Я давно уже иду ко дну.
Буль.
Буль.
Буль.
В мире, где всё просвечивается камерами наблюдения, интернетом, полицией и законопослушными гражданами, только тайные сообщества трав, друзей, птиц и любовников даруют спасение.
Сумасшедший поэт Гёльдерлин тридцать лет подряд упражнялся на немом клавесине», — пишет Цветаева.
А великий музыкант Гленн Гульд неожиданно перестал концертировать и спрятался в своём доме в лесу.
Слышите вы, музыканты-классики и музыканты-рокеры?
Музыканты с аксельбантами и музыканты с джаз-бандами?
Музыканты-дилетанты и музыканты-дебютанты?
И вы, музыканты-коммерсанты и музыканты-франты?
И вы!
И вы!
Нет, ничего они слышать не хотят, а только играть, играть, играть…
— Так идите же вы на хуй со своей музыкой! Я тишины хочу, как Гёльдерлин и Гленн Гульд…
„Берегитесь слушать этого обманщика! Вы погибли, если забудете, что плод принадлежит всем, а земля — никому!“»
Это уже Жан-Жак Руссо.
Лубрикант капитала — вот что такое современные художники.
У каждого во рту нога его соседа, как сказал Вагинов.
Современный художник всё своё время проводит в поисках грантов и будущих выставок, в галереях и профессиональных турне, в ресторанах и на подиумах, с журналистами и коллегами, с коллекционерами и критиками, с холуями и кретинами…
А это губительно.
Для мысли и воображения.
В лес бы художнику — к волкам и ёжикам…
Или пешком в Ливию…
Или в московскую милицию без паспорта…
Или исчезнуть лет на семь…
Или с ума сойти…
Или с узбекскими грузчиками пахать, как Василий Бородин…
Одним словом: оказаться в опасности.
Опыт начинается тогда, когда человек из институций выбрасывается.
И с пустыми руками оказывается.
Но для нынешних это немыслимо.
Поэтому нынешние и остались без идей и воображения.
Зато они — в индустрии дискурсов.
И в карьерном модусе.
Лопушиный, ромашный
Дом — так мало домашний!
С тем особенным взглядом
Душ — тяжёлого весу.
Дом — что к городу задом
Встал, а передом — к лесу.
По-медвежьи — радушен,
По-оленьи — рогат.
Из которого души
Во все очи глядят —
Во все окна! С фронтона —
Вплоть до вросшего в глину —
Что окно — то икона,
Что лицо — то руина
И арена… За старым
Мне и жизнь и жильё
Заменившим каштаном —
Есть окно и моё.
А рубахи! Как взмахи
Рук — над жизнью разбитой!
О, прорехи! Рубахи!
Точно стенопись битвы!
Бой за су-ще-ство-ванье.
Так и ночью и днём
Всех рубах рукавами
С смертью борется дом.
Не рассевшийся сиднем
И не пахнущий сдобным.
За который не стыдно
Перед злым и бездомным:
Не стыдятся же башен
Птицы — ночь переспав…
Дом, который не страшен
В час народных расправ!
Старикам не стоит думать о смерти: пусть лучше позаботятся, как им грядки на огороде получше разрыхлить».
Это Мишель Монтень сказал.
Прав Батай: могила — прототип всякого обиталища.
Существовала метафизика соития.
Были жрицы божественной похоти.
Были храмовые совокупления.
Были мистерии с запахом умащённой промежности.
Была Афродита — площадная
