автордың кітабын онлайн тегін оқу Волкодлак
Денис Ольшин

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Я не воин и не герой. Всё, что у меня было, они забрали, убили, уничтожили. И чтобы сберечь последнее, что у меня осталось, я пойду на любую жертву.

16+

Мир полон тайн и загадок. За каждую узнанную нами тайну, за каждое непреодолимое желание нам приходится платить. Перед нами стоит один вопрос. Готовы ли мы заплатить? Я Олег Стрижинский; назовите мне цену, и, если придётся, я заплачу её, но достигну цели.

Глава первая

Лес. Белоснежный лес, покрытый сугробами, в которых можно увязнуть полностью и скрыться без следа.

Сегодня холодное зимнее утро, однако на мне лишь лёгкая одежонка, при этом совершенно не чувствую никакого холода. Мне не представляет особого труда пробираться через снежные заслоны, и всё же из-за глубокой и болезненной печали поселившейся в моём сердце, я медлю, непросительно медлю. От этой боли с трудом сдерживаются слёзы. Непонятно почему, мне хочется вернуться обратно, я лишь знаю, что не могу, и, не ведая причины, а может и причин, продолжаю свой путь. Наконец, мне удаётся выйти на поляну укрытую огромным слоем снежной шапки. На другом конце я вижу человека.

Хоть вдалеке мне и не виден его лик, но я знаю кто это. При виде этого человека ко мне возвращается уверенность, и я иду к нему.

И тут сон мой обрывается, снова. Уже который раз за год я вижу этот сон и с каждым месяцем всё чаще. Что со мной твориться?

Выровняв своё дыхание и уняв дрожь, я слезаю с печи.

Если бы только можно было отправиться к волхвам: они бы растолковали мне эти видения. Увы, у нас в деревне никто не знает, где они могут быть. И, боюсь, в наше время мало кто из людей ведает, куда ушли эти мудрецы после крещения Владимиром Руси.

Ладно, негоже думать о плохом спросонья.

Я подхожу к стене и всматриваюсь в усыпанное сверкающими серебряными капельками небо через проём.

Как же порой хорошо иметь возможность бодрствовать в чудные лунные ночи. Мне не ведомо, влияние ли это расчётливого и непредсказуемого Хорса, что приводит в движение луну и звёзды, вливая в меня силы. Или неузнаваемого и незапоминающегося Дыя — властителя ночного неба насылающий мне тревожные видения. А может быть великомудрого и многознающего Велеса, который отправляет наши души ко сну, и почему-то всё чаще и чаще отказывающий мне в этом даре, я, увы, не знаю. К худу или добру, мне никак не удаётся уснуть в полнолуние, а чувства мои обостряются не хуже матёрого волка. Хоть полнолуние пару дней как прошло: крепче я всё равно не сплю. Оно и ладно, всё равно не было особого желание спать этой ночью.

Убрав перегородку с окна, я смотрю в открывшуюся мне красоту.

Марена покинула нас раньше обычного, и снега растаяли с первыми днями весны, зелёная трава выросла уже достаточно высоко, и теперь мирно колышется от прохладного северного, правда до скоса ей ещё очень далеко.

Да, сегодня хорошая ночь для охоты.

Подойдя к светцу, я беру целую лучину, возвращаюсь к печи, убираю заслонку — лицо сразу же обдаёт приятным жаром; красные угольки мирно тлеют, исторгая из себя жар. Протянув руку к уголькам, через несколько мгновений её кончик загорается пламенем, после чего я вставляю лучину в светец. Лучики света сразу же озаряет стоящий рядом с ним небольшой сундук.

Добра в нём конечно не так уж и много: две пары рубах и штанов, три-четыре пары лаптей, одна пара чёбот и ещё одна пара поршень. Однако есть здесь и настоящая ценность для меня. Один небольшой боевой топорик, чекан и охотничий нож, множество раз, переточенный от постоянного свежевания и разделки туши. И конечно кинжал.

Не один год я работал в поте лица в кузнице Трудолюба в качестве ученика, пока, наконец, не научился выковать что-то стоящее.

Помню, как впервые пришёл к порогу Трудолюба и заявил о желании обучиться мастерству кузнеца. Его это рассмешило, а батюшку разгневало. Ни сильнее обычного, так что он это пережил, как и то, что я остался верен родной вере, а не пришедшей с юга религии. Неважно. Главное, что на пятнадцатом году жизни, после восьмилетнего учения и наставления Трудолюба мне удалось собрать нужные деньги на металл, из коих мне таки и удалось выковать это оружие для себя. А использовать его есть против кого.

Опоясавшись, я достою и закрепляю кинжал с охотничьим ножом на поясе по бокам и топорик за спиной у копчика. Убедившись, что всё достаточно хорошо сидит, я устремляюсь к двери и выхожу из хижины со скрипом.

Надо бы смазать петли.

Меня обдаёт прохладный ветерок, выдувает из меня всю оставшуюся дрёму. Кровь струится по телу, разгоняя тепло.

Может быть, сегодня встречусь с ними.

Я обращаю свой взор на лес, что стоит перед моей хижиной, маня к себе и одновременно пугая тем ужасом, что таит в себе.

Мне бы давно уже стоило перебраться вглубь деревни, но я ничего не могу с собой поделать; невидимая сила тянет меня в него, заставляя искать давних обидчиков, и не давая сгинуть во мраке ночи.

Восторг сменяется злобой, и я направляюсь в лес.

Конечно, нельзя идти в лес со злым умыслом и тёмными мыслями, однако леший, если и был, то давно уж покинул эти места.

Мгновения сменяются минутами, минуты часами, однако я ничего не нахожу кроме могучих деревьев: дубов и берёз и, уже успевшими прорости под их сенями, растениям. Ни голосов животных, ни ночного пения птиц, ни шелеста растений, а ветер лишь разгоняет воздух, пропитанный какой-то затхлостью. И всё же я не вижу самих сеятелей несчастий.

У меня на пути встречается несчастная берёза, что, кажется, вот-вот заплачет, подхожу к ней и обнимаю, тихо говоря:

— Берёза белоствольная, ответь мне охотнику опечаленному: где те, кто наводят черноту на леса эти, где те, кто невзгоды приносят всем живущим в землях наших? Подскажи, покажи, окажи услугу.

В ответ берёза качает своими ветвями.

Что ж, похоже, лес снова против моей встречи с ними.

Звёзды начинают исчезать и небо потихоньку окрашиваются в голубоватый цвет, готовясь встретить Даждьбога, несущего солнечные лучи, что изгоняют и ослабляют нечистую силу.

Оставив надежду, я отпрянул от дерева, собираясь прогуляться напоследок по лесу, но тут ветер доносит до меня запах страха вперемешку с кровью, сообщающий об ещё одной жертве и исходящий со стороны деревни.

Родители! Они же тоже живут на отшибе рядом со мной!

Сердце разгоняет по телу страх, придавая ногам лёгкость и скорость. Стараясь не думать о том, что могло случиться я продолжаю бежать без остановки.

Видя границу леса, сердце начинает колотить с невероятной скоростью. Желание узнать что случилось, понемногу подавляется ровно противоположным, но я не позволяю этой мысли возрасти и делаю последние рывки до границы.

От увиденного моё сердце понемногу успокаивается — усталость обрушивается на меня и я прислоняюсь к стволу дерева, дабы остаться на ногах.

Дверь в дом родителей закрыта. Однако я успокоился отнюдь не из-за одного только целого вида задней двери. У конюшни сзади выломан проход, из которого и исходит запах крови.

Внутри всё достаточно плохо. Жеребцы, кобылицы и даже молодые жеребята лежат мёртвые. Те, кто остались, так или иначе, целы. Остальные разорваны в клочья. Но крови не так много как должно было быть на самом деле.

Обескровили и разорвали на куски, дабы их дух не смог уйти в Ирий, остальных не успели. Что-то их спугнуло, хотя, что может спугнуть этих извергов кроме света Даждьбога?

Я знал каждую лошадь в этой конюшне, а теперь едва могу узнать нескольких из них. Боль и страдания, постигшие их, отдаются в моём сердце. Они должны упокоится, их дух должен освободиться и я освобожу его.

Подойдя к двери, я бью по ней, пока до меня не начал доносится звук открывающейся двери.

С другой стороны передо мной стоит мой младший брат пятилетний Микула.

— Здравствуй брат, — говорю я ему. Мой взор устремляется на колун у двери. — Я возьму. — Говорю я и крепко сжимаю рукоятку.

— Может, в дом войдёшь, — говорит Микула радостным голосом и счастливыми ещё детскими очами. — Матушка с батюшкой скоро проснуться.

— Когда проснуться — тогда проснутся, а сейчас пусть спят. — Отвечаю я и выхожу за дверь.

— Ты что творишь!? — спрашивает батюшка гневным тоном и подходит ко мне с тяжёлой поступью.

Чую придётся поломаться.

— И тебе здравия, батюшка, — приветствую я батюшку и наношу очередной увесистый удар по дереву, да так что бревно отделилось от опоры. — А что я делаю, ты и сам видишь, ежели не понимаешь почему, то зайди вовнутрь, всё равно у меня ещё много времени займёт обрушение крыши.

— А ну быстро прекрати. — Он хватает меня за плечо и отталкивает от стены.

Из очей его так и летят искры.

— Зайди внутрь и всё поймёшь.– Говорю, изо всех сил скрывая гнев, не показывая его ни на лице, ни в очах своих.

Злоба не спадает с батюшкиного лица, но благоразумие всё же берёт верх.

— Стой на месте. — Велит он более рассудительным голосом и заходит.

Пока он осматривает бойню, я стараюсь угомонить свои чувства, но представления о случившимся в этой конюшне лишь подогревают мою ярость и злость.

Чернобог явно веселиться, наблюдая, как ненависть съедает меня и порождает новую волну тёмных мыслей.

Наконец отец выходит. На лике его невозможно ничего прочитать, лишь холодное безразличие. Он смотрит на меня, проверяет, хватит ли мне терпения или я взвою как молодой необузданный волк, призывая к справедливости и мести.

Не буду скрывать, очень этого хочу, и всё же я обладаю достаточной выдержкой.

— Микула, неси лопату, поможешь мне вынести тела, а ты неси повозку. — Обращается ко мне батюшка.

— Ежили ты хочешь, вынести тела, так и быть. Но что потом? Их всё равно нужно сжечь, да и конюшню надобно очистить, а что может быть лучше пламени Семаргла.

— Молчи! — Велит мне батюшка своим громогласным голосом и укоряющим взглядом. Похоже, он добился чего хотел. — Позор нашего рода. Не тебе здесь изъявлять свою волю. Монах очистит конюшню, а тела закопаем и все дела.

Злоба и обида вспыхивают во мне.

— Позор нашего рода!? Не тебе говорить о Роде, отец. Это ты отказался от наших предков, ты срубил идолы, ты погнал волхвов, а тех, кого не прогнал — зарубил. Ты не имеешь права обвинять меня, отец, не имеешь.

После этих слов, отец подбегает ко мне в два шага и бьёт со всей силы в лицо. Чудом мне удаётся увести его удар в сторону и оттолкнуть о себя, но батюшка снова наступает. Отец снова бьёт меня в лицо, и я снова увожу его удар в сторону, вот только удар по ноге с захлёстом не замечаю и падаю на колено, отец хватает меня за волосы на затылке и бьёт в нос — слышится хруст; в глазах темнеет и я чувствую как падаю на землю.

Отец сейчас явно стоит надомной, собирается сесть на меня и хорошенько помять лицо.

Я делаю кувырок назад, резко поднимаюсь и прислоняюсь к дереву и встаю в стойку, глаза не открываю, дабы свет не ослепил и опираюсь лишь на слух. Он мигом приближается ко мне я ухожу в бок и слышу удар по стволу, не теряя времени, я накидываюсь на него, отец хватает меня за руку и заламывает, я прогибаюсь и хватаю за ногу, поднимаю над собой — отец мешкает, и я, пользуясь случаем, высвобождаю руку и хватаю его за рубаху, после чего с силой бью его о землю; оказавшись над ним, я открываю очи, и не особо вглядываясь бью в лицо — отец уворачивается, но я прижимаю его ногой и следующий удар наношу точно по лицу, и пока он ещё не пришёл в себя наношу ему быстрые ошеломляющие удары, однако после десятка нанесённых мною он наносит мне один, от которого я невольно поднимаюсь на ноги, делаю два-три шага назад и падаю, на мгновение потеряв сознание.

— Что же вы творите? — слышу я матушкин голос. — Почём кровь друг друга проливаете?

Очухавшись, отец поднимается, берёт меня за рубаху, отрывает от земли и прижимает к бревну. Его глаза выражают явное намерение выбить из меня весь дух.

— Уйди мать! — Кричит отец.

— Нет! — Кричит матушка, успев подбежать, обхватывает отца, не давая ему пролить мою кровь. — Не, смей. Не смей губить нашего сына.

— Он сам себя губит.

— Батюшка, не надо, пожалуйста! — Подбегают Надежда с Микулой. — Не губи брата. — Просит Микула.

Отец смотрит на них, и гнев постепенно исчезает из очей его. Он отпускает меня и говорит не глядя:

— Пошёл прочь. Не попадайся мне на глаза.

— Иди-иди сынок. — Говорит матушка, отгоняя меня.

С большой неохотою слушаюсь я её и ухожу.

Лучше бы они не подходили. Лучше бы он меня забил до полусмерти

Нос явно переломан, надо к знахарке сходить, но сначала.

Я подхожу к корыту и смываю с себя кровь. Глаз заплыл, в отражении едва можно разглядеть синяк на пол лица.

Да-а, до отца мне так же далеко как раку до горы.

Я вхожу в дом беру ткань и травы, что собираю в лесу, хорошенько протерев их в миске, ложу на ткань и делаю повязку на глаз.

По крайней мере, боль снимет.

Люди уже проснулись и разбредаются по своим делам, кто на новое поле, кто на дорогу торговать с купцами, которые всё же решились проехать через нашу деревню.

Кто знает, может лет через двадцать наша деревенька и разросслась бы до небольшого купеческого городка. У нас тут, в конце концов, и поля плодородные, есть, где коням разгуляться, и леса где живности до поры полно было. Много чего было до поры. А сейчас всё угасает, всё умирает: живность, земля, люди, надежда и даже вера.

А вот и дом. За забором я разглядываю Гостяту — жену Добромысла.

Я вхожу через дверцу, Гостята отрывается от знахарских трав Добромысла и смотрит на меня, я кланяюсь ей говоря:

— Здрав будь Гостята, Добромысл дома?

— Здрав будь Олег, — кланяется она, — Муж мой в лес ушёл вместе с сыновьями совсем недавно. Вернётся он всё же быстро, входи в дом, посиди, отдохни до его возвращения.

Что-то в ней изменилось, с нашей пошлой встречи. То ли в ней больше радости то ли жизни, а может и того и другого.

Я улыбаюсь и подтверждающее киваю. Внутри ничего так и не изменилось с моего прошлого посещения, разве что трав из леса побольше стало.

Походу Добромысл решился пополнить свои запасы. Не доброе это если знахарь так часто пополняет свои запасы, причём без причины. У него этих трав, отваров, да настоек столько, что можно три зимы не мелочась лечить всю деревню, да ещё при этом останется. Для чего всё это? Ладно, потом его спрошу, а пока надо отвлечься.

Я поворачиваюсь к Гостяте и прошу:

— Позволь мне на гуслях сыграть, настроение поднять.

— Конечно, Олег, сыграй. — Отвечает она и направляется к стене, где висит заветный инструмент

Взяв гусли и выйдя во двор, я сажусь на пенёк, проигрываю по гуслям и начинаю запевать:

— Из рода могучего, из рода великого

Отправились в путь дети земли

Всё у них было:

И боль, и лишенье,

Благодатная радость и горе небес,

Могущая вмиг сломить сотню мужчин.

Погибли б они, коли не было б духа,

Горящего в сердце гордых родов.

Великое море, огромные горы, обильные чащи одолели они.

Одолеют и впредь, коли будет в них вера,

Хранящую силу тех древних родов.

— Слышу, не забыл ты заповедей волхвов. — Говорит Добромысл, входя во двор, а за ним словно утята следуют его старший сын Богдан, а за ним младший Боголюб.

Добромысл здоров как матёрый медведь и почти такой же косматый со светлой бородой до пояса. Хоть он велик и вширь и в высоту, это не мешает ему быть быстрым и подвижным. Хоть и не достаточно ловким, чем я всё время пользовался в кулачных боях с ним.

Однако, несмотря на это, в прошлый раз я всё же потерпел поражение. Сколько не гляжу на него, а всё никак не могу поверить, что он мой ровесник.

Поднявшись и положив гусли на пень, я подхожу к Добромыслу и крепко обнимаю. По крайней мере пытаюсь, и всё же объятие желтого медведя куда крепче моего — мои рёбра невольно хрустят под его весом.

— Ну всё хватит-хватит отпусти меня, леший, я сегодня не в том настроении, чтобы тягаться с тобой, тур безрогий.

Объятия Добромысла размыкаются, и я встречаюсь с его серьёзным взглядом.

— Ведать сегодня отец сильно ранил тебя, раз ты даже отказываешься от лёгкой забавы.

— Раны мои заживут. С твоей помощью от них не будет и следа. Как всегда случалось.

— Я не о телесных ранах. — Хмурится он.

— Как и я. — На моих устах проявляется печальная улыбка.

— Пройдёмте в дом завтракать пора. — Обрывает тишину Гостята. –Богдан, Боголюб помогите мне накрыть на стол.

— И то верно, сердце моё. — Молвит Добромысл. — Заходи, Олег.

— Давненько тебя не видел. — Говорит Добромысл, вправляя мне нос. — С одной стороны это конечно хорошо. Раз тебя нет, значит и телом ты здоров, но с другой стороны это означает, что твой разум становится всё слабее. Если ты даже своего единственного друга не навещаешь, то, что говорить об остальных людях.

— Неправда. — Я хмурюсь — и новая повязка Добромысла неприятно давит на глаз. — Мне нравится общаться с земляками, просто всё меньше нахожу это таким уж и необходимым. Да и о чём с ними говорить? О посевах, которых едва хватит на тот год, о скотине, которая дохнет каждую ночь. Даже если бы я заговорил, радости это мне не принесёт, а толка никакого. Ну хватит обо мне. Лучше расскажи, что у вас здесь твориться. Сколько я у вас не был три четыре месяца? Сыновья та уже вымахали, скоро папку перегонят. Богдан тебе ведь скоро семь?

— Да. — говорит Богдан рычащим, почти медвежьим голосом.

— Будете проводить обряд посвящения?

— Будем. — Не дожидаясь ответа отца, ответил Богдан, за что и получил подзатыльник.

— Будем-будем, когда запомнишь все травы и способы их применения в лесу.

Богдан печально повесил голову.

Да, тяжела доля знахаря. Но с другой стороны только благодаря знанию знахарства Добромысл пережил своё испытание лесом. Естественно, что он хочет подготовить своих сыновей к бедам Недоли и опасностям леса. И всё же от всего не уберечься, шрамы от дикой кошки на моей спине прекрасное тому доказательство. Потому и говорят: «В лесу погибает мальчик и рождается мужчина». Да и время не то, чтобы проводить подобный обряд.

— Из-за чего хоть подрались? — Неожиданно спрашивает Добромысл.

— Конюшня.

— Чего?

— Нечисть напала на конюшню, я хотел очистить её от пламени, а отец желал послать священника.

— Всё-то у вас Стрижинских через драку решается.

— Что есть то есть… Не я это начал

— Прямо таки не ты.

— Брось, Добромысл, ты прекрасно знаешь что не я… Она была особенной… одной такой. Во всём свете не отыскать вторую такую, а другой мне не надо. В любом случае семя моего рода не пропадёт из-за моей смерти. Да и какой смысл жениться и заводить детей если там во тьме есть зло, что способно отобрать и то и другое.

— Не надо, Олег.

— Что не надо?

— Не надо тебе прилагать усилия, чтобы убедить меня в своей правоте, я и так её признаю. Но двоим нам не справиться. Только с поддержкой сельчан у нас есть возможность прогнать их, а этому не дано сбыться, покуда твой отец стоит во главе. Переубеди его, или выступи на вече сам.

— Меня не станут слушать. Я для них словно моровое дитя.

— Тогда остаётся только отец.

— Вече так вече. — Мгновенно соглашаюсь я, что даже Добромысл повеселел. — Вот ещё что… я хотел спросить. Мальчик или девочка.

Гостята слегка расширила глаза.

— Что? — Удивлённо спрашивает Добромысл, смотря то на меня, то на свою жену. — Как ты… я ведь сам только вчера узнал.

Загадочно улыбнувшись, я говорю:

— Отшельничество даёт свои преимущества.

— Ты не отшельник.

— Я близок к этому.

Поднявшись из-за стола я кланяюсь и говорю:

— Благодарю, а теперь простите, мне надо идти, скотину ещё кормить надо, да и вообще дел не впроворот.

— Нет у тебя никаких дел, лодырь несчастный.

Глава вторая

Я иду по городу при свете полуночной луны к старой хижине, в которой уже должны были собраться все мужики.

Мне не особенно и любы эти собрания, но сегодняшнее присутствие необходимо. Хотя кого я обманываю. Никто даже и не подумает пойти против отца. Лишь только безысходность заставляет меня идти. Безысходность и надежда с начинкой из гнева и жажды крови.

Я вхожу в большую хижину и усаживаюсь на одну из скамей вместе с остальными мужиками.

Жаль, что Добромысл не смог прийти. Полагаю, у него весомая причина, по которой он отсутствует. Придётся мне одному убеждать народ сплотиться воедино. Просто прекрасно, а впрочем здесь с него не особо большой прок бы был, точнее никакой.

Наконец подходит время, перед людьми встаёт мой отец и говорит:

— Здравствуйте, с кем я сегодня не встречался. Мы собрались сегодня здесь, дабы обсудить, как нам обезопасить себя и наши семьи.

— Да чего тут обсуждать, надо покончить с этой напастью раз и навсегда! — выкрикиваю я хрипящим голосом из толпы и получаю дружественные возгласы.

Отец не замечает меня и говорит:

— Ну и кто у нас там за смельчак. Выходи, расскажи нам, как ты это предлагаешь сделать.

Ну, пошли.

На моём лице появляется улыбка, а мои глаза искрятся радостью. Моё сердце начинает колотить с бешеной скоростью, разгоняя кровь по телу, вгоняя в краску. С глубоким выдохом, я поднимаюсь со скамьи, наши глаза встречаются — на его лице появляется удивление. Подойдя к отцу, я и встаю бок о бок с ним, улыбка, предназначенная для отца, исчезает на её место приходит каменная невозмутимость. Однако порозовевшая кожа выдаёт ураган чувств.

— Как вам всем известно, я Олег Стрижинский. Не знаю, ведомо ли вам, но сегодня Даша Мафьевна была найдена мёртвой, полностью обескровленной. Хотя конечно известно. Кто-то более правдивую историю, кто-то изрядно приукрашенную… Я не сомневаюсь, что такое ждёт каждую женщину в нашей деревне. Как это уже случилось с Верой, Дашей, Ирой и так ещё долго можно называть имена погибших, да и вы тоже их прекрасно знаете. И сколько же нам терпеть беспредел этих чудовищ? Скольких нам ещё нужно потерять, дабы вы поняли, что мы должны дать им отпор? Чтобы вы подавили в себя страх, заставляющий вас закрывать глаза, опускать голову, и бубнить себе под нос о сожалении и негодовании!?

— Да кто ты такой чтобы судить нас, кто дал тебе право!? — кричит Скороговор.

— О как ты запел! — вмешивается Мудроглас. — А недалече как вчера именно так себя и вёл! Говорил: «Ай-ай как нехорошо». Словно баба какая!

— Ты кого это бабой назвал!?

— Ясное дело кого! Хотя ты прав. Не баба; у неё смелости то побольше будет! А до Олега тебе как до верхушки берёзы с твоим пузом.

— Ах ты, псина, вот я тебе сейчас…

Прежде чем они начали буянить, их хватают и не дают сцепиться. Дом наполнился возгласами поддержки, осуждения и оспаривания, чьё пузо больше.

— А НУ ВСЕ ЗАМОЛКЛИ!!!! — громогласно ревёт отец, чуть ли не стреляя искрами из очей, аки Перун, коего он же и отверг.

И всё же грозный рык да угрожающий взгляд приструнивает толпу, заставляя их сесть по местам. Даже я невольно подкашиваюсь перед отцовским духом, лишь только сила воли заставляет меня выпрямиться, пока никто не заметил.

Отец поворачивается ко мне:

— И как же ты намерен это сделать? Как вы все намерены сделать это?! Вы ведь даже не знаете, с чем имеете дело! Вас просто перебьют, никто не выживет!

— Для этого нам понадобиться нарушить один из твоих запретов, — говорю я холодным, твёрдым голосом.– Мы должны пойти к ведунье. К той самой, которая спасла мою сестру и даже матушку при её рождении, не говоря уже о помощи доброй половине земляков если не всем.

— А Олег дело говорит. — Доносится из-за скамей.

— Нет! Выходить ночью в лес к врагу глупо и смертельно опасно, покуда я старейшина не один из вас и носа не сунет в лес. К тому же мы христиане и должны ими оставаться. А каждого кто не согласен, я лично посажу на кол!

— Тогда начни с меня. Ибо я славлю своих богов, не встаю на колени перед совершенно чуждым для меня.

— Закрой свой рот, пока я его не закрыл, — шёпотом говорит мне отец.

— Это вече здесь всем разрешается право голоса. Даже не знаю, что ты обрёл в Царьграде, да и не хочу знать, если это заставляет предавать огню память предков. Вот только не об этом у нас разговор был.

— Ты говоришь о праве и уважении обычаев. Но сам же их нарушаешь.

Играешь на обычаях, отец, уводишь разговор в другое русло. Многому же ты научился у Владимира.

— Ты должен слушаться своего отца относиться к нему с уважением. Как ты смеешь говорить о том, чего сам не соблюдаешь?

— Я хотел бы, отец, очень хотел соблюдать их, но каждый из нас выбрал разные стороны. И хватит уже избегать нашего основного разговора. Наши обычаи, как и наши боги, устоят, не смотря на все ухищрения поганых, нам же надо думать, как выдворить эту заразу. Частокол, стены и ров не помогают, потому что, как вы все и так знаете, ровно на следующий день он исчезает, словно его и не было. Сборы ополченцев и вылазки в лес, тоже ничего не дали, даже больше. Часть просто напросто не вернулось, как и тех жрецов коих ты призвал из Киева. А сколько это длиться? Ведь не месяцы, отец, ГОДЫ. Мы уже так свыклись с потерями еды, зверья, людей, как будто это обычное дело. Да я младше многих из вас и мудрости во мне куда меньше. Но даже я понимаю, что беда не уйдёт сама собой, если мы будем просто собираться и обсуждать её. Надо предпринимать попытки находить решения и использовать их. И вот он я стою здесь перед вами, говорю о способе избавиться от нечисти, который вы и сами нередко обдумывали про себя. Ты обязан принять это решение ради своего народа. А если ты отказываешься от него из-за своей веры, оставляя нас ни с чем, так откуда тогда возникнет уважение не то что моё к тебе, но и твоих земляков, отец?

После этих слов отец ударяет меня в лицо прямо туда же. На этот раз я удерживаюсь на ногах, но с большим трудом.

— Пошёл вон! — кричит на меня отец.

Я поворачиваюсь к людям.

— Пойдёт ли со мной кто-нибудь или вы так сильно боитесь моего отца?

— Пошёл вон! — снова кричит отец.

Я не отвожу от них взгляда, прошибаю их им, читаю страх, скованность и совершенное нежелание перечить моему отцу.

Я направляюсь к выходу и, остановившись в дверях говорю:

— От этого собрания мало толку.

После чего выхожу за дверь.

Глава третья

Снаружи свежо, прохладно, спокойно.

Отец снова победил. И ладно, если это было бы между мной им, но наставить почти всех односельчан против моего призыва, обречь на медленную смерть в страхе и отчаянье. Самое печальное, что он знает. Знает и не желает принимать очевидное.

Батюшка, ты же знаешь, нет иного пути, нет и не будет. Когда ты перестанешь ходить слепо уверенным, в своей «непобедимой» религии? Когда ты, наконец, примешь истину такой, какой она есть и поведёшь людей к спасению? Одумаешься ли ты, пока не стало слишком поздно?

Я хватаюсь за голову, прислоняюсь к стене хижины, съезжаю по ней на землю.

Пусть. Пусть прячутся, пусть остаются в неведении, но я не желаю этого, не желаю прятаться в норе как крыса, я желаю знать, желаю бороться. Надо идти к ведунье её дар прорицания поможет мне, должен помочь.

Я поднимаюсь на ноги и направляюсь к хижине ведуньи.

Её хижина находится на отшибе другого конца деревни, однако много времени это не займёт.

Время давно за полночь и люди крепко спят в своих хижинах, кроме тех, кто на вече. Но я иду по ночной деревне, освещённой луной и звёздами. И чем больше я отдаляюсь от центра деревни, тем больше деревьев приветственно встречаются мне по дороге, словно безымянные стражники, оберегающие ночную тишину.

Слишком тихо.

С каждым шагом меня начинает одолевать странное чувство страха. Хотя может мне просто так кажется. Но внутренний голос говорит мне, что за мной следят.

Когда чувство страха становиться слишком сильным, я оборачиваюсь и оглядываюсь по сторонам, но никого не находя, продолжаю идти дальше.

Как же я жалею, что не взял с собой топор или кинжал на крайний случай!

Через полчаса я дохожу до хижины ведуньи.

Это даже нельзя назвать хижиной, скорее ветхой землянкой.

Я останавливаюсь у двери, собираясь постучать — изнутри слышится голос:

— Входи-входи, я тебя ждала.

Недолго думая, я вхожу внутрь. И предо мной предстаёт небольшое помещение, освещаемое лучиной.

Здесь не очень ухожено. Повсюду развешены сухие травы и коренья вместе с птичьими перьями, на полках стоят горшки с разными снадобьями.

Каких только вещей тут нет, какие только секреты не хранятся в этой хижине. Лишь одной хозяйке ведомо для чего всё это нужно.

Сама ведунья сидит на скамье, наматывая на верёвочку сухие листья неведомой мне травы.

У этой старухи седые волосы и пронизывающие душу голубые очи. Одета она в поношенную одежду, на которой видны различные символы великих богов.

Взглянув на меня, она говорит:

— Ну, проходи, садись, скажи, зачем пришёл.

— А коле ты знала, что я приду, значит и знаешь, что нужно мне.

Она кладёт травы на стол, поворачивается ко мне и смотрит своим усталым опечаленным взглядом.

— Мне-то ведомо и в том моя беда, но тебе знать не обязательно. Скажи, зачем тебе это знать?

— Чтобы остановить ужас, убивающий нас.

— Ты не боишься смерти — это плохо, — От её взгляда меня пробирает странная дрожь. — И всё же в тебе есть страх — это хорошо… Ты должен понимать, что у всего есть своя цена. К несчастью или к радости не мне её назначать. Пойми… прямо сейчас ты можешь отказаться от своей затеи, я угощу тебя едой дам испить отвара и ты заснёшь до утра. Когда же наступит утро, ты сможешь начать новую жизнь, к началу второго месяца зимы ты станешь последним из своего рода, но затем ты женишься на хорошей девушке, она родит тебе пятнадцать детей и всё у тебя будет хорошо.

— Что!? Стать последним из рода!? Оставить на погибель!? Недопустимо!!! Я не мой отец!!!

— Зря ты ненавидишь своего отца… у него есть основания быть таким.

Кровь играет во мне, я открываю рот, чтобы возразить, но ведунья поднимает руку, веля помолчать.

— Есть и второй путь. Ты узнаёшь от меня все, что тебе необходимо и выходишь за дверь. От этого пути идут множество развилок. Их такое великое множество, что мне просто не удаётся увидеть всё. Я лишь знаю, что независимо от того какие решения ты будешь принимать, какую развилку не выберешь, все они приведут тебя к твоей погибели. Все кроме одной, и в этой развилке тебе удалось не только спасти родного человека, но и остаться живым, однако жизнью обычного человека ты не сможешь больше жить. Этот путь трудный и тонкий, словно лезвие ножа. Лишь раз оступишься и потерпишь окончательное поражение. Готов ли ты к такому?

— Если отступлю, буду жить счастливо с собственной семьёй, но лишусь сестры, брата и родителей. Если не отступлю, вполне возможно погибну, но род Стрижинских не прервётся на мне. Нет, не допущу гибели семьи, не допущу.

— Так тому и быть, — тут же говорит она.– Я расскажу тебе всё что знаю… Те создания, что творят зло в деревне, зовутся упырями. Они когда-то были людьми, но умерли насильственной смертью. Тёмная сила дала им возможность вернуться в их мёртвые тела, а так же наделила своими тёмными дарами, Они приходят чтобы мстить и мучить обидчиков, а затем и никак не связанные с ними души.

— Но если они бессмертны, то, как их убить?

— В этом самое интересное. Их нельзя убить, ведь они ужи мертвы. Но можно выгнать их из собственных тел, используя их слабости. Первое — они боятся солнца, оно их усыпляет, вгоняет в мёртвый сон, от которого проснутся только к исчезновению последних лучей солнца в небе. Второе — «осиновый кол», только воткнуть его надо прямо в сердце иначе не поможет. Конечно, может подойти любой острый и длинный предмет, но он их лишь усыпит на короткое время, и только осина не даст упырю вновь возродится. Третье — «огонь». Это стихия духов и она прекрасно сочетается с духовной силой упыря, а потому и горят они очень хорошо. Четвёртое — «серебро», которое является святым металлом, сжигающим их плоть. И есть ещё кое-что, они не могут войти в дом без приглашения.

— А их сильные стороны?

— Хорошо… Другие до тебя интересовались их слабостями, их сильными сторонами никогда. Видишь ли, когда ты ограничиваешь себя в одном, то получаешь преимущество в другом…

— Ты говоришь другие? До меня был кто-то ещё?

— Да. Ты не первый, но ты будешь последним.

— Тогда расскажи мне всё, что не сказала им.

— Очень хорошо, Олег. У упыря есть множество сильных сторон. Они могут сковать тебя одним лишь взглядом, а так же подчинять тебя своей воле. Не надо забывать об их необычайной силе и скорости, но самое главное их оружие — клыки. От укуса упыря человек начинает испытывать самые ужасные чувства: страх, потеря самообладания, отчаяние и даже нежелание жить. Требуется большая сила воли, чтобы противостоять этому. Поэтому не позволяй упырю тебя укусить. И чем старше упырь, тем он сильнее и в нём могут открыться новые тёмные способности.

Затем она замолкает, давая мне время осмыслить всё то, что она мне сказала.

— Итак, я сказала тебе всё, что все-то, что ведомо мне. Теперь я хочу спросить тебя, как ты поступишь с этими знаниями?

— Буду биться за свою семью.

Она кивает головой и смотрит на меня своими грустными очами.

— Когда ты пришёл сюда, ещё можно было отступить, когда я спросила тебя: «готов ли ты?», ещё можно было отступить, но когда я начала рассказывать тебе об этих чудовищах назад дороги не стало. Теперь у тебя один путь и если ты сойдёшь с него, судьба заберёт у тебя куда больше, чем даст. Ты лишишься своей души.

Затем она встаёт и подходит к полке, берёт там что-то и направляется ко мне.

— Дай свою ладонь, мальчик, — говорит она.

Я протягиваю свою ладонь. Ведунья берёт её и вкладывает что-то круглое на ощупь с отметиной на одной стороне. Ведунья убирает свою руку, и моему взору предстаёт круглый оберег «звезда Перуна».

— Хоть твой отец принял христианство и заставил то же сделать вас, твоё сердце признаёт лишь наших богов. Твой путь — битва, Перун направит твою руку. Когда надежда уже угаснет, призови его силы, они в твоей крови в твоей душе.

Она касается моей щеки своей морщинистой рукой и говорит:

— Кровь варяга передалось тебе от твоего отца, но так же в тебе присутствует кровь, передавшаяся от твоей матери — кровь лютичей. Кровь лютичей — кровь волков. Когда станет одиноко, кровь твоих предков не даст тебе упасть духом и сохранит как твой разум, так и твою душу.

Кровь лютичей? Я всегда считал что мой род идёт от бера — хозяина берлоги и стража лесов. Хотя это сейчас не важно.

Я встаю, кланяюсь ей, как полагается, и говорю:

— Спасибо тебе, хозяюшка.

— Береги себя, Олег, ибо зло надвигается. Пусть предки укажут тебе путь и не дадут упасть. Теперь назад дороги нет. Как только ты выйдешь, твой путь к освобождению своего народа начнётся.

Я кланяюсь ей ещё раз и направляюсь к выходу.

Глава четвёртая

Выйдя наружу, подхожу к ближайшему дереву и облокачиваюсь на его ствол.

Нежить, значит. Возможно теперь, когда я имею представление о враге, мне удастся уговорить тройку-другую человек, вне вече. Начать прочёсывать леса, разводить вокруг ночлежек костры. Теперь они никуда не денутся.

Я отталкиваюсь от дерева и направляюсь в свою родную, едва смыкающую очи деревню. Но уже через пару шагов меня настигает чувство тревоги. Сердце бьётся всё быстрее и быстрее, дыхание учащается, тело покрывается холодным потом. Я останавливаюсь в надежде, если не увидеть своего преследователя между деревьев, трав и земных неровностей, то хотя бы услышать шуршание его шагов по траве. Наконец мне слышаться чьи-то шаги.

Я подбегаю к ближайшему дереву, отламываю ветку, выставляя вперёд острый конец к незнакомцу.

— Кто там? — спрашиваю я твёрдым и воинственным голосом.

— Неужели ты так напуган, что не можешь меня узнать? — спрашивает женский голос.

Этот голос! Прекраснее нет на свете голоса. Носительница его была ничуть не хуже. Она была прекрасна, добра, светла, и она была живой.

— Вера, это ты?

Она подходит ко мне ближе, дабы я смог её разглядеть.

Кожа Веры настолько бела, что трудно сказать, где граница между телом и её белоснежной одеждой. Во взгляде её таится необъяснимая тьма, холод и голод. Улыбка больше напоминает оскал, среди белоснежных зубов видны четыре острых клыка. Её волосы всё такие же светлые, но это единственное, что не подверглось изменению. Но как это возможно, тело её уже больше года предано земле?

Они сделали её…

— Ты упырица!

С её лица исчезает улыбка, и она говорит мне холодным, пронизывающим мою душу, голосом.

— Я присоединилась к тем, кто смог освободиться от смерти и если ты пожелаешь, я могу отвести тебя к тому, кто сделает тебя подобным мне.

— Нет! Не смей ко мне приближаться! — говорю я, вставая в боевую стойку. — Надо было сжечь тебя, вместо погребения!

Она останавливается, смотря на меня разочарованным взглядом.

— Но почему, сердце моё? Неужели ты не хочешь быть вместе со мной?

— Хочу… но не так… Тебе стоило дождаться меня в нави.

Немного погодя я спрашиваю холодным голосом:

— Кто сделал тебя такой?

— А разве это важно?

— Я хочу знать имя того, кто сделал тебя такой. Хочу знать того кому пронзить сердце.

Она хохочет не своим громким звонким, но в то же время глубоким голосом так сильно, что у неё из глаз начинают идти, нет, не слёзы, кровь.

— Что тут смешного?!

Она приходит в себя и смотрит на меня кровожадным, жестоким и самоуверенным взглядом.

— Не будь глупцом, Олег, он очень силён, он старше деда твоего прадеда. Но не волнуйся, ты с ним всё равно встретишься.

— Зачем я вам нужен?

— Нет, МОЕМУ хозяину нужен не ты, а твоя сестра. Даже если бы ты был дома, а не на вече с остальными мужчинами, то всё равно не смог бы нам помешать. И хоть нам было велено убить всех, кто помешает забрать твою сестру, я просила его за тебя и он согласился. Он согласился обратить тебя. Как жаль, что я не обладаю необходимыми силами, дабы обратить тебя прямо сейчас.

— Что?! Вы забрали Надежду?

— Да забудь ты о них. — Говорит Вера пренебрежительным голосом. — Ты им не нужен, но ты нужен мне. Признаюсь, я даже испугалась, когда не нашла тебя в доме, ведь завтра нас уже здесь бы не было и для нас навсегда была бы потеряна возможность быть вместе, но я нашла тебя и сейчас мы одни.

Вера подходит медленными и уверенными шагами.

«Нам было велено убить всех, кто нам помешает забрать твою сестру», — звинит в голове.

Моя Матушка и мой брат мертвы? Нет.

— Не верю, они не могли умереть!

— Но это так, не волнуйся, я лично позаботилась, чтобы они не слишком долго страдали. — говорит она, пронзая меня никогда не свойственным ей холодным взглядом.

Как же она изменилась. Пропитана смертью, жестокостью, лишена всякой жалости. Не верю, не верю, что она такова на самом деле. Не верю, что она убила мою семью, не верю, что моя семья вообще мертва. Она меня обманывает. Я обязан выжить и спасти их.

Она подходит с уверенностью, что я не причиню ей вреда. Хорошо, это поможет мне.

Я остаюсь стоять неподвижно и жду, когда она подойдет поближе. Вера протягивает руки.

Ещё один шаг и ещё. Сейчас.

Левой рукой я хватаю Веру за плечо и тяну к себе, а правой вонзаю в её сердце ветку. Зрачки её расширяются, она замирает и обвисает на моих руках.

Хорошо, ветка пронзила её сердца.

Я кладу её на землю и остаюсь над её мёртвым и прекрасным телом.

Осина. Если ведунья не соврала, её душа свободна. Волосы всё ещё такие же мягкие, а кожа всё такая же гладкая. Грустно. Как же грустно терять её вновь. Как же больно терять любимую вновь. Пусть она стала жестокой, пусть она стала упырицей, пусть она хотела отвести меня к своему повелителю, дабы превратить меня в упыря. Пусть. Я всё равно её люблю, и всегда буду любить.

Из очей моих падает несколько капель, но не больше. Я не позволяю себе рыдать, не позволю себе горевать, не сегодня.

— Прости меня, Вера, прости, что не сберёг. Однажды богиня смерти, Марена, забрала тебя у меня силой, теперь же я молю её, дабы она приняла твою измучившуюся душу в своё царство. Прошу тебя Вера не ищи возмездия, обрети покой.

Я встаю на ноги и смотрю на землянку ведуньи:

— Ты сказала, что если я пойду по этой тропе, то смогу спасти семью. — В ответ мне раздаётся лишь молчание. — Прошу, упокой её тело и душу.

После этих слов поворачиваюсь к дому и бегу что есть сил.

Когда же я наконец-то добегаю до него, то останавливаюсь не в силах сделать ни единого шага, даже не в силах пошевелиться.

Люди бегают с вёдрами, пытаясь потушить разбушевавшееся пламя, охватившее отцовский дом.

Мои родные …. Нет, не могут они быть там. Не верю.

К моим конечностям поступает свежая кровь, возвращая возможность двигаться, и я бегом бросаюсь к дому — мужики, завидев меня, кричат:

— Стой! Стой кому говорят, — не переставая кричат они, и пытаются поймать меня.

Но мне удаётся ускользнуть от их рук, и я вбегаю в хижину.

Мне в очи сразу же въедается дым, я прижимаю рукав ко рту, чтобы хоть как-то дышать в этом пекле. Не теряя времени пробираюсь дальше в хижину, оглядываясь по сторонам и ища хоть кого-нибудь из своей семьи. Но жаркое пламя и ядовитый дым ограничивают моё зрение. Чудом я замечаю очертания какого-то человека, подбегаю к нему и вижу своего отца, а также лежащие на его коленях изодранные тела матушки и Микулы.

НЕТ, НЕТ! ЭТО НЕ ПРАВДА, НЕ ПРАВДА!

Всё моё тело дрожит, из очей моих текут слёзы. Я стараюсь дышать ровно, но это у меня не особо получается. Я начинаю задыхаться, и для того чтобы хоть как-то отвлечься, осматриваюсь по сторонам, ища сам не знаю что и никого здесь не нахожу.

Никого здесь больше нет. Никого, даже Надежды.

Я опускаюсь на колени перед отцом и спрашиваю его:

— Где Надежда?!

Но отец меня не слушает. Слишком сильно и велико его горе.

Я его трясу, но он на меня даже не смотрит. Тогда я со всей силы бью его по щеке.

От удара он поворачивается ко мне, и я вновь спрашиваю его:

— Где Надежда?!

— Я… н…н-не знаю, когда я сюда пришёл здесь были только … — не договорив, он начинает плакать над самыми близкими для нас людьми.

Надо уходить отсюда. Надежды здесь всё равно нет, а мёртвым мне не спасти её от этой нечисти. Похоже, отец не может идти сам. Но я не смогу сразу вынести его и брата с матушкой. Мой отец ещё жив, а матушка с братом уже мертвы. Их жизни мне не спасти, а тела пусть возьмет пламя Семаргла.

Я обхватаю отца и с силой увожу нас из этого пекла. С крыши падают горящие брёвна, порождая стену пламени, отрезая нам путь к выходу.

Проклятье. Как же выйти?

Пусть этот обвал и заградил нам путь, всё же одно из бревен образует своеобразный горящий мост, под которым бушует огонь.

А что если пойти по брёвнам?

Едва разглядывая эти, горящие желтым пламенем, куски дерева, я понимаю: продвижение будет малоприятным.

Я беру отца на руки и встаю на объятое пламенем бревно, отец касается моего плеча, и я смотрю в его заплаканные синие очи.

— Оставь меня здесь, сынок, а сам беги, — говорит отец побитым от горя голосом.

— Нет, батюшка. Рано тебе на тот свет отправляться. Держись, если ты упадёшь, то упаду и я.

Отец хватает меня крепче, и я встаю на первое бревно. Меня обдаёт тепло перерастающее в жар. Наши одежды начинают загораться, жар постепенно распространяется по телу, вызывая боль, из-за которой я злобно рычу, но мой отец несмотря, ни на что не произносит, ни звука. Когда я оказываюсь в паре шагов от выхода, моя нога проваливается в бревно и застревает. Отец падает на пол, ещё объятый пламенем, а моя нога, судя по всему, начинает жариться, словно мясо на огне. От этой нестерпимой боли я кричу, как не кричал никогда прежде, словно зверь, угодивший в капкан. И словно дикий зверь я выдёргиваю ногу в надежде вырваться и вырываюсь, вместе с ногой, наружу вырываются языка огня и кусочки красных углей.

От подобной боли моё сердце начинает биться с невероятной скоростью, разгоняя кровь в теле и давая мне приток силы.

Я беру своего отца всего объятого пламенем и стрелой выбегаю из горящей хижины. Как только мы оказываемся снаружи, я кладу его и сам ложусь катаясь, дабы сбить с себя пламя.

Мужики подбегают к нам и обливают ледяной водой.

Измучившись после увиденного и пережитого мною, я ложусь спиной на мягкую траву, приводя мысли в порядок, смотрю на луну и звёзды в ночном небе.

Вера сказала, что им нужна Надежда и наверняка нужна им живой. Ведунья поведала, что к началу второго месяца зимы я останусь последним из своего рода. Значит, пока это время не настало, она будет невредима. Вера также упомянула, что завтра их здесь не будет. Забавно, раньше я бы просил богов, чтобы завтра наступило поскорее, сейчас я хочу замедлить время, дабы успеть поймать негодяев, похитивших мою сестру.

Прямо надомной появляется запыхавшийся Добромысл. Он садится на колени и говорит:

— Мы думали ты погиб.

— Вы были не далеки от правды. Вы здесь ничего не видели? Кроме пожара конечно.

— Видели… как от вашего дома, в сторону леса, тянутся кровавые следы.

— О боги!

— Что там произошло? — спрашивает Добромысл.

— Матушка и брат мертвы, Надежду забрали.

— Да что же это твориться?!

Я беру его за локоть и говорю:

— Помоги мне встать.

Он тут же берёт меня за руки и помогает мне подняться. Я делаю глубокий вдох, позволяя холодному ночному воздуху отчистить мою грудь от дыма. И снова обращаюсь к Добромыслу:

— У меня к тебе ещё одна просьба. Не мог бы ты дать мне свою рубаху, а то моя … — я показываю на свою сожжённую рубаху, висящую на моём теле, словно порванная тряпка.

Через дыры в рубахе видны обожжённые места на всём моём теле.

— Конечно. — Отвечает он, не колеблясь.

Мигом снимает с себя рубаху, я делаю то же самое.

Теперь ожоги на моём теле отчётливо видны, а о ногах вообще не стоит упоминать. Самое удивительное то, что волосы и борода почти не тронуты огнём. Вот уж везёт.

Взяв рубаху Добромысла, я надеваю её на себя. От соприкосновения с ней ожоги начинают болеть.

Но эта боль ничто по сравнению с той, которую я испытал в хижине, и я не имею ввиду огонь.

Я кладу руку на плечо друга и, улыбнувшись, говорю:

— Благодарствую, дальше я сам.

После чего я направляюсь к своей хижине. Однако Добромысл следует за мной.

— Что это ещё должно значить — «дальше я сам»?

Открыв ящик, я надеваю кожаный пояс и насаживаю на него оружие, одновременно отвечая ему:

— То и значит. Я справлюсь и без твоей помощи.

Достав кинжал и закрепив его на поясе, я надеваю на ноги чеботы вместо лаптей и продолжаю говорить:

— Я пойду один. Они забрали мою сестру, но совсем недавно, надеюсь, я смогу найти их по следам. Если пойду, завтра или хотя бы подожду пару часов, потеряю их.

— Давай хотя бы мужиков соберём.

Я издаю лёгкий смех.

— Посмотри на них. В их глазах страх ещё сильнее, чем на вече. Они не пойдут со мной ни за что на свете.

Порывшись в ящиках, между верёвкой и подковами я нахожу два пригодным факела, и выхожу.

— Тогда я пойду с тобой, — говорит Добромысл, как только я вышел, преграждая мне путь.

Я качаю головой.

— У тебя жена, сын, да и второй на подходе. Нет, жизнь лучшего друга я не собираюсь подвергать опасности. А мне терять нечего.

— Да ты из ума выжил. Хочешь пойти в лес один, неизвестно за кем? Да ещё собираешься при этом уцелеть и спасти свою сестру! — Добромысл качает головой. — Нет, одного не отпущу.

Я печально улыбаюсь и говорю ему:

— Добромысл, прости меня.

— За… — не успевает спросить он.

Я ударяю его обухом чекана по голове, и он падает на траву, потеряв сознание.

— За это, — отвечаю я. — Ты никогда не умел уходить от удара исподтишка.

После этих слов я бегом направляюсь в лес за своей сестрой.

Глава пятая

«Кровь, кровь, где кровь?», — всё время повторяется у меня в голове.

Бегу я лишь по, едва находимым, освещаемым лунным светом кровавым следам, оставленными этими чудовищами на траве и стволах деревьях. А в перерывах, когда я ищу следующий след, мой внутренний голос говорит мне: «Это ловушка», но я заглушаю его, не даю ему вырваться и остановить меня. После бездумной беготни, единственной целью которой было нахождение кровавых следов и дальнейшего преследования, я останавливаюсь. Следы пропадают в десяти аршинах от поляны с едва проросшей травой, купающейся в серебряных лучах лунного света.

— Попался, — говорит кто-то за моей спиной.

Тут же я ощущаю сильный толчок в спину, от которого взлетаю сажени на три так точно. От толчка я на мгновение теряю сознание, а когда прихожу в себя, то замечаю, что уже пролетел все деревья и стремительно приближаюсь к земле. Доверившись своим внутренним чувствам, принимаю нужное положения тела, благодаря чему не падаю лицом о молодую траву, а приземляюсь на четвереньки, отбив себе руки и ноги.

Жив. Я жив. О боги как же тело трясётся, ноги да руки еле сгибаются — я ничего не сломал, значит, это вспышка страха сковала моё тело. Надо быстро что-то сделать, нужно придумать, как выйти из этого оцепенения.

На ум мне приходит лишь один способ. Я вынимаю кинжал из ножен — делаю себе порез на левой руке тем самым, причиняя себе боль: приводящая в чувство тело. Как только клинок разрезает мою кожу, я начинаю двигать своими пальцами совершенно без всяких усилий. Очень скоро ко всему моему телу возвращается подвижность. Я без усилий поднимаюсь и смотрю в ту сторону, откуда меня так сильно толкнули.

Там я вижу трёх человек, одетых в чёрные одеяния, у всех мертвенно бледная кожа. Пусть я не вижу их глаз, я но чувствую исходящую от них тьму и холод.

Упыри.

— Порезал себе руку, дабы отойти от оцепенения. Умно, — говорит первый из них.

Второй возникает передо мной, хватает меня за горло и поднимает над землёй с такой скоростью и силой, что мой кинжал выскальзывает у меня из руки. Я хватаюсь за его мертвенно бледную холодную руку, стараясь освободить свою шею, но мне никак не удаётся. Я смотрю на его лицо, и мои очи расширяются от удивления. Карие глаза, нос как у дятла, короткие жёлтые волосы, неповторимые черты лица шестнадцатилетнего мальчишки.

Бажан. Они и его подняли из земли. Знал же: надо было сжигать тела.

Он был моим лучшим другом, пока мы не влюбились в Веру. Но из нас двоих она выбрала меня — с того дня Бажан перестал относится ко мне как к другу, я стал для него врагом. Когда наши с Верой семьи благословили наш союз, Бажан вовсе меня возненавидел. До свадьбы так и не дошло — через месяц мор сразил Веру, Бажан, узнав о её гибели, пронзил себя ножом от горя.

Убедившись, что я узнал его, он говорит:

— Она выбрала тебя даже после того как умерла, а ты.

— Ба… Бажан, — еле-еле выговариваю я.

Он сильнее сжимает мне горло.

— Не смей ничего говорить. Я видел пронзённое тело Веры. Её душа покинула тело, а ты знаешь, что это значит для упыря, Олег? Это всё равно, что смерть. И ты ответишь за это.

— Его велели не убивать, если ослушаешься, понесёшь наказание, — слышу я сбоку женский голос.

— Понесу, — говорит он упырице, после чего обращается ко мне. — Ты ведь знаешь, я не желаю ни жить, ни существовать в мире, в котором нет Веры.

После этих слов он обнажает свои длинные и острые, словно кинжалы клыки, ставит меня на землю и вонзается мне в шею. Как только клыки пронзают плоть, на меня тут же обрушиваются душевные страдания: чувство отчаяния, страха, самобичевания, желание умереть. Эти чувства забивают голову, отрезая от настоящего мира и погружая в непрекращающуюся душевную агонию. Я теряю власть над своим телом, ноги подкашиваются, и я повисаю на руках Бажана.

Плохо. Как же мне плохо. Не хочу жить не хочу. Хочу, чтобы Бажан поскорее выпил мою кровь и лишил меня жизни. Хочу обрести покой, хочу встретиться с семьёй в загробном мире. Пусть отец сам спасает Надежду… Что?! О чём это я вообще думаю? Отец не может сейчас даже ходить не то, что спасать. Что же творят с моим разумом все эти муки? Права была ведунья, укус упыря действительно самое ужасное оружие. Ну, давай, Олег, ты сможешь противостоять укусу. Думай о Надежде, думай о тех ужасах, что случатся с ней, если ты не перестанешь висеть на руках своего бывшего друга и не заставишь его отпрянуть от тебя.

Собрав всю свою волю в кулак, я встаю на ноги и делаю первое, что приходит мне в голову. Поднимаю руки, которые Бажан не удосужился схватить своей мертвой хваткой, полагая, что я не смогу ничего сделать ими, будучи обездвиженным, и с силой вдавливаю большие пальцы ему в очи.

Как только по мои пальцам начинает течь что-то густое и холодное, Бажан отпускает меня и кричит отвратительным голосом, прижимая ладони к глазницам. Я касаюсь своей шеи и не чувствую сильного кровотечения.

Благо артерия не задета.

Не теряя времени, я снимаю с пояса факел, кладу его на землю снимаю с шеи подвешенный на верёвочке кремень, поднимаю кинжал с земли и выбиваю из него искры.

Ну же, давай… загорайся.

Покуда я выбиваю искры, поднимаю взор на Бажана.

Он катается по траве, продолжая кричать отвратительным голосом и прижимая ладони к лицу, остальные упыри с интересом смотрят на нас, коек-то из них жадно скалится в предвкушении развлечения на эту ночь.

— Тихо ты, — Говорю я, выбивая искры.

Услышав мой голос, Бажан останавливается, поднимается на колени прямо передо мной, убирает руки с лица, дабы я ужаснулся при виде двух дырок вместо глаз.

— Убью. Всё равно убью.

Наконец мне удаётся выбить искру и просмоленный факел почти сразу загорается, я беру его и бью им по лицу Бажана.

Бажан тут же вспыхивает синим пламенем, и бежит прочь от меня с криком, от которого из ушей чуть ли не идёт кровь, прямо на двух упырей. Когда Бажан приближается к ним, они разбегаются в стороны, позволяя ему бежать дальше и скрываться среди деревьев.

Я осматриваются по сторонам, и насчитываю пару дюжин упырей младых и старых, чьи взоры направлены в сторону, в которой скрылось горящее тело Бажана.

Пользуясь их потрясением, я поднимаюсь на ноги и бегу прочь с поляны — когда я добегаю до её середины, меня окружают упыри. Я снимаю с пояса ещё один факел и поджигаю его.

Их настойчивость меня удивляет, они видели, что произошло с одним из них и всё равно пытаются меня остановит, хотя теперь они будут остерегаться меня, в отличие от прошлого раза. Можно попытаться сбежать, хотя вряд ли из этого что-нибудь получиться, учитывая их скорость. Попытка — не пытка так сказать.

Я стремительно приближаюсь к первому упырю.

Поначалу он выглядит уверенно, но чем ближе я подбегаю к нему, тем его уверенность колеблется всё сильнее, а на её месте проступает животный страх перед огнём. Когда остаётся два шага от меня, он исчезает, боясь загореться.

Как они только умудрились поджечь хижину родителей с такой боязнью?

Не останавливаясь, я бегу дальше. Добежав до конца поляны, я чувствую, как по моей спине проходится что-то острое, резко оборачиваюсь и вижу, что у одного из них неестественно длинные и острые ногти.

— Стоило мне уйти ненадолго, как вы уже успели потерять одного упыря.

Я смотрю на других упырей и вижу в их очах страх перед ним. Похоже он их старейшина.

Упырь убирает со своих ногтей кожу, после чего говорит:

— Начнём охоту.

Внезапно какая-то тёмная сила, словно волна, окутывает меня, и сам воздух становиться ядовитым как будто здесь полным полно дыма.

Однако я в чистом, без намёка на дым, лесу.

Старейшина, по всей видимости, выпустивший эту тёмную силу, замечает, как я задыхаюсь.

Он зло улыбается, обнажая клыки, и говорит:

— Ты чувствуешь тьму? Интересно. Делайте с ним что хотите, но он должен быть живым, когда я им займусь.

После его разрешения упыри каким-то образом поглощаю всю эту ядовитую силу, и у всех них отрастают ногти подобно старейшине.

Похоже, я не доживу до следующей ночи.

Оскалившись и издавая отвратительные возгласы, упыри нападают на меня, но я взмахиваю факелом, и они отскакивают от меня, закрываясь от огня руками, после чего я со всей прыти бегу в лес, размахивая факелами во все стороны, дабы не дать им меня ранить. Боясь пламени, они отбегают от факелов.

Пока что у меня есть силы и есть огонь, но факелы, хоть и быстро загораются, а жар от них как из пекла, горят они совсем недолго. Первый факел уже начинает догорать и время, когда они наберутся храбрости и пойдут в наступление, неумолимо приближается.

Вынудил меня чёрт создать такие факелы.

Мой первый факел потухает, и они, нападают на меня чуть смелее. Мне не удаётся защищаться со всех сторон, и как только я отгоняю упырей спереди, по моей спине проходит волна болезненных порезов. Пытаясь ослабить меня, они наносят мне порезы с разных сторон, ускользая от факела, и, как не странно, каждый удар этих острых ногтей напоминает мне соколиные когти, прорезающие плоть и отнимающие силы.

Мои раны с необычайной силой кровоточат, и с каждой потерянной каплей крови моё сердце бьётся всё быстрее и быстрее, заставляя терять кровь с большей силой. Время на исходе. Единственное что я могу сейчас сделать, так это забрать хотя бы одного из них с собой.

Упыри не заставляют себя ждать, полосуя меня без остановки и отбегая на безопасное расстояние. Я бегу с факелом впереди и, сжимая кинжал покрепче, не в сила удержать что-либо тяжелее и действеннее, отмахиваюсь от нападающих на меня со всех сторон упырей, дабы хоть как-то обезопасить себя. Стоит мне приблизиться к упырям у меня на пути — они мгновенно исчезают, а их напарникам удаётся незаметно выскочить из-за деревьев и нанести мне очередные травмы.

Мои силы подходят к концу, сердце бьётся как бешенное, готовясь вот-вот затихнуть, дыхание становиться чаще, сильная слабость настигает меня. Мои ноги перестают слушаться меня. На последнем издыхании я делаю ещё один шаг, запинаюсь о корень и падаю на землю. Поднявшись на колени, тяжело дыша, я смотрю на окруживших меня упырей.

Я не собираюсь молить их пощадить меня, не дождутся. Мир предков — мир навь, жди меня я иду к тебе.

Старейшина совершенно спокойно подходит ко мне.

Он не боится факела в моей руке, похоже знает, что я истратил все свои силы.

Наклонившись передо мной, он снова улыбается.

Боги, как же я хочу его убить.

— Такая стойкость, такая дикость, такая жажда жить, — он закрывает глаза и вдыхает воздух, будто хочет ощутить мой дух, после чего открывает их и продолжает говорить. — Да ещё и задатки волхва. Ты интересный человек. И, несомненно, ты станешь прекрасным прислужником. Всё же лучше чем эти.

Собрав в себе последние остатки своих сил, я сжимаю кинжал и вонзаю ему в его мёртвое сердце, говоря ему:

— Не дождёшься.

Его глаза расширяются от удивления, со злостью наблюдая за мной, он открывает рот, словно пытается дышать, после чего падает как бревно.

— Это мой вам прощальный подарок, — говорю я улыбаясь.

Их лица снова наполняются ненавистью. Они готовятся разорвать меня на куски, но ту слышится вой. Они поворачиваются в сторону, откуда доносился вой и через мгновение один из них кричит:

— Бежим!!!

В этот самый миг из-за деревьев на упырей набрасываются волки. Те немногие везунчики, которых ещё не загрызли эти огромные звери, а они действительно огромные, бросаются наутек, захватив с собой тело старейшины. После этого я падаю на бок, теряю сознание, но перед тем как уснуть замечаю две огромные лапы, а также ощущаю резкий запах слюны и крови, исходящий из волчьей морды.

— Предки я иду к вам

После чего я теряю сознание.

автордың кітабын онлайн тегін оқу ВолкодлакДенис Ольшин

Денис Ольшин

Волкодлак

Оглавление