Он разучился разгадывать человеческие повадки, ему все чаще хотелось махнуть рукой: какая разница, обида это или робость, манипуляция или честное чувство?
Руднева накрыло ощущение незавершенности жизни. Той самой жизни во всем ее непостижимом многообразии, в прелести и мерзости, справедливости и подлости, в гневе, любви, свете, радости, горе, во всех ее формах и цветах, звуках и молчании, движении и покое – вдруг эта жизнь, от которой он отрекся, вернулась, затопила сердце и полилась из глаз
Еще только небо наполнялось светом, еще не проломил пешеход ночной ледок лужи, когда Илья вышел из диспансера с чувством, что день окончен.
Илья сел на ступеньки и достал пачку. Федор потянулся за сигаретой.
– Я думал, попам нельзя.
– Курение – грех! – подтвердил догадку Федор. – Да и ты, кажись, не курил?
– А я и не курю, – пожал плечами Илья.
Они закурили.
– Оно не курево даже, а повод остановиться. Иногда не можешь притормозить и бежишь-бежишь, пока не сотрутся ноги. А закурил – и вроде отдохнул немного.
Многие люди не могут пережить горя – и это нормально.
Илья почувствовал
Все время с оглядкой смотрю на перепады ее настроения и жду, что вот-вот в голове щелкнет какой-то рубильник, что она сорвется в манию или депрессию. Хотя в общем-то ничего, ничего такого… Это же плохо – думать о плохом, когда все хорошо?
– Это твоя суперсила, старик, – Заза похлопал Илью по плечу. – Быть унылым говном
Он почувствовал себя деревом, по которому ударили топором и с которого слетели все птицы.
ран, похожих на прилипшие арбузные семечки
Можно ловить только того, кто не успел оторвать ноги от земли. А тех, ну, кто повис на турнике или забрался на дерево, ну или на камень залез, – того ловить нельзя!
И беднота его стен, и разбитость дорог, оголенная земля – вся та провинциальная запущенность, которая зимой имеет невозможно гнетущий вид, скрылась в зелени и больше не бросалась в глаза.
