У людей без личности особенно силен страх ее утратить: мысли о смерти доводили меня до состояния такого животного ужаса, что я переставал себя контролировать
советский голубой плащ из секонд-хенда и свободные шаровары, пузырящиеся возле колен, не оставляли никакого сомнения – передо мной был настоящий санкт-петербуржец
Кирилл тем временем говорил, что раньше тут, в Озерках, был настоящий рай – тихие дачные места у озер, дом поэта Блока. Чтобы отвлечься от своих мыслей, я попытался представить здесь, в Озерках, черноволосого тощего Блока в сюртуке, стоящего у окна усадьбы. Но вместо того я представил поэта Блока в новостройке на другой стороне: рваные носки сушатся на батарее, всклокоченная голова, растянутая футболка, тут же его приятель и одновременно соперник Белый, с лицом стереотипного петербургского алкаша, опустившегося учителя музыки. Они пьют теплую водку и закусывают твердыми, как галька на морском берегу, сухарями
Эдельвейса следовало считать котом только с долей условности. Скорее он был шерстяной змеей с лицом сонного человека. Такие лица бывают у средневековых животных с фресок.
Пока у меня еще оставалось немного энергии, я должен был предпринять запоздалый рывок в жизнь. При этом я хорошо понимал, что рывок этот следовало уподобить попытке толстого одышливого мужчины догнать линию горизонта. Толстого одышливого мужчины, не забывавшего ни на секунду, что эта линия не станет ближе и на сантиметр. И все-таки надо бежать.
истина – это удар молнии, не каждый способен его пропустить через себя и уж тем более удержать. А если кто и способен, то выглядит он после такого, как древняя черепаха без панциря, – таковы, например, Владимир Познер
я, нежный москвич, должен переехать в Санкт-Петербург. Только здесь я смогу писать. Только здесь я смогу стать счастливым – но, конечно, не простым солнечным счастьем обывателя, а изощренным счастьем городского невротика, помещенного в свою родную невротическую стихию
