Оглавление

Глава первая

Даже не знаю, с чего начать свой рассказ. Пожалуй, начну с того, что меня зовут Михаил и что родился я 17 декабря 1963 года. Сколько мне сейчас лет, я точно не знаю, потому что не знаю, какой сейчас год. Предполагаю, что мне за пятьдесят, но сколько именно, сказать не могу.

Когда-то я был простым советским человеком, ничем не отличающимся от миллионов других граждан СССР. Работал я грузчиком на станкостроительном заводе. Жил с одной женщиной, которая была старше меня на семь лет, и вместе с ней воспитывал ее сына (своих детей у меня нет). Любил после работы зайти с приятелями в пивную и за кружкой пива поругать нашу власть — благо с приходом к власти Горбачева людей перестали сажать за откровенное недовольство властью, и можно было вслух сказать, что Горбачев козел и что он не умеет управлять страной. Еще помню, как при Горбачеве мне все время хотелось, чтобы в нашей стране к власти пришел кто-нибудь подобный Сталину, так как мне почему-то все время казалось, что в этом случае жить станет лучше и веселее.

В общем, когда-то я был человеком не самого лучшего качества и далеко не самого большого ума. Думаю, я до сих пор был бы таким, если бы в один прекрасный день вся моя жизнь резко не изменилась. Именно благодаря этому резкому изменению всей моей жизни у меня начали постепенно открываться глаза, и в результате, когда зима и лето много раз сменили друг друга, я стал совершенно другим человеком. И сейчас мне даже самому не верится, что нынешний я и прошлый — это одна и та же личность.

Резкое изменение всей моей жизни произошло буквально за один день в конце июня или в начале июля 1990 года. Это был рабочий день. Как обычно в такие дни, я утром пошел на работу (я работал с восьми утра и до пяти вечера). Шел я по тем же самым улицам города, по каким всегда ходил из дома на завод. Больше половины пути я прошел без каких-либо приключений, то есть как и во все предыдущие рабочие дни, которых к тому времени у меня было уже великое множество. Но когда до завода оставалось всего два квартала, вокруг меня начало твориться что-то непонятное.

Сначала я увидел, как стоявший через дорогу по правую сторону от меня девятиэтажный дом начал вдруг меняться, превращаясь из квадратного в круглый. Затем я увидел, как совершенно прямая дорога, рядом с которой я шел по тротуару, начала вдруг искривляться, словно змея, а вслед за ней и тротуар, который тоже был прямым, искривился до неузнаваемости, только его кривизна приобрела другую форму, непохожую на кривизну дороги.

А закончилось это тем, что вокруг меня изменилось абсолютно все. Даже ехавшие по дороге машины и шедшие по тротуару люди приобрели такие формы, какие я никогда не видел и не могу их описать. Причем все формы были разными, и не было ни одного предмета, который был бы похож на другой. Только я один остался таким, каким был, — по крайней мере, с высоты своего роста я видел, что мои ноги, руки и туловище ни капли не изменились.

В первый момент я подумал, что просто сплю и мне снится странный сон. Поэтому я сказал самому себе: «Просыпайся! Хватит спать и смотреть всякую фигню!» Но я не проснулся.

Вместо этого тротуар, по которому я шел, начал быстро менять свою кривую форму и вскоре стал прямым, как прежде. При этом асфальт тротуара пришел в движение, и на нем примерно в метре передо мной вздулись буквы, из которых образовалась надпись: «Иди прямо по тротуару и никуда не сворачивай».

И я пошел, повинуясь таинственной силе; ибо мне действительно захотелось идти туда, куда меня позвали.

Несмотря на все непонятные странности, происходящие вокруг меня, я не испытывал страха. Наоборот, мне было ужасно интересно. Мне хотелось узнать, куда я приду и чем все эти странности закончатся. Движущиеся по тротуару неописуемые формы, которые когда-то были людьми, куда-то быстро исчезли, и я остался один. Также куда-то быстро исчезли и те неописуемые движущиеся формы, которые когда-то были машинами. Вскоре вообще все исчезло вокруг, и по обе стороны тротуара образовалась гладкая, как зеркало, бескрайняя пустыня. А я все шел и шел, потому что мне по-прежнему было ужасно интересно и совсем не страшно.

Небо было абсолютно чистым, без единого облачка. Вот только оно почему-то было не голубым, а каким-то желтоватым. Однако больше всего меня удивило солнце. Во-первых, оно было зеленым; во-вторых, оно не было ослепительно-ярким, и на него можно было свободно смотреть; и в-третьих, своей формой оно напоминало снежинку.

По бескрайней гладкой пустыне я шел минуты две или три, после чего вся гладкая поверхность по обе стороны тротуара начала понемногу вздуваться в разных местах, как пузыри на воде. Постепенно с увеличением пройденного мною расстояния эти вздутия становились все выше и выше; а затем они начали приобретать разнообразные формы, которые поначалу казались мне причудливыми, пока они не превратились в обыкновенные деревья. Тротуар, по которому я шагал, тоже начал меняться, становясь все более узким, чем он был; а его асфальт начал все больше и больше напоминать обыкновенную землю. В результате я оказался в каком-то дремучем лесу, шагающим по узкой земляной тропинке.

Едва я осознал, где нахожусь, как на меня тут же со всех сторон налетели кровососущие насекомые. Они облепили меня буквально с головы до ног. А поскольку я был в рубашке с коротким рукавом и в тонких летних брюках, то почувствовал себя так, словно меня целиком засунули в огонь. Чтобы избавиться от этих гнусных тварей, я бросился бежать сломя голову, но, не имея спортивной подготовки, быстро выдохся и снова перешел на шаг. Кровососы атаковали меня с еще большей кровожадностью.

И вот тут впервые за все это время я испугался. Причем испугался настолько сильно, что начал кричать. На какой-то миг я даже подумал, что меня специально заманили сюда, чтобы погубить.

Но едва я подумал об этом, как вдруг на тропинке прямо передо мной появился старик и начал меня рассматривать. Я остановился как вкопанный, перестал кричать и, в свою очередь, начал рассматривать его.

Старику на вид было примерно семьдесят пять лет. У него были седые волосы и длинная седая борода. Ростом он был с меня — то есть приблизительно метр восемьдесят, — и был такого же худощавого телосложения, как я. Одет он был во все темно-серое, почти черное, а именно: на нем были старый затасканный пиджак и такие же старые затасканные штаны. Да и обут он был в темно-серые ботинки, причем такие древние, что они, наверное, лет на сорок были старше самого старика.

— Не бойся, Миша, больше они тебя не тронут, — проговорил он мягким успокаивающим голосом.

То, что старик назвал меня по имени, почему-то нисколько меня не удивило, словно мы были с ним знакомы. У меня даже не возникло желания спросить его, откуда он знает мое имя. Единственно, чего мне хотелось, — это узнать, кого он имел в виду, говоря, что кто-то меня больше не тронет, так как я не понял, о ком шла речь, и подумал, что старик имел в виду каких-то сверхъестественных существ, которые заманили меня сюда.

— Кто меня больше не тронет? — спросил я.

— Букашки, которые кровь сосут, — ответил старик, и только после этого я заметил, что вокруг меня действительно нет ни одного кровососа.

— Это вы приказали им не трогать меня?

— Да, я.

— Они у вас что, дрессированные?

— Нет, я просто сказал им, кто ты такой.

— А кто я такой?

— Ты будущий хозяин этой земли.

Естественно, я снова ничего не понял. Какой хозяин? Какой земли? Бред какой-то.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Ну вот смотри, — начал объяснять мне старик, — твои руки, ноги и пальцы на них принадлежат тебе, ты их хозяин, поэтому они тебя слушаются. Вот точно так же вся эта земля и все живущее на ней, даже каждая маленькая букашка, которая сосет кровь, скоро будут принадлежать тебе и будут тебя слушаться. Ты и вся эта земля станете едины, как едины твоя голова и все остальное твое тело. Никто не сможет зайти сюда без твоего разрешения; а того, кто попытается это сделать, загрызут звери или до смерти закусают букашки. Только ты будешь решать, кому здесь жить, а кому нет, и только тебе можно будет судить, кто здесь прав, а кто виноват… Теперь понятно тебе, о чем я говорю? — спросил меня старик.

— Сказанное вами поймет любой дурак, — ответил я. — В ваших словах ничего сложного нет. Вы мне лучше объясните то, чего не поймет даже самый величайший из мудрецов: почему именно я должен стать хозяином этой земли, а не кто-то другой? Я что, какой-то особенный?

— Пошли домой, и по дороге я тебе все объясню, — сказал старик, поворачиваясь ко мне боком и рукой показывая, чтобы я шел. — Иди впереди меня по тропинке, а я буду идти сзади и рассказывать тебе.

Разумеется, все это заинтересовало меня настолько сильно, что я забыл обо всем на свете и без каких-либо раздумий сделал то, что сказал мне старик. Я пошел по тропинке, а старик пошел сзади меня и начал мне через правое плечо чуть ли не в самое ухо рассказывать о том, какой я, оказывается, необыкновенный человек.

— Понимаешь, Миша, — сказал он, и мне вдруг стало стыдно от того, что я до сих пор не поинтересовался, как его зовут. Нехорошо как-то получалось: он называет меня по имени, а я, кроме на «вы», больше никак его не называю.

— Простите, — перебил я его, — как вас зовут?

— Иван, — ответил старик. — Но тебе, наверное, будет неловко называть меня так, потому что я намного старше тебя. Поэтому зови меня дядь Ваня… Так вот, Миша, — вновь переключился он на меня, — ты и вправду особенный. Дело в том, что, когда ты был еще совсем маленьким и только начинал учиться ходить, тебя укусила ручная крыса, которую тебе дали подержать в руках. Ты сделал ей больно, и за это она тоже сделала тебе больно. Конечно, дело тут вовсе не в крысе, а в том, что после ее укуса ты начал расти совсем другим человеком. Если бы тогда крыса тебя не укусила, то сейчас ты мыслил бы по-другому, а значит, не смог бы стать хозяином этой земли. Ведь чтобы стать хозяином чего-то, нужно сперва научиться мыслить как хозяин. Без этих мыслей человек может быть кем угодно, даже царем, но хозяином — никогда.

— Да я, вроде бы, за всю свою жизнь еще ни разу не мыслил, как хозяин, — сказал я, переваривая в своей голове услышанное (до встречи с дядей Ваней о случае с крысой мне никто не рассказывал, а сам я, разумеется, ничего об этом не помнил). — Сколько помню себя, я всегда мыслил только о всяких удовольствиях и о том, как бы не попасть в какую-нибудь неприятную историю. Я всегда ощущал себя беззащитным простолюдином, лишенным многих удовольствий, поэтому я всегда мыслил соответственно этому ощущению.

— А еще с самого детства ты мыслишь о всеполноте, — добавил к сказанному мною дядя Ваня.

И он был прав. Как я мог об этом забыть?! Действительно, с самого детства я мыслю о том, что каждая точка пространства нашего мира состоит из бесконечного множества других миров. (Точкой в данном случае я называю любой участок пространства любой формы и любого размера.) Причем каждая точка пространства каждого такого мира тоже состоит из бесконечного множества других миров, в каждом из которых каждая точка пространства тоже состоит из бесконечного множества других миров — и так до бесконечности в сторону уменьшения относительно нашего мира, в котором мы живем.

В свою очередь, наш мир точно так же является одним из бесконечного множества миров, находящихся в какой-то точке пространства другого мира, который является одним из бесконечного множества миров, находящихся в какой-то точке пространства другого мира — и так до бесконечности в сторону увеличения относительно нашего мира. При этом существует бесконечное множество миров, которые похожи друг на друга, и существует бесконечное множество миров, которые не похожи друг на друга.

Таким образом, мое мировоззрение с самого детства представляет собой бесконечность бесконечностей. Я назвал это мировоззрение «всеполнота», потому что из бесконечности бесконечностей следует, что абсолютно все заполнено абсолютно всем. Даже пустота заполнена бесконечным множеством бесконечно разнообразных миров.

Откуда взялось это слово, «всеполнота», я уже не помню. Возможно, я его где-то услышал или прочитал. Помню лишь, что лет до четырнадцати я называл бесконечность бесконечностей немного по-другому — «всеполное». Это слово часто произносила моя мать. Например, когда отец приходил с работы пьяным, она говорила ему: «Всеполное тебе пить-то!» Как только я начал понимать, что означает это слово (мне тогда было приблизительно шесть лет), я начал называть им свое мировоззрение, которое к тому времени у меня уже полностью сформировалось.

Именно тогда в какой-то день, глядя с балкона на человека, который проходил рядом с девятиэтажкой, стоявшей напротив нашего дома (тоже, кстати, девятиэтажного), я представил этого пешехода бесконечно маленьким относительно чего-то бесконечно большого. А когда рядом с этим человеком пролетела маленькая птичка, то я представил его бесконечно большим относительно чего-то бесконечно маленького. И все то, что представилось мне, я впервые назвал словом «всеполное», поскольку уже тогда понимал, что все пространство между бесконечно большим и бесконечно маленьким должно быть заполнено бесконечным множеством бесконечно разнообразных вещей. Позже эти вещи я стал называть мирами, а название своего мировоззрения с корявого слова «всеполное» я сменил на более-менее стройно звучащее слово «всеполнота».

В общем, дядя Ваня напомнил мне о всеполноте, о которой я при встрече с ним почему-то забыл и совершенно не понимал, что он имел в виду, говоря о моем мышлении. Теперь я понял, что он говорил о моем мировоззрении, но по-прежнему не понимал, что означает «мыслить как хозяин». Ведь я, размышляя о всеполноте, никогда не воображал себя каким-то хозяином и никогда не представлял себе, что мне что-то принадлежит. Во время таких размышлений я вообще не думал о себе. Я просто своим умом на мгновение постигал непостижимое и ощущал от этого несказанную радость, словно мне дали кучу денег и разрешили купить на них все что я пожелаю. Поэтому если со слов дяди Вани выходило, что я мыслю как хозяин, то для меня это было, по меньшей мере, странно.

— Дядь Вань, я опять не полностью вас понял, — сказал я. — Да, я действительно с самого детства мыслю о всеполноте. Но это мысли не хозяина, а наблюдателя: я что-то вижу в своем уме и размышляю об этом.

— О чем ты говоришь, Миша?! — воскликнул дядя Ваня. — Какой еще наблюдатель?! Ты управляешь теми мирами, которые видишь в своем уме, и меняешь в них законы. Все эти миры только потому и наполняют тебя радостью, что они слушаются тебя. Если бы они тебя не слушались, то ты бы чувствовал себя точно так же, как чувствует тот несчастный человек, которого не слушаются руки и ноги. То есть вместо радости тебя бы наполняла печаль. А слушаются тебя эти миры только потому, что ты их хозяин и они принадлежат тебе. Никого другого они слушаться не будут, только тебя. Рождаясь друг от друга, эти миры чувствуют тебя и становятся с тобой едины. Ты мыслишь о них, и они знают, что это мысли их хозяина; ибо они знают, как мыслит хозяин и как мыслит нехозяин.

Так что ты, Миша, мыслишь именно как хозяин, — похлопал меня по плечу дядя Ваня. — Потому что ты мыслишь о всеполноте, о которой могут мыслить только хозяева миров. По сути, ты сам являешься всеполнотой и мыслишь о самом себе. Но из-за того что ты живешь в этом м