тся. Кинематографическая фраза складывается согласно грамматике родного языка. Тот способ, по которому сочетаются кадры, отражающие действительность, в русском кинематографе богаче.
Поэтому при таком перевесе чужого над своим мы имеем то кино, которое называем актерским. При перевесе своего над чужим мы имеем кино, которое называем документальным.
Вот: мета — в переводе с греческого означает после, за, через. Пост — в переводе с латинского — это позже, затем, вслед. Метадок — как-то не скажешь, лучше — postdoc.
Документом, я думаю, может быть только предмет неодушевленный. Всякая неодушевленная вещь — объект документальный.
Животная любовь“ Зайдля и „Три комнаты меланхолии“
Искусство вообще проживает путь от начала к пределу.
Все жаждут искусства, как будто само это понятие остается неизменным. Как будто выход в другое пространство не становится тоже художественным — правда, все реже контркультурным — жестом.
Парадоксально, но обращение к фотографии не только активизирует процесс воспоминаний, но и создает особые условия для забвения. Тема молчания и связанного с ним забвения регулярно возникала в рассказах респондентов. Практика молчания и забвения связана прежде всего с советской историей»115. На карточках отрезают те изображения, которые люди не хотят помнить из‐за личных травм или же социальной опасности. Таким образом, происходит дедокументация домашнего архива. Поэтому «семейные фотографии, которые наши респонденты воспринимают как резервуар, откуда они черпают воспоминания, на практике нередко оказываются чем-то вроде инструмента забвения или переосмысления прошлого. <…> они представляют собой некий монтаж из элементов советской риторики, сегодняшней квазиофициальной ностальгии по советской „стабильности“ и семейных легенд»
З. А. В 90‐е мы переживали период нового хаоса — тогдашнее время как бы все взбаламутило. Можно ли сказать, что теперь что-то…
Л. Р. …затвердело?
З. А. Чтоб нам легче было жить и работать.
Л. Р. Да. Более-менее. Тогда я говорил, что нет неофициальной культуры, потому что нет официальной. Неофициальной культуры по-прежнему нет, но официальная уже вырисовывается, как мне кажется. Это такой конгломерат именно в гламурном сиропе вонючего софт-патриотизма, такого бархатного сталинизма, не страшного, а попсового, и клубно-попсового искусства, которое у нас сейчас главное. Что, как всегда в России, свидетельствует о персональных вкусах тех, кто страной управляет. Если, скажем, официальная культура сталинского времени перла из Большого театра, то сейчас ту же роль играет Дима Билан. Ту же роль, которую когда-то играл Лемешев.
Заметь, что сейчас все наоборот. Попсовеют мгновенно. Спиваков, например. Потому что это престижнее и интереснее.
Патриотизм и Ксения Собчак — вот такая сейчас странная официальная культура. И к ней тянется, как бы условно говоря, высокая культура в лице каких-нибудь Башметов. Им самим привлекательнее блеснуть в этом мире
Сейчас радикализм — это показать в каком-нибудь гламурном клубе сиськи. За это тебе ничего не сделают, только будут аплодировать. Вот и весь радикализм
