сть взрослые женщины, которые настоящие взрослые женщины, а есть выросшие маленькие девочки, играющие во взрослых женщин. Их нормальное состояние – это удивление. Они рожают детей, удивляясь сами себе, водят машину, говоря каждый раз «ну, я совсем как большая», ходят на работу с той же увлеченностью, с какой в пять лет играли в куклы. С некоторых эта детскость облетает со временем сама. Другие теряют ее, получив оплеуху от судьбы – резко, наотмашь. А третьи сохраняют до самой смерти. И в гробу лежат с таким лицом, как будто сами удивляются: «Надо же! Вы только посмотрите, я – и в этом деревянном ящике! Разве не странно?»
Он стоял, по-прежнему очень спокойный, и слышал, как в трубке на заднем плане играет скрипка, кто-то негромко бубнит, не переставая, а рядом с ним в кухне что-то стучит.
Книжка Агаты Кристи, прочитанная в восемнадцать лет, помогла ему дойти до важной мысли: прилива ждать нельзя, иначе можно всю жизнь просидеть на берегу моря. А вдруг случится один-единственный, и ты проспишь его? Нет, приливную волну нужно устроить своими руками. И не одну, а много! Какая-нибудь обязательно вынесет его к богатству.
– У каждого свои недостатки, – пробормотала старуха, будто говоря сама с собой. – У кого больше, у кого меньше… Не в них дело. Любой недостаток можно исправить. А вот те достоинства, что есть, увеличить нельзя. Не прибавляются они, вот в чем дело. Нельзя стать умнее, добрее или вдруг обрести способности к счетоводству или учительству. Только притвориться можно.
Он любил, когда трепетали. Любил их подчинять, и наибольшее удовольствие получал тогда, когда видел, что женщина унижена. «Дрессировка», – говорил Ярошкевич. Унизил – значит, показал, кто хозяин.
– С другой стороны, от Нюты нам ни тепло, ни холодно, – сказал Матвей. – Из всех собравшихся в этот раз есть только два человека, которые совершенно точно не могли убить Освальда: это ты и она.
