Евреев от убогих до великих люблю не дрессированных, а диких

Был, как обморок, переезд,

но душа отошла в тепле,

и теперь я свой русский крест

по еврейской несу земле.

59

Здесь мое исконное пространство,

здесь я гармоничен, как нигде,

здесь еврей, оставив чужестранство,

мутит воду в собственной среде.

60

В отъезды кинувшись поспешно,

евреи вдруг соображают,

что обрусели так успешно,

что их евреи раздражают.

61

За российский утерянный рай

пьют евреи, устроив уют,

и, забыв про набитый трамвай,

о графинях и тройках поют.

62

Еврейский дух слезой просолен,

душа хронически болит;

еврей, который всем доволен, —

покойник или инвалид.

63

Умельцы выходов и входов,

настырны, въедливы и прытки,

евреи есть у всех народов,

а у еврейского – в избытке.

64

Евреи, которые планов полны,

становятся много богаче,

умело торгуя то светом луны,

то запахом легкой удачи.

65

Каждый день я толкусь у дверей,

за которыми есть кабинет,

где сидит симпатичный еврей

и дает бесполезный совет.

66

Чтоб несогласие сразить

и несогласные закисли,

еврей умеет возразить

еще не высказанной мысли.

67

Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток,

у каждого собственный запах,

и носом к Востоку еврей свой росток

стыдливо увозит на Запад.

68

Смотрю на наше поколение

и с восхищеньем узнаю

еврея вечное стремление

просрать историю свою.

69

Не внемлет голосу погоды

упрямый ген в упорном семени:

терпя обиды и невзгоды,

еврей блаженствует в рассеяньи.

70

В мире много идей и затей,

но вовек не случится в истории,

чтоб мужчины рожали детей,

а евреи друг с другом не спорили.

71

В мире лишь еврею одному

часто удается так пожить,

чтоб не есть свинину самому

и свинью другому подложить.

72

Мир наполнили толпы людей,

перенесших дыханье чумы,

инвалиды высоких идей,

зараженные духом тюрьмы.

73

Земля моих великих праотцов

полна умов нешибкого пошиба,

и я среди галдящих мудрецов

молчу, как фаршированная рыба.

74

Слились две несовместные натуры

под покровом израильской кровли —

инвалиды российской культуры

с партизанами русской торговли.

75

За мудрость, растворенную в народе,

за пластику житейских поворотов

евреи платят матери-природе

обилием кромешных идиотов.

76

Душу наблюдениями грея,

начал разбираться в нашем вкусе я:

жанровая родина еврея —

всюду, где торговля и дискуссия.

78

Я счастлив, что жив и неистов

тяжелый моральный урод —

мой пакостный, шустрый, корыстный,

настырно живучий народ.

79

Еврей не каждый виноват,

что он еврей на белом свете,

но у него возможен брат,

а за него еврей в ответе.

80

Евреев тянет все подвигать

и улучшению подвергнуть,

и надо вовремя их выгнать,

чтоб неприятностей избегнуть.

81

Не терпит еврейская страстность

елейного меда растления:

еврею вредна безопасность,

покой и любовь населения.

82

Как ни скрывался в чуждой вере,

у всех народов и времен

еврей заочно к высшей мере

всегда бывал приговорен.

83

Особенный знак на себе мы несем,

всевластной руки своеволие,

поскольку евреи виновны во всем,

а в чем не виновны – тем более.

84

Под пятой у любой системы —

очень важно заметить это —

возводили мы сами стены

наших тесных и гиблых гетто.

85

Нельзя, когда в душе разброд,

чтоб дух темнел и чах;

не должен быть уныл народ,

который жгли в печах.

86

Евреи знали унижение

под игом тьмы поработителей,

но, потерпевши поражение,

переживали победителей.

87

Пустившись по белому свету,

готовый к любой неизвестности,

еврей заселяет планету,

меняясь по образу местности.

88

Спеша кто куда из-под бешеной власти,

евреи разъехались круто,

чем очень и очень довольны. А счастье —

оно не пришло почему-то.

89

Варясь в густой еврейской каше,

смотрю вокруг, угрюм и тих:

кишмя кишат сплошные наши,

но мало подлинно своих.

90

Мне одна догадка душу точит,

вижу ее правильность везде:

каждый, кто живет не там, где хочет, —

вреден окружающей среде.

91

Навеки предан я загадочной стране,

где тени древние теснятся к изголовью,

а чувства – разные полощутся во мне:

люблю евреев я, но странною любовью.

92

Что изнутри заметно нам,

отлично видно и снаружи:

еврей абстрактный – стыд и срам,

еврей конкретный – много хуже.

93

Еврей весь мир готов обнять,

того же требуя обратно:

умом еврея не понять,

а чувством это неприятно.

94

Во все разломы, щели, трещины

проблем, событий и идей,

терпя то ругань, то затрещины,

азартно лезет иудей.

95

Растут растенья, плещут воды,

на ветках мечутся мартышки,

еврей в объятиях свободы

хрипит и просит передышки.

96

Антисемит похож на дам,

которых кормит нежный труд:

от нелюбви своей к жидам

они дороже с нас берут.

97

Всегда еврей гоним или опален

и с гибелью тугим повит узлом,

поэтому бесспорно уникален

наш опыт обращения со злом.

98

Много сочной заграничной русской прессы

я читаю, наслаждаясь и дурея;

можно выставить еврея из Одессы,

но не вытравишь Одессу из еврея.

99

В жизненных делах я непрактичен,

мне азарт и риск не по плечу,

даже как еврей я нетипичен:

если что не знаю, то молчу.

100

Заоблачные манят эмпиреи

еврейские мечтательные взгляды,

и больно ушибаются евреи

о каменной реальности преграды.

101

Тем людям, что с рожденья здесь растут,

им чужды наши качества и свойства;

похоже, не рассеется и тут

витающий над нами дух изгойства.

102

Еврейского характера загадочность

не гений совместила со злодейством,

а жертвенно-хрустальную порядочность

с таким же неуемным прохиндейством.

103

Мы Богу молимся, наверно,

затем так яростно и хрипло,

что жизни пакостная скверна

на нас особенно налипла.

104

В еврейском гомоне и гаме

отрадно жить на склоне лет,

и даже нет проблем с деньгами,

поскольку просто денег нет.

105

Еврейского разума имя и суть —

бродяга, беглец и изгой:

еврей, выбираясь на правильный путь,

немедленно ищет другой.

106

Я антисемит, признаться честно,

ибо я лишен самодовольства

и в евреях вижу повсеместно

собственные низменные свойства.

107

Чуть выросли – счастья в пространстве кипучем

искать устремляются тут же

все рыбы – где глубже, все люди – где лучше,

евреи – где лучше и глубже.

109

Катаясь на российской карусели,

наевшись русской мудрости плодов,

евреи столь изрядно обрусели,

что всюду видят происки жидов.

110

Еврей живет, как будто рос,

не зная злобы и неволи:

сперва сует повсюду нос

и лишь потом кричит от боли.

111

Велик и мелок мой народец,

един и в грязи и в элите,

я кровь от крови инородец

в его нестойком монолите.

112

Евреям доверяют не вполне

и в космос не пускают, слава Богу;

евреи, оказавшись на Луне,

устроят и базар, и синагогу.

113

Шепну я даже в миг, когда на грудь

уложат мне кладбищенские плиты:

женитьба на еврейке – лучший путь

к удаче, за рубеж, в антисемиты.

114

На развалинах Древнего Рима

я сижу и курю не спеша,

над руинами веет незримо

отлетевшая чья-то душа.

115

Под небом, безмятежно голубым,

спит серый Колизей порой вечерней;

мой предок на арене этой был

зарезан на потеху римской черни.

116

Римские руины – дух и мрамор,

тихо дремлет вечность в монолите;

здесь я, как усердный дикий варвар,

выцарапал имя на иврите.

117

В убогом притворе, где тесно плечу

и дряхлые дремлют скамейки,

я деве Марии поставил свечу —

несчастнейшей в мире еврейке.

118

Из Рима видней (как теперь отовсюду,

хоть жизнь моя там нелегка)

тот город, который я если забуду —

отсохнет моя рука.

119

Я скроюсь в песках Иудейской пустыни

на кладбище плоском, просторном и нищем

и чувствовать стану костями пустыми,

как ветер истории поверху свищет.

120

Вон тот когда-то пел, как соловей,

а этот был невинная овечка,

а я и в прошлой жизни был еврей —

отпетый наглый нищий из местечка.

121

Знаешь, поразительно близка мне

почва эта с каменными стенами:

мы, должно быть, помним эти камни

нашими таинственными генами.

122

Я счастлив, что в посмертной вечной мгле,

посмертном бытии непознаваемом,

в навеки полюбившейся земле

я стану бесполезным ископаемым.

123

Высокого безделья ремесло меня от процветания спасло

Как пробка из шампанского со свистом

я вылетел в иное бытие,

с упрямостью храня в пути тернистом

шампанское дыхание свое.

124

Я живой и пока не готов умирать.

Я свободу обрел. Надо путь избирать.

А повсюду стоят, как большие гробы,

типовые проекты удачной судьбы.

125

Я тем, что жив и пью вино,

свою победу торжествую:

я мыслил, следователь, но

я существую.

126

В час важнейшего в жизни открытия

мне открылось, гордыню гоня,

что текущие в мире события

превосходно текут без меня.

127

За то и люблю я напитки густые,

что, с гибельной вечностью в споре,

набитые словом бутылки пустые

кидаю в житейское море.

128

Всегда у мысли есть ценитель,

я всюду слышу много лет:

вы выдающийся мыслитель,

но в нашей кассе денег нет.

129

Время щиплет незримые струны,

и звучу я, покуда не сгину,

дни мелькают, как пятки фортуны,

а с утра она дышит мне в спину.

130

Я нужен был и близок людям разным,

поскольку даром дружбы одарен,

хотя своим устройством несуразным

к изгнанию в себя приговорен.

131

Решать я даже в детстве не мечтал

задачи из житейского задачника,

я книги с упоением читал,

готовясь для карьеры неудачника.

132

Видно только с горных высей,

видно только с облаков:

даже в мире мудрых мыслей

бродит уйма мудаков.

133

Я живу, в суете мельтеша,

а за этими корчами спешки

изнутри наблюдает душа,

не скрывая обидной усмешки.

134

Моя малейшая затея

душе врага всегда была

свежа, как печень Прометея

глазам голодного орла.

135

В этой мутной с просветами темени,

непостижной душе и уму,

я герой, но не нашего времени,

а какого – уже не пойму.

136

Я пристегнут цепью и замком

к речи, мне с рождения родной:

я владею русским языком

менее, чем он владеет мной.

137

С утра нужна щепотка слов,

пощекотавших ум и слух,

чтоб ожил чуткий кайфолов,

согрелся жить мой грустный дух.

138

Очень много во мне плебейства,

я ругаюсь нехорошо,

и меня не зовут в семейства,

куда сам бы я хер пошел.

139

Мы бестрепетно выносим на свет

и выплескиваем в зрительный зал

то, что Бог нам сообщил как секрет,

но кому не говорить – не сказал.

140

Ум так же упростить себя бессилен,

как воля перед фатумом слаба,

чем больше в голове у нас извилин,

тем более извилиста судьба.

141

Что в жизни вреднее тоски и печали?

За многое множество прожитых дней

немало печальников мы повстречали —

они отравлялись печалью своей.

142

Каждый, в ком играет Божья искра,

ясно различим издалека,

и, когда игра не бескорыстна,

очень ей цена невелика.

143

Добру и злу внимая равнодушно,

и в жертвах побывал я, и в героях,

обоим поперек и непослушно

я жил и натерпелся от обоих.

144

Моей судьбы кривая линия

была крута, но и тогда

я не кидался в грех уныния

и блуд постылого труда.

145

Я люблю, когда слов бахрома

золотится на мыслях тугих,

а молчание – признак ума,

если признаков нету других.

146

Живу привольно и кудряво,

поскольку резво и упрямо

хожу налево и направо

везде, где умный ходит прямо.

147

Очень давит меня иногда

тяжкий груз повседневного долга,

но укрыться я знаю куда

и в себя ухожу ненадолго.

148

Именно поэты и шуты

в рубище цветастом и убогом —

те слоны, атланты и киты,

что планету держат перед Богом.

149

Я счастлив ночью окунуться

во все, что вижу я во сне,

и в тот же миг стремлюсь проснуться,

когда реальность снится мне.

150

На свободе мне жить непривычно

после долгих невольничьих лет,

а улыбка свободы цинична,

и в дыхании жалости нет.

151

Много всякого на белом видя свете

в жизни разных городов и деревень,

ничего на белом свете я не встретил

хитроумней и настойчивей, чем лень.

152

Не стоит и расписывать подробней,

что личная упрямая тропа,

естественно, скудней и неудобней

проспекта, где колышется толпа.

153

Как ни богато естество,

играющее в нас,

необходимо мастерство,

гранящее алмаз.

155

На вялом и снулом проснувшемся рынке,

где чисто, и пусто, и цвета игра,

душа моя бьется в немом поединке

с угрюмым желанием выпить с утра.

156

Живу, куря дурное зелье,

держа бутыль во тьме серванта,

сменив российское безделье

на день беспечного Леванта.

157

Нисколько сам не мысля в высшем смысле,

слежу я сквозь умильную слезу,

как сутками высиживают мысли

мыслители, широкие в тазу.

158

О том, что потеряли сгоряча,

впоследствии приходится грустить;

напрасно я ищу себе врача,

зуб мудрости надеясь отрастить.

159

Гд е надо капнуть – я плесну,

мне день любой – для пира дата,

я столько праздновал весну,

что лето кануло куда-то.

160

Неявная симпатия к подонкам,

которая всегда жила во мне,

свидетельствует, кажется, о тонком

созвучии в душевной глубине.

161

Когда я спешу, суечусь и сную,

то словно живу на вокзале

и жизнь проживаю совсем не свою,

а чью-то, что мне навязали.

162

Я даже в течение дня

клонюсь то к добру, то ко злу,

и правы, кто хвалит меня,

и правы, кто брызжет хулу.

163

Рифмуя слова, что сказались другими, —

ничуть не стесняюсь, отнюдь не стыжусь:

они просто были исконно моими

и преданно ждали, пока я рожусь.

164

Эстетам ревностным и строгим

я дик и низок. Но по слухам —

любезен бедным и убогим,

полезен душам нищих духом.

165

Я проделал по жизни немало дорог,

на любой соглашался маршрут,

но всегда и повсюду, насколько я мог,

уклонялся от права на труд.

166

Я, Господи, умом и телом стар;

я, Господи, гуляка и бездельник;

я, Господи, прошу немного в дар —

еще одну субботу в понедельник.

167

Для всех распахнут и ничей,

судьба насквозь видна,

живу прозрачно, как ручей,

в котором нету дна.

168

Явились мысли – запиши,

но прежде – сплюнь слегка

слова, что первыми пришли

на кончик языка.

169

Доволен я и хлебом, и вином,

и тем, что не чрезмерно обветшал,

и если хлопочу, то об одном —

чтоб жизнь мою никто не улучшал.

170

Кругом кипит азарт, и дух его

меня ласкает жаром по плечу;

за то, что мне не надо ничего,

я дорого и с радостью плачу.

171

Я должен признаться, стыдясь и робея,

что с римским плебеем я мыслю похоже,

что я всей душой понимаю плебея,

что хлеба и зрелищ мне хочется тоже.

172

Мне власть нужна, как рыбе – серьги,

в делах успех, как зайцу – речь,

я слишком беден, чтобы деньги

любить, лелеять и беречь.

173

Своих печалей не миную,

сполна приемлю свой удел:

ведь, получив судьбу иную,

я б тут же третью захотел.

174

Изрядно век нам нервы потрепал,

но столького с трухой напополам

напел, наплел, навеял, нашептал,

что этого до смерти хватит нам.

175

В толпе не теснюсь я вперед,

ютясь молчаливо и с краю:

я искренне верю в народ,

но слабо ему доверяю.

176

Мне все беспечное и птичье

милее прочего всего,

ведь и богатство – не наличие,

а ощущение его.

177

Я живу ожиданьем волнения,

что является в душу мою,

а следы своего вдохновения

с наслажденьем потом продаю.

178

В сужденьях о поэте много значит,

как хочет он у Бога быть услышан;

кто более величественно плачет,

тот кажется нам более возвышен.

179

С утра теснятся мелкие заботы,

с утра хандра и лень одолевают,

а к вечеру готов я для работы,

но рядом уже рюмки наливают.

180

Свободой дни мои продля,

Господь не снял забот,

и я теперь свободен для,

но не свободен от.

181

В людской активности кипящей

мне часто видится печально

упрямство курицы, сидящей

на яйцах, тухлых изначально.

182

Блажен, кого тешит затея

и манит огнями дорога;

талант – сочиняет, потея,

а гений – ворует у Бога.

183

Когда мы глухо спим и домочадцы

теряют с нами будничную связь,

из генов наших образы сочатся,

духовной нашей плотью становясь.

184

Что я преступно много сплю,

с годами стало очевидно,

и мне за то, что спать люблю,

порой во сне бывает стыдно.

186

Мой разум, тусклый и дремучий,

с утра трепещет, как струна:

вокруг витают мыслей тучи,

но не садится ни одна.

187

За все благодарю тебя, судьба,

особенно – за счастье глаз и слуха,

которое мне дарит голытьба

ремесленного творческого духа.

188

Внезапное точное слово

случайно прочтешь у поэта —

и мир озаряется снова

потоками теплого света.

189

Вокруг меня все так умны,

так образованны научно,

и так сидят на них штаны,

что мне то тягостно, то скучно.

190

Вся жизнь моя прошла в плену

у переменчивого нрава:

коня я влево поверну,

а сам легко скачу направо.

191

Я раздражал собой не всякого,

но многих – я не соответствовал

им тем, что жил не одинаково

с людьми, с которыми соседствовал.

192

Я жил почти достойно, видит Бог:

я в меру был пуглив и в меру смел;

а то, что я сказал не все, что мог,

то, видит Бог, я больше не сумел.

193

За много лет познав себя до точки,

сегодня я уверен лишь в одном:

когда я капля дегтя в некой бочке —

не с медом эта бочка, а с гавном.

194

Благое и правое дело

я делал в часы, когда пил,

смеялся над тем, что болело,

и даже над тем, что любил.

195

Я думаю, нежась в постели,

что глупо спешить за верстак:

заботиться надо о теле,

а души бессмертны и так.

196

Люблю людей и по наивности

открыто с ними говорю,

и жду распахнутой взаимности,

а после горестно курю.

197

Я смущен не шумихой и давкой,

а лишь тем, что повсюду окрест

пахнет рынком, базаром и лавкой

атмосфера общественных мест.

198

В сей жизни краткой не однажды

бывал я счастлив оттого,

что мне важнее чувство жажды,

чем утоление его.

199

Гуляка, прощелыга и балбес,

к возвышенному был я слеп и глух,

друзья мои – глумливый русский бес

и ереси еврейской шалый дух.

200

Никого научить не хочу

я сухой правоте безразличной,

ибо собственный разум точу

на хронической глупости личной.

201

Души моей ваянию и зодчеству

полезны и тоска и неуют;

большой специалист по одиночеству,

я знаю, с чем едят его и пьют.

202

Среди уже несчетных дней

при людях и наедине

запомнил я всего сильней

слова, не сказанные мне.

203

Судьба моя стоит на перекрестке

и смотрит, как нахохленная птица;

отпетой и заядлой вертихвостке

в покое не сидится и не спится.

204

Что угодно с неподдельным огнем

я отстаиваю в споре крутом,

ибо, только настояв на своем,

понимаю, что стоял не на том.

205

Не рос я ни Сократом, ни Спинозой,

а рос я – огорчением родителей

и сделался докучливой занозой

в заду у моралистов и блюстителей.

206

Стал я слишком поздно понимать,

как бы пригодилось мне умение

жаловаться, плакать и стонать,

радуя общественное мнение.

207

Живя в душевном равновесии

и непреклонном своеволии,

меж эйфории и депрессии

держусь высокой меланхолии.

208

Мне с самим собой любую встречу

стало тяжело переносить:

в зеркале себя едва замечу —

хочется автограф попросить.

209

От метаний, блужданий, сумбурности —

дарит возраст покой постоянства,

и на черепе холм авантюрности

ужимается в шишку мещанства.

210

Ни мыслей нет, ни сил, ни денег.

И ночь, и с куревом беда,

А после смерти душу денет

Господь неведомо куда.

211

Успех мой в этой жизни так умерен,

что вряд ли она слишком удалась,

но будущий мой жребий – я уверен —

прекрасен, как мечта, что не сбылась.

212

В любви прекрасны и томление, и апогей, и утомление

Природа тянет нас на ложе,

судьба об этом же хлопочет,

мужик без бабы жить не может,

а баба – может, но не хочет.

213

Мы счастье в мире умножаем

(а злу – позор и панихида),

мы смерти дерзко возражаем,

творя обряд продленья вида.

214

В любви на равных ум и сила,

душевной требуют сноровки

затеи пластики и пыла,

любви блаженные уловки.

215

В политике – тайфун, торнадо, вьюга,

метель и ожиданье рукопашной;

смотреть, как раздевается подруга,

на фоне этом радостно и страшно.

216

Люблю, с друзьями стол деля,

поймать тот миг, на миг очнувшись,

когда окрестная земля

собралась плыть, слегка качнувшись.

217

Едва смежает сон твои ресницы —

ты мечешься, волнуешься, кипишь,

а что тебе на самом деле снится,

я знаю, ибо знаю, с кем ты спишь.

218

Есть женщины, познавшие с печалью,

что проще уступить, чем отказаться,

они к себе мужчин пускают в спальню

из жалости и чтобы отвязаться.

219

Он даму держал на коленях,

и тяжко дышалось ему,

есть женщины в русских селеньях —

не по плечу одному.

220

Мы пружины не знаем свои,

мы не ведаем, чем дорожить,

а минуты вчерашней любви

помогают нам день пережить.

221

И дух и плоть у дам играют,

когда, посплетничать зайдя,

они подруг перебирают,

говно сиропом разводя.

222

Встречаясь с дамой тет-а-тет,

теряешь к даме пиетет.

223

Мужик тугим узлом совьется,

но если пламя в нем клокочет —

всегда от женщины добьется

того, что женщина захочет.

224

Я не люблю провинциалок —

жеманных жестов, постных лиц;

от вялых страхов сух и жалок

любовный их Аустерлиц.

225

Мы заняты делом отличным,

нас тешит и греет оно,

и ангел на доме публичном

завистливо смотрит в окно.

226

Блажен, кому достался мудрый разум,

такому все легко и задарма,

а нам осталась радость, что ни разу

не мучались от горя от ума.

227

В силу разных невнятных причин,

вопреки и хуле и насмешке,

очень женщины любят мужчин,

равнодушных к успеху и спешке.

228

С каждым годом жить мне интересней,

прочно мой фундамент в почву врыт,

каждый день я радуюсь, как песне,

оклику, что стол уже накрыт.

229

Чисто элегическое духа ощущение

мы в конце недели рюмкой лечим,

истинно трагическое мироощущение

требует бутылки каждый вечер.

230

Люблю величавых застольных мужей —

они, как солдаты в бою,

и в сабельном блеске столовых ножей

вершат непреклонность свою.

232

Под пение прельстительных романсов

красотки улыбаются спесиво;

у женщины красивой больше шансов

на счастье быть обманутой красиво.

233

Чтобы сделались щеки румяней

и видней очертания глаз,

наши женщины, как мусульмане,

совершают вечерний намаз.

234

На закате в суете скоротечной

искра света вдруг нечаянно брызни —

возникает в нас от женщины встречной

ощущение непрожитой жизни.

235

Женившись, мы ничуть не губим

себя для радостей земных,

и мы жену тем больше любим,

чем больше любим дам иных.

236

По-моему, Господь весьма жесток

и вовсе не со всеми всеблагой:

порядочности крохотный росток

во мне он растоптал моей ногой.

237

Я прошел и закончил достаточно школ,

но, переча солидным годам,

за случайный и краткий азарта укол

я по-прежнему много отдам.

238

Женщину глазами провожая,

вертим головой мы не случайно:

в женщине, когда она чужая,

некая загадка есть и тайна.

239

В сезонных циклах я всегда

ценил игру из соблюдения:

зима – для пьянства и труда,

а лето – для грехопадения.

240

Живое чувство, искры спора,

игры шальные ощущения...

Любовь – продленье разговора

иными средствами общения.

241

Но чья она, первейшая вина,

что жить мы не умеем без вина?

Того, кто виноградник сочинил

и ягоду блаженством начинил.

242

Что я смолоду делал в России? —

я запнусь и ответа не дам,

ибо много и лет, и усилий

положил на покладистых дам.

243

Я устал. Надоели дети,

бабы, водка и пироги.

Что же держит меня на свете?

Чувство юмора и долги.

244

Мужчина должен жить не суетясь,

а мудрому предавшись разгильдяйству,

чтоб женщина, с работы возвратясь,

спокойно отдыхала по хозяйству.

245

С неуклонностью упрямой

все на свете своевременно;

чем невинней дружба с дамой,

тем быстрей она беременна.

246

Когда роман излишне длителен,

то удручающе типичен,

роман быть должен упоителен

и безупречно лаконичен.

247

Не первопроходец и не пионер,

пути не нашел я из круга,

по жизни вели меня разум и хер,

а также душа, их подруга.

248

В мечтах отныне стать серьезней,

коплю серьезность я с утра,

печально видя ночью поздней,

что где-то есть во мне дыра.

249

Я знаю, куда сквозь пространство

несусь на тугих парусах,

а сбоку луна сладострастно

лежит на спине в небесах.

251

Есть женщины осеннего шитья:

они, пройдя свой жизненный экватор,

в постели то слезливы, как дитя,

то яростны, как римский гладиатор.

252

Думая о бурной жизни личной,

трогаю былое взглядом праздным:

все, кого любил я, так различны,

что, наверно, сам бывал я разным.

253

Меняя в весе и калибре,

нас охлаждает жизни стужа,

и погрузневшая колибри

свирепо каркает на мужа.

254

Непоспешно и благообразно

совершая земные труды,

я аскет, если нету соблазна,

и пощусь от еды до еды.

255

Мы гуляем, поем и пляшем

от рожденья до самой смерти,

и грешнее ангелов падших —

лишь раскаявшиеся черти.

256

В очень важном и постыдном повинны —

так боимся мы себя обокрасть,

что все время и во всем половинны:

полуправда, полуриск, полустрасть.

257

Я давно для себя разрешил

ту проблему, что ставит нам Бог:

не жалею, что мог и грешил,

а жалею того, кто не мог.

258

Азартная мальчишеская резвость

кипит во мне, соблазнами дразня;

похоже, что рассудочная трезвость

осталась в крайней плоти у меня.

259

Предпочитая быть романтиком

во время тягостных решений,

всегда завязывал я бантиком

концы любовных отношений.

260

Спалив дотла последний порох,

я шлю свой пламенный привет

всем дамам, в комнатах которых

гасил я свет.

261

Я мыслю и порочно, и греховно,

однако повторяю вновь и вновь:

еда ничуть не менее духовна,

чем пьянство, вдохновенье и любовь.

262

Люблю вино и нежных женщин,

и только смерть меня остудит;

одним евреем станет меньше,

одной легендой больше будет.

263

Если я перед Богом не струшу,

то скажу ему: глупое дело —

осуждать мою светлую душу

за блудливость истлевшего тела.

264

Кто понял жизни смысл и толк, давно замкнулся и умолк

Мы вчера лишь были радостные дети,

но узнали мы в награду за дерзание,

что повсюду нету рая на планете,

и весьма нас покалечило познание.

265

Нас душило, кромсало и мяло,

нас кидало в успех и в кювет,

и теперь нас осталось так мало,

что, возможно, совсем уже нет.

266

Не в силах никакая конституция

устроить отношенья и дела,

чтоб разума и духа проституция

постыдной и невыгодной была.

267

По эпохе киша, как мухи,

и сплетаясь в один орнамент,

утоляют вожди и шлюхи

свой общественный темперамент.

268

На исторических, неровных,

путях заведомо целинных

хотя и льется кровь виновных,

но гуще хлещет кровь невинных.

269

Неистово стараясь прикоснуться,

но страсть не утоляя никогда,

у истины в окрестностях пасутся

философов несметные стада.

270

Я не даю друзьям советы,

мир дик, нелеп и бестолков,

и на вопросы есть ответы

лишь у счастливых мудаков.

271

Блажен, кто знает все на свете

и понимает остальное,

свободно веет по планете

его дыхание стальное.

272

В эпохах, умах, коридорах,

где разум, канон, габарит —

есть области, скрывшись в которых

разнузданный хаос царит.

273

Множество душевных здесь калек —

те, чей дух от воли изнемог,

ибо на свободе человек

более и глуше одинок.

274

Зря, когда мы близких судим,

суд безжалостен и лих:

надо жить, прощая людям

наше мнение о них.

275

Всюду, где понятно и знакомо,

всюду, где спокойно и привычно,

в суетной толпе, в гостях и дома

наше одиночество различно.

276

Прозорливы, недоверчивы, матеры,

мы лишь искренность распахнутую ценим —

потому и улучшаются актеры

на трибунах, на амвонах и на сцене.

277

Наш век устроил фестиваль

большого нового искусства:

расчислив алгеброй мораль,

нашел гармонию паскудства.

278

Я изучил по сотням судеб

и по бесчисленным калекам,

насколько трудно выйти в люди

и сохраниться человеком.

279

И понял я, что поздно или рано,

и как бы ни остра и неподдельна,

рубцуется в душе любая рана —

особенно которая смертельна.

280

Жаль беднягу: от бурных драм

расползаются на куски

все сто пять его килограмм

одиночества и тоски.

281

Вижу в этом Творца мастерство,

и напрасно все так огорчаются,

что хороших людей большинство,

но плохие нам чаще встречаются.

282

По прихоти Божественного творчества,

когда нам одиноко в сучьей своре,

бывает чувство хуже одиночества —

когда еще душа с рассудком в ссоре.

283

Нам в избытке свобода дана,

мы подвижны, вольны и крылаты,

но за все воздается сполна

и различны лишь виды расплаты.

284

Есть люди с тайным геном комиссарства,

их мучит справедливости мираж,

они запойно строят Божье царство,

и кровь сопровождает их кураж.

285

Когда боль поселяется в сердце,

когда труден и выдох, и вдох,

то гнусней начинают смотреться

хитрожопые лица пройдох.

286

Какую мы играть готовы роль,

какой хотим на лбу нести венец,

свидетельствуют мелочь, знак, пароль,

порою – лишь обрезанный конец.

287

Свобода к нам не делает ни шагу,

не видя нашей страсти очевидной,

свобода любит дерзость и отвагу,

а с трусами становится фригидной.

288

И здесь дорога не легка,

и ждать не стоит ничего,

и, как везде во все века,

толпа кричит – распни его!

289

Посмотришь вокруг временами

и ставишь в душе многоточие...

Все люди бывают говнами,

но многие – чаще, чем прочие.

290

Пока не требует подонка

на гнусный подвиг подлый век,

он мыслит нравственно и тонко,

хрустально чистый человек.

291

Любой мираж душе угоден,

любой иллюзии глоток...

Мой пес гордится, что свободен,

держа в зубах свой поводок.

292

Книги много лет моих украли,

ибо в ранней юности моей

книги мне поклялись (и соврали),

что, читая, стану я умней.

293

Увы, но с головами и двуногие

случались у меня среди знакомых,

что шли скорей по части биологии

и даже по отделу насекомых.

294

Нелепы зависть, грусть и ревность,

и для обиды нет резона,

я устарел, как злободневность

позавчерашнего сезона.

296

Чтоб делался покой для духа тесен,

чтоб дух себя без устали искал,

в уюте и комфорте, словно плесень,

заводится смертельная тоска.

297

Не верю я, хоть удави,

когда в соплях от сантиментов

поет мне песни о любви

хор безголосых импотентов.

298

Весь день я по жизни хромаю,

взбивая пространство густое,

а к ночи легко понимаю

коней, засыпающих стоя.

299

Когда струились по планете

потоки света и тепла,

всегда и всюду вслед за этим

обильно кровь потом текла.

300

Есть в идиоте дух отваги,

присущей именно ему,

способна глупость на зигзаги,

недостижимые уму.

301

Тоскливей ничего на свете нету,

чем вечером, дыша холодной тьмой,

тоскливо закуривши сигарету,

подумать, что не хочется домой.

302

Довольно тускло мы живем,

коль ищем радости в метании

от одиночества вдвоем

до одиночества в компании.

303

От уксуса потерь и поражений

мы делаемся глубже и богаче,

полезнее утрат и унижений

одни только успехи и удачи.

304

С утра душа еще намерена

исполнить все, что ей назначено,

с утра не все еще потеряно,

с утра не все еще растрачено.

305

Мои друзья темнеют лицами,

томясь тоской, что стали жиже

апломбы, гоноры, амбиции,

гордыни, спеси и престижи.

306

В кипящих политических страстях

мне видится модель везде одна:

столкнулись на огромных скоростях

и лопнули вразлет мешки говна.

307

Душа не плоть, и ей, наверно,

покой хозяина опасен:

благополучие двухмерно

и плоский дух его колбасен.

308

От меня понапрасну взаимности

жаждут девственно чистые души,

слишком часто из нежной невинности

проступают ослиные уши.

309

Наш век нам подарил благую весть,

насыщенную горечью глобальной:

есть глупость незаразная, а есть —

опасная инфекцией повальной.

310

Я уважаю в корифеях

обильных знаний цвет и плод,

но в этих жизненных трофеях

всегда есть плесени налет.

311

Еще Гераклит однажды

заметил давным-давно,

что глуп, кто ступает дважды

в одно и то же говно.

312

Забавно, что, живя в благополучии,

судьбы своей усердные старатели,

мы жизнь свою значительно улучшили,

а смысл ее – значительно утратили.

313

А странно мы устроены: пласты

великих нам доставшихся наследий

листаются спокойно, как листы

альбома фотографий у соседей.

314

Во мне есть жалость к индивидам,

чья жизнь отнюдь не тяжела:

Господь им честно душу выдал,

но в них она не ожила.

315

Везде в эмиграции та же картина,

с какой и в России был тесно знаком:

болван идиотом ругает кретина,

который его обозвал дураком.

316

Мы так часто себя предавали,

накопляя душевную муть,

что теперь и на воле едва ли

мы решимся в себя заглянуть.

317

На крохотной точке пространства

в дымящемся жерле вулкана

амбиции наши и чванство

смешны, как усы таракана.

318

Учти, когда душа в тисках

липучей пакости мирской,

что впереди еще тоска

о днях, отравленных тоской.

319

По чувству легкой странной боли,

по пустоте неясной личной

внезапный выход из неволи

похож на смерть жены привычной.

320

Мы ищем истину в вине,

а не скребем перстом в затылке,

и если нет ее на дне —

она уже в другой бутылке.

321

Жить, не зная гнета и нажима,

жить без ощущенья почвы зыбкой —

в наше время столь же достижимо,

как совокупленье птички с рыбкой.

322

Давно среди людей томясь и нежась,

я чувствую, едва соприкоснусь:

есть люди, источающие свежесть,

а есть – распространяющие гнусь.

323

Сменилось место, обстоятельства,

система символов и знаков,

но запах, суть и вкус предательства

на всей планете одинаков.

324

Не явно, не всегда и не везде,

но часто вдруг на жизненной дороге

по мере приближения к беде

есть в воздухе сгущение тревоги.

325

Наука ускоряет свой разбег,

и техника за ней несется вскачь,

но столь же неизменен человек

и столь же безутешен женский плач.

326

Надежность, покой, постоянство —

откуда им взяться на свете,

где время летит сквозь пространство,

свистя, как свихнувшийся ветер.

327

Присущая свободе неуверенность

ничтожного зерна в огромной ступке

рождает в нас душевную растерянность,

кидающую в странные поступки.

328

Многие знакомые мои —

вряд ли это видно им самим —

жизни проживают не свои,

а случайно выпавшие им.

329

Мы, как видно, другой породы,

если с маху и на лету

в диком вакууме свободы

мы разбились о пустоту.

330

Мы с прошлым распростились. Мы в бегах.

И здесь от нас немедля отвязался

тот вакуум на глиняных ногах,

который нам духовностью казался.

331

Не зря у Бога люди вечно просят

успеха и удачи в деле частном:

хотя нам деньги счастья не приносят,

но с ними много легче быть несчастным.

332

Густой поток душевных драм

берет разбег из той беды,

что наши сны – дворец и храм,

а явь – торговые ряды.

333

После смерти мертвецки мертвы,

прокрутившись в земном колесе,

все, кто жил только ради жратвы,

а кто жил ради пьянства – не все.

334

Правнук наши жизни подытожит.

Если не заметит – не жалей.

Радуйся, что в землю нас положат,

а не, слава Богу, в мавзолей.

335

Увы, когда с годами стал я старше, со мною стали суше секретарши

Состариваясь в крови студенистой,

система наших крестиков и ноликов

доводит гормональных оптимистов

до геморроидальных меланхоликов.

336

Когда во рту десятки пломб —

ужели вы не замечали,

как уменьшается апломб

и прибавляются печали?

337

У старости – особые черты:

душа уже гуляет без размаха,

а радости, восторги и мечты —

к желудку поднимаются от паха.

338

Возвратом нежности маня,

не искушай меня без нужды;

все, что осталось от меня,

годится максимум для дружбы.

339

На склоне лет печаль некстати,

но все же слаще дела нет,

чем грустно думать на закате,

из-за чего зачах рассвет.

340

А ты подумал ли, стареющий еврей,

когда увязывал в узлы пожитки куцые,

что мы бросаем сыновей и дочерей

на баррикады сексуальной революции?

341

Покуда мне блаженство по плечу,

пока из этой жизни не исчезну —

с восторгом ощущая, что лечу,

я падаю в финансовую бездну.

342