Толпа кричала: «Да здравствует Виктор Гюго! Да здравствует поэт!»
Можно по справедливости сказать, что еще ни одного человека при его жизни не чествовали так восторженно, как Виктора Гюго, и Теодор де Банвиль был прав, говоря: «Он при жизни удостоился бессмертия!»
— Видишь, — говорил иногда Виктор Гюго которому-нибудь из сидящих у него на коленях внучат, — дедушка все-таки хоть на что-нибудь да годится: на него можно сесть.
Виктор Гюго написал по-французски и по-немецки воззвание к пруссакам. Он уговаривал их прекратить эту войну, начатую Наполеоном; он напоминал, что между обоими народами не существовало вражды… «Подумайте раньше, чем показать миру такое зрелище… Немцев, превратившихся в вандалов… варварство, губящее цивилизацию… Знаете, чем была бы для вас эта победа — бесчестием!»
Виктор Гюго сделал знак. Замолчали. Перед вокзалом огромная толпа ждала его. Его увидели, приветствовали громкими кликами, подхватили… И я слежу взором в тени Парижа и среди бесчисленного стечения народа за этим стариком, который, верный своей клятве, протестовал до конца против попрания права
