеевич аккуратно поправил элегантные очки. — А тут вы…

— Ну, вполне возможно, я и есть последний, — несмело проворил старый боец. Прокашлялся: — Меня Станиславом Константиновичем звать. Богатырёв моя фамилия. Извините, пожалуйста, за мою выходку. Я подумал, что очередные эти… блогеры. Они меня, правда, уже достали. Последние недели две преследовали меня по всему району, говорили: «Что ж ты, дед, не помер еще?» Спрашивали: «Почему ж ты, дорогой, Киев со Смоленском продул?» И ещё вот какой вопрос задавали: «Ты, старый дурак, на своего тупого Сталина до сих пор молишься. А не молились бы такие, как ты, жили бы мы сейчас в прекрасной России». А я Сталина уже сто лет как забыл. Нужен мне этот душегуб? Он огромное количество несчастий русскому народу сделал, столько бед причинил. Как жаль, что мы, закалённые волки, прошедшие от Москвы до Берлина, осознали злодеяния этого тирана только после его смерти. Я, грешный, сам каюсь: однажды, до войны, на Красную площадь в каком-то радостном угаре притащился, помахал рукой усатому. Один раз это было. А ещё потом всё перевернулось вверх дном…

— Что за уроды к вам посмели лезть?! — не сдержался Рома, уставившись на рекламу очередного голливудского блокбастера, наклеенную за запыленным стеклом остановки.

— Да пёс с ними! — отмахнулся Богатырев. — Я и не такие нападки на себя принимал, было в жизни и похуже.

— Станислав Константинович, мы, конечно, знаем вас мало, и вы нас — тоже, — вздохнул Доброградский. — Роман и я приметили вас не случайно. Мы хотели бы ввести вас в курс одного дела. Я бы сказал, даже стратегической задачи. Нам нужен человек, великий человек, прошедший серьёзные испытания. Но для начала не могли бы рассказать немного о себе?

— Хм, мало кто в последнее время просил меня рассказать собственную биографию. Да и великим себя я не считаю, — поморщился ветеран. — Ну, с чего бы начать? Родился я в тысяча девятьсот двадцать третьем году в посёлке Быково, что под Подольском. Была у меня размеренная сельская жизнь. Отца моего испортили Гражданская война и прочие последствия нашей «великой» революции. Он очень рано постарел и полностью посадил своё здоровье. Заниматься полноценным физическим трудом он тоже был не в состоянии. Кормилец из него фактически был никакой. Впрочем, всё это не помешало ему зачать ещё троих детей.

Маме и папе помогал я практически со всеми заданиями по дому. Воспитывал двух младших братьев и сестрёнку, когда была необходимость. Начал ухаживать за местной красавицей, Катей Вороновой. После у нас завязался красивый роман, прям как в какой-то книге, — Станислав Константинович блаженно улыбнулся, прикрыв глаза. — Восьмого мая сорок первого мне стукнуло восемнадцать. Не хочу гордиться, но школу я закончил на отлично. В техникум меня не сильно тянуло, и я решил посоревноваться с судьбой. Хотел подавать документы в институт на исторический факультет, представляете? Были рекомендации от школы, даже от местных властей!

Но вот жили мы, как все, бедно, и я опасался, что, если я покину родовое гнездо, то моя семья не управится с хозяйством. Однако родители не хотели, чтобы я упустил такую отличную возможность, и отпустили меня в Москву. В столице я вообще очень редко бывал.

С вузом, как вы уже догадались, ничего не вышло: началась война, и я добровольцем отправился на фронт в первых рядах. Как совершеннолетнего, меня приняли с распростёртыми объятиями, — тут ветеран нахмурился. — Всего неделя ушла на так называемую базовую подготовку. Естественно, военному делу научиться быстро я не смог. Потом нас кинули на Украину. На пути к оборонительным рубежам наш эшелон попал под атаку «юнкерсов». Многие мои товарищи, с которыми я успел познакомиться, погибли прямо в горящем поезде или умерли потом от ожогов, — Богатырёв сокрушительно покачал головой. — А «Красная стрела», гордость, чёрт, советской промышленности, раскалённым факелом продолжала свой путь, невзирая на горящих живьём бойцов в её бесчисленных железных отсеках…

***

— Красноармеец Богатырёв! — яростный крик раздался откуда-то из-за угла. — Богатырёв, твою мать! Быстрее сюда!

В отвратительном угаре ничего невозможно было разобрать. Когда на вагон рухнула первая немецкая бомба, канистры с бензином, расположенные вместе с солдатами в одном вагоне, вспыхнули от роковой случайной искры. Видимо, сержант Рокотов плохо завинтил одну из крышек, и смертельная частичка огня смогла попасть в опасную жидкость.

— Я здесь, товарищ старшина! — Станислав, сев на одно колено, разорвал свою рубашку и обвязал кривую тряпку вокруг носа и рта. Неожиданно снаружи поезда что-то снова взорвалось, и красноармеец рухнул на почерневший от сажи пол.

Пламя заполонило большую часть вагона. Проклятый угарный газ проник в каждую клеточку пространства. Жар, копоть и гадкие запахи царили здесь. Поражённые осколками солдаты на верхних ярусах широких деревянных коек не смогли выбраться и сгорели заживо. Вот почему так мерзко тянуло палёным мясом.

Сзади дохнуло раскалённым. Богатырёв резво оглянулся: хищное пламя немедленно подбиралось к шокированному человеку.

«Надо действовать, как автомат! — исступлённо вылупил глаза Станислав. — Надо действовать автоматически».

Он, было, собрался идти, как вдруг кто-то дёрнул его за руку.

— Тряпку водой смочи, чудина, — стараясь улыбаться сквозь боль, красноармеец Михин протянул своему товарищу флягу с водой.

— Спасибо, Андрюх. — Богатырёв вылил воду из ёмкости на кусок ткани, который закрывал ему пол-лица. Он опасливо поглядел на бойца: весь низ тела Михина превратился в сплошной кусок угля; кое-где ещё виднелись розоватые куски мяса. Боевой товарищ Станислава мучительно умирал. Андрей морщился, закусывал губы, едва заметно подрагивал плечами, дрожал. И красноармейцу так не хотелось оставлять его в этой раскочегаренной печи. Однако огонь подбирался всё ближе и ближе, поэтому путь надо было продолжать дальше.

— Иди же, — едва слышно прошептал Михин. — Иначе никто больше не выберется из этого ада.

Перемахнув через нагромождение из горящих досок, Станислав потрусил в начало вагона. Он посмотрел наверх. Через дыру, пробитую в крыше, уходил наружу весь оставшийся воздух. Приходивший же кислород лишь ещё больше раззадоривал пламя и никак не помогал оставшимся в живых людям. Перепрыгнув ещё через несколько костров и чуть не поджарившись, солдат оказался в тупике из сваленных друг на друга деревянных коек. Везде можно было заметить как жёлто-бледные, так и полностью почерневшие трупы бойцов РККА.

— Товарищ старшина, я застрял! — крикнул в пустоту Богатырёв.

— У, б… — Крамской нецензурно выругался сбоку. Вдруг полыхающие койки, плотно сцепленные друг с другом, рухнули, разломились на части, превратились в пылающие огоньки. Кто-то очень мускулистый и высокий врезался в повреждённые лежанки и окончательно поломал их изнутри. По инерции старшина чуть не врезался в Станислава.

— Ну и силища у вас! — прокашлявшись, воин искренне восхитился тем, что только сейчас смог сделать силач Крамской.

— Давай быстрее, Станя! — Старшина, отряхнувшись от тлеющих опилок, по-отечески похлопал красноармейца по плечу. — Дверь надо открыть в соседний вагон, да побыстрее! Бензин уже выгорел?

— Никак нет, — развел руками солдат.

— Это плохо, Станя… Ты же помнишь, что у нас в соседнем вагоне?

Несмотря на то что Богатырёв находился в очень жарком удушающем месте, где практически не хватало воздуха и откуда-то постоянно поступало тепло, он оставался в сознании и не терял адекватности. Тем не менее при упоминании о вагоне номер шестьдесят шесть душа его ушла в пятки, в глазах потемнело, а кожа покрылась ледяным потом. Станислав монотонно произнёс:

— Бензин для грузовиков. Авиационные бомбы. Снаряды для гаубиц. Даже какая-то противокорабельная мина. И что ей вообще тут делать? Проклятая пороховая бочка…

— Так чего же мы стоим? — ухмыльнулся Крамской. И вдруг как рявкнул: — А ну, красноармеец, живее к выходу!!!

Бойцы рванули в начало вагона, минуя куски раскалённого железа и костры дьявольского огня. Когда они оказались в точке назначения, то увидели младшего сержанта Котова, сидевшего на уцелевшей коробке и курившего засаленную папиросу.

Перед бомбёжкой один из товарищей закрыл выход из вагона добротной железной решёткой. Когда впервые бабахнуло, открывать уже никто не собирался: видимо носитель ключей либо выкинулся из поезда, либо погиб в пламени, либо просто запамятовал о своих соратниках. Крамской уверял выживших бойцов, что атака на поезд и ситуация, сложившаяся сейчас, — составные части одной большой диверсии.

— Котов! — крикнул старшина. — Почему не пытаешься отпереть?

— Больше в живых никого не осталось? — младший сержант, устало поправив некрасивые очки, проигнорировал вопрос.

— У нас все погибли. Про тех, кто в конце, ничего не знаю, — покачал головой красноармеец.

— Короче, разговоры отставить! — прорычал Крамской и подошёл к решётке. — Навались!

Богатырёв попытался схватиться за железо и потянуть его на себя, но с криком отдёрнул руки. Кусочки кожи остались прилепленными к горячему, как в преисподней, металлу. Станислав подул на свои ладони, однако оказалось поздно, ибо неслабый ожог был уже получен.

— Рукавом обмотай, Станя, рукавом! — посоветовал Котов.

Тот последовал рекомендации младшего сержанта. Богатырёв и его товарищи попытались тянуть решётку то от себя, то на себя. Но всё оказалось без толку, потому что мощная железяка поддаваться не желала. Отчаявшись, Котов взял из своей коробки невесть как попавший в неё молоток и начал изнурённо долбить по чёрному металлу, матерясь похуже любого сапожника. Мощный Крамской пытался бить сапогом в то место, где находилось отверстие для ключа, надеясь, что замковый механизм как-нибудь вылетит прочь из стены. Всё было бесполезно.

Вспотевшие от жара и невероятных усилий, бойцы, казалось, уже сдались.

— По-моему, огонь перекинулся на шестьдесят шестой, — дрожащим голосом произнёс Котов.

— Еня-ефеня, мать-перемать. — Старшина снова пнул неподдающуюся решётку. — Погибли мы, господа солдаты. Сейчас из ада земного отправимся вниз, в ад неземной.

— Давайте попробуем просто снять её с петель! — в голову Станислава неожиданно пришла мимолётная идея.

— Это последний шанс, — кивнул Крамской. — Напрягитесь ребята! И не высовывайте голые руки!

Все трое схватились защищёнными ладонями за решетку и напряглись изо всех сил. Особенно старался старшина. Сильные мускулы его напряглись, как у былинного богатыря, проступили близко к коже позеленевшие вены. Худенький Котов пролепетал, что больше не выдержит, на что Крамской велел ему заткнуться. Богатырёв также не отличался особой слабостью, но силы его тоже оказались на исходе.

— Мммммм, маа-мааа!.. — прохрипел Крамской, надувшись, как воздушный шарик, и покраснев, будто рак. — Тяжёлая, суу… Гнида-а!

— Боженьки, боженьки… — просипел Котов. Из его посеревшего носа вылетела гадкая зелёная сопля. Попав на решётку, она тут же с шипением испарилась.

Солдаты напрягались так ещё минуты четыре. Тем временем у вагона буквально разорвало правую стену, против которой стояли бойцы. Совсем ненадолго подуло холодненьким свежим воздухом. Трупы вместе с горящими койками стали высыпаться прочь из поезда. Однако из-за поступившего кислорода огонь ещё больше усилился. Он начал разрастаться как в сторону бойцов, так и в направлении шестьдесят шестого вагона…

— Есть, товарищ старшина! — вдруг радостно крикнул Станислав. — Лезет, лезет из петель!

— Держитесь тогда, мужики, держитесь… — прошептал Крамской, который был готов уже рухнуть от усталости.

Наконец-то тяжёлая железяка вылезла из петель, повиснув в пространстве на солдатских руках. Воины, не задумываясь, кинули надоевшую им дверь на пол. Раздался грохот. К счастью, ненавидимая штука вылетела вместе с замком. Где-то в вагоне обвалилась ещё одна балка. Казалось, что в центре пламени нечто визжит и катается в безумной оргии.

— Давайте в начало поезда, ну! — старшина первым юркнул в образовавшееся отверстие.

Вдохновлённый, Богатырёв следом за командиром шагнул в поглощающую тьму. Снаружи противно провизжала сирена «Юнкерса». Вдруг сзади нечто оглушительно рвануло, вагон в очередной раз пошатнуло, заскрипели колёса об рельсы. Станислава тряхнуло, и тут-то он и почувствовал бешеный смертоносный поток энергии, идущий сзади. Что-то очень мощное взорвалось, красноармеец больно ударился, рухнув на спину и прокатившись по полу несколько метров. Он открыл глаза. Котов также лежал неподвижно, Крамского и след простыл. Затем появилась ослепительная вспышка, как будто родилась сверхновая звезда. Уши бойца заложило. Перекатившись, он провалился в ближайшее неглубокое пространство и потерял сознание.

А колёса продолжали неумолимо грохотать.

Глава вторая

Казалось, что, замолчав, старый воитель заснул.

— Ну а что было дальше-то, Станислав Константинович? — нетерпеливо спросил Рома.

— А, что? — ветеран как будто проснулся и, открыв глаза, продолжил. — Да, с «Красной стрелы» выбрались мы тогда. Шестьдесят шестой всё-таки бабахнул, и наш вагон развалился на части. Все, кто находились сзади нас в конце эшелона, погибли: там всё сошло с рельсов, — снова погрустнев, вздохнул Богатырев. — Котов тоже умер: у него из-за взрывной волны разрыв печени случился. В общем, недолго он ещё прожил. А Крамского потом в Крым отправят. Хотя нет, стоп, Крым — это ругательное слово, — отмахнулся старый воин. — А вот Таврия, Таврида — это красивые названия для этого полуострова… Хм, так что со старшиной-то? Старшину моего в Тавриду отправили, да. Там он и пал при обороне Севастополя.

К остановке подъехал еще один жёлтый троллейбус. Однако на этот раз Станислав Константинович никуда не хотел уезжать. Ему грело душу тепло от ощущения того, что он нужен определённым людям, и те готовы его внимательно слушать, не перебивая.

— С разваливающейся «Красной стрелы» пересели мы тогда на «Труженика октября», — продолжил ветеран. — «Труженик» доехал до линии фронта уже без происшествий. Там держались мы около малоизвестного посёлка совсем немного. Настреляться я успел вдоволь в те дни, ей-богу. Подобная практика лучше любой тренировки была. Меня кое-как ещё до ефрейтора повысили за отстреленные немецкие головы и пару подбитых бронемашин. А потом началось самое страшное — отступление. Бросали оружие, технику, документацию, раненых — бросали всё. Неразбериха была страшнейшая, бедлам, бедлам, бедлам. И где ж, товарищ Сталин, ваш треклятый пакт о ненападении? — саркастически улыбнулся Богатырёв. — Где ваша «нейтральная» нацистская Германия?

— Советско-германская дружба! — ухмыльнулся Доброградский.

— А я, когда мы уезжали, точнее, спасались бегством, — поёжился Станислав Константинович, — что-то ляпнул, проезжая в грязной, запачканной повозке, что только русское национальное государство, а не большевицкое могло адекватно отразить агрессию со стороны зарвавшихся немцев. Я сам ещё не знал, что это за русское национальное государство. Империя ли или республика… Лишь потом с годами я осознал, какая это должна быть мощная структура, верная и полезная. Только некому её было выстраивать. Собственного государя мы убили в мерзком подвале.

— На вас не настучали? — удивился Рома.

— Может быть, в будущем и настучали бы. Однако в повозке ехали тогда только я да раненые. Они получили тяжёлые увечья и после отправились в мир иной. Я же понял, что держать язык за зубами — значит гарантировать свою безопасность.

А репрессивная машина, как вы знаете, никогда не дремала. Она всё время работала, повсюду разбрызгивая кровь своим свинцовым валиком. Хотите — обижайтесь, хотите — ругайте меня, но война, я считаю, была лишь следствием сталинской политики.

Хотите больше узнать о репрессиях, о внутренней политике тех жутких лет? Читайте Солженицына, ибо Исаевич всё по полочкам прекрасно разложил. Не люблю пересказывать одно и то же. Мне остается лишь рассказать свою историю…

***

По раздолбанной сельской дороге проехала танкетка, разбрызгивая вокруг грязь. Богатырёв выпрыгнул из телеги, заметив, что военная колонна, выехав из лесной чащи, подошла к небольшой деревне. Похолодало, недавно прошёл гадкий дождь, с зелёных лугов медленно надвигался белый туман. Станислав попытался найти своего командира, который покинул своих солдат после очередного боя и пустился в бегство вместе с чужой частью. Мотивы такого поведения никому не были достаточно ясны.

«Теперь всех из-за него положат», — забеспокоился солдат.

Главного нигде не было видно. Проклиная всё своё существование, Станислав потрусил в сторону ближайшего дома, оставив раненых на попечительство старого доктора. Солдаты и командиры шли все расстроенные, уставшие. Большая часть из них однозначно оказалась деморализована. Одни просто шли молча, злобно уставившись в землю, а другие тихо бормотали себе невесёлые фразы под нос. Богатырёв, обгоняя медленно ехавшее противотанковое орудие, вошёл во двор, чтобы затем оказаться в нужном ему здании.

— …так я не знаю, куда поехали танки! — черноволосый полковник, красный от пота, нервно переговаривался по полевой рации. — У меня рации вообще не было, понимаете? Мне из соседнего полка только-только привезли, одна рация на два полка — это, по-вашему, нормально? Что? Никак нет, я не могу начинать наступление: все бегут. А? Я вас не слышу! Приём!

Станислав проник во временный штаб. Хозяйка дома, древняя старушка, ловко проскочила мимо солдата в коридор, держа в руках глиняный кувшин со знакомой жидкостью. Помимо черноволосого командира, на кухне находился майор с повязкой на левом глазе и сотрудник НКВД. Последний оказался лысым, страшным и имеющий глубокий шрам, что проходил по диагонали через всё лицо. Его фуражка с синим верхом была идеально вычищена, а в кобуре вот-вот бы разразился огнём новенький ТТ. Тем временем все трое сидели, рассматривая широкую карту, развёрнутую на весь стол. Положения наших войск отмечались тусклым карандашом. Очень плохо, с перебоями, горела несчастная одна-единственная лампочка, свисавшая с потолка на проводе. Из открытого сзади окошка тянуло вечерней прохладой. Слава богу, приближающейся канонады боя пока не слышалось.

— Под трибунал пойду?! — взвизгнул полковник, испуганно продолжая разговор. Его усы нервно дёрнулись. Сотрудник органов госбезопасности живо оживился при этом, хладнокровно прищурившись и уставившись прямо в глаза возбуждённому командиру.

— Все пойдём, — как-то странно подтвердил НКВДшник, кивнув головой.

— Чтобы начинать наступление, мне нужен Октябрьский вместе с его проклятыми танками! — гаркнул в трубку полковник, прекращая играть в гляделки с чекистом. Он вытер серым платком выступивший со лба пот. Тем временем старушка вновь появилась из тёмного коридора, принесла овощей, холодное мясо и самогон военным и снова удалилась. — Послушайте, я потерял огромное количество людей. Сейчас всё разбросано, разведка ни черта не действует. Немцы нас дожимают со всех сторон, я не знаю, куда мне бить! Найдите мне Октябрьского, пришлите Семёнова, тогда, может быть, мы сможем хоть что-нибудь сделать. Мы смогли разбить фрицев около Малиновки, но мне пришлось дать приказ об отступлении, чтобы не попасть в кольцо. А всё случилось потому, что кто-то сверху приказал Октябрьскому отступать первым…

— Передайте, что единственный способ остановить войска Рейха сейчас на нашем направлении — соединиться со всей дивизией в Старогороде, — впервые подал голос раненный майор. Он говорил очень тихо, но уверенно. Уцелевший его глаз покрылся слезой, которую он мигом вытер мощным кулаком.

— Послушайте… — махнул полковник свободной рукой, как будто бы невидимый собеседник стоял перед ним и в чём-то настойчиво убеждал. — Гагин… Гагин предлагает, чтобы все соединились в Старогороде и дали достойный отпор.

Тут черноволосому высказали что-то уж совсем нелестное.

— Что?! Да как так можно… Я же предложил самое лучшее! Что?! Сам пошёл, старое кошачье дерьмо!

И в приступе ярости полковник кинул трубку на стол. Карта слегка смялась.

— Я бы попросил уважительно относиться к казённому имуществу, — железно прочеканил НКВДшник.

— А вы, Исаак Иосифович, можете везти меня в свой чёртов ГУЛАГ прямо сейчас! — в изнеможении прошипел командир, выставив вперёд обе руки, чтобы чекист мигом накинул на них наручники. — Либо расстреляйте вовсе.

Однако гебист не стал арестовывать или убивать своего собеседника.

— Ой, ну что вы, Геннадий Викторович! — медленно развел руками НКВДшник. В его словах можно было ясно расслышать нотки сарказма. — Ваш военный гений мне ещё нужен. Необходимо как-то вывезти всю эту огромную массу людей, превратить снова в боеспособную армию… А вы тут сидите, Геннадий Викторович, слюни распустили, как детсадовец, старшего вас по званию командира посылаете. Товарища Сталина вы бы так же послали?

Кривые уголки его рта приподнялись, образуя наглую ухмылку.

— Он первый меня послал! — оправдывался полковник.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Предложение Гагина я передал, мне грубо отказали, в то время, когда немцы стоят в двадцати километрах от нас!!! — окончательно взорвался Геннадий Викторович. — Что ещё прикажите мне делать!?

— Ну, для начала успокоиться. — Исаак Иосифович продолжал ухмыляться, беря рацию одну рукой и поднимаясь. — Вот эта штука вам больше не понадобится. Октябрьский пропал, Семёнов ждет приказа сверху, а на самом верху ничего ещё толком не знают.

— Может, вы мне сами посоветуете что-нибудь дельное? — выпучил глаза командир. — Может, в душе не у меня, а у вас живёт Багратион или Кутузов?

— Больше всего мне понравилась идея товарища майора. — Чекист кивнул на Гагина, вытирая рот рукавом. — Он единственный из нас сохранил ясный ум и может мыслить критически. Остальные трясутся за свои шкуры. В общем, товарищ полковник, действуете согласно его инициативе. Выходите к Старогороду и постарайтесь со всеми соединиться. Тем не менее учтите, что в этот населённый пункт будут метить все вражеские части. А рацию я сейчас повезу в Верхнеозёрское, там тоже нужна связь, не одни вы тут любители поболтать. Перед этим кое-куда заеду. И, кстати, запомните: вы мне нужны. Пока что.

С этими словами Исаак Иосифович двинулся к выходу, но вдруг резко остановился перед Станиславом.

— А вы часом не знакомы с Рудольфом Штальмом? — Гебист буквально пронзил его голову своим прожигающим взглядом.

— Никак нет… — Богатырёв растерянно пожал плечами.

— Вы уверены, товарищ ефрейтор? — как-то странно надавил Исаак.

— Так точно, — пробурчал солдат.

Хлопнула входная дверь в дом: НКВДшник немедленно удалился.

— Виноват, — Станислав запоздало отдал честь, — что стал невольным свидетелем вашей беседы.

— Да чего уж тут теперь скрывать, — вздохнул полковник, отрешённо уставившись на нетронутую пищу. — Что вы хотели, товарищ ефрейтор?

— Наш командир части Плигин предварительно покинул своих людей, отступив с чужими…

— Прям второй Октябрьский, — грустно улыбнулся Гагин.

— И Плигин туда же? — Геннадий Викторович долбанул кулаком по столу. — Да что сегодня за ненормальный день?

— Да вообще время сейчас настало ненормальное, — кратко, но точно отметил майор. — Бесовский бал, гроза кругом.

— Командование временно принял на себя капитан Панов, но управляться с подобной массой ему очень тяжело, — продолжал Станислав. — Меня послали найти Плигина, вот я подумал, что, может быть, он у вас.

— Нет у нас его, — прохрипел старший командир, наливая себе самогон в мутную рюмку. — Продолжайте двигаться вместе с остальной колонной и передайте Панову, чтоб продолжал руководить. У него хорошо это, видимо, выходит, раз большинство народа не разбрелось по лесам. А о «геройстве» Плигина скоро прознает особист, который только что здесь… — Полковник хотел сказать «надавливал». — Гм, беседовал с нами. Так что можете не беспокоится, не забудется.

— Так точно! — проговорил Богатырев, выходя из дома.

— Что касается битвы за Киев, товарищ Гагин, — за закрывающейся дверью еще слышался голос Геннадия Викторовича. — Считай, что ее мы уже проиграли.

***

Станислав и не заметил, как прошёл пешком почти что через всю деревню. Проплывали мимо убогие домишки, сонные местные жители, влажные берёзы, запачканные солдаты. Где-то высоко с гулом пролетели самолёты. В голове у ефрейтора всё смешалось: мысли о судьбе родных и близких, стремительное наступление Германии, неостановимое отступление советских войск, необходимость как можно быстрее попасть в Старогород, неприятный чекист, деморализованные и отчаявшиеся командиры…

В сумраке солдат вышел к старому железнодорожному полотну, уходившему в сторону брошенного завода по переработке угля. Совсем неслышно начинали петь сверчки. В темнеющей лесной чаще на юге тревожно ухнула сова. Свинцовое небо время от времени расступалась, и в появлявшемся пространстве можно было видеть бледно-жёлтый диск луны, а также ярко сияющие звезды. Мокрая трава шелестела под сапогами. Чрезмерная свежесть нынешней ночи стала неприятна.

Пройдя по старым растрескавшимся шпалам вперёд, Богатырёв уткнулся в ограду из колючей проволоки высотой в человеческий рост. Отделённый периметр охраняли непонятные люди с автоматами в руках. Ещё чуть впереди расположился железнодорожный состав. Находились в нём и товарные вагоны, а к окнам пассажирских были накрепко приварены решётки. Не спеша поднимался дым из трубы локомотива. Виднелись огоньки папирос.

«Надо бы искать командира да сваливать отсюда», — нехорошие мысли прокрались в голову солдата, но что-то предостерегало его от ухода. Нечто ему необходимо было увидеть.

— Интересно, что сейчас с Катюшей? — вздохнув, пробубнил Станислав. — Где ты, милая, где ты, родимая? В какой край тебя занесло?

И тут он увидел арестантов.

Признаться честно, Богатырёв был прекрасно наслышан об этом явлении. Газеты постоянно писали об арестах «врагов народа», о «кулаках» и «классовых врагах», о «каэрах» и «троцкистах», которые могли загубить светлое социалистическое будущее. Государственная пропаганда представляла человека, пошедшего против советской системы, как безнравственного, бесстыжего, подлого дегенерата, который только и хотел навредить идеальному обществу СССР. Подобного человека, по мнению авторов советского права, требовалось безжалостно уничтожать, втаптывая в землю.

«Кто не с нами, тот под нами», — примерно такой был девиз рабоче-крестьянского строя. При этом строе стреляли в рабочих и душили крестьян.

Но кто из историков поправит нас и расскажет интересующемуся читателю, насколько этот строй пришёлся рабоче-крестьянским или социалистическим? А может быть, сейчас вылезут ортодоксальные коммунисты, обвинив всех читающих это произведение в «предательстве» и «власовстве»? Эти умники непременно начнут уверять, что репрессии полностью оправдали себя. «Так надо было», «граждане нуждались в железной руке», «всё это во благо народа». Короче говоря, всё оказалось хорошо и замечательно, а тот факт, что мучали и убивали сотни тысяч ни в чём невиновных, — это ничего страшного? Да, это сплошное ничто, всего лишь издержки большевистской системы! «А вы сошлитесь нам на официальные источники, что так действительно было», — проскрипят своими жёлтыми зубами наши безумцы. Ничего сложного, если будет необходимо, то пласт широких доказательств всегда можно будет предоставить. Жаль, что это не убедит искренне верующих в коммунизм.

Однако Станислав понимал, что такое большое количество людей, вся эта масса, уничтожаемая системой, не могла быть на подряд террористами, шпионами и вредителями. Он только осознавал, что губилось невиновное большинство. Богатырёв догадывался, что репрессии происходили не только в 1937–1939 годах. Они являлись постоянными и шли всё время с момента установления советской власти!

Но пусть эти люди действительно бы были ярыми и активными противниками данного государства. Что же это за такая кошмарная система, которую хочет свергнуть такое большое количество народа? Каким надо быть параноиком и душевным уродом, чтобы постоянно искать заговоры и сговоры?

Многих репрессированных Станислав знал лично. Он прекрасно знал характеры тех людей, которых увозили чёрные «воронки». Невозможно ему было представить, как тот или иной человек закладывает бомбу под кресло председателю колхоза или нарочно портит рельсы на пути крупного товарного состава. И стало совсем грустно, когда одноклассника Богатырёва арестовали лишь за то, что тот случайно, споткнувшись, вылил суп из тарелки на портрет Сталина.

Станислав ошибочно полагал, как и многие другие люди, наблюдавшие за зверствами системы, но не попавшие в её жернова, что он и дорогие ему люди избегут мучений и страданий, исходящих из гулаговской пропасти. К сожалению, он вогнал себя в наивную иллюзию, считая, что этот страшный мир существует не в его, а в другой реальности, и никогда эти две вселенные не соприкоснутся. Как же жестоко ошибался солдат!

Ефрейтор поглядел на «врагов народа». Он насчитал где-то человек тридцать. Все были запачканные, потрёпанные, злые, уставшие. Одни топтались на месте, другие сидели прямо на голой земле, копаясь в нехитрых пожитках. Много оказалось как старых, так и молодых. Некоторые уныло, без интереса уставились на пришедшего солдата. Поразительно: шла война, а у системы нашлось время заниматься «охотой на ведьм». Впрочем, она будет делать это и после окончания Великой Отечественной.

— Убирайтесь отсюда, молодой человек, пока вас не захапали вместе с нами! — яро прошептала худая, но бойкая старушка. — Идите, защищайте родину! Не то умрёте в лагерях, муж мой уже умер.

Станислав прошёл еще дальше. Арестанты разговаривали между собой очень тихо, чтобы, не дай бог, не услышали конвоиры.

— Ночью меня забрали, как и соседа, — грозно шипел безбородый старик, почёсывая расцарапанный подбородок. — Кто сдал — понятия не имею. Что же за сволочные люди у нас живут?

— Та це ще нічого! Мене чомусь вдарили по голові. І пхнули в їх автобус. Сказали, що я бандерівець. Баста! — жаловался молодой украинец. — Але ж так добре жили, поки більшовики не прийшли.

Как невидимый наблюдатель, Богатырёв продолжал свой путь мимо колючей ограды. «Сколько разного народа! — только и мог подумать он. — Сколько жизней, сколько судеб».

— Не понимаю: за что, ну за что? — сокрушался молодой студент, сидя на маленьком чемодане. — Я сотрудникам сказал, что и к службе годен, и воевать могу. А они… Эх!

— Я тоже думала: не дойдёт, не дойдёт, — вздохнула светловолосая женщина лет пятидесяти. — Зря надеялась, дура наивная.

— Неужели отправят на Крайний Север? Неужели?

— Да ладно вам, — отмахнулась женщина. — Там везде плохо. Во всех местах всё одинаково.

— Почему товарищ Сталин это не предотвратит? — наивно вылупил глаза студент. — Ведь он сам говорил, что государство нуждается в хороших образованных специалистах. А я, между прочим, почти что инженер! Нет, нет, это все игры Берии и Кагановича. Иосиф Виссарионович одумается и наведёт порядок, уверен в этом.

Вдруг Станислав увидел очертания знакомой фигуры, сидевшей около огня, что полыхал из кривой жестяной бочки. Богатырёв прищурился, встал так, чтобы можно было разглядеть лицо. Он обомлел моментально. Ноги его задрожали, застучали зубы, словно тот попал в лютую метель. Возле своеобразного костра сидела девушка, его ровесница. Она, частично скрытая мраком, выставив вперёд изящные руки, пыталась согреться, скромно чихая от надоедливой сырости. Некогда красиво постриженные ноготки её пальцев загрязнились и расцарапались. Милое личико с родинкой на правой щеке побледнело, кое-где уже начали проглядывать морщины. Одетой она оказалась в бедняцкие обноски — плащ, рваные штаны и старые сапоги — которые никак ей не соответствовали. Из розового платка выпадали нежные русые волосы, еще не успевшие загрязниться. Маленький, слегка вздёрнутый носик её часто шмыгал. Голубые глаза, похожие на два бездонных озера, наполнились грустью и тоской. Она, прикусив нижнюю губу, сидела, как мраморная статуя, погруженная в свои мысли. Имея сильное спортивное тело, сейчас девушка сгорбилась, как будто являлась болеющей, умирающей старушонкой.

— К-Катя… — попытался крикнуть Станислав, но голос его сорвался и превратился в отвратительный хрип. Парень нервно закашлялся.

«Почему, почему, почему?! — единственной мыслью стала занята голова Богатырёва. Так сильно он никогда не был взволнован. Никогда не думал, что подобное произойдёт и тут на, пожалуйста, самый худший из кошмаров свершился мигом. — Почему она здесь?!»

— Станечка! — Девушка пропела и мигом вспорхнула со своего места, как ласточка, кинулась к ограде. Молодые люди обнялись, как смогли, невзирая на железные колючки. — Станя, я думала, я уже была уверена, что мы никогда больше не увидимся!

Они шептались, шептались так, чтобы их не услышали и не обнаружили гебисты. Но разговаривали они ярко, страстно, трогая и лаская друг друга, словно в первую брачную ночь, до которой им нужно было ещё и дожить.

— Ты живой, слава богу! — улыбнулась Воронова, обнажив два ряда белоснежных зубов. — Война же кругом, война, неразбериха, ты здесь…

— Милая, как ты оказалась здесь? — наперебой спрашивал Богатырёв. — Они издевались над тобой? Били? Наси… — Он прервался, сжав колючку так, что из ладони слегка потекла кровь. — Они сделали это с тобой?

— Нет, ничего этого не было. — Катя пожала круглыми плечиками. — Вот только… Платье. Помнишь то алое платье, которое мама мне подарила на день рождения? Мы уже познакомились с тобой, ты был тогда. Туда ещё дядя Толя приходил, помнишь, как сильно он выпил и что потом начал вытворять?

— Ещё бы такое забыть! — прикрыл глаза руками Станислав, вспоминая весёлые проделки пьяного дяди Толи.

Они тихо посмеялись.

— А платье, — продолжала девушка, — следователь заставил снять. Ты не бойся, ни при нём. Я переоделась вот в то, что мне дали. А платье моё конфисковано было и ушло как социалистическая собственность. Ну, вернее, на нужды жены следователя.

...