автордың кітабын онлайн тегін оқу  В долине Иордана

Александр Елисеев

Тихо все, не шелохнется вокруг… И земля, и небо, и воздух словно сговорились между собой и заснули в серебристой мглe, которая, как свeтлая риза, одeла весь мир… Сдавленное крутыми мрачными скалами, заснуло и Мертвое Море, гудeвшее и стонавшее весь день под порывами бури всколыхавшей его полукаменныя волны… Словно в черной оправe вставленный алмаз искрилось, играло, блистало и вновь замирало проклятое Богом и людьми море-озеро, покрывшее, по библейскому сказанию, Гоморру и Содом. Снопы луннаго сияния серебрили набeгавшия струйки, озаряли каким-то фантастическим свeтом еще не вполнe улегшееся море и освeщали будто отблеском зарницы изъeденныя мрачныя скалы его берегов. Для уха нечестивых Франков, для чувства гяуров не просвeщенных учением Корана, холодный камень этих скал беззвучен и нeм, неподвижен и мертв, но для правовeрнаго мусульманина он живет, чувствует и говорит. Десять ушей, сто глаз и тридцать три ума человeческих может вмeстить в себe тот на кого падет благословение Пророка, кого коснется архангел, принесший с небес великую Каабу, и к кому отнесутся слова фетхи (молитвы): «смотри и увидишь, слушай и услышишь, внимай и уразумeешь.» И если прикоснется ухом счастливец к береговой скалe Бахр-эль-Лута, (Так называют Арабы Мертвое Море.) если заглянет в ея темныя трещины и ущелья и постарается проникнуть в тайну ея — Вахияв эл-расул (во имя Пророка) — его ухо, глаз и сердце преисполнятся новым вeдeнием. Он услышит стоны и вопли погребенных грeшников, увидит мрачныя тeни их, блуждающия в ущельях, и почувствует в сердцe своем желание молиться и рыдать. Уста его невольно зашепчут слова молитвы о согрeшивших, из глаз против воли польются горячия слезы, и рыдание заглушит стоны грeшников и вопли потрясенной скалы… Аллах-ху-акбар (Бог велик).

Горячий арабский конь твердо стукал копытами о полукаменистую почву Иорданской долины, порой высeкая искры из крeпкаго кремня, вылетавшия из-под ноги как рои веселых свeтляков, как отблески драгоцeнных камней. Три часа тому назад мы покинули знаменитую обитель Мар-Саба, приютившуюся на обрывe Кедрскаго потока, то орлиное гнeздо православия которое вeрным стражем стоит у преддверия Богом выжженной страны. За ними чудным амфитеатром вздымались горы Иудейския, исполинскою волной вставшия вдоль морскаго берега; от плодоносной Яффско-Саронской долины онe, подобно морскому валу окаменeвшему в ту минуту как готов был ринуться на берег, подались крутым ребром и отлого спустились к долинe Иордана. На самом гребнe этого каменнаго вала стал трижды благословенный Иерусалим, по склонам его облегла страна Евангельских событий, а у подножия серебристою струйкой змeится Иордан. От тихаго озера Тивериады, таящаго жизнь в своей глубинe, он катит свои быстрыя струи туда гдe замирает всякая жизнь, гдe пресыщенныя солью воды не могут питать даже простeйшаго существа. Живыя воды Иордана сливаются с мертвыми водами озера Лота и послe нeкоторой борьбы возлe устья замирают сами, выбрасывая на поверхность погибших моллюсков и рыб. Нигдe в мирe земной рельеф не представляет такого великаго понижения, (Поверхность Мертваго Моря лежит почти на 3.000 футов ниже уровня океана.) ни в одной точкe земной поверхности кора земли не осeла так глубоко, и мрачныя скалы окружающия отовсюду Мертвое Море кажутся стeнками гигантской каменной чаши наполненной водой лишь на самом днe. Удивительный сам по себe географический факт восточная фантазия украсила всeми цвeтами своего воображения; окрестности Мертваго Моря и Иорданской долины дали обильную пищу сказаниям и легендам. Этих чудных преданий, которыя только цвeтистый язык Араба может передать, заслушивается заeзжий Европеец-турист.

Упоенный чудною ночью, убаюкиваемый рассказами моего проводника, я мчался на своем конe прямо к устью Иордана. Не чувствуя удил, словно инстинктивно, умное животное несло своего сeдока туда, гдe серебрящияся струйки воды набeгали на солончаковый, матово-блестящий берег и разбиваясь на нем покрывали его серебристою искрой. Под ногами коня скрипeла солончаковая почва, порой издававшая бриллиантовый отблеск от вкрапленных кристалликов соли, порой же сиявшая ровным бeлесоватым свeтом мeловой поверхности. Темная лазурь неба с яркоблестящими звeздочками, серебристое сияние колыхающейся воды и мрачныя краски каменных громад, посеребренных лишь по верхам, сочетавшись между собой, породили тот фантастический колорит в котором потонули и небо, и море, и земля. Еще полчаса, и мы у самаго берега моря. Мертвыя соленыя воды лижут копыта наших лошадей, которыя пытаются наклониться к жемчужной струйкe воды и утолить свою жажду. Как-то невольно я ринулся вперед, и покорный конь, шумно взбивая искрящуюся воду, с наслаждением погрузился по самую грудь в соленыя струи, обдав всадника тучей брызг, заблиставших алмазами.

— Левара варак хаваджа (воротись назад, господин) раздался внезапно за мной голос Османа, моего каваса и проводника. Заслышав знакомый окрик, остановился мой конь, постоял мгновение и, взвившись на дыбы, одним-двумя прыжками очутился на берегу, унизанном кристаллами соли, разноцвeтными бусами голышей и обломками сучков принесенных морем и инкрустированных его водами.

— Господин молод и горяч, обратился ко мнe с укоризной Осман, — он не знает что Бахр-эль-Лут не выносит оскорблений и губит тeх кто пытается нанести ему обиду. Сам великий Пророк не рeшился бороться с ним, потому что это не угодно Аллаху. Всемогущий заключил в мертвыя воды Бахр-эль-Лута тридцать три тысячи триста тридцать три прегрeшения, запретив им выходить снова на мир; человeк окунающийся в морe проклятом Богом и людьми, добровольно идет на грeх и искушает Аллаха, черная грязь легко пристает к бeлому одeянию, черный грeх еще легче может омрачить самое чистое, свeтлое сердце. Грeх войдет в тeло и душу незамeтно вмeстe с водой которая омывает тeло, вмeстe со вдыханием пара проклятой, оскверненной грeхами людскими воды. Видишь облачко что подымается налeво у береговой скалы; то облачко грeха, которое исходит из мрачной пещеры, выдыхаемое погребенным отверженным народом, идет разстилаясь по морю и заражает своим ядом грудь каждаго подходящаго близко к водe. Уйдем скорeе отсюда, господин, чтобы нам невольно не принять на себя частицу грeха, чтобы не прогнeвить Бога. Недалек теперь Эль-Шериа (Иордан), чистыя воды котораго благословил сам Иса (Иисус), великий пророк. Осман не будет больше вдыхать паров оскверненнаго моря, когда может дышать благоуханиями Эль-Гора (Так называют Арабы долину Иордана.).

Осман пришпорил своего коня и вынесся вперед чтобы как можно скорeе и как можно далeе отъeхать от берегов вредоноснаго моря. Вслeд за ним помчался и я как будто убeгая в самом дeлe от облачка быстро разносившагося по поверхности Мертваго Моря и затуманившаго его серебристыя струи. Мы мчались между стeнами известковых причудливой формы скал, порой перебираясь чрез нeкоторыя горбины их, правя свой путь на темню полосу лeса таящаго в себe Иордан. Тихо, безмолвно и отрадно было все вокруг; даже жалобный крик шакалов среди известковых холмов, не смущал беззвучия ночи. Кони ступали как-то осторожнeе и тише, словно боясь наступить на змeю; порой ноги их утопали в сыпучем пескe, а порой хрустeли в сухом бурьянe покрывавшем долину и полузасохших кустарниках тарф, плохо росших на почвe пропитанной солью и в атмосферe пронизанной соляными испарениями. Темныя, густыя чащи Иордана манили нас издалека, потому что во всей Палестинe нeт лeсов гуще, шире и привольнeе дебрей Эль-Гора.

Разумeется, мы, жители Сeвера, богатаго непроходимыми лeсами, тянущимися на цeлые десятки и сотни верст, не назвали бы даже и лeсом густую поросль идущую по берегам Иордана; но в Палестинe, странe выжженной солнцем и представляющей в общем унылую картину обнаженных скал с небольшими островками зелени, каждая кучка деревьев представляется лeсом. Чeм ближе к солончаковому побережью Бахр-эль-Лута, тeм жиже и скуднeе становился этот лeс, который на среднем течении Иордана образует такую низкорослую поросль что служит приютом кабанов и барсов, приходящих из за-иорданских стран. Не прошло и получаса быстрой скачки как мы уже въeзжали под гостеприимную сeнь иорданскаго лeса.

Свeжий запах зелени приятно защекотал обоняние, а нeжное благоухание мирта и теревинѳа, которому ночь придала силу и аромат, заставляло глубже вдыхать бальзамическую атмосферу лeса. Запах сосноваго лeса, свeжей еловой шишки и можжевельника, вот что напомнил мнe аромат иорданскаго теревинѳа; но насколько отличается этот послeдний от могучей сосны и раскидистой ели, настолько и благоухание палестинскаго лeса было отлично от сильно озонирующаго запаха наших сeверных хвойных чащей. Свeжий вeтерок тянул из-за рeки эѳирную струйку аромата сорваннаго с бeлорозовых губок олеандра, а сильное благоухание аравийской камеди, откуда-то приносимое порой вeтерком, заглушало благовония мирта, теревинѳа и олеандра.

Тихо и осторожно вступили кони наши в чащу зелени, по тропинкe ведшей прямо к змeящейся струe Иордана. И торжественность этой минуты ожидания скорeе увидeть воды священной рeки парализовала всe другия чувства и размышления. Впереди, за темно-сeрою стeной зелени уже слышится журчание бурливой рeки, слышится лязг камней шелестящих по его дну и лепетание струй набeгающих на обрывы глинистаго берега. Чудныя, непередаваемыя ничeм минуты ожидания! И чeм болeе приближался я к Иордану тeм лучше и чище становилось мое внутреннее я; оно повидимому примирилось не только со своею совeстью, но и со всeм миром, со всeми людьми…

— Шималак, Эль-Шериа, эфенди (возьми налeво, господин, вот и Иордан) раздался сзади меня голос Османа.

Я очнулся на время из своего чуднаго забытья, и из мира созерцаний опустился снова на грeшную землю. Нeт! По всему миру может быть грeшна земля, но здeсь, на Святой Землe, на берегах Иордана священна каждая песчинка, каждый камешек попираемые ногами. Как-то невольно при громком окрикe Османа глаза мои обратились налeво и упали на зыбкую поверхность воды, залитую лунным сиянием…

Как чешуя исполинской змeи, переливаясь и дробясь, блистали быстрыя струйки священной рeки; словно горсть брошенных невидимою рукой алмазов искрились, горeли и потухали, чтобы вновь загорeться прежним блеском, отдeльныя капли воды, взлетавшия на воздух. Густыя заросли зелени раздвинулись тут как стeны, пропустили струи быстротечной рeки и наклонились над самою водой, омакивая в нее свои зеленыя вeтви. Пушистые стебли болотной травы и тростника ушли в самыя воды Иордана, приютившись за мыском чтобы не снесла их сила струи. Глинисто-песчаный берег не высок, и мeстами сходит прямо в рeку, мутя ея чистыя воды, несущияся со склонов Ермона. Нервно дернул я коня пытавшагося ринуться к рeкe и войти в ея священныя воды, неся на копытах еще слeды отложившейся соли из вод Мертваго Моря… Как вкопанный, насторожа уши, остановился конь над самым обрывом Иордана, замер и всадник, доселe порывавшийся вперед… Иордан евангельских сказаний, тихий, чудный, священный Иордан был под ногами путника пришедшаго сюда из лeсов далекой России! Трудно высказать и описать, но легко перечувствовать то что ощутилось в моем сердцe в минуту свидания с Иорданом; мнe казалось тогда что передо мною предстала не рeка, не струя быстротечной воды, а нeчто живое, одаренное чувством и пониманием… Пред ним-то и затрепетало радостно мое сердце, наполнились слезами мои глаза, и в душe загорeлась та искорка вeры которую можно раздуть в пламень если мир не поглотит ее снова…

— Таала хуна, бе исм Лиллахи (поди сюда, во имя Божье). Пора нам и отдохнуть, проговорил Осман, слeзая с лошади и подходя ко мнe.

Машинально я придержал коня и спустился на землю. Нога ушла по щиколодку в вязкую почву. Оставив лошадь Осману, я приблизился к водe и вошел в нее с цeлию увлажить пересохшее горло. Мнe казалось что в живых струйках, уходивших у меня под ногами, играли сотни золотых рыбок, блистая своею чешуей. Взяв пригоршню священной воды, я глотнул ее с тeм чувством которое подсказывало мнe мое сердце и долго пил… Только в Палестинe, бeдной текучею водой, гдe Иордан представляется главною водною артерией, вода его может быть названа «лучшим напитком страны». Мутная от примeси ила и глины, с илистым вкусом и легким землистым запахом, обусловленным тою же примeсью, вода Иордана уступает не только водe живых ключей, но даже нeкоторых колодцев. Утолив свою жажду, долго еще я стоял по щиколодку в водe, между тeм как быстрыя струи набeгали на мои ноги, обрызгивая их серебром и алмазами. Как-то дeтски радовало меня что у ног моих плещется Иордан, и что сбылась давно взлелeянная мечта — ступить грeшною ногой в его священныя струи. Между тeм мой Осман, уже разсeдлав коней и, пустив их на подножный корм, начал дeятельно готовиться к ужину и ночлегу. С намeрением добыть дровец, мы разошлись по разным сторонам в густой чащe поросли и принялись ломать сухие сучья тарф и низкорослаго дубняка.

Не прошло и получаса, как на нашей стоянкe уже ярким огоньком вспыхивал костерок, на котором старый Осман ухитрялся подвeсить чайник с иорданскою водой. Я лежал, распростертый на своем дорожном плащe, поглядывая на веселое пламя, трещавшие сучья и копошащагося каваса. Только испытавший сладость подобных ночлегов в лeсу или степи может представить себe всю прелесть нашей стоянки на Иорданe, с которою не могли сравниться никакие ночлеги в пустынe. Говорилось как-то мало; хотeлось скорeе прислушиваться и молчать; глаза невольно смыкались, но не для того чтобы заснуть, а чтобы дать мысли возможность собраться и уйти вглубь. Багровый отсвeт костра, игравший на темно-бронзовом лицe Османа, порой раскидывался широко, скользя по вырeзным силуэтам дерев, а порой замирал до того, что не мог затмить даже блеска свeтляков, рeявших в темной зелени чащи. Снопы луннаго сиянья, отблеск нашего костра, блестящия звeздочки на небe и яркия живыя искорки на землe, вот четыре рода свeта придававшие колорит ночи, которая обозначала себя развe темною зеленью дерев, потому что все остальное искрилось и блистало, утопало в серебристой мглe.

— Добрая ночь сегодня, господин, заговорил наконец послe долгаго молчания мой кавас. — Посмотри как разыгрались огненныя мухи, как весело носятся онe над заснувшею землей; только в добрыя ночи онe так веселы и легки, потому что так угодно Аллаху. Нигдe в мирe нeт такого множества огненных мух как в долинe Эль-Гора, онe раждаются из цвeтков олеандра и, как добрые духи свeта, противны афритам (злым духам). Гдe кружится огненная муха, там мeсто чисто и свято; куда не залетает она никогда, там земля осквернена грeхом или служит притоном африта. Нeт мeста святeе Эль-Гора на землe, нeт поэтому и страны гдe обильнeе водится золотая муха ночи, в которой огонек зажжен самим Аллахом.

И при видe блестящих свeтляков, кружившихся роями вокруг нас в темной зелени окружающей чащи, как-то невольно хотeлось вeрить тому могуществу очистительной силы свeта и огня, вeра в которую прошла чрез религиозное миросозерцание человeчества. Сам Аллах затеплил искорку в тeлe золотистой мухи невольно повторил я, припоминая русскую сказку о том, как Бог вложил огонек в тeло райской птицы и пустил ее на землю пугать нечистую силу. Точно также рыбаки далматинских берегов в фосфорическом блескe морских ноктилук видят свeточ зажженный Богом для освeщения морской глубины.

Не долго слушалось мнe Османа за чашкою душистаго кофе, которым угостил меня кавас. Глаза невольно отяжелeли, дыхание стало медленнeе и глубже, ясность представления начала туманиться, и убаюкиваемый тихим журчанием Иордана и трещанием зеленых цикад, я уснул, как может спать только усталый путник, достигнув цeли своего пути…

Осман бодрствовал всю ночь над своим спящим господином не столько из боязни нападений бедуинов сколько из страха потерять коней, которыми он очень дорожил. Старик-араб, которому я дал на ночь свою берданку, был очень польщен этим довeрием и важно бродил вокрут нашего становища, словно разыскивая притаившихся врагов.

Как два мгновения промелькнули незамeтно для меня и волшебная ночь, залитая лунным сиянием, и чудное утро, расцвeтившее красками спектра и небо, и землю, и воздух, еще пронизанный испарениями ночи. Отблески этой утренней игры цвeтов еще не сбeжали с розовых тучек, повисших в голубой атмосферe, и с позолоченных каемок за-иорданских гор. Быстрыя струйки Иордана, потерявшия свой серебряный блеск, казались теперь поглотившими всe цвeта; какой-то свинцовый матовый отблеск еще держался на них и еще рельефнeе оттeнял силуэты деревьев, склонившихся над поверхностью рeки. Зеленый лeс уже проснулся давно и запeл свою утреннюю пeсню.

— Добрая ночь была, господин! привeтствовал меня при пробуждении Осман, — и за то наступило теперь доброе утро. Аль-хума (пятница) благословенный день; то знает и человeк, и звeрь, и птица. Послуша