собачку. – Она всегда со мной. Самое лучшее утешение.
– Правда? – шепчет Нелла.
Йоханнес протягивает ей игрушку. Нелла берет ее в руки, кончиками пальцев гладит мягкую шерсть. На черепе Резеки нет ни следа красной краски. Ни следа того ржавого пятна, которое она раньше видела своими глазами.
– Не понимаю… Совсем не понимаю. Что это?
Теперь Нелла уже ни в чем не уверена: случившееся и неслучившееся за эти несколько месяцев перемешались в голове.
– Я иногда не могу определить, – признается Йоханнес. – То ли я все еще здесь, то ли уже умер?
– Ты жив, Йоханнес. Ты жив.
– Странно все устроено, – говорит он. – Человеческие существа заверяют друг друга, что все еще живы. Мы осознаем, что это не Резеки, и, однако, как-то ощущаем ее присутствие. То есть осязаемый объект создает не имеющую формы память. Хорошо бы было наоборот – чтобы в реальной жизни появлялось то, что представил наш разум. – Йоханнес вздыхает, проводит ладонями по лицу. – Когда исчез Отто, я почти не осознавал себя. Как мертвый.
Он убирает Резеки в карман.
– Эта камера – граница моего теперешнего существования. – Он делает размашистый жест рукой, словно провернулись лопасти ветряной мельницы. – А все остальное – там, за стенкой. Вся жизнь.
Нелла уходит, не в силах выносить недостаток пространства вокруг. Плесень, мыши, вонь, каркающие крики заключенных. Словно Йоханнеса заперли в птичнике: филин в окружении ворон.
