Скверик
Верховодила всеми, конечно, Ленка. В грязном, коротюсеньком, платьице, застиранном до неопознаваемости расцветки. Дополняли наряд сандальки на босу ногу и серые трусишки, вызывающе торчащие из-под платья. Высказывалась Ленка безапелляционно и знала выраженьица, о смысле которых остальные ребятишки могли лишь догадываться. Потому всегда уважительно ее слушали. Ленка жила на первом этаже старинного серокаменного дома, а окна ее комнаты выходили в скверик, где ежедневно выгуливалась малышня. В этом тоже было несомненное Ленкино преимущество — она знала все и обо всех. И могла, например, сидеть на окне, неприступная и гордая, и не отзываться на просьбы быть третьей в «хали-хало».
Скверик был маленький, один из тех старых ленинградских сквериков с низкорослыми вязами, горкой-слоном, которую никогда не заливали зимой, песочницей без песка и бетонной невысокой оградкой «ромбиками». Незабываемая летняя прелесть царила в этих «городских оазисах». Нечто сельское, с кустами сирени, ободранными, но очень ароматными. Такой тихий тенистый уголок, теплый и, засыпанный красными тополиными сережками — «гусеничками», а летом — комьями снежно-воздушного тополиного пуха. Улицы во всем квартале были брусчатые, а дома — старинные особняки, превращенные в коммуналки. Днем в переулке было тихо-тихо, а вечером, после детсада, если обманчивая ленинградская погода располагала, ребятишек выпускали погулять вот в этот самый скверик. Ленка и тут устроилась лучше всех. Родители-алкоголики не водили ее в детский садик. Им было лень вставать рано утром, дабы сопровождать ребенка в столь никчемное заведение. И к тому же, пришлось бы раскошелиться на одежку, что в их планы, точно, не входило. А посему, Ленка была предоставлена самой себе и стояла явно на целую ступеньку выше, чем обремененные садом, родителями и бабушками детеныши «из приличных семей».
Веселее всего, разумеется, было дразнить Аську. Пухлая, наивная, с круглыми доверчивыми глазами, Аська была и впрямь, лучшая мишень для насмешек. Отец ее работал где-то за границей, и Аська щеголяла в невиданных красных кримпленовых штанах на лямках и трикотажной, цвета морской волны, кофточке с тесемками на рукавах. Даже бантики у дурочки были импортные и аккуратно вплетены в косички-«баранки» бабушкой, учительницей на пенсии. Ленка оглядывала Аськин наряд из вожделенного всеми ленинградцами валютного магазина «Березка» и задумчиво изрекала: «В штана-а-ах только мальчишки ходят…» Обидчивая Аська заливалась слезами и убегала. Смех «группы поддержки» преследовал ее до самого дома, где недоумевали над причиной несчастья мама и бабушка, одевавшие дитятко «с иголочки».
Аська очень хотела быть «как все», ну, хотя бы «казаться», но Ленка была неподкупна. Поднесенная Аськой в дар заветная супердефецитная жевательная резинка «Бубль гум» отправлялась в рот и начиналось: «Твою куклу зовут Ханна? Такого имени нет!» И снова по кругу: слезы, общий хохот, побег домой. Аська упрашивала родителей купить ей советскую куклу с вытаращенными глазами и синими волосами, и еще, конечно, платье, как у Ленки, ей казалось, тогда никто не скажет, что она «не такая». Мама же, беспечная, словно птичка, изящная, красивая, всегда такая нарядная (ей-то попробуй, скажи, что брюки носят исключительно мальчики), только смеялась. Тяжеловесная Аська плакала и пряталась по углам. Тогда на помощь приходила бабушка. Она усаживала Аську в огромное старинное кресло и, занимаясь своими делами, как бы невзначай, рассказывала про свою жизнь. И тогда наивные круглые Аськины глаза высыхали, рот приоткрывался, и переносилась она в другие годы, в другой мир…
— В нашей семье, — говорит бабушка – двенадцать детей было!
— Вот, должно быть, весело! — завидует Аська, – она-то либо одна целыми днями, либо с чужими детьми в «дрянском» (слово собственного сочинения, но точно отражающее действительность) детском садике.
— Весело-то весело, но ссорились не меньше вашего! — осаживает бабушка. Аська упирается: «Вот был бы у меня братик или сестричка — тогда совсем другое дело»! Какое «другое», Аська понимает смутно, но точно — «другое»! Но — несбыточно: «В коммунальной комнате и так не развернуться», — говорит мамочка.
Аська представляет семью своего прадеда (как на фотографии): сам прадед, в мундире с орденами, во главе стола, рядом — прабабушка, красивая, с пышной прической, вся в белых кружевах, и мал мала меньше детишки — как один нарядные и веселые. Вот бы с ними посидеть! На фотографии столовая выглядит огромной и обставлена красивой резной мебелью. У бабушки почти ничего не сохранилось, только шкаф и буфет старинной немецкой работы. Да и площади тоже, считай, не осталось. Из восьми комнат лишь одна закрепилась за бабушкой после «уплотнения».
Обедать в прежние времена садились лишь тогда, когда приходил домой глава семьи и кормилец, прадедушка Иван. Возвращался он с работы всегда ровно в семь вечера. Без десяти семь вся семья уже сидела за столом, в ожидании. Бабушкина мама внимательно прислушивалась и, когда слышала шаги мужа, поднимавшегося по лестнице, давала знак кухарке вносить в столовую суповую миску. Все кланялись вошедшему отцу семейства, и только тогда, когда он, произнеся молитву, садился за стол, начинали разливать суп по тарелкам. Аську восхищает церемонность старинного уклада: должно быть чудесно вот так собираться за столом всей семьей каждый день! А нынче такое возможно лишь по праздникам! Взрослые приходят и уходят в разное время, едят наспех, на ходу, «кусочничают», как говорит бабушка.
В кухню и в комнаты прислуги рядом с кухней детям ходить запрещалось — дети жили на «белой половине». У самых маленьких имелись «кормилицы» и «нянечки». Жила прислуга в кухонном помещении на антресолях. Зачастую были эти женщины беспробудно дремучими и безграмотными. Да и неудивительно: некоторые совсем молоденькими приезжали из дальних деревень в город и устраивались пестовать малышей. Потому и менялись часто — очень уж бывали бестолковыми. Бабушка вспоминает, как одна такая нянчила крошечного племянника Витеньку: носилась с ним, как угорелая, по кухне и громовым голосом пела: «Убаю-у-киваю, эх, улюлю-у-киваю-ю-ю!» Ребенок, разумеется, под такую какофонию заснуть не мог и жалобно ревел, а нянька с новой силой принималась петь и, не добившись желаемого результата, разочарованно прибавляла: «Эх! Урево!!» Нужно ли говорить, что эта милая воспитательница не продержалась в доме и недели. Когда малышня подрастала, в доме появлялись «бонны» и «гувернантки». Эти были, напротив, дамы образованные: учили детей языкам, музыке и рисованию. А потом подросших чад отдавали в пансион на обучение (девочек — в институты, а мальчиков — в военные корпуса), и приходили они домой лишь на выходные. Аська задумывается — плохо ведь без мамы так долго. А бабушкино повествование катится ровно и неизменно переходит на уморительные истории про забавные проделки младших детей.
— Бабуля, расскажи про «мамину шоколадку!» — просит Аська.
— Неужто, не надоело, вчера только рассказывала, — улыбается бабушка.
— Нет, не надоело, ну расскажи!
— Ну ладно, — сдается бабушка и начинает историю про маленького братца Митеньку.
Бабушкин папа был учителем. И считал себя большим авторитетом в воспитании детей. А нужно сказать, что в те времена в семьях сладкое давали детям редко: считалось, это вредно для зубов. Как-то после обеда папа раздал всем по шоколадке. Дети, разумеется, мгновенно расправились с лакомством, а мама свою шоколадку есть сразу не стала, а отнесла до поры до времени в свою спальню. Сладкоежка Митенька пробрался туда, чтобы «посмотреть» на шоколадку. Ну, и как-то незаметно для себя отгрыз от нее кусок. За этим занятием застал его случайно отец. Возмущению родителя не было предела. Он позвал мать, поставил провинившегося Мишу прямо перед собой и заявил: «Раз ты такой бессовестный, сын, то давай, доешь при нас мамину шоколадку!»
Митенька, державший сладкое в руках, заревел.
— Ну, мы ждем! Мы хотим видеть, как ты будешь есть мамину шоколадку! — угрожающе пророкотал отец.
Преступный Митенька зашелся ревом, но шоколад не выпустил. Он ревел и ел, ел и ревел, под возмущенные крики своего отца, который не мог поверить, что его воспитательный манёвр потерпел полное фиаско. Мама же, спрятавшись в тени огромного резного гардероба, тихонько посмеивалась, глядя на эту сцену.
— Ладно, — говорит бабушка, поднимаясь с кресла. — Хорошо болтать, но дела ждут, не дождутся! Иди, поиграй пока сама.
Аська послушно встает, хоть и не хочется, чтобы заканчивалось погружение в иные времена. Скверик с Ленкой и обидами забыт до завтрашнего дня. Послонявшись по комнате, она решается совершить вылазку в коридор. Если повезет, то удастся покататься на скользком от мастики паркете!
