автордың кітабын онлайн тегін оқу Наши победят. Иначе не бывает
Буркова Мария

Кітап туралы Қазір оқып жатыр3 Тегін фрагмент

Мария Буркова

Наши победят

Иначе не бывает

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Эта книга рассказывает о том, что происходит сейчас — только не всем доступно понимание этого. Она показывает, чего стоит на самом деле хрупкое равновесие мира — и кто платит собой за то, чтоб оно сохранялось. А ещё здесь можно узнать, чего им это стоит — обычным людям…

18+

Наши победят
Десант в преисподнюю
Вечер за пять лет до миллениума
Спасти императора
1. 1. Пытка надеждой
2. 2. Когти ада
3. 3. Над бездной
4. 4. Кого не ждал
5. 5. Новая семья
6. 6. Командует сын
7. 7. Подлое прошлое
8. 8. «Изольда» возвращается всегда!
Не называй меня никому

Десант в преисподнюю

— Ты не можешь рисковать таким образом! — снова попытались проорать с другого конца планеты. — Чтобы вытащить этого парня, совокупность молитв должна быть едва ли не вековой!

— Тем или другим, но я буду, — холодно ответил в личке Сашка. — Молись посильнее, уже поздно варианты переигрывать, — и на этом капитан в отставке закрыл браузер насовсем.

Три часа ночи в новолуние над сопками были прекрасны. Золотистый серп уже зацепил кромку тёмной линии елей на вершине и резво уходил за неё в темень. Осенние звёзды дышали своим полнокупольным великолепием на всякого дерзновенного зрителя, что смел ими любоваться. Может, и к лучшему, что сейчас виден только край Галактики, тёмный хвост его разреженного звёздного полотна сходил на нет, и в дальнейшей темноте угадывалось направление на чужие галактики, откуда и пришло на Землю древнее зло под скромным обликом учёного-историка… Сколько ему там в саге, 33? Нам под полтинник скоро, но в этой жизни. Может быть, это милое обстоятельство и сыграет сегодня шутку с противником. Может, не сыграет… Сашка пролистал телефонные контакты, привычными движениями набил смс. «Сделай так, чтоб я вернулся, если сможешь» — хотя адресат был далее чем за полтыщи километров, время там было то же, однако можно было не сомневаться, что сообщение будет прочитано и принято к сведению.

Докурил, прижал окурок в пепельнице на балконе и вернулся в кабинет на мансарде. Оставил включенным ночник в виде алого лепестка, выключив всё остальное. Опрокинул в себя ещё один бокал вишнёвки и передумал возвращаться в спальню к жене. Если он случайно окажется мёртвым в своём кресле тут — никто ничего не заподозрит, остановка сердца во сне, эка невидаль. А вот под одеялом если — сразу начнут терзать бедняжку неизбежными вопросами… Тогда зажгём просто ещё несколько свечей, и плавающие сгодятся — хрен его знает, право, когда они сгорели, убрать недолго кому, а канделябром никого не удивишь у него в интерьере. Хотя если честно, Сашка был уверен, что крайностей не случится, соблюдал их только порядка ради, и даже побыстрее уложил своё рослое (под два метра) тело в мягкие подушечки качалки. Тело приняло приятную позу, так похожую на те милые ощущения, когда устраивался в теле очередной свежесобранной сушки или мигалки… Глаза пришлось прикрыть, дабы вызвать сейчас в себе эти воспоминания и без помех настроиться на искомый объект… под каким же именем его искать, надавали их там немецкие аристократы пусть не столь щедро, как сделали бы католики на другом конце планеты, но всё же? Ладно, какое придёт на ум при контакте, тем и воспользуемся, главное попасть на нужный уровень реальности, и точно попасть…

В ушах зашумело от прилива крови — сердце начинало гонять кровь в форсажном режиме — а сознание тем временем обернулось чем-то вроде стальной птицы, которых немеряно приходилось водить в своей полностью реальной жизни… Прямой реал, как выражался Сашка сам с собой и с немногими соратниками… Потому что сейчас он был уже не один. За спиной приятно завибрировало присутствие напарника — только у этого парня тела как у Сашки уже не было… Хотя запах его тела он чувствовал почти всегда при встрече, так было и на этот раз. Плазменный кокон, в котором они сейчас оказались, Сашка по-прежнему воспринимал в удобных формах для сознания пилота истребителя — только сейчас их полупризрачный самолёт шёл куда-то очень вниз, прошивая собой пласты почвы, и было это не рядом с домом, а где-то за шесть-семь тысяч километров на запад, уже ближе к краю континента. Это не мешало им молча разговаривать — только мысль всё равно отдавалась в сознании аналогом голоса, обёрнутого в эфир локальной связи…

— Ты его видишь, Сашка? — почти шёпотом отозвался в правом ухе ровный тембр напарника, он говорил по-русски уже давно без акцента, точнее, таким его слышал этот собеседник… — Я похоже, слышу зов, он как будто ждёт нас, да?

— Хм, дружище, у меня недостаточно текущей памяти для таких данных, это скорее к тебе, ибо я не умирал и свою смерть и после не помню, но если его подружка при контакте сболтнула ему что, дескать, тебя скоро вытащат, — взялся мурчать сытым котом реальный в нашем мире пилот истребителя, — то факт спровоцировала у парня истерику такой надеждой, вот почему я и спешу. Тебе придётся делать едва ли не самую сложную работу — тащить нас наверх.

— О, ты решил лезть туда сам? Зачем? — в тембре голоса напарника в голове зазвучали нотки заметного волнения и даже обозначился слабый акцент… — Ты можешь перенапрячься и снова загреметь в кардиологию на полмесяца, а я не хотел бы…

— А тебе там и вовсе делать нечего, если это действительно владения нашего общего врага, а похоже, это так, Генри! — сурово проворчал Сашка. — Тебя он зацапает за милый мой, как едва не сделал два года назад в моей гостиной, а меня ему брать за что, если я ещё не умер? Ну не получится, так дам ему в рыло хотя бы! Хотя что там у него, рыло или рожа как у Чужого из голливудской поделки?

— Второе, но лучше не трогать, представляй его человеком, так безопаснее, если явится, — напарник даже прижался со спины чуть ощутимее, будто желал перелить часть своей плазменной мощи живому человеку, то есть той его части, что его волей сейчас была рядом. — Всё верно, у него нет прав трогать тебя покуда. Но пожалуйста, вернись живым. Нам нельзя ошибиться — тебя я смогу реанимировать в случае чего, но только тебя, больше я ни на кого не настроен уже семь лет как, — и кроме сильного чувства пения у сердца — так звучит искреннее страдание, Сашка уже отлично знал, стали слышны ноты сильного смущения, очевидно, напарник сказал сейчас нечто, что совсем не планировал.

Полупризрачная, но вполне реальная на самом деле машина с двумя пилотами остановилась на месте, словно ставший как вкопанный конь, трусивший рысью. Сашка поднялся из кресла во весь рост — сейчас потолок послушно растянулся над ним в нужном объёме… Обернулся к собеседнику, с удовольствием снова рассмотрел его — хотя источников света в кабине не было, сам воин виден был словно живой и подсвеченный изнутри, отлично видимый на тёмном фоне — для сознания Сашки. На самом деле со стороны они оба не были видны даже как две крохотных искорки в кромешном мраке ни для кого вообще — ибо очутились на одном из уровней ада, где не было никакого света. Но Генри был сейчас всё тем же, как в свои 22 — с орлиным взором стальных глаз с голубыми всполохами, с перепутанными золотыми патлами, как сказали бы через почти двести лет со дня его гибели, бледный как мел и с заострившимися от волнения тонкими чертами лица. Только для габаритов Сашки он был гораздо скромнее, худощавый, до шрама на щеке ему, и выглядевший в своём чёрном с серебром мундире из канона будущих веков едва ли не мальчишкой. Настоящее произведение искусства Творца, в который раз подумал про себя Сашка, чувствуя себя сущей гориллой в камуфляже рядом с этой роскошью. Да и берцы никогда не сравнятся с сапогами офицера…

— Ты это что такое говоришь, брателла? — продолжил он мурчать с прежней интонацией, любуясь взволнованным рыцарем из прошлого. — Это, стало быть, если я кончусь, у тебя не будет куда восстановиться рухнуть? Не, я польщён доверием, но зачем так-то делать было? — сейчас важно было всерьёз не расстроиться, иначе на лице вместо благодушия может промелькнуть некая искра — а гнева Сашки даже в намёках напарник не выносил, у него начинались резкие болевые прострелы от этого. — Семь миллиардов человеков на планете и мне дублёра не нашлось?

Генри стрельнул голубой искрой из-под резких стрелок бровей:

— В нынешнем времени — да, и в будущем не вижу, потому хочу забрать тебя к себе туда.

Сашка порадовался, что излучать радушие ему уже не надо стараться — сейчас он напоминал себе залитого до краёв довольством щенка… или сытого волчонка, вполне возможно.

— Порадовал, Генри, — промурчал он как можно более ровно и весело подмигнул, нужно было замаскировать этот грозивший прорваться обвал ликования — дисциплина офицера, куда ж деваться. — Надеюсь оправдать доверие. Жди, я постараюсь побыстрее…

Он знал, как сейчас выглядит сам в сознании напарника — как чуток постаревший лохматый ландскнехт, переодетый в нечто серое, где даже талию было сложно угадать, и только глаза едва видать среди маскировочных полос на лице, для этого нужно было смотреть в упор. Стало быть, часть затопившей его радости дошла до собеседника, раз он перестал излучать словно раненый где-то ниже левого плеча — а надо признать, эта пульсация пространства всегда отдавалась каким-то ярким наслаждением. Но есть чужую боль Сашка считал позорным — а попытки себя этим подкормить таким образом всегда блокировал сразу же.

Повернулся и шагнул в сторону — это выглядело как нырок в открывшийся люк или дверь, в человеческом сознании такой процесс всё равно отражался в привычных уму декорациях. За пределами их энергетического кокона было заметно прохладно, везде царил серый туман, вызывавший ощущение стылой тоски при первом же взгляде на него. Тишины почти не было — фонил какой-то шуршащий шорох, то напоминавший звон в ушах перед грозой летом, то уходящие в инфрадиапазон «вздохи» пространства, то общий гул эфира, когда там невозможно нашарить нужную частоту. Но сейчас было не до оценок этой части реальности в восприятии человека — стояла задача очень техническая, нырнуть вниз и чётко попасть к источнику похожего на их с напарником эмоций, только эмоций, когда им край как плохо в той или иной ситуации…

«Пойми, старик, ты безразличен ей давно,

Пойми, старик, она прощалась не с тобой,

Пойми, старик, ей абсолютно все равно,

Что шум приемника, что утренний прибой».

Какая у меня толковая память, сообразил вдруг Сашка, неторопливо планируя среди клубов не то тумана, не то дыма без запаха… Ещё раз пропев про себя чужие строчки, он почуял, что падает верно — туда, где он нужен сейчас безошибочно. Наконец ноги стукнулись в некое подобие тверди — всё, вывози, родимые, теперь придётся затопить посторонние мысли текстом тропаря Кресту, и теперь точно счёт пошёл — на связки минут, а подсчитывать их придётся повтором фраз, ибо здесь само понятие времени утрачено.

Зацикленный, словно лента старого магнитофона на реверсе, тропарь взялся начитываться внутри сам по себе — этому Сашка научился сам ещё в училище перед полётами — и ушёл к позвоночнику однотонным звоном струны, почти неслышным ему самому. Всего три шага вперёд среди клубящейся сырости и серости — и колено упёрлось во что-то твёрдое. Пришлось достать из нагрудного кармана дешёвую газовую зажигалку и чиркнуть ею — хотя глупо было бы ожидать реального горения пламени здесь (а почему?), но ведь сами предметы здесь были из голимой энергии, и зажигалка исключением не была.

Она вспыхнула, как такая же на земле посреди ночи — и её света вполне хватило, чтоб обозреть то, что интересовало сейчас гостя преисподней.

Это было нечто вроде цельной тахты с балками для креплений рук узника, чьё распластанное тело лежало себе неподвижно, не прикрытое ничем вовсе на поверхности скорее из салатного цвета пластика, примерно так её интендифицировали глаза. Действительно, кавалерист — комплекция что надо, тем проще будет после восстановить. Интенсивность очертаний тела была разная — так, руки выглядели менее насыщенно, чем остальное тело, и на месте сердца была столь же ослабленно видимая рваная фигура размером с хороший взлом груди. Расчленёнка как способ убийства, понял Сашка — и не хватает как раз того, что хуже видно. Значит, курс был взят верно, промелькнула ещё одна мысль, пока он оценивал шрам на шее — такие бывают только при отсечении головы, но явно с головой-то нынче порядок везде, хотя здесь веки плотно сомкнуты. А вот с руками придётся повозиться, с грустью подумал гость, рассматривая вязь крепления на запястье пленника — вполне возможно, что десантный нож его здесь просто не возьмёт, а как распутывать, было совершенно непонятно, слишком много напластовано было каких-то тросов и скоб.

— Асурья нама те лока, андхена тамасавртах! — с чувством ругнулся Сашка, перебирая пальцами адские аксессуары, и не находя способа развязать это лихое создание инженерной мысли. — Тамс те претьябхигачханти, йе ке чатмахаио джанах! — да что за разница, что появился гнев, на данный момент мы ничем особо не отличаемся от докшита, логично? А докшит может позволять себе эмоции и даже сильные…

Против всякого ожидания, тросы вдруг рассыпались на груды звеньев — и руку узника больше ничего не держало… кроме Сашкиной ладони. И рука не ощущалась холодной вовсе, она была здесь такой же, как своя собственная. До чего же больно тут лежать тогда, учитывая какой холод вокруг, сообразил Сашка. Да ещё больше полутора веков… Посветил зажигалкой на второе крепление, оставшееся целым. Так. Если ругательство в виде мантры подействовало, значит, та рука, что сейчас свободна, лежит где-то в буддистском монастыре или храме — в Китае их полно. Но если вторую эта… особа женского пола высушила и припрятала у себя, то… пробуем…

— Оммм таре тутаре тууре сохха! — прошипел русский офицер почти с ненавистью. — Сдохнешь, стерва, встречу — изувечу!

Крепление неспешно обернулось гостью песка и просыпалось куда-то вниз, прочь с глаз. Теперь зажигалка была уже и не нужна, можно было вполне снова убрать в карман — глаза уже привыкли чётко вычленять объект внимания из серости вокруг, видимо, подействовало то, что отпускать кисть пленника гость и не собирался. К нему пришла вдруг дельная мысль — неплохо бы одеть подопечного. И вот из дацана как раз и зачерпнём, плевать, где он находится на поверхности планеты…

— «Не разбить бы рожу, не сойти б с ума,

Что страшнее всё же — смерть или тюрьма», — прорычал привычным мотивом Сашка.

Воспоминание о расслабленном возлежании за главным алтарём Бодхикхармы в мундире офицера империи из будущего приятно пощекотало горло. На несколько мгновений здесь перестала давить на уши какофония неприятных звуков и шелестов. Тело лежащего на секунду или около заволокло белесым туманом, а затем оно оказалось в элегантном белом мундире с непонятными сейчас знаками различия, но очень напоминавшем что-то из одежд как раз тех реалий, что на Земле ещё не наступили… А тоже неплохо, решил про себя Сашка, рассматривая типично остзейские черты нового знакомого. И почему это его на портретах тёмноволосым рисовали? Вполне себе светлый, почти как сам Сашка, и седины хватает, видна то есть… ну постарше меня лет на пятнадцать, но ничуть не растерявший стать. Хотя вот многие современники… да сюда бы их таких всех, гуртом, не жалко. Похоже, стоило уже попробовать смотаться отсюда — вдвоём… как же обратиться-то правильно, чтоб не напугать теперь? А то ведь явилась тоже, харя в камуфляже, раскомандовалась как у себя в гараже…

Да и на каком языке изволить разговаривать? Если на родном для пленника — факт примет за знакомца по прожитой жизни, а хрен знает, за кого именно из них, в аду даже друзья таковыми перестают быть, и брать на себя чужие огрехи неохота. Английский? Можно не просто понять ответ на диалекте двухсотлетней давности, судя по тем редким занятиям в универе, что перепали на долю горе-студента. Французский — вообще едва ли не вражеский в тогдашней ситуации, да и на нём вообще ничего можно не понять, как всегда. Придётся рискнуть и воспользоваться родным русским, всё же манера говорить за двести лет должна была измениться, да и выговор уроженца столицы Восточной Сибири явно не чета тем вариантам у диких зауральских варваров, к которым привык при жизни боевой генерал ушедшей навсегда эпохи. Не говоря уже о том, что хотя таких сибиряков и называли скороговорами другие жители этой страны, но изъяснялись они предельно чётко и внятно, что приводило ротного в восторг когда-то, потому что сказанное усваивалось тут же, без искажений.

— Прошу прощения, Ваша светлость, — осторожно позвал Сашка, пытаясь приподнять за плечи пленника, — неплохо бы выбраться отсюда, полагаю.

Вероятно, от него ждали хоть каких-то слов, и прекрасно поняли сказанное — судя по молнии, сверкнувшей в сразу открывшихся глазах… Синие, значит, вполне воспринимает происходящее, просто боль у него по-прежнему сильна. Однако закопать куда бы подальше одним взглядом может до сих пор, не без удовлетворения отметила та часть сознания Сашки, что обожала троллить реальность. Ну значит, и он не совершил ошибки.

— Кто Вам дал право на такие действия, барон? — прогремело в ответ на слишком чистом русском, который только у немцев и бывает, да ещё с такой интонацией, что имеется только у привыкших повелевать, и постоянно.

Прилетели, с грустью оценил Сашка. У меня что, на лбу старое приключение отмечено теперь? Впрочем, чему тут удивляться, это ж аристократ потомственный, а не как я, раздолбай новопожалованный едва ли не в шутку… И что теперь отвечать? Что командовать тут вообще-то мне положено сообразно обстановке? Я бы сам обиделся на такие слова…

Ох, ещё бы знать, что означала эта фраза явно на латыни, что не разбирая случилось выговорить — не иначе, подмог кто-то из костёла… Во всяком случае, нужного эффекта удалось добиться сразу, собеседник воспринял её с заметным удовлетворением и осведомился совершенно деловым тоном:

— Что требуется от меня сейчас?

Ну отлично, хоть за врага меня уже не воспринимаешь, усмехнулся про себя Сашка, выуживая из кармана крепёжную сетку. А то вот было б смешно, кабы ты меня тут вырубил просто — вон какие перстни, тут и кастета не надо уже… один разряд по лобовой чакре — и езжай в мятный дурман, там уже и когти заготовлены… Как бы тебе дать понять-то, что пару слоёв боли я тебе снять могу, но сначала выбраться отсюда надо? Тут не прямой реал, шприц просто бесполезен с его содержимым на такой случай.

— Держаться за меня нужно, Христофор Андреевич, — уставшим тембром проговорил Сашка, цепляя застёжки на талии собеседника. — Когда Вас тут хватятся, мне неведомо, но исключать ничего нельзя нынче уже.

— Предполагаю, что это может получиться, — ответили ему уже совершенно спокойно, и Сашке даже стало тепло — волноваться он теперь перестал, и это было существенным облегчением. Текущей задачи.

Потому что Генри там наверху распластался в его собственном кресле пилота и сам не свой от напряжения. Это в лучшем случае, если не обнаружена машина и не атакована вражьём… А если Генри вдруг грохнут — он, в отличие от расклада наоборот, не сможет это сразу почувствовать. И крепить нового знакомого придётся отнюдь не на спине — так его просто убьют метким выстрелом плазмы кто угодно, и насовсем. А у себя на груди — потому что если разряд придётся по спине пилота, то это будет менее страшная потеря, подумаешь, недельку в реанимации в реале, и снова бегать по тайге с карабином, как всегда в начале осени. Что ж, иногда и собственный рост сгодится в позитив — сейчас эти шесть футов хозяйской такой мускулатуры вполне помещаются на нём, и аккуратно.

Так, теперь осторожно, толкаемся каблуками — и всё, идём вверх, три-два, тащите меня все из храма Архистратига! Ну, быстрее, парни, мы как-то слишком плавно поднимаемся, сейчас мне просто нужно вернуться к Генри, а крыльями махать в этой вязкой серой мути наверняка неэффективно. Получается, услышали — перед глазами на очень краткий миг мелькнула лестница на второй этаж в знакомой церкви… Ага, это адресат прочла смс и устроилась в красном углу у себя дома… Даме можно было смело рождаться мужчиной, учитывая её силу… Ничуть не меньше, чем у жены — но та ещё слишком молода, чтоб помогать в таких переделках, один шум да волнение, а того нам ой как не надо сейчас. Ну же, дорогая, тут ещё пара километров где-то на общий план, дёрни меня наверх! Да, я сейчас тяжёлый, нас двое потому что, но так надо.

«Солнечный огонь атмосферы бронь пробивал, но не пробил туман» — прогремело где-то знакомыми строчками про мёртвый месяц на задворках сознания. Ну да, Солнце — вот что нам надо сейчас. Это дома глубокая ночь, а тут, давно ли предзакатье наступило, над поверхностью? Солнце Правды, подмоги, а? Не для себя прошу побыстрее — мне нужно вытащить этого клиента. И сейчас. Зуммер тропаря в спине стих, и пришлось прилагать значительные усилия, чтоб вырубать в сознании привычные слова молитвы мытаря. Когда это получилось, Сашка ощутил себя так, будто наколол поленницу дров только что. Зато перед лицом обозначилась знакомая картинка трапа в истребитель, и вскоре удалось рухнуть на пол машины внутри, спиной, чтоб не поранить своего протеже.

Сейчас их самолёт растянулся до габаритов пассажирского борта для перемещений випов государственного уровня, хотя снаружи размеры тёмного непрозрачного облачка никак не изменились. Однако удар о пол по затылку оказался весьма ощутимым, и хотя Сашка понимал, что задача выполнена, сейчас Генри уберёт его вместе с пассажиром отсюда в безопасное место, перед глазами уже поплыл липкий белый туман…

— Вы воздушный кавалерист, барон, — донеслось до него тем же знакомым голосом, но пошевелиться уже сил не наблюдалось. — В моё время таких технологий не имелось.

— В ваше время, князь, я бы парой ФАБов разнёс бы корсиканца в песок, — усмехнулся Сашка, с сожалением понимая, что зрение вообще отключилось. — Трассерами бы они до меня точно не добрались, это однозначно. Братан, гони, я спёкся.

— Слушаюсь, Саша, мы успеваем, не волнуйся, — пришлось услышать ещё перед тем как провалиться в беспамятство. Похоже, с Генри всё хорошо, раз он не позволяет себе старофранцузских ругательств, хотя… он же нынче тоже немец, получается.

«За то, что только раз в году бывает май,

За блеклую зарю ненастного дня

Кого угодно ты на свете обвиняй,

Но только не меня, прошу, не меня»

и далее по тексту наворачивалось в мозгу под гитарный звон уже автоматически.

Противный белый свет слегка обозначился над вынырнувшими из темноты сопками, когда уже Сашка настойчиво плескался головой под прохладным душем. Что-то он факт забыл, забыл, но, кажется, это было не очень важно сейчас. Как он попал домой? Что ж, придётся в следующий раз спросить лично у Генри. Судя по недавним событиям, ждать этого недолго.

Вытерев голову полотенцем, Сашка в ярком свете ванной комнаты вдруг увидел полосы на полотенце, напоминавшие следы от сажи. Сообразив, в чём дело, приблизился к зеркалу. Так и есть, полосы камуфляжного макияжа, у них ведь жирная основа, не смылись с лица полностью. Ерунда, протрём так, тампоном с молочком, а полотенце — в стирку, не глядя и не вспоминая, над каким километром нынче зависали с напарником. А теперь — быстро под одеяло к жене, пока всё выглядит обычным сидением в кабинете за книгой допоздна. Пока что ей не следует знать, куда приходилось нынче выбираться — за такую отлучку простым соитием с ходу не отделаешься, да и выспаться бы не мешало, всё-таки, вся ночь к чертям пропала уже. В прямом смысле, так вот.

Вечер за пять лет до миллениума

— А я тебе сказал — будешь пить со мной за Сталина! — утробный рёв лужёной суррогатами глотки прогремел на половину этажа старого барака, никак не меньше…

Отчего-то именно сейчас одутловатое лицо потомственного пролетария вопреки всем логическим умозаключениям стало внушать такое отвращение, что Александр понял, что натуральным образом задыхается. Долгожданная еда, дымящаяся на тарелках, вместо манящего изголодавшееся нутро набора яств превратилась в столь же несъедобные предметы, как общепитовские тарелки, на которых она была разложена женой будущего тестя. Тот смотрел себе помутневшими от звериного бешенства гляделками, моргая выцветшими водянистыми радужками и недвусмысленно давая понять этим, что в случае непотакания своим сиюминутным амбициям склонен пойти далеко — и кухонный нож лежит слишком близко от его узловатых пальцев, уже сжатых в бесформенный и несуразный комок морщинистого мяса под сероватой кожей. Александр упорно старался не смотреть на его скомканные выцветшие волосы и понурый от жадности нос, поэтому его взгляд в никуда был тестем замечен, и массивные челюсти двигались во рту очень неодобрительно, передвигая сигарету без фильтра в выцветших губах. Хотя пепельница стояла себе посреди стола вполне бодро — доставать сейчас свои сигареты означает спровоцировать нудный вой о зажравшихся щенках, которые жизни не нюхали и оттого имеют белые ухоженные ручки, как барышни, — а визг Оксанки о том, что её парень музыкант, слышать снова вовсе не хотелось. О том, что этот музыкант привык к совсем другим клавишам в виде курков и затворов, рассказывать было нельзя. Безумно хотелось есть — весь день без обеда, а позавтракать толком не успел, еле проснувшись с утра, будь оно проклято, это тупое время, когда голова не варит, а тело не слушается совсем. Но сейчас некий невидимый смрад не только отключил этот зверский аппетит, кривыми когтями впившийся в живот и горло, превратив весёлый семейный ужин с говядиной и картошкой в какой-то комплект безжизненных декораций, но и невыносимо подступил к лёгким, надавил на виски…

— Я сейчас подойду, — вежливо в полголоса бросил Сашка, проворно вскочил и едва ли не выбежал из-за стола.

— Какого хрена, я тебе сказал, будешь меня уважааать, — доносилось в спину из кухни.

Как ни странно, в этот раз не было слышно ни снисходительного бурчания будущей тещи, нахваливавшей новую банку солёных огурчиков и свежую зелень с грядки, ни пронзительных требований Оксанки не докапываться со своим заводом до всех и всюду везде и уверений, что в субботу будет хорошая погода и на дачу они все поедут, все, обязательно, просто в прошлый раз был вызов по не зависевшим от Саши обстоятельствам… Поспешно набросив куртку на плечи и надев казачки — ещё один объект ненависти оксанкиного отца, ради которого он не собирался ни от них отказываться, ни коротко подстригаться — Сашка выскользнул в коридор барака, за входную дверь квартиры. Бензиновое пламя вспыхнуло весело, будто подмигивая и напоминая, что жизнь может быть прекрасной, если к этому стремиться — и уже можно совсем спокойно щёлкнуть крышкой зажигалки, отправляя её в карман на ремне джинсов… Теперь нужно не торопясь распрямить занывшие плечи, аккуратно затягиваясь — сколько сегодня на рынке было перетаскано мешков, считать уже не хотелось, главное, что дырки-царапины с прошлой поездки зажили в этот раз вроде бы спокойно и уже не кровоточили совсем. А значит, к следующему вызову младший лейтенант готов, и младшая сестрёнка будет снова радовать, рассказывая о забавностях на семинарах и конкурсах на Днях Физики на факультете — эх, отчего ж её поныне никто из цветущих кавалеров всея университета никто по сию пору так и не прельщает? Ох, кабы не батино вдовство и новая его змейка-семейка, можно было себе остаться на кафедре самому, или ещё лучше — уйти работать в Службу Солнца на обсерваторию в Саянах, но деньги… Какие там деньги, кошке не прокормиться, проклятый БАМ и олимпиада, на сколько же лет ещё оно вычерпало соки из страны? Дорулились, сталиноиды ущербные, трепачи позорные — и водка ваша из картошки дрянь, а нынче и вовсе из нефти, кажется, вообще яд.

Сашка осторожно потянулся, покачиваясь на каблуках — спокойно, спокойно, проскочим, так всегда говорила Маська, сияя от счастья каждое его возвращение из тумана с перестрелками. Фенечка, связанная сестрёнкой, снова тихо шевельнулась под рукавом рубашки — наверное, вспоминает, чувствует, когда брату нехорошо. Отчего, когда мне плохо, этого не чувствует Оксанка? Она сама просила эти золотые серьги, а теперь почему недовольна, что я вискарь её отцу не презентовал на его ноябрьский краснотряпочный шабаш? Не по стилю как-то, да и не заценит этот бездарно брутальный сноб чуждого его сути напитка, это не нам с тобой, милая, эль готовить, как в книге у Стивенсона в детстве читали. Ах, как страстно трепетало её тело после… Ну, надеюсь, сегодня мы сможем обойтись без того, чтоб урезонивать кого-либо на этаже, вдрызг перекрытого водярой? Хочется чуток выспаться уже, да и на чердаке будет прохладно — похоже, на улице уже разыгралась обычная сибирская мистерия финала осень — последний дождь и первый снег, как в известной песенке? Простывать сейчас очень опасно, в позапрошлый раз врач жёстко предупредил, что риск отёка лёгкого у вас, сударь любезный, самый высоко задранный, а потому извольте себя беречь и заканчивайте свои командировки, добром не кончится. Как будто этого я хотел, получив диплом… Жаль, что звёзды сегодня не удастся увидеть — Сашка поёжился от вечернего холода, тянувшего из входной двери подъезда, и застегнул куртку. Виргинский табак сделал своё дело — дышать стало легко и ровно, и давящая боль отступила от висков. Но колени уже предательски хрустнули, сигнализируя хозяину, что он гоняет их в режиме перегрузки, и явно застудил прошлой осенью на чужой даче, когда не успел протопить домик и рухнул спать, не раздеваясь. Ничего, ничего, вот только выучим Маську — а там будет проще, наверное…

Заскрипели крашеные мерзким суриком вышарканые доски щелястого пола — даже лёгкие шаги на нём обычно вызывают неприятный треск, похожий на визжание мела по старой школьной доске с покрытием из тёмного линолеума, и от него возникало чёткое ощущение, что тебя корябают стальной проволокой изнутри. Когда ж эти доски заменят на нормальные, с покрытием из зелёного стекла, разработанные на кафедре физики твёрдого тела? Или тоже годами будем ждать, как очередники на квартиру у отца на радиозаводе? Кое-кто и на двадцать седьмой год работы не получил…

— Ну, и долго ты тут ещё будешь выпендриваться? — голос Оксанки отчего-то содержал сейчас в себе значительную часть этого визжания, от которого внутри всё неприятно сжималось, заставляя вспоминать самые неприятные моменты школьной поры. — Что тебе стоило опрокинуть рюмку без этих выкрутасов?! — и вот возникла она сама, в облаке дешёвого парфюма с шанхайки и халатике оттуда же, но даже эта дешёвка её никогда не портила.

Захотелось просто снова сгрести ладонью эту причёску а-ля дикая женщина с видео, и впиться в алые губы своими, чуть потрескавшимися — разве не за этим она здесь, верно? Сашка автоматическим движением притушил окурок, щелчком отправляя его в облезлую консервную банку, служившую пепельницей здесь и прибитую к дереву перил намертво кем-то из местных пьяниц, и с томной улыбкой повернулся к невесте. Но ладони, уже готовые к объятиям, отчего-то остановила некая неведомая сила. Карие очи милой сейчас вовсе не пылали влагой желания, а искрились сухой злостью, несмотря на обрамление длиннющих — им даже тушь дорогая была не нужна — мохнатых ресниц. Дверь подъезда внизу захлопнулась с омерзительным скрипом, идя навстречу толчкам осеннего ветра, и мощный толчок холодного воздуха шевельнул каштановую чёлку над ними. Оксанка была чудо как хороша с ней — Сашка от избытка чувств часто патетически называл её «моя Шаганэ». Он и сейчас шагнул навстречу, чуть приоткрыв губы и уронив ресницы пониже — чтоб она не сомневалась, как сильно он желает поцелуя.

— Перестань! — холодный тон ожёг щёку, как мокрое полотенце… — Ты нарочно раздражаешь отца своей антисоветчиной, да? Зачем ты свалил из-за стола, фэ своё показывать, какой ты крутой, что ли?

— Я хочу тебя поцеловать, — с тихой осенней грустью вздохнул Сашка, чуть опуская голову. — Считай, что убежал я за этим. Только и всего, — он всё же заставил ладони шевелиться и осторожно лечь ей на талию.

— Ты ужасно себя ведешь! — прорычала девушка, отстраняясь. — Вечно от тебя одни проблемы!

— Шшш, я очень устал и не хочу никакой ругани, — нежно промурлыкал Сашка, пытаясь игнорировать то, что услышал, и неосознанно снова приближаясь. — Обними меня, пожалуйста. Я сегодня видел цельное кольцо из лунного камня, хочешь, я тебе завтра его принесу?

На самом деле кольцо уже лежало себе в потайном кармане куртки, и оно было причиной того, что Сашка остался без обеда. Но Оксанка так была хороша в серьгах из адуляра, что упустить игрушку было никак не возможно — иначе бы после захода ушлых девах из рыбного отдела не осталось бы и самой хозяйке киоска.

— Скажи, тебе было западло выпить с отцом, что ли?! — любезная шипела, как рассерженная кошка, не позволяя заключить её в объятья, пришлось остановиться, замерев на месте. — Он жизнь прожил, а ты?

Кажется, случился небольшой подземный толчок — хлипкие бараки всегда реагируют на них заметно… Сашка застыл, пытаясь ощутить телом вторичную волну вибраций, привычную в таких случаях — но ничего не зафиксировал. Поэтому он пропустил мимо сознания ещё какой-то упрёк в чём-то, да и голос собеседницы слился в одно тягучее визжание на одной ноте — видимо, голодовка пыталась вызвать теперь мигрень в побитой не раз в командировках голове, и лёгкий шум в ушах и есть признак перегрузки сердца в этом сезоне. Если давление падает, нужно его поднять, иначе можно рухнуть из вертикали невовремя — водку сейчас нельзя ни в коем случае. Сашка полез за новой сигаретой, ещё не заметив, что рука подрагивает. Спокойно, сейчас выкурю, и меня отпустит. Вот так, аккуратно, сейчас всё пройдёт, просто перетрудился нынче. Что она там несёт, что???

— Ты только и делаешь, что нарочно важничаешь, чтоб быть не как все! Тебе нравится людей из себя выводить, говорить им гадости! Что тебе Сталин плохого сделал, а? — девушка выкрикивала слишком громко, явно затем, чтоб эти фразы слышал ещё кто-то. А точнее, весь барак.

Голос собеседника был столь тих, что ей пришлось резко замолчать, чтоб уяснить себе ответ — но на лице уже светилось чёткое стремление не слушать вообще.

— Расстрелял всю нашу семью, — спокойно произнёс Сашка. — У нас всю деревню выжгли, и бабка чудом выжила, убежав в лес. Она была ребёнком, даже в школу не пошла ещё.

Оксанка на секунду поперхнулась, услышав совсем не то, что хотела, и её глаза залил чёрный гнев.

— Не раздражай меня такими заявлениями! — он убавила громкость, но злоба в голосе появилась уже нешуточная. — Зачем ты сказал мне это сейчас?

— Но это правда, — растерянно пожал плечами Сашка. — Разве я виноват, что оно было так?

— А тебе не приходит в голову, что даже будь оно так, в этом был смысл?! — кокетливо тряхнув копной волос, ещё тише поинтересовалась вдруг девушка, и чуть придвинулась, приоткрыв губы. — И какое лично тебе дело до этого сейчас? Может, твоя бабка всё наврала.

Но собеседник отшатнулся, как от открытого огня на пожаре.

— Чего? — севшим голосом пробормотал он. — Ты всерьёз это мне говоришь? Зачем?

Рука девушки уже очутилась на талии и явно торопилась забраться под куртку…

— Я не советую тебе говорить об этом вообще, — томный голос обволакивал, как густой мёд, но откуда-то из неведомой дали вдруг потянул запах гари. — Это не добавит тебе положительных черт и на сегодняшний день не имеет никакого значения. Так что пей и не болтай ерунды сегодня, хорошо?

Окончательно припечатать себя поцелуем Сашка не позволил и резко вырвался, отступив на шаг к ступеням.

— Ты вообще хорошо поняла, что сказала сейчас? — тяжело задышав, он сделал длинную затяжку, затем блеснул нехорошим взглядом на подругу. — Тебя послушать, так и меня истребить стоит, вслед за роднёй?

— Нуу, это ты зря в крайности кидаешься, — смешок, возможно, должен был прибавить соблазнительности, но тональностью снова напомнил корябающий визг. — С тебя вполне достаточно делать то, что тебе говорят.

Наверное, подземного толчка не было — возможно, просто произошла вспышка на солнце. Сашка отступил ещё на шаг, понимая вдруг ясно и отчётливо, что он находится в неправильной точке пространства, там, где его быть сейчас никак не должно — иначе он погибнет. А тогда Маське будет нечего есть, и она не закончит университет. И вообще, хотя жизни сейчас как будто ничего не угрожает, но душа уже на волоске от погибели. А это ещё хуже. Старый кошмар с пылающими на закате избами, который снился с детства хоть раз в году, но в один и тот же день, на мгновение встал перед глазами во всём своём ужасном великолепии.

— Я никому ничего не должен, — тихо уронил Сашка, опустив голову. — И я не буду никому подчиняться, — он проворно повернулся спиной к собеседнице и почти побежал вниз по ступеням, к выходу.

— Ну, это мы ещё посмотрим! — насмешливо прозвенел в ответ девичий голос. — Тоже мне, умник выискался.

— Я жить хочу, — процедил Сашка себе под нос, уже не заботясь о том, чтоб отвечать. — Почему ж вы мне этого не даёте-то…

Сигарету пришлось выбрасывать уже на промозглом холоде, на выходе из двора.

* * *

Главное отличие человека от скотины — способность смотреть на небо. Сашка с глубокого детства, когда эпизоды теряются в густом белесом тумане памяти, помнил дедовские слова: «Запомни, старая сибирская поговорка — свинья неба не видит! Обращаться же с человеком как со скотиной никому не позволяй!» Мерзкий ноябрьский дождь и правда норовил то и дело пробросить первые куски слипшихся снежинок. Они противно липли на ресницы и брови, заставляя думать, отчего в детстве снежинки были ровные и красивые, а сейчас почти всегда похожи на уродливую кучу шлака. Ноги сами вынесли из двора с помойкой на узкий тротуар с покорёженным сорок лет назад асфальтом, а затем — мимо вросших в землю низких домишек нахаловки в реликтовую рощу.

Почувствовав знакомый пряный запах огромной ели, что росла в яме на месте провала в земле, Сашка понял, что шансы успокоиться после ссоры с Оксанкой у него должны быть. Нужно просто побродить с часик или больше, пока весь барак не выпьет большую часть предназначенной для пятничного вечеряния водяры и будет менее склонен обращать внимание на существование ещё кого-то на этаже. Однако очень холодный ветер и жёсткие струи дождя по незащищённой ничем голове внушали сомнения в правильности такой стратегии — а ну как придётся простыть, не надев свитер под куртку поверх рубахи? Но возвращаться слишком скоро было пока никак невозможно — как будто отрезало сейчас путь к этим ярким весёленьким окнам, как будто кровавым светом сейчас они налились, неощутимым почти, но сигналящим о смерти у себя неминуемой, а не ясным обычным жёлтым, означающим тепло и уют. Или пережидать, когда этот кошмар растворится в промозглой темноте — а вдруг этого не произойдёт? — или искать себе новое пристанище.

Квартал через трамвайную линию — там все хрущобы уже обросли массивными металлическими дверями, которые ни за что никто не откроет в непогоду и темноту, и не забудет захлопнуть — поэтому вариант с покурить и погреться в чужом подъезде отпадает сегодня. Ларьки же после одиннадцати уже все позакрывались, и надеяться на милость скучающих продавщиц не приходится. Ну, а частный сектор напротив сам сейчас представляет недюжинную опасность для прохожего. Остаётся только двинуть в противоположную сторону, откуда пришёл, и чуть взять в сторону — не больше нескольких минут, и вокзал в твоём распоряжении. Но только… машинально хлопнув себя по карманам, Сашка понял, что документы остались в барсетке, а без них и рассчитывать нечего на гостеприимство не только зала ожидания, но и самого привокзального района, то и дело прочёсываемого ментами… Подберут патрульные — делать план по нарушителям, и сядешь ни за что сначала на тридцать суток. Потом ещё неизвестно сколько продлевать будут твоё заточение, в протоколе каждый раз указывая, будто вёл ты себя аки Рэмбо и чудом не убил сотрудников при исполнении. И вызволять тебя из плена будет некому — кто ж знает о твоём задержании? А потом озабоченный сотрудник следствия предложит вежливо взять на себя некоторые глухари на районе, и в случае отказа в камере тебе устроят такие обстоятельства, что согласишься очень быстро на что угодно потом. Схема была известной столь хорошо, что вокзал пришлось исключить сразу. Может быть, попытаться обойти его и двинуть через старый мост, в центр города? Но сегодня ли смена в «Интуристе» у Николая, уставший мозг никак не мог припомнить.

«Последний дождь и первый снег» — всплыла в мозгу старая песня, и Сашка машинально подпел про себя — «И нет тебя, и слава Богу, что тут во тьме бреду без сна, и эта страшная дорога тебе никак не суждена». Потом сообразил, что эти слова уже никак не могут относиться к Оксанке, а значит, есть ещё кто-то, кому это может быть адресовано. «Полярное кольцо», стало быть? Значит, кольцо из адуляра, которое не досталось нынче той, для кого он на последние деньги днём купил его, может быть вообще не для неё уже? Это столь озадачило, что Сашка достал вещицу из потайного кармана куртки и взялся рассматривать на ладони, запалив другой рукой пламя зажигалки. Как будто вправду сделано из предрассветного тумана, когда ещё не все звёзды погасли на посветлевшем небосклоне, пришла усталая мысль. Снова лезть и распахивать куртку не хотелось, и для дальнейшего хранения красивости было проще сейчас использовать самый мелкий карман джинсов — тем более, что зажигалку надлежало убрать в её карман на ремне.

Какая всё же подлость, что из-за этой мерзкой непогоды сейчас нельзя посмотреть на небо — с грустью подумал Сашка и тихо вздохнул. Звёзды всегда действовали успокаивающе своим ровным светом и неизменным расположением сообразно времени года. И всегда вливали чёткую уверенность, что разные безобразия на земле однажды кончатся — и тогда можно будет смотреть на их сияние без боли и тоски. А сейчас непокрытую голову приходилось вжимать в плечи, чтоб сильные холодные струи не затекали за воротник. Патлы ещё не пропитались дождевым мороком, но чёлка уже подло съехала через лоб к переносице, угрожая прикрыть собой глаза, и молодой мужчина остановился.

И так уже впереди была густая темень рощи — густые черёмуховые кусты хоть и стояли уже полмесяца голые, но сейчас надёжно преграждали собой всякий дальнейший путь. Сашка застыл в каком-то унылом оцепенении — дневная усталость навалилась вдруг неотвратимо и страшно, заставив кости рук и ног тихо заныть, безапелляционно заявляя хозяину, что не желают сейчас вовсе двигаться. Противный подлец голод вдруг возник опять в своём полном безобразии, заставив замереть, пережидая приступ тошноты и неслабого головокружения — отлично знал, что курить сейчас достаточно холодно, и это уже не поможет для борьбы с ним. Сашка вздохнул как можно глубже, инстинктивно прикрывая глаза — вот сейчас отпустит эта напасть, и посмотрим на часы, возможно, времени уже прошло достаточно, чтоб можно было вернуться или ещё что-то предпринять. Сестрёнкина фенечка снова вздрогнула под рукавом рубашки — будто хотела предупредить о том, насколько кислый выдался сегодня вечер. Удастся ли сейчас дойти до её общежития на этих подкашивающихся от дневной перегрузки ногах? Кажется, это самый подходящий был бы сейчас вариант… Да, если подняться на горку, к автобусной остановке, поздние маршрутки ещё должны ходить, они ещё ходят до часу ночи — правда, тогда завтра будет снова нечего обедать на рынке, но, может быть, молодая администраторша поможет, или удастся ещё как-то выкрутиться. Конечно, объясняться с вахтёршей — то ещё унижение, но похоже, сегодня это всё, на что можно рассчитывать. Потому что возвращаться и слушать ехидные смешочки всего барака и — что самое гнилое, самой Оксанки — уже никак не возможно сейчас. Да и от запаха их тушёной картошки с луком не только затошнит и согнёт пополам, но и к полуобморочному состоянию толкнёт сразу. А становиться столь беспомощным было не только противно, но и опасно, учитывая настроение тестя. Хотя… какой он мне тесть, а? Вот профессор с кафедры теоретической физики — тот был бы в этой роли великолепен, да вот только дочка его полностью сумасшедшая, увы.

Но двинуться к намеченной цели так и не пришлось. Перед глазами вспыхнуло белое пламя — это чем же отоварили по спине-то, цепом, что ли, или ещё какой самопальный кистень? — растерянно мелькнула грустная мысль, пока тело лихо падало с высоты собственного роста на мокрые пожухлые листья. Крепкая подошва с каблуком плотно придавила шею, так, что шевелить головой стало невозможно. Прежде, чем тело сподобилось вернуть себе способность реагировать, сверху посыпались мощные удары, явно от ног, обутых в довольно крепкую обувь. Сколько минут это продолжалось — понять было невозможно, но с каждым новым таяла надежда на возможность после подняться. Что-то довольно ощутимо воткнулось в левый бок, на котором пришлось лежать — не то кусок коряги, не то острый булыжник. Из-за резкой боли ещё и от этого невозможно было разобрать, о чём шушукаются напавшие — их явно было прилично, судя по количеству ударов, и они даже должны были в потёмках мешать друг другу забавляться…

Возможно, так оно и было — и оттого чужая нога наконец отпустила шею. Только для того, чтоб куртку взялись споро расстёгивать и стаскивать прочь. Помешать этому было очень трудно, почти невозможно — так быстро это делали и так основательно проводили профилактику сопротивления ударами по рёбрам, животу и ещё ниже. Доставалось везде, но там было особенно болезненно. Промозглый холод угрожал заставить задрожать — ковёр из мокрых листьев был уже вдосталь напитан влагой, которая резво взялась захватывать рубашку — убегать из барака в планы вовсе не входило, и свитер не был надет. Сашка инстинктивно рванулся в сторону, почувствовав, что ливень ударов стих — и руки нашли в темноте толстый ствол ветки с куста черёмухи… Несколько мгновений, которые достались ему из-за того, что куртка заинтересовала напавших, были использованы на полную катушку. Удалось, подтянувшись, встать на ноги — почти ровно. Глаза уже настроились на то, чтоб помочь своему хозяину спастись — и отметили, что тёмных силуэтов солидно, намного больше полудюжины. Каждый небезоружен, понятно, эти стаи молодых отморозков обычно ни перед чем не останавливаются, тут и с оружием справится не каждый спецназовец, не вымотанный усталостью и голодом… Осторожно шагнув в сторону, получилось нащупать подошвой казачков посыпку тропинки в роще — похоже, с этого направления просто никто из врагов не зашёл ещё, слишком заняты разглядыванием добычи.

Звероподобный рёв кого-то из тех, что до сих пор имел человеческое обличье, отборным матом отметил этот манёвр, но, не смотря на боль почти во всём теле, реакция не подвела — и Сашка взял хороший темп, молясь про себя, чтоб нога не подвернулась на каком-нибудь мокром корне берёзы. Вопли неудовольствия и пожелания догнать и уничтожить довольно быстро остались за спиной, но всё-таки нога подвернулась уже на тротуарной колдобине, и падать на ладони было очень болезненно, особенно приложившись раненым в прошлом году коленом. Но здесь уже совсем близко был свет фонаря у трамвайной линии, и если поспешить с подъёмом, ах, чем же так врезали под правый бок — кованым носком, железной трубой или ещё чем? — то шансов выбраться будет больше, ведь на освещённой площади нападают реже. Лишь бы успеть подняться прежде, чем эта стая догонит… Успел. Теперь — под гору, бегом по асфальту в ручьях, к вокзалу, вдоль пустующей проезжей части у стенки, отгораживающей тротуар на высоте. Если к этой стене прижмут, всё будет напрасно, а за то, что посмел пытаться сбежать, забьют до смерти гарантированно. Или ещё что сделают в процессе, гораздо хуже — изуродованные тела неудачливых ночных прохожих поутру собирают патрули то и дело где попало. Просто здесь бежать безопаснее, хоть немного ровная поверхность и хорошо освещена, на тротуаре же подвернуть ногу и порвать связки — обычное дело. Подлый гравий, набросанный тут с весны, как хорошо, что сегодня я не в кроссовках, в них можно подскользнуться фатально, а от казачков он отскакивает. Всё, оторвался. Только эти несколько минут на дожде с ветром — дело дрянь, взмок полностью, завтра температура взлетит до 39, и как работать будем? И — где будем отлёживаться, интересно? Однажды попытались в родительской квартире — в результате сами не помним, как во дворе оказались на лавочке, и «скорая» подъехала отчего-то, верно, Александр Викторович? Вас же предупреждали тогда докторишки, что кровотечение может открыться, и нервничать нельзя. Попробуй не понервничать с мачехой и её сестрой и дочками — ангела из себя выведут и убивать заставят.

Как назло, ни одного таксиста у пригородных касс — куда они все запропастились, вроде ещё пара электричек должна была прийти с востока, отменили их, что ли? Запыхаться почти не пришлось, хотя то здесь, то там тело отзывалось сильной болью — до того её ещё не чувствовал… Оттого Сашка уже почти неспешно зашагал по ступеням вокзального крыльца — так это могло смотреться сейчас со стороны. Думать о том, что пришлось извозиться в грязи, не хотелось, да и саднящие руки струи дождя успели облизать. Но джинсы уже, похоже, намокли основательно, и мерзкая ледяная влага взялась просачиваться дальше — это было уже очень изнуряющее ощущение. Да и на лице образовались явно какие-то нехорошие следы кое-где, это было тоже заметно и ощутимо. Однако даже мысли о том, что можно было бы вернуться туда, где явно дожидалась Оксанка, не возникло — хотелось поскорее прижаться к тёплой батарее за спинками кресел для ожидающих электричку пассажиров и хоть немного спастись от этого всепроникающего холода. И пока больше ничего — наверное, стряхнули голову, ай, как скверно, очень знакомое отупение и неспособность думать о чём-то… А сколько же сейчас времени, отчего я не могу правильно поднять взгляд на табло под потолком? Аккуратно, этак ещё упасть доведётся, вот же несчастье. Голова всё-таки не поднималась, и Сашка почувствовал, что начинает трястись пусть мелкой, но неумолимой дрожью — батарея грела всё-таки не столь жарко, как было нужно, и кроме того, напряжение нервов и мышц решило в успокоившейся обстановке разрядиться. Всё это вместе всё же причиняло дикий дискомфорт, и захотелось тихо завыть.

Глаза упорно не хотели открываться полностью, как на холоде, и оттого шум прибывшей электрички, а после и сплошного потока приехавших пассажиров протекал как будто мимо сознания. То тут, то там начинала ныть тупая боль, заставляя чуть ёжиться, и лёгкие не тянули нужное количество кислорода. Сознание расплылось в какой-то белесый туман, и думать, как дальше быть, не получалось вообще. Было зябко, мерзко до тошноты — но шевельнуться не только конечностью, но даже мыслями не случалось вообще. В сущности, если бы не потребность греться, тело вполне могло перестать себя держать и рухнуть на пол — так уже бывало не раз после слишком тяжёлых нагрузок и голода, но обычно это бывало в более-менее безопасном месте, в каком-нибудь надёжном в данный момент жилье. Бороться с этой подло подкатившей перспективой не получалось, несмотря на все привычные в подобных случаях самоподстрекательства к активным действиям. Сашка надеялся, что его отпустит вот-вот, через ещё несколько минут, ещё, должно же отпустить, и скоро, чёрт побери! Почему этого до сих пор не произошло, а? Господи, ну помоги же мне, не справляюсь…

— Не дёргайся и пошли тихонько, понял? — прозвенел над ухом тихий тенор, полный металлических интонаций.

Прежде, чем получилось хоть как-то среагировать на эти слова, руки оказались оперативно заломлены за спину… Голову мотнуло чуть в сторону, и различить форму получилось — не охрана вокзала, совершенно обычные менты, и как же тихо подкрались, получается.

— Мужики, меня выхлопали, — голос сел до неприятного дребезжания, но хотя бы выговаривать слова аккуратно получалось вполне сносно. — Осторожнее, мне хорошо досталось.

— Это нас не касается, — тем же нехорошим голосом откликнулись за спиной, они что, ниже меня ростом, получается, мелочь деревенская? — Не будешь слушаться, достанется уже от нас.

Что за полудетские манеры, начала наконец вскипать внутри собственная сущность, неужели это тупые охотники за мясом, те самые, что ищут жертву для плановых задержаний? Под локтями больно прищемили знаменитые точки, от которых нервы протыкают болью плоть так, что белеет в глазах. Экая подлость, это наверняка такие, от них бесполезно ждать чего-то человеческого, и даже на небо посмотреть нельзя сейчас — сколько же суток мне теперь не видеть солнечного света вообще, а?

— Двигайся, амбал, разберёмся там уже, что к чему, — прошипел чей-то иной, надтреснутый голос.

— Отпустите, меня не за что задерживать, — с горечью выдохнул Сашка, понимая, что это бесполезно.

Вот так лексика, это же прямой намёк, что быстро предложат взять на себя серию грабежей и убийств. А уж как сделать, чтоб я не отказался, их учить не надо — эти печальные тезисы пронеслись в мозгу очень быстро. И верно, чего им стесняться, разве кто-то видел, как меня задерживают, и сможет мне помочь? От этих уже не сбежишь, бесполезно, только давать им повод к настоящим репрессиям. Стоп, я идиот, они же искали меня — районные бандюки им же и сообщили, в какую сторону я рванул. Стало быть, конец — я напал на мирных гуляющих граждан, а не меня пытались прикончить. Ааах, уцелеть в чёрном ущелье, спастись всем взводом — только для того, чтоб сгинуть дома вот так? А кто же будет работать для Маськиной учёбы?

От осознания всего ожидающего впереди ужаса проснулся адский голод внутри, впился корявыми когтями куда-то глубоко внутрь, к солнечному сплетению. Сопротивляться сил не было — да и бесполезно это было вообще, но и трогаться с места, повинуясь, ноги тоже отказались. Сашка смог только чуть поднять голову вверх — хотя это и был жест отчаяния, но потребность обречённого на гибель шевельнуться таким образом природа ещё ни у кого не отнимала. Без документов, без поддержки извне, без надежды дать о себе знать — шансов выбраться из-за решётки фактически нет. Что же мы видим, пропадая, младший лейтенант, Ваша упрямая светлая чёлка так и ползёт на глаза, и мешает страшно? Унылый серый мрамор облицовки вокзальных стен, группа пожилых бурятов в отдалении с крупными баулами, какие-то кавказцы, что бодро движутся в сторону буфета, даже дачники уже успели полностью схлынуть, и ни одного шебутного пенсионера, который бы точно поглазел на происходящее с искренним интересом и смог бы потом вспомнить увиденное. Да, ещё одинокая девичья фигурка ближе к лестнице в тоннель прохода под путями к нужным платформам — тоже безнадёжно, хоть и боком, но не смотрит даже в мою сторону, значит, не запомнит даже мельком этот эпизод. По спине знатно приложилась резиновая дубинка, и тело само грохнулось на колени.

— Мужики, не губите меня, не за что, — прохрипел Сашка, силясь не подавиться новой болью окончательно. — Оставьте, добром прошу.

Над ухом раздался презрительный смешок, и боль в заломленных руках стала поистине нестерпимой — тело просто потащили в нужную палачам сторону. Из-за этого голову пришлось попросту уронить на грудь, да и смотреть было уже некуда из-за белесой пелены — может быть, удастся хотя бы отключиться, откуда быть силам, чтоб выносить ещё и это истязание? Маська, сестрёнка, она же с ума будет сходить, когда окажется, что ждать уже некого, как же так, за что ей это всё?!

Чёрно-белые сполохи перед глазами, взрывы боли ещё очень мучительны, но как будто начинают стихать. Что вокруг и где это всё, пока неясно, но как будто просто приходится стоять на коленях. Вдохнуть, постараться вдохнуть поглубже — ага, получается, ну хоть немножко, чтоб уж совсем не заходиться в хрипе, уже лучше. Руки… висят по бокам беспомощно, так они не закованы ещё? Странно… Веки слиплись, но вот запах… о, это очень хорошая смесь, духи нежные и тонкие, но разогретые девчачьей шеей. Как будто голова и шея во власти совсем других рук, получается? Надо открыть глаза, это не дело.

С трудом разодрав ресницы, Сашка понял, что стоять неподвижно ему уже не мешают. Совсем рядом, с растревоженным тщанием перепуганной птицы на него смотрело незнакомое девичье лицо — обычная серая моль с тёмно-каштановой шевелюрой под француженку, ровные, не запоминающиеся черты, синие очи — ничего особенного и запоминающегося, но и уродства в себе не содержит. Наверное, моих лет или младше — но не больше четвертака, факт. От удивления глаза быстро обрели резкость, и уже не нужно было запоминать спины ментов, проворно скрывающихся уже где-то далече — мозг услужливо восстановил в памяти свирепые крики на высокой интонации визгливого женского голоса, обладательница которого явно была вне себя от гнева. Припомнились угрозы устроить беспредельщикам свидание с начальником ГУВД города совсем быстро, требования отпустить немедленно её парня… но ступор ещё не проходил. Незнакомка явно обрадовалась тому, что Сашка не только открыл глаза, но успел и с тихим восторгом ею залюбоваться, и придвинулась ещё ближе, обняв одной рукой его за плечи, а другой осторожной лаской ладони убирая упавшие на лицо пряди.

— Ты сможешь идти сам? — она говорила приятным тембром, совсем негромко, только так, чтоб её слышал только он, но явно была сильно встревожена. — У меня сил не хватит помогать тебе, встать сейчас можешь?

Сашка молча хлопнул ресницами в знак согласия — говорить он ещё не мог, с трудом пытаясь уверить себя, что ад кромешный отступил хоть ненамного.

— Вот и молодец, вставай осторожно, ладно? Всё будет нормально, нам недалеко идти, доберёмся, — проворковала девушка, явно обрадовавшись этому ответу.

С третьего раза уже получилось легко, без перебоев в дыхании, но Сашка инстинктивно обнял за талию даму — она даже не отстранилась при этом движении, спокойно позволив себе сделать то же самое. Сама она была не очень высока ростом — если бы захотела спрятать лицо на груди, то чёлка бы оказалась как раз под подбородком.

— Тебе же холодно будет, — рассудительно заметила незнакомка, не без нежности проведя ладонями по спине — Сашка даже чуть опустил ресницы от неги. — Давай-ка свитер натянем сейчас, ладно? — оставалось только снова молча согласиться глазами, и сумочка через плечо теперь стала заметна — девушка проворно вытаскивала теперь оттуда запакованный в глянцевый целлофан свёрток.

Наверное, дрожать над батареей и прижиматься к ней имело всё же смысл — хотя рубаха и не высохла полностью, влага с неё вовсе не сочилась, да и цвет ткани уже не был потемневшим. А оттого пушистый мохеровый свитер, в котором чуток даже пришлось утонуть, пришёлся не просто как нельзя кстати, но и вовсе показался даром Господним. Наверное, глаза ярко блеснули при этом от удовольствия — дама уставилась на побитое лицо с ещё более пристальным интересом.

— Эге, тебе сильно досталось, — проворчала она уже недовольно-озабоченно, — этак следы отпечатаются уже сейчас. Ну-ка, присядь пока в кресло, я попробую купировать это.

Спину и бока сильно заломило, колени громко хрустнули, пока Сашка располагал ватное внутри тело на сиденье зала ожидания, и даже подкатил мерзкий вал тошноты, который еле удалось унять резкими вздохами. Тем временем девушка уже закончила какую-то возню в недрах сумочки. По задубевшей сперва от дождевых струй, потом от липкого пота коже осторожно и аккуратно прошёлся ватный тампон, наполняя поры приятным свежим холодком. Там, где плоть уже начинала гореть, дабы налиться через часик тёмными синяками, незнакомая вежливая жидкость с тихим ментоловым ароматом задерживалась больше и дольше, кое-где испаряясь, и тогда целительница накладывала ещё один слой микстуры. Меновазин, догадался про себя какой-то уровень соображаловки, вот уж чего не доводилось встречать в дамских ридикюлях обычно, если только их владелица не работает в аптеке. Как же вовремя, этак к утру вполне можно будет встать не только без следов, но и без отёков, разве что чуток будет побаливать изнутри, но без изнуряющего нытья. Встать утром и забрать к чёрту рюкзак из барака, без всяких объяснений с Оксанкой вообще — как было бы здорово… Ох, и где же мне доведётся теперь встретить утро? Да плевать, где, главное, что не в камере после пыток на решётке в наручниках, и не под бетонным забором в полностью неподвижном состоянии уже.

— Ты голоден, да? — прошелестело тем временем над ухом ангельской музыкой, даже не дожидаясь ответа. — Может, конфету пока съешь?

Как назло, тело опять взбунтовалось и промычало в ответ нечленораздельно-утвердительный звук. В результате раздался хруст фантика и фольги, и в зоне прямой видимости возникло обещанное, да вовсе и не карамелька… «Хершиз» с кокосом, батон шоколада, который даже Маське доставался в те редкие дни, когда можно было потратить малость денег на удовольствия, и оттого подлежал табу для её старшего брата. Идите все к чёрту со своими «Мишками на севере», от которых за версту несёт штабным гнильём и душком интуристовских подлипал — чудеса бывают! — и даже тихий смех, сопровождавший уничтожение вкуснятины, слушать было неимоверно приятно.

— Спасибо, — промямлил после Сашка, чувствуя, что краснеет от неловкости за свой порыв. — Кажется, я просто сутки не ел, извини.

— Ну, так тем более нужно было так, — рассудительно заметила девушка. — Должно быть уже получше, может, пойдём тогда отсюда?

— Да, конечно, — бесцветным ещё, но почтительно-вежливым тоном произнёс Сашка и сделал вполне удачную попытку подняться на ноги. — С тобой я пойду, веди.