Оглавление

4. 1
5. 2
6. 3
7. 4
8. 5
9. 6
10. 7
11. 8
12. 9
13. 10
14. 11
15. 12
16. 13
17. 14
18. 15
19. 16
20. 17
21. 18
22. 19
23. 20
24. 21
25. 22
26. 23
27. 24
28. 25
29. 26
30. 27

Примечание: автор настаивает на том, что его история вымышлена, и все совпадения случайны. Книга не была бы написана, не существуй в жизни реальной Тамары Луковой, пересказавшей создателю романа часть своей биографии, побудившей к его написанию, ознакомившейся с художественной версией пересказанного и ничего против написанного не имеющей.

В тексте приводятся реальные имена наших известных современников, что тоже должно быть воспринято читателем, как часть вымысла.

«Дура с сердцем и без ума такая же несчастная, как и дура с умом, но без сердца», ФМД

1

Дама с лоснящимся носом и гусиной шеей заказала Малине Вареньевне цвет лица альпийской пастушки, кожу таитянской ныряльщицы за жемчугом и сразу же оплатила весь курс. Ради этого врачу стоит сидеть на работе до темноты, слепнуть от мощной лампы, изворачиваться, чтобы не попасть в поры жирной кожи пациентки, сушить тампоном её слабые капилляры, терпеть чужие духи и сдерживать свои порывы, отвечая на вопросы:

— А вы сами это пробовали?

— Да.

— И как?

— Как видите.

— Ну, вы намного меня моложе!

— Спасибо за комплимент, вы преувеличиваете.

Технику коррекции кожи лица при помощи инъекций гелеобразной гиалуроновой кислоты придумали в Париже в конце 80-х годов и тогда же опробовали на многих известных личностях. Sculptura-лифтинг стал на время самой популярной процедурой во всех косметологических клиниках мира. В начале девяностых российский врач-косметолог Марина Валерьевна Стасова одной из первых получила диплом у Алана Жаке, основателя методики по армированию кожного рельефа. Документ гарантировал Марине Валерьевне не только хорошие гонорары, но и статус единственного в стране эксперта по контуропластике. Баблище, отданное за курсы у француза, Марина вернула очень быстро. Её лёгкие руки, вносящие недостающие «объёмы» в те кожные покровы, что побиты возрастом и потеряли свою толщину, творили чудеса. Женщины выходили из кабинета Стасовой помолодевшими на десяток лет, и слава о чудо-косметологе полетела в лучшие московские дома и даже дворцы. Набитые препаратами, как подушки пухом, веки, губы, подбородки и носогубные впадины див эстрады, моды, кинематографа России влетали в объективы фотографов глянцев и выставлялись на показ крупным планом, заставляя тех, кто до процедуры не доехал или не дорос, завидовать, копить, мечтать. Записи на приём к Стасовой были на месяцы вперёд.

Со временем специалисты всякого рода заполонили некогда элитную и благородную нишу преображения, превратив профессию чародеев в производство по переделке внешности по лекалам. Работа из разряда «ориентация на качество» перешла в категорию «удовлетворение спроса». Химики бывших союзных республик и стран социалистического лагеря, научившись бадяжить, стали предлагать горе-профессионалам по низким ценам вовсе не качественный бетон для укрепления женских фасадов, а гиалуронку седьмого размыва с низкой молекулярной массой. Восточные алхимики пошли ещё дальше, поставляя на российский чёрный рынок синтетические препараты, где от нужной кислоты под микроскопом можно было обнаружить лишь хромосомный размыв. Апокалипсисом стала подсадка стволовых клеток. Лица поползли вширь и вкось. Пресса загудела про случаи инфицирования и даже умерщвления клиентов в полулегальных кабинетах. В «Клиники Красоты» просочились анафилактические шоки и аллергические реакции. Заговорили про череду смертей среди актёров. Предупреждая каждую, кто приходил к ней, что стоит бежать оттуда, где пациентов называют клиентами, Стасова оберегала женщин от шарлатанов, а себя от безработицы. Хотя утечка всё равно была.

На исходе часа телефон на рабочем столе Марины зазвучал перекатами рояля.

— Ах! «Небеса обетованные!» — узнала пациентка романс.

«На-аша, — в груди Стасовой стало тепло и уютно: — Маскви-ичка. Почему только мы запоминаем нужные фамилии, имена, названия? Отчего лишь мы знаем, что архитектор Ярославского вокзала в Москве обязан карьерой Третьякову Павлу Михайловичу?». Она гордо кивнула и поправила маску и увеличительные очки. Москвичи — народ особый не только потому, что салют 9 Мая для них отражается в звёздах Кремля. Москвичам не нужно объяснять, кто такие Мельников-Печорский или Энди Уорхол. Они не назовут Патриаршие пруды «патриками». В метро у них «дьвери закрываются», мягко, нежно, и вагон ласково мчит их к «сьледующей станции». Хлеб они «покупают (а не берут!) в булошной». На службе «стоят в церькви». С неба на них «падает дожь». Почти дощь. — В носу защекотало. Марина извинилась. Услыхав рингтон ещё раз, она предложила сделать паузу и попросила.

— Только не вставайте!

От вида собственной крови пациентке могло стать дурно. Выключив лампу, врач вышла из кабинета. Ей звонила та, кто знала расписание часов работы Стасовой лучше, чем старик-стрелочник с шумного полустанка был осведомлён о расписании проходящих поездов. И просто так беспокоить она не стала бы.

2

Они сидели в кухне. Челюсти сомкнуты, глаза в стол, руки сцеплены. Стас не знал, как возобновить разговор. Взгляд упирался в сахарницу из того необыденного фарфора, что был на их столе повседневным. Когда-то давно супруги решили жить навылет, на всю мощь. Жить сегодняшним, не жалея о растраченном и задуманном. Оба реалисты, в бога тогда не верили, в жизнь после жизни — тоже. Шанс им был дан сейчас, мужской каплей и женской клеткой. Потом будут другие люди. Им не потребуются все эти фарфоровые мелочи.

Он обводил пальцем кобальтовые ромбики на чашке и пробовал разрушить взглядом натюрморт в вазочке из нефрита из маленьких осенних фруктов и плодов, но потянулся и взял только веточку ирги. Кусты её росли на их участке вдоль забора и до сих пор плодоносили несмотря на то, что осень уже вовсю царила в природе. Обглодав, он поморщился, словно съел барбарис. Ранетки, виноград, оранжевые фонарики физалиса из «Азбуки вкуса» — всё для него. И эта забота бесила: «Почему только мне?». Изобилие наталкивало на мысль о болезнях. Когда балуют и терпят капризы, точно зная, что всё ненадолго. Даже прошлым летом это ещё нравилось. Теперь — нет, и он искал за что зацепиться, но не находил. Всё, что когда-то было спаяно насмерть, размывалось временем, не оставляя следов от былых чувств.

Тамара встала, неловко задела стол, чашка, или тарелка (какая теперь разница?) хлопнулась. Она запричитала, он вздрогнул:

— Всё! С меня хватит!

Она сразу поняла, что именно это он силился сказать весь вечер.

— Стой! Погоди секунду! Пожа-алуйста, не двигайся! — она выбежала и вернулась с выбивалкой для ковров: — Держи!

— Зачем это?

Ковров в доме было два. Огромные, тяжёлые, одному даже не скатать. Пыль из них он выбивал в прошлом веке.

— Тебе же хочется меня ударить? Я же вижу. Тебе хочется сделать мне больно. На! Держи! Бей!

— Дура! — отшатнулся он и встал из-за стола. Это было самым сильным ругательством, какое Стас мог позволить в адрес жены. «Дура» вырвалось, и Тамара понимала это.

— Конечно, я дура. Потому в тебя и влюбилась.

Она была близка к слезам. Эту плаксивость он давно уже не выносил.

— Хватит, я сказал! Подбери свои нюни! Я пошёл гулять.

— А я?

— А ты, дорогая, иди и посмотри во что ты превратилась. Твой Зейналов умер бы от стыда, увидев звезду его подиума в таком виде.

— Зейналов не мой, он — общенациональный.

— Тем более. Ладно, договорим на эту тему потом.

Стас встал и пошёл к двери походкой борца средней весовой категории. С детских лет он привык беречь себя и всё, что окружает и ценить красивое. Тамару он заметил в пять лет. Как-то она пришла в детский сад в белых колготках, а на шее у неё, как ёлочные украшения, висели пять разных бус: разноцветные из стекляриуса — длинные, почти до пупа, металлические — тяжёлые и приглушённо бряцающие, близко к худенькой шее — ниточка гематита, в ней — запутавшиеся, плетёные крючком, яркие и пёстрые цветы из ниток мулинэ, а поверх всех — огромные дешёвые и облупленные шары из керамики. Мальчик протянул руку, и Томочка тут же покорилась его воле. С видом вождя индейского племени он надел шары и не захотел их снимать даже тогда, когда воспитатели, хором, вместе с заведующей, стали уверять, что мальчишки украшения не носят. Тамара смотрела на Стаса с восторгом. И тогда, и все те пятьдесят лет, что они знали друг друга и любили. Хотя про любовь стоило сказать отдельно.

Любовь — это мука на букву «с». Причём точно на «с» не заглавную.

3

Ей стоило привести себя в порядок, но сил не было. Выключив телефон, Тамара замахнулась, чтобы бросить его об пол, но так и замерла. А потом передумала и набрала дочери.

— Олечка, пожалуйста, приди ко мне! Папа куда-то опять ушёл, — попросила она, подвывая. Куда ушёл муж женщина не знала, но точно понимала, что к другой. Противные подозрения, а потом и уверенность в том, что Стас нашёл другую, появились несколько лет назад. Но всё это время Тамара пробовала играть по его правилам, делая вид, что не замечает отторжения. Его женщина не придумала: взгляд, направленный мимо тебя, выдаёт больше, чем любая улика. Да ещё снисхождение во всём, особенно в ласках. Его нельзя не заметить, когда руки мужчины едва касаются тебя. А ещё тогда, когда, услышав твой сладкий стон, он стискивает зубы и отвечает холодным методичным боем молота по наковальне — недопустимо упорядоченным, слишком размеренным и монотонным. Так не любят. Любовь — это всегда всплеск, недозированный и неконтролируемый, до сладкой боли. А то, что было в последние годы между ними — это супружеский долг во избежание долгих и ничего не проясняющих диалогов.

4

Обманутой Тамара Лукова была уже давно, а теперь оказалась ещё и брошенной. На исходе третьих суток отсутствия Стаса она пошла в полицию. Там завели дело о пропаже человека. Не мужа, а именно человека. Так сказала дочь. Ольга любила отца не меньше, чем мать, но не могла простить ему предательства. Так сказали и подруги. Их, верных, было три: с Мариной Стасовой (да, такое вот совпадение: муж — Стас и подруга — Стасова) Лукова когда-то работала в Доме моделей на Вернадского. Дину Власову она знала с начальной школы. Жанна Глинкина сидела за одной партой с дочерью, а дружила с её мамой. Своя мама у Жанны тоже была. Где-то. Зачем-то. Отца девочка видела нечасто и росла по законам улицы, со всеми выходящими из этого последствиями. Уживающиеся в ней красота и дикость приковывали до безотказности. Из чего вышли первый брак по расчёту, второй по любви, третий, по убеждению. Сеть итальянских ресторанов «Аморе» приносила Жанне стабильный доход, позволяющий быть узнаваемой и на уровне мэрии города, и даже в министерских кругах.

Соображая, как ей жить дальше, Тамара в сотый раз разглаживала копию заявления в полицию. Подруги и дочь сновали между залом и открытой кухней, готовя ужин. На стол из холодного мрамора нашлась тёплая льняная скатерть. Из шкафа достали красивую посуду и дороги приборы. Оля крутила салфетки и, обходя маму, устанавливала их на тарелки. Среди общей кутерьмы недвижимым был один предмет — тело хозяйки.

Зажжённых лампы над плитой и двух торшеров для комфорта хватило. Жалюзи опустили, оставив не завешенными окна с видом на большой сад, зрелый, с высокими деревьями. Свет из дома позволял видеть, как в спустившейся октябрьской темноте берёзы разводят жёлтыми ветвями. Ели держат тёмно-зелёную осанку. Рябина, яблони, вишни разбавляют этот танец красными кружащими листьями.

И пока природу охватывало упоенное погружение в осенний сон, дом бурлил от людских страстей.

— Том, я для чего тебе сказала включать телефон, когда вы ругаетесь? Если бы ты знала, что я тебя слышу, то не пресмыкалась бы перед ним, — напомнила Стасова.

— Малина, это неэтично, — встряла Дина.

— Зато работает, — ответила Марина и схватила с дивана хлопушку: — Вот скажи, зачем ты её приволокла? А если бы он ударил тебя? — Марина попробовала палку на подушке от дивана. От резкого хлопка Тамара вздрогнула. В её глазах промелькнул ужас. Дина покрутила пальцем у виска:

— Малина, скисни! Костюков морально устойчивый.

Тамара кивнула, согла