Победа фильма Апичатпонга Вирасетакуна «Дядюшка Бунми, который помнит свои прошлые жизни» на Каннском фестивале 2010 года побуждает задуматься об иных связях или интервалах между временем повседневности и документальной реконструкцией архаических — иногда реальных, иногда псевдофольклорных — обрядов, ритуалов.
иным соотношением воображаемого/реального в новейшем авторском кино, пограничном так называемому contemporary art’у. И хотя румынская, скажем, волна еще с экрана не схлынула, новые режиссеры начинают осваивать другие (смежные) территории. Победа фильма Апичатпонга Вирасетакуна «Дядюшка Бунми, который помнит свои прошлые жизни» на Каннском фестивале 2010 года побуждает задуматься об иных связях или интервалах между временем повседневности и документальной реконструкцией архаических — иногда реальных, иногда псевдофольклорных — обрядов, ритуалов. Однако новый «промежуток» потребует накопления своего персонального опыта
тся. Кинематографическая фраза складывается согласно грамматике родного языка. Тот способ, по которому сочетаются кадры, отражающие действительность, в русском кинематографе богаче.
Поэтому при таком перевесе чужого над своим мы имеем то кино, которое называем актерским. При перевесе своего над чужим мы имеем кино, которое называем документальным.
Вот: мета — в переводе с греческого означает после, за, через. Пост — в переводе с латинского — это позже, затем, вслед. Метадок — как-то не скажешь, лучше — postdoc.
Все жаждут искусства, как будто само это понятие остается неизменным. Как будто выход в другое пространство не становится тоже художественным — правда, все реже контркультурным — жестом.
Парадоксально, но обращение к фотографии не только активизирует процесс воспоминаний, но и создает особые условия для забвения. Тема молчания и связанного с ним забвения регулярно возникала в рассказах респондентов. Практика молчания и забвения связана прежде всего с советской историей»115. На карточках отрезают те изображения, которые люди не хотят помнить из‐за личных травм или же социальной опасности. Таким образом, происходит дедокументация домашнего архива. Поэтому «семейные фотографии, которые наши респонденты воспринимают как резервуар, откуда они черпают воспоминания, на практике нередко оказываются чем-то вроде инструмента забвения или переосмысления прошлого. <…> они представляют собой некий монтаж из элементов советской риторики, сегодняшней квазиофициальной ностальгии по советской „стабильности“ и семейных легенд»
