Я не всегда была Angsthäschen.
Раньше я была смелой.
По крайней мере, чуть-чуть смелее, чем сейчас.
Сидя с папой на пожарной лестнице, я свешивала ноги через край и не думала, что улица далеко внизу, не представляла, как лечу к земле. Я не была твердой как кремень, в отличие от мамы, или бесстрашной перед лицом опасности, как Беатрис. Не была уверенной в себе, как папа. Но я могла спрятаться в темном шкафу, когда мы с друзьями играли в прятки, могла пользоваться острыми ножами, стряпая ужин, могла первой представиться новой однокласснице в школе.
Пусть я и не стала бы самым смелым человеком в Нью-Йорке, но, по крайней мере, до папиной смерти не была безнадежной трусихой. По крайней мере, я не готовилась заранее к худшему исходу любой ситуации, представляя самый ужасный вариант развития событий.
Мне причинят боль. Меня убьют. Я заболею.
Или всё это случится с мамой.
И я останусь совсем одна.
До папиной смерти я, возможно, была просто трусишкой. Наверное, я навсегда такой и останусь. Мне не по душе внезапные громкие звуки. Я терпеть не могу, когда меня застигают врасплох, неожиданно подкравшись сзади. Я всячески стараюсь держаться подальше от опасных предметов. Если свеча погасла, зачем подвергать себя риску споткнуться и упасть в темной комнате? Лучше вернуться и зажечь свечу заново.
Когда мы с родителями поехали на Кони-Айленд на мое шестилетие, я не купалась в океане и отказалась кататься на страшных горках в луна-парке. Но мне было достаточно просто смотреть, как веселятся родители. Стоило убедиться, что они целы и невредимы, и я расслабилась и смеялась от души. Если бы я поехала на Кони-Айленд сейчас — а воспоминание об этой поездке одно из моих самых любимых, — я бы все время беспокоилась и жалела, что не осталась дома.