Оглавление

Дорогая моя мама,

Я хочу выразить тебе глубочайшую благодарность за твою неизменную поддержку и любовь, которые сопровождали меня на протяжении всего процесса написания книги. Твое терпение, понимание и вера в меня были для меня неоценимы. Ты всегда знала, как подбодрить меня в минуты сомнений и дать мудрый совет, когда он был нужен.

Дорогие мои друзья,

Спасибо вам за ваше внимание, терпение и дружеские советы. Каждый раз, когда я сталкивалась с трудностями, вы были готовы выслушать меня. Ваша поддержка помогла мне оставаться сосредоточенной и уверенной в своем деле. Я очень ценю нашу дружбу и благодарна за то, что вы были частью этого важного этапа в моей жизни.

Уважаемый редактор, Юлия Афанасьева.

Я хотел бы выразить особую благодарность за ваш высокий профессионализм и внимательное отношение к моей работе. Ваш опыт и знания помогли улучшить качество текста и придать ему завершенность. Благодаря вашим рекомендациям и правкам книга стала гораздо лучше. Спасибо вам за вашу трудолюбие и мастерство.

Свиток Эстер. Отрывок третий

После этих событий царь Ахашвэйрош возвеличил Амана, сына Аммдаты, Агагиянина, и вознес его, и положил ему место выше всех тех сановников, которые были при нем.

(2) И все служители царские, что (были) у царских ворот, становились на колени и падали ниц пред Аманом, ибо так повелел о нем царь; а Мордохай не становился на колени и не падал ниц.

(3) И говорили Мордохаю служители царские, что (были) у царских ворот: зачем ты преступаешь повеление царское?

(4) И было: (после того), как говорили они ему изо дня в день, а он не слушал их, то рассказали (об этом) Аману, чтобы посмотреть, устоит ли в слове (своем) Мордохай, потому что он сказал им, что он Йеудей.

(5) И увидел Аман, что Мордохай не становится на колени и не падает ниц, и преисполнился Аман ярости.

(6) И счел презренным (для себя) наложить руку на одного Мордохая, ибо рассказали ему, из (какого) народа Мордохай. И задумал Аман истребить народ Мордохая, всех Йеудеев во всем царстве Ахашвэйроша.

(7) В первый месяц, то есть в месяц Нисан, в двенадцатый год (царствования) царя Ахашвэйроша, бросали пред Аманом пур, то есть жребий, изо дня в день и из месяца в месяц (до) двенадцатого (месяца), он же месяц Адар.

(8) И сказал Аман царю Ахашвэйрошу: во всех областях царства твоего есть один народ, рассеянный среди народов и обособленный (от них); и законы у него иные, чем у всех народов, а законов царя они не выполняют, и царю не стоит оставлять их (жить в стране).

(9) Не угодно ли будет царю (дать) предписание уничтожить их? А я отвешу в руки служителей (царя) десять тысяч талантов серебра, чтобы внести в казну царскую.

(10) И снял царь перстень свой с руки своей, и отдал его Аману, сыну Аммдаты, Агагиянина, врагу Йеудеев.

(11) И сказал царь Аману: серебро это отдано тебе, а также народ, чтобы ты поступил с ним, как тебе угодно.

(12) И призваны были писцы царские в первый месяц, в тринадцатый день его, и предписано все, как приказал Аман, сатрапам царским, и начальникам областей, что над каждой областью, и сановникам каждого народа, каждой области — письменами ее и каждому народу на языке его; написано было (это) именем царя Ахашвэйроша и скреплено (печатью) перстня царского.

(13) И разосланы были письма с гонцами во все области царские, чтобы истребить, убить и погубить всех Йеудеев: от отрока до старца, (и) детей, и женщин — в один день, в тринадцатый день двенадцатого месяца, то есть месяца Адара, а имущество их разграбить.

(14) Список с указа этого (следует) передать в каждую область как закон, объявленный всем народам, чтобы были они готовы к этому дню.

(15) Спешно отправились гонцы по слову царскому, и объявлен был указ этот в крепости Шушан; и царь с Аманом сели пить, а город Шушан был в смятении.

Париж. Сентябрь 1949 года

Стояло раннее утро, часы показывали без десяти пять, за окном было еще темно. В крошечной комнатке почти не было мебели, лишь маленький стол, один стул да кровать со шкафом. В углу — небольшая плита с двумя конфорками. По центру — окно с широким подоконником.

Эстер лежала в постели. Она привыкла просыпаться за несколько минут до будильника и смотреть, как секундная стрелка неумолимо мчится вперед. Ровно в пять утра будильник жестоко разорвал тишину. Выключив его, хозяйка комнаты поднялась с постели, взяла подушку и подошла к окну, положив ее на подоконник. Этот ритуал Эстер проделывала каждый день вот уже четыре года, чтобы просушить подушку от слез. Впрочем, кошмары преследовали ее не только во снах, но и наяву, и даже в воспоминаниях.

Сварив кофе, Эстер села рядом с подушкой и стала наблюдать за тем, как просыпается ее любимый Париж. Из отражения в стекле на нее смотрела незнакомка. И пусть в ее лице еще угадывались знакомые черты, глядя на себя, Эстер всегда чувствовала эту чужеродность. Сделав глоток теплого кофе, хозяйка комнаты подула на окно, заставив его запотеть и скрыть неприятный образ.

В семь утра она, как обычно, стала приводить себя в порядок. Открыла шкаф, в котором почти не было одежды, и взяла серый брючный костюм. Таких костюмов у нее было два, а к ним — несколько блузок. Внизу шкафа, в чехле, стояла швейная машинка фирмы «Зингер». Когда-то Эстер часто работала за ней, а теперь машинка стояла без дела, собирая пыль.

Надев костюм и блузку, женщина посмотрелась в зеркало. Каждое утро она видела в нем одну и ту же картину: бледное усталое лицо с темными кругами под глазами и сами, серо-голубые, лишенные жизни глаза. Проведя ладонью по щеке и почти седым волосам, подстриженным под каре, она взяла маленькую сумку и вышла из дома.

Дул легкий теплый сентябрьский ветер. Эстер шла по улице, не обращая ни на кого внимания. Изредка с ней кто-то здоровался, и она безмолвно кивала в ответ. Около продуктового магазина она увидела двух мужчин, что расставляли ящики с овощами и фруктами на прилавки. Один из грузчиков поприветствовал:

— Доброе утро, Эстер!

Женщина повернула голову.

— Доброе утро, Пьер, — ответила она и пошла дальше, а грузчики посмотрели ей вслед.

— Красивая женщина, только одевается как старуха и сутулится, — заметил второй мужчина.

— Да, Жак, красивая… Работает с моей женой на фабрике. Они ровесницы, — пояснил Пьер.

— А сколько твоей жене? — поинтересовался напарник.

— Тридцать восемь. Интересно, куда она все время ходит?

— На работу? — предположил Жак.

— Нет, сегодня моя дома с детьми, а они в одной смене. Ладно, что стоишь, раскладываем дальше, скоро первые покупатели придут.

Эстер прошла дальше по улице к автобусной остановке. Увидев подъезжающий автобус, женщина прибавила шагу. Войдя, она села на свободное место у окна и всю дорогу смотрела на витрины магазинов, парикмахерских, ателье, пекарен. Город потихоньку пробуждался и оживал.

Сжимая в руках сумочку, Эстер вышла на нужной остановке. Это был третий округ Парижа, площадь Бастилии. Сердце защемило и забилось быстрее. Здесь она выросла.

Немного постояв на месте, Эстер медленно пошла по бульвару Анри IV и повернула на набережную Селестен. Улицы были хоть и родными, но казались совершенно незнакомыми. Она ощущала себя маленькой девочкой, вспоминая, как переехала с родителями в новую квартиру в этом районе. И в первый же день потерялась. Почти час Эстер бродила по улицам и кварталам. Особенно по Марэ — еврейскому кварталу в Париже.

Теперь она шла в синагогу. Это была уже третья попытка за четыре года войти в нее. Эстер прошла еще немного и присела на скамейку, вспомнив первую попытку.

В первый раз она дошла до синагоги быстро и решительно. Остановилась у входной двери, но не смогла войти — нахлынули воспоминания. Именно в эту синагогу родители принесли ее младенцем, здесь отец впервые нарек ее Эстер, а через двенадцать лет здесь же состоялась ее бат-мицва[1]. Все самые значимые и знаковые события ее жизни и жизни ее семьи, рождение сыновей и дочерей-близняшек проходили здесь. Оставалось только открыть дверь и войти, но страх окутал Эстер, тяжелыми цепями повиснув на руках и ногах.

Счастливые воспоминания оставались только в ее памяти. Фотографий не сохранилось. И больше всего Эстер боялась, что придет момент, и она начнет их забывать, оставшись наедине лишь со страшными и тяжелыми воспоминаниями.

Женщина медленно развернулась и ушла не оборачиваясь. Не смотря по сторонам, села в автобус и уехала.

В воспоминания вторгся громкий детский крик. Эстер вздрогнула и посмотрела туда, откуда доносился плач. Молодая женщина подбежала к трехлетнему мальчику и подхватила малыша на руки. Он прижался к ней, положил голову на плечо и тут же успокоился, шмыгая носом.

Это картина напомнила Эстер, как ее старший сын Айзек в том же возрасте упал и расшиб в кровь колени. Молча встав, он посмотрел на мать серьезным взглядом и сдвинул брови. Затем посмотрел на колени, понимая, что сам виноват, развернулся и пошел в противоположную от нее сторону. Спрятался за дерево, чтобы никто его не видел и не слышал, и уже там дал волю слезам. Младший сын, Марик, был совсем другим. Утонченный и ласковый, он постоянно держался за ее юбку и часто плакал на прогулках. А когда подрос, стал помогать ей по дому и на кухне.

Мама села с ребенком на скамейку и, смочив платок водой, начала вытирать пострадавшие коленки, успокаивая сына. Эстер еще немного понаблюдала за ними и вспомнила о второй попытке войти в синагогу. В тот раз она даже не доехала до нее, так как произошла судьбоносная встреча. Она, как обычно, шла на автобусную остановку, переходила дорогу и не заметила машину, которая неслась по дороге на большой скорости и резко остановилась в полуметре от нее. Из салона с криками выскочил высокий черноволосый юноша, но Эстер, как всегда, не обратила на него внимания и пошла дальше.

Дойдя до уличного кафе, женщина села за столик. Она всегда ходила сюда в выходной, когда, после прогулки по городу, на которую отправлялась, чтобы не сидеть в четырех стенах, ей требовалось место, в котором можно было отдохнуть и понаблюдать за людьми. Спустя несколько минут к ней за столик подсела женщина с клюкой. Одетая в пеструю юбку и кофту с огромными цветами, она так и слепила золотом на руках, ушах и шее. Эстер посмотрела на незнакомку, и та улыбнулась, показав золотые зубы. «Цыганка», — смекнула Эстер. Несколько минут женщины смотрели друг на друга молча, затем незнакомка заговорила.

— Смерти ищешь? Только ты ей не нужна, — хриплым, прокуренным голосом произнесла она.

— Вы хотите мне погадать?

— Нет. Ты потеряла веру, в твоей душе поселилась скорбь, и ты живешь воспоминаниями.

К столику подошел черноволосый юноша из машины. Аккуратно одетый, в светлых брюках и белой рубашке навыпуск.

— Мама, ты что, не видишь, она сумасшедшая, поехали. Мы опаздываем.

— Сядь и помолчи! — скомандовала цыганка, и молодой человек тут же прикусил язык.

— Это мой сын, Пеша, он был за рулем той машины, которая тебя чуть не сбила. Ты ищешь смерти, но могут пострадать другие.

— Простите, — тихо произнесла Эстер и посмотрела на Пешу.

— Будьте в следующий раз повнимательней, переходя дорогу, — сказал он и протянул руку.

Эстер протянула свою, и они обменялись рукопожатием. Взгляд цыганки упал на ее запястье. Эстер была одета в легкую кофточку с широкими рукавами, и, когда отвечала на рукопожатие, рукав чуть задрался, обнажая три строчки с цифрами. Эстер тут же одернула руку и спряла ее, но цыганка и так все поняла. И еще внимательнее посмотрела на собеседницу.

— Меня зовут Мирела, — представилась она, вытянув свою руку, на которой тоже были цифры. Эстер посмотрела на них и закрыла глаза.

— Дахау[2], — тихо произнесла Мирела.

— Аушвиц[3], — так же тихо ответила Эстер, чувствуя ком в горле.

Пеша поглядел сперва маму, затем на Эстер, и его лицо смягчилось. Женщины же молча смотрели друг на друга, им не нужно было слов. Все за них говорили глаза.

Пеша купил новым знакомым кофе с пирожными и ушел, а они просидели в кафе еще час. Затем Эстер пригласила Мирелу к себе, где, не сдерживая слез, они смогли излить друг другу душу. На некоторое время обеим стало легче. Горе объединяло. Обе понимали, через что им пришлось пройти. Обе смотрели в глаза смерти и выжили, но воспоминания о тех ужасных временах навечно остались не только номером на руке, но и в их душах.

С того дня раз в месяц Пеша заезжал за Эстер и привозил к Миреле на окраину города, где жил ее маленький табор. Эстер узнала, что Пеша — младший сын — работает в цыганском театре и женат на француженке. Двое старших погибли в Дахау, а третий до войны уехал в Америку, где женился и не выходил на связь несколько лет. После освобождения из лагеря Мирела с Пешей вернулись в Париж и начали все заново. А спустя год объявился третий сын и пообещал навестить, как только появится возможность.

В один из разов, когда Пеша привез Эстер к матери, они сели пить чай, и жена Пеши, Жаннет, поинтересовалась у Мирелы:

— А почему вы ей не погадаете? Может быть, карты или кофейная гуща подскажут, где ее сыновья.

— Не все так просто, дочка. В ее душе нет искры, нет веры, — ответила цыганка.

— Это как? — не поняла Жаннет.

— Можно ли зажечь свечу, если нет спичек? — философски спросила Мирела, чиркнула спичкой, прикурила трубку и выпустила дым.

— Нет, — быстро ответила невестка. — А что нужно сделать, чтобы появилась искра?

— Вернуться к Б-гу и простить себя.

— Простить себя, но за что? — нахмурилась Жаннет.

— За то, что выжила, — тихо ответила Эстер, а Мирела кивнула, согласившись с ее словами. — Я приговорена жить, как и все, кто был там и выжил, — добавила она.

По спине Жаннет пробежали мурашки.

— Каждую ночь кто-нибудь умирал в бараке, иногда по нескольку человек. Ложишься спать и не знаешь, проснешься ты или нет.

Эстер вновь вынырнула из воспоминаний. Сегодня была ее третья попытка войти в синагогу. Пройдясь по Руа де Сисиль, она повернула на улицу Паве. Собравшись с силами, подошла ко входу, дотронулась рукой до мезузы[4], резко открыла дверь и вошла. Поднявшись на второй этаж, Эстер стала наблюдать с балкона, как мужчины в талитах[5] с тфилинами[6], держа в руках сидуры[7], стоят по разным сторонам от бимы[8] и молятся. Было время утренней молитвы шахарит. По проходу прошел мужчина. Остановившись у скамьи, он поставил на нее сумку, достал тфилин и талит. Накрутив первую коробочку с ремешками и надев на лоб, он прочитал благословение, а следом накинул на себя талит и начал молиться.

Эстер посмотрела в большое окно на чистое небо и яркое солнце. В памяти мгновенно всплыли приятные воспоминания, и краешек губ чуть приподнялся в улыбке.

Ее муж, Залман, молился каждое утро, перед работой. Они не были шибко религиозной семьей, но заповеди соблюдали. В синагогу ходили по праздникам. По выходным собирали друзей и коллег у себя дома, ходили в рестораны и театры, выезжали на пикники…

Залман работал юристом в международной компании, оказывающей юридические услуги, и находился на хорошем счету у руководства: знание иностранных языков давало ему преимущество перед другими сотрудниками. Английский, итальянский, немецкий, французский, родной, русский язык и идиш.

Перед революцией родители Залмана эмигрировали из России во Францию. Обычная еврейская семья. Соломон Маркович Леви, в царской России работавший врачом, по приезду в Париж стал вести частную практику. Хана, жена Соломона, занималась воспитанием детей — старшего Залмана и двух младших дочек Сары и Клары. Дочки пошли по стопам отца, став врачами, вышли замуж и родили детей. По праздникам они вместе ходили в синагогу, в жизни которой принимали активное участие. А когда дома собиралась вся семья, объединяли два стола, чтобы все поместились.

— Эстер? — окликнул ее чей-то голос, и она обернулась.

К ней спешила женщина с миловидным лицом и в длинном светлом платье. Глаза смотрели на Эстер так, будто увидели призрака и сами себе не верили. Подойдя ближе, женщина слабо улыбнулась.

— Это и правда ты? — удивилась она.

— Здравствуй, Мириам, — тихо поздоровалась Эстер.

Мириам не удержалась и обняла ее. Женщины сели на скамью у стены.

— Я так рада тебя видеть! Мы искали вас. Потом узнали о доносе. — Мириам тяжело вздохнула. — Рассказывай, где вы были все эти годы? Где Залман, дети, вы здесь все вместе? Мальчики, наверное, уже совсем взрослые, а дочки наверняка пошли красотой в тебя.

— Мы должны были уехать в Америку двадцать пятого октября, но двадцать третьего числа за нами пришли. В начале отправили в Ривесальт[9]. Мы радовались, что вместе, что нас не разделили. А в 1942-м нас сослали в Аушвиц. Залмана, убили 1942 — Улыбка спала с лица Мириам. Эстер поняла, какой вопрос задаст собеседница следом и опередила ее. — Голда и Малка, майне мейдэлах[10]… Когда нас привезли в Аушвиц, их убил ангел смерти. Так, кажется, его называли. — Мириам ахнула и прикрыла рот ладонью, едва сдерживая слезы. — А моих мальчиков увезли. В последний раз я видела их в октябре 1944-го. Советские войска освободили нас 27 января 1945-го. С тех пор минуло четыре года, как я ищу их, но ни в списках живых, ни в списках мертвых их нет. Родители и сестры Залмана, мои родители — все погибли. Кто в газовых камерах, кто от тяжелой работы, а кто от тифа. Я осталась одна, — без эмоций поведала Эстер.

— Боже мне так жаль… Почему ты сразу к нам не пришла? — Мириам вытерла слезы.

— После освобождения я лечилась в госпитале, там и осталась. Провела полгода, даже чуть больше, ухаживая за ранеными. Да и куда возвращаться? Дома-то нет и семьи нет.

— Где ты живешь?

— Снимаю в пятнадцатом округе маленькую квартирку, если можно ее так назвать. Работаю на фабрике, в прачечной. Платят немного, конечно, но мне хватает. Я все откладываю на поиски майне йингерлех[11]. Лучше расскажи, что у вас.

— А что у нас?.. — немного замялась Мириам, но ее окликнули.

— Мама, вот вы где, я вас везде ищу. — Женщины посмотрели на девушку, которая шла к ним по балкону.

— А мы здесь, — отозвалась Мириам. — Эстер, познакомься, это Сара, моя будущая невестка. А это моя лучшая подруга детства — Эстер.

— Очень приятно, — сказала Сара, Эстер кивнула в ответ.

— Надо же, Борис женится, — подивилась она. — Я видела его еще мальчиком.

— А сейчас он красивый мужчина, — гордо произнесла Мириам и осеклась.

— Мама, вы, конечно, простите, но нам пора идти в ателье, смотреть готовые свадебные платья. — Мириам покачала головой, но вдруг выпрямилась, улыбнулась и посмотрела на Эстер.

— Что это ты так на меня смотришь? — насторожилась та.

— Сарочка, ты помнишь фотографию с моей свадьбы? Ты еще сказала тогда, что у меня платье очень красивое, — вместо ответа обратилась Мириам к будущей невестке.

— Конечно, помню, очень красивое, — подтвердила девушка.

— А знаешь, кто сшил мне то платье? Эстер! — Мириам указала рукой на подругу, Сара внимательно на нее посмотрела. Взгляд девушки был оценивающим, цепким.

«Бледная как смерть, непонятно какого возраста, неухоженная, седая, — думала она про себя, разглядывая знакомую свекрови. — В молодости, наверное, была красивой. Рост хороший, фигура, но одета… А руки! Как она шьет такими руками?! Они же шершавые».

Эстер поймала взгляд Сары и попыталась спрятать руки, а Мириам продолжала:

— Эстер, сшей Саре платье. У тебя ведь золотые руки.

— Боюсь, не выйдет. Много лет прошло и…

— Всего ничего, двадцать лет, — парировала подруга.

— Мама, человек не хочет. Зачем заставляете? — Мириам строго зыркнула на невестку, и та тут же прикусила язык.

— Прошу, Эстер. Только ты сможешь сшить платье, в котором Сара будет блистать на зависть всем. Я же тебя знаю.

— Мириам, я изменилась.

— Не верю — и точка!

— Но мне даже шить негде! — взмолилась Эстер. — Я живу в маленькой комнате! Швейная машинка, конечно, есть, но…

— Значит, будешь приезжать к нам, — отрезала Мириам. — Сара, найди карандаш и бумагу и запиши наш адрес, быстренько. — Женщина поторопила невестку рукой и продолжила: — Место есть, да и видеться будем чаще. Разве не здорово? А готовые платья из ателье уже ношеные или сошьют не так. Ты не переживай, мы заплатим…

— Ты же знаешь, что не в деньгах дело, — устало отмахнулась Эстер и поинтересовалась: — А когда свадьба?

— Весной, в марте. Время есть.

В этот момент вернулась Сара и протянула Мириам листок с адресом.

— Спасибо. Вот, держи, подумай и приезжай на шаббат к нам на этой неделе. Все обсудим и договоримся. — Эстер взяла листок и внимательно посмотрела на адрес.

— Удивлена? — догадалась Мириам.

— Даже очень.

— Приходи и все узнаешь.

— Хорошо, я постараюсь приехать и… — немного помолчав, Эстер продолжила, — подумаю. А теперь мне пора ехать.

Подруги обнялись на прощание, и Эстер ушла. Как только она скрылась, Сара вопросительно взглянула на Мириам.

— Мама, зачем человека заставлять?

— Помолчи, ничего ты не понимаешь, — отмахнулась та.

В этот момент на балкон поднялись две женщины — высокая и чуть пониже — и быстрым шагом направились к Мириам с Сарой.

— Мириам, с кем это ты говорила? — спросила высокая.

— Да, — подхватила низкая. — Мы всю голову сломали — очень знакомое лицо.

— Не поверите. Я сама сразу не поверила. Это Эстер!

— Эстер, Эстер… — задумалась высокая. — Какая? Хоть фамилию назови.

— Эстер Леви. Помните такую?

— Леви, Леви… — повторила женщина пониже.

— Та, у которой муж Залман, — подсказала Мириам.

— Да ты что?! — в один голос вскликнули женщины, вытянув лица от удивления.

— Сколько лет прошло после той истории. Мы все думали, что они… — Женщина поменьше замолчала.

— Они были в Аушвице. Залман и девочки погибли. Мальчики без вести пропали, Эстер до сир пор их ищет. Совсем одна осталась, — шепотом поведала Мириам.

— Какой ужас… — покачали головой женщины.

— Хочу уговорить ее сшить свадебное платье Саре.

— Отличная идея, Мириам! Как она шила! — женщина пониже мечтательно закатила глаза. — А какие костюмы придумывала на спектакли — блеск!

— Только Сара против. — Мириам покосилась на невестку.

— Сара, девочка наша, Эстер шила нам всем. А какое платье она сшила моей дочери на бат-мицву! — похвалилась женщина повыше.

— А вышивала как! — подхватила вторая. — Это были шедевры! Какие салфетки для халы[12] вышила… Жалко, в пожаре все сгорело.

— Я пригласила ее на шаббат к нам, — сообщила Мириам, и Сара стыдливо опустила голову.

— А помните, как мы все завидовали ей?

— Что выходит замуж за самого видного парня? — Мириам мило улыбнулась, вспомнив прежние времена.

— Самая очаровательная пара была. Оба высокие, статные, красивые, — произнесла женщина пониже.

— А сколько ей лет? — спросила Сара, все задумались.

— Так, Залман мой одногодка, а она младше на три или четыре года. То есть ей сейчас тридцать восемь или тридцать девять лет, — подсчитала Мириам.

— Такая молодая, а выглядит…

— Не суди! — строго одернула невестку Мириам. — Она через многое прошла и до сих пор проходит. — Женщина обвела их взглядом. — Ни одному родителю не пожелаешь пережить своих детей. Не дай Бог никому!

 Бат-мицва — достижение еврейского совершеннолетия девушками в возрасте двенадцати лет.

 Дахау — один из первых концентрационных лагерей в Германии.

 Аушвиц — самый крупный из лагерей смерти, в котором погибло более миллиона евреев.

 Мезуза представляет собой свиток из двух фрагментов Торы, которые написаны на языке евреев — иврите. Эти свитки провозглашают существование завета между Богом и иудейским народом.

 Талит — особая четырехугольная накидка, к углам которой прикреплены нити цицит. В талит облачаются во время утренней молитвы. Как правило, талит представляет собой прямоугольный кусок белой материи (чаще всего из шерсти) с несколькими вытканными по сторонам полосами.

 Тфилин — небольшие черные коробочки-футляры с кожаными ремешками, содержащие написанные на пергаменте отрывки из текста Пятикнижия — Торы.

 Сидур — традиционный еврейский молитвенник. Слово «сидур» означает «порядок», поскольку в молитвеннике все молитвы приводятся в надлежащем и фиксированном порядке.

 Бима — возвышение, обычно в центре синагоги, где находится специальный стол для публичного чтения свитка Торы и соответствующего отрывка из книг пророков (Гафторы) во время богослужения.

 Ривесальт — лагерь для беженцев.

 В переводе с идиша — мои девочки.

 В переводе с идиша — мои мальчики.

 Хала — традиционный еврейский праздничный хлеб.

Ханука. 1939 год

Девять горящих свечей стоял на окне в серебряной ханукии[1], источая мягкий уютный свет. Отражение огней в стекле завораживало. Наступил последний, восьмой день чуда, праздник Хануки.

Гости собрались за столом. Во главе восседал Залман — стройный и высокий красавец-мужчина. Эстер сидела рядом с мужем, а по другую строну от нее расположились подруги детства Мириам и Ривка и коллега Залмана Поль с женой Еленой. Напротив, Залмана сидел отец Ривки — бородатый мужчина по прозвищу Левантиец[2].

Весь вечер Залман травил смешные байки, а гости хохотали и требовали еще. Эстер улыбалась — муж всегда был душой компании. Дети играли в дрейдл[3]. В доме царили мир и праздничное настроение.

В комнату вошел Айзек и застыл на пороге, с серьезным видом держа в руках несколько листков бумаги. Когда все обратили на него внимание, мальчик объявил:

— Викторина! Участвуют только дети. — Он обвел взглядом взрослых и предупредил: — Не подсказывать!

Раньше викториной занималась Эстер, но Айзек так быстро отвечал на вопросы и получал больше всех призов и подсказок, что другие дети обижались. И тогда Эстер предложила сыну вести викторину самому. Эта идея очень понравилась рассудительному Айзеку, и он с усердием взялся за подготовку. Дети отошли в другую часть комнаты, и Айзек принялся громко и четко задавать вопросы. А когда поднявший руку отвечал неправильно, тяжело вздыхал и качал головой.

— Как все серьезно, — заметила Мириам.

— Ты не видела, как он готовился, — улыбнулась Эстер.

— Я расскажу, можно? — перебил Залман, Эстер одобрительно кивнула. — Рассказываю, захожу к себе в кабинет после работы и вижу картину. Айзек сидит за моим столом, весь в книгах, и тщательно что-то пишет. Исписанная бумага валялась по всему полу. Очень ответственно подошел к заданию.

— Весь в тебя, — заметила Мириам. — Не удивлюсь, если он пойдет по твоим стопам.

— А он уже сказал, кем хочет стать, когда вырастет.

— И кем же? — поинтересовалась Елена.

— Он решил стать адвокатом, — заявил Залман.

— Адвокатом? — удивилась та.

— Да, он сказал, что в… Как же он сказал? Хочу точно воспроизвести его фразу.

— Что-то про справедливость, — подсказала мужу Эстер.

— Точно! Он сказал: в мире столько несправедливости, поэтому я стану адвокатом и буду отстаивать справедливость и защищать слабых.

— Браво! — одобрил Левантиец.

В этот момент Айзек произнес:

— Ну наконец-то! Что тут сложного? А теперь идем искать подарки по подсказкам.

Дети разбежались по квартире, а когда вернулись в столовую, подбежали каждый к своему родителю и стали хвастаться подарками, которые нашли. Затем Эстер села за пианино и запела песню:

Севивон сов, сов, сов.

Ханука hу хаг тов…

Дочки Эстер, Голда и Малка, подбежали к матери и стали подпевать:

Севивон сов, сов, сов…

Близняшки танцевали и кружились с поднятыми руками. Айзек с Мариком подпевали маме в сторонке. Залман с умилением наблюдал за детьми и хлопал в ладоши. А остальные гости подхватили ритм и тоже подпевали. Вечер прошел весело, как и всегда.

Через несколько часов все разошлись. Эстер убрала со стола и помыла посуду, Залман уложил детей спать. Вернувшись на кухню, муж застал Эстер, насухо вытирающей тарелки полотенцем. Встав в проеме и склонив голову, он стал внимательно наблюдать за женой.

— Что ты встал? — не оборачиваясь к нему, проговорила Эстер. — Лучше помоги расставить посуду.

— Как ты догадалась, что я тут, я же тихонько зашел…

— Это ты-то тихо ходишь? — перебила Эстер мужа. — Все бы так тихо ходили, как ты.

Он подошел к ней со спины и обнял.

— Залман, ты как маленький, — вздохнула она, пытаясь выпутаться.

— Да, я с первого раза не понимаю, мне нравится, когда ты командуешь. — Он поцеловал ее в шею.

— Залман, прекрати, — строго произнесла Эстер.

— Дети спят… — ответил он, продолжая покрывать поцелуями ее шею.

— Вначале помоги.

— Хорошо, дорогая.

Отпустив ее, он стал расставлять тарелки в шкаф. А поставив последнюю, закрыл дверцу и с хитрой ухмылкой покосился на Эстер. Та стояла, сложив руки на груди, и смотрела на мужа. Словно мартовский кот, Залман грациозно приблизился к ней и обнял за талию.

— Я тут подумал сегодня, пока дети играли, пели и танцевали — давай заведем еще одного ребенка? Дочку или сыночка.

— Ты с ума сошел? — уточнила Эстер. — Газет не читаешь? Немцы вошли в Польшу, а до нас рукой подать. Мы объявили войну Германии. Мне страшно.

Залман задумался.

— И что ты предлагаешь?

— Давай уедем.

— Куда?

— В Америку, я получила письмо от Мишель, она пишет, что устроились хорошо. Ее муж нашел там хорошую работу, а у тебя связи в посольстве…

— Милая, не все так просто, — серьезно произнес Залман. — Америка! Когда мои родители уехали из России в 1900 году, мы все начали с нуля. Папа не сразу открыл свой кабинет.

— Я все понимаю. Но ты хотя бы поговори и узнай. А там решим. — Эстер прижалась к груди мужа.

— Хорошо, я как раз собирался в посольство на следующей неделе. Поговорю.

— Спасибо. А теперь пойдем спать, я устала, — сказала она, хитро улыбнувшись мужу.

 Ханукия — светильник, который зажигают на Хануку.

 Слово происходит от итальянского levante, что означает «восход», подразумевая восход солнца на востоке и в целом эквивалентен термину «аль-Машрик» (арабский), что означает «восточное место, где восходит солнце».

 Дрейдл — волчок, который крутят на Хануку.