Наталья Анатольевна Лигун

Черная дыра, или Три часа ночи

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Наталья Анатольевна Лигун, 2018

Книга написана сердцем, эмоциями. Исповедь: настоящая, голая. Для тех, кто любит подглядывать в замочные скважины — проходите, открыто. Для тех, кто умеет учиться на чужих ошибках — берите, все по полочкам. Берегите любовь! Вгрызайтесь зубами, когтями… Ошибочка! Мы так пробовали — расстались. Берегите по другому — умащивайтесь всеми шероховатостями до полного слияния. Качайте кровь любви общим сердцем. Грех не использовать свой дар. Взаимная любовь — дар. Так что ступайте и не грешите.

18+

ISBN 978-5-4490-8434-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Черная дыра, или Три часа ночи
2. Начало
3. Мы 1
4. Зависимость 1
5. МЫ 2
6. Размышлизм 1
7. Зависимость 2
8. МЫ 3
9. РАЗМЫШЛИЗМ 2
10. Зависимость 3
11. РАЗМЫШЛИЗМ 3
12. МЫ 4
13. Потребительство 1
14. МЫ 5
15. РАЗМЫШЛИЗМ 6
16. Потребительство 2
17. МЫ 6
18. Симпатия
19. МЫ 7
20. МЫ 8
21. Страсть 1
22. Мы 9
23. МЫ 10
24. Страсть 2
25. Удобства 1
26. МЫ 11
27. Удобства 2
28. МЫ 12
29. Потому что надо или «за то»
30. РАЗМЫШЛИЗМ 7
31. МЫ 13
32. МЫ 14
33. В ожидании любви
34. Первая точка любви
35. МЫ 15
36. РАЗМЫШЛИЗМ 8
37. Любовь 1
38. РАЗМЫШЛИЗМ 9
39. РАЗМЫШЛИЗМ 10
40. РАЗМЫШЛИЗМ 11
41. Позитифффчик
42. Любовь 2
43. РАЗМЫШЛИЗМ 12
44. МЫ 16
45. Любовь 3
46. МЫ 17
47. МЫ 18
48. Любовь 4
49. МЫ 19
50. РАЗМЫШЛИЗМ 13
51. Вмешательство высших сил
52. МЫ 20
53. РАЗМЫШЛИЗМ 14
54. МЫ 21
55. РАЗМЫШЛИЗМ 15
56. МЫ 22
57. Письмо
58. МЫ 23
59. МЫ 24
60. РАЗМЫШЛИЗМ 16
61. РАЗМЫШЛИЗМ 17
62. РАЗМЫШЛИЗМ 18
63. РАЗМЫШЛИЗМ 19
64. РАЗМЫШЛИЗМ 20
65. МЫ 25
66. РАЗМЫШЛИЗМ 21
67. РАЗМЫШЛИЗМ 22
68. От автора
69. МЫ 26
70. Без авторства

Начало

Я сидела в комнате на полу и изучала обои. В них видела все и даже чуточку больше. Кто-то смотрит на облака, кто-то на кофейную гущу, а я — на обои. Какие облака в три часа ночи? Какой кофе? Обои! Они меняются в зависимости от того, что хочу видеть. Именно хочу, а не то, что на них изображено. Полоски и геометрические фигуры. Я мысленно растягиваю и придаю им разную форму.

Вот мой дом. Мой! Не уголок в родовом гнезде, который я, по истине вещей, должна была покинуть лет двадцать тому назад. Мой дом… он не огромный и не многоэтажный. Это не дворец, не замок, не особняк. Вполне достаточно несколько комнат для сборища пыли и разбросанных вещей. Кто-то оборудует комнату под гардеробную, кто-то под тренажерный уголок, а у меня будет комната для медитаций. Хотя медитировать не люблю. Уж слишком истошно воет моя внутренняя тишина. Это просто комната с огромным количеством подушек на полу. И все! Наверное, в прошлой жизни я была пудельком при королевском дворе и соскучилась по мягким перинкам. Или осточертели углы, из-за которых конечности как после сражения, а мизинцы — ветераны-орденоносцы войны. А может, мне просто необходимо пространство, достаточно большое для квартиры в несколько комнат.

Большая кухня. Некий полигон для приготовления пищи, место поедания ее и возлежания для завязывания жирка с дистухой в руках. Детская — маленький и огромный мир! Рисунки на стенах, перекроенные зоны и другой номер квартирки на двери. И, конечно, кабинет. Эпицентр взрыва с бесчисленными обрезками, обрывками и пустыми грязными кофейными чашками. Есть санузел. Как же без него? Я — феечка, и мне это не нужно, но вдруг придут в гости смертные?! Ванная. Надо же где-то пускать кораблики и смотреть, как пузырится пена на голове, выставляя из волос рожки или ушки. Что еще? Что я забыла в своем доме? Ах да, коридор, балкон и кладовка. Как и положено — скрытые пространства для всего очень нужного, которое надо было выкинуть тысячелетие назад.

Пожалуй, все… Если не считать одной комнаты, в которую никогда и никому нельзя входить. Помните историю про Синюю Бороду? Вот! А я не помню. Просто туда незачем входить. В полных семьях эту комнату называют спальней. В таких комнатах СПАсаются от одиночества, говорят СПАсибо друг другу и СПАриваются. Эта СПА-комната в моей жизни пустует. Я заколочу туда дверь и буду пугать всех Синей Бородой, о котором не помню.

Обои выгибаются, рисунок меняется. Я сижу на полу и смотрю на события, которые происходят на стене. Именно на события, ведь кроме них в моей жизни ничего не происходит. Три часа ночи, как-никак.

Может нарисовать того, кто, вопреки моему предупреждению, откроет запретную комнату, бросит свои носки под кровать, поставит стакан воды на тумбочку и начнет мирно мурлыкать во сне, вернее, похрапывать и вздрагивать? Как нарисовать поступки? Как нарисовать отношения? Как нарисовать чувства? Мужчина — это не щенок, которого покупаешь с родословной или подбираешь на улице, облезлого, но такого родного. По каким параметрам определить благородную душу?

По ушам, купированному хвосту или розовым деснам? Со щенком было бы проще. Но почему-то в три ночи его рисовать совершенно не хочется. А то нарисую и придется его выгуливать в семь утра. А там минус двадцать, вьюга и ветер. Мужчину хоть выгуливать по ночам не надо. Он сам благополучно это делает, со словами «и не наяривай ко мне каждые пять минут». После этой мысли захотелось быстро нарисовать бывшего, накидать сена и поджечь. Давно не грелась у костра. Так и тянет устроить шабаш, но все мои ведьмы спят по своим домам. Ночь все-таки.

Обои расплываются и вытягиваются в причудливые формы. А что с нами было? И зачем все это было нужно? Расчетливый план небес или прикол дьявола? Если план, то он уже закончился. Или это поворотный момент сюжета? А если прикол, то когда он начался? Когда встретились или когда расстались? То, что было между встречей и расставанием, приколом назвать не могу, да и двигались мы хаотично, истерично, без намека на план. Это, без сомнения, была любовь! В этой фразе есть лишнее слово. Нашли его? Верно — «была». Любовь либо есть, либо ее нет. Ты можешь быть вдали от любимого человека, в ссоре, в разрыве, в смерти… А любовь будет в тебе, внутри, всегда. Если она уйдет через время, значит, она и не приходила. Было все что угодно, только не любовь — страсть, потребительство, зависимость, симпатия, удобства.

«Удобства»… Ну и словечко. Но уместное. Это как отношения с удобствами на этаже или в доме. Для того чтобы было удобно опорожниться от обид, злобы и агрессии, даже не выходя из дома, нужен любимый-друг. А порой надо делить это место с другими, если любимый никак не соглашается с вами дружить. Тогда идешь поплакаться к подруге. Приходишь, а там Валька с пятого этажа, сидит, ревет. Вот и стоишь в очереди за удобствами.

— Ну ты там скоро? Ты уже?

— Нет, я только начала говорить, как всё у нас вначале было хорошо…

— Значит, это надолго.

И спускаешься на этаж ниже, вдруг там Ирка свободна.

А потом это вечное:

— Блин, опять всё всем разболтала!

А как иначе? Загадка я для любимого, хоть и отгадки вечно сама подсовываю — аккуратненько так, каллиграфическим почерком, четко и внятно, чтоб без домыслов. А домыслов… мама не горюй! Как примесей в плохом бензине. А порой и вовсе, любимый — бац! и разучился читать. Даже алфавита не знает. Смотрит, мычит, рукой машет. В таких случаях приходится натягивать тапочки с бубончиками, запахивать халатик и шлепать по этажам за удобствами. А потом: Валька — Ирке, Ирка — Якову, а Яков — «Всякому» такие басни про тебя рассказывает. До икоты потом слушаешь, какая ты сволочь — бедного мальчика обидела. Ну и чего мне дома не сиделось? Да потому что дома удобств нет! Хочется порой дать любимому пошаговую инструкцию к себе, описать все-все ситуации в картинках, рисунках и вензелях. Вот-вот! Именно в этом соль. В вензелях. Проще надо быть, проще. Говорить командами, кратко и лаконично: «не лезь в душу — током убьет» или «бегом лезь в душу, мне тут одной скучно». Ясно… Ясно, что кратко и лаконично не выходит. Мы — разные миры и с этим нужно смириться. Вот я и смиряюсь, когда Валька долго сидит в «удобствах». Зато Ирка слушает меня и карамельками трещит от удовольствия, что мне, такой красивой, тоже плохо.

А бывает, когда удобства и вовсе в лесу. Тогда приходится натягивать валенки, шапку-ушанку, брать палку, чтобы медведей отпугивать, фонарик в зубы и грести ногами снег до ближайших удобств. Для этого отлично подходят длинные переезды. Сидишь в вагоне, ногой болтаешь, ложечкой чаек помешиваешь и выкладываешь все как на духу тетке, которая давно уснула и храпит громче стоп-крана. Хорошо справляются с этой задачей маникюрши, косметологи, массажисты, вон та дамочка с коляской и бесконечные переписки в соцсетях. Потом, правда, наступает похмелье, и голова раскалывается от той информации, которая поступает к тебе о тебе же. Нет! Все не так было! Хватит свои вензеля вписывать в мою инструкцию! И бежишь к подруге, да побыстрее, чтобы Вальку опередить.

Мы 1

Ты умел меня слушать и слышать, как никто другой. Внимательно, часами, бережно и осторожно. Ты слушал мои истории, напичканные до отказа аллегориями, сравнениями, цитатами и вечными жалобами о несправедливости этого мира ко мне. Я словно показывала тебе мозоли на мизинцах, сетуя на узкую обувь. А ты брал мои «туфли» и разнашивал. Если представить, то, пожалуй, будет смешно. Но почему-то не смеется. Ты просто убирал мои проблемы своим вниманием. Я просыпалась утром, готовилась к выходу в мир, надевала обувь. И — о чудо! Не жмут!

Ты часто говорил, что любишь меня, потому что я настоящая. Что я — твой человек. И я верила тебе, и мне это нравилось. Нравилось настолько, что даже не пыталась сглаживать острые углы и причесывать мысли на публике.

— Смотрите! Эй, вы! Вы все искусственные, а я — настоящая. И именно такой он меня любит. Не терпит. А любит! То-то же!

Я рассказывала тебе все как на духу, без урезания, умалчивания и дорисовывания. И только с тобой была настоящей. В том-то все и дело. Я не была лучшей, была просто настоящей. А все настоящее далеко не всегда красивое, удобное и солидное. Почему мы расстались? Наверное, моя периодическая некрасивость и неудобность охладили твои чувства. Ты приложил холодную грелку к сердцу (мнение пресловутого социума), и оно остыло. А может, еще не остыло? Может… Не может.

Образы на обоях размешиваются, как краски на палитре от резких движений нервного художника. Потом мазки. Один за другим. Быстро. Стремительно. В двойной перемотке вперед. И вот уже рисунок обретает контуры, очертания, фактуру.

— Что я вижу? Кого? Не буду отвечать!

Я беру кисточку и смешиваю цвета с истерическим хохотом.

— Тут нет никого! Никого! Видишь? Это просто краски. Тебе показалось. Показалось… Иди на ручки.

И взять бы себя пятилетнюю, маленькую, испуганную и наивную. Прижать к себе и сыграть. Сыграть счастливую, уверенную, заботливую, нежную. Сыграть. К черту настоящесть! У этой пятилетней малышки все еще впереди. Ей еще предстоит пережить то, что уже пережила я.

— Моя маленькая, все хорошо! Слышишь, у тебя все будет хорошо! Я тебе обещаю!

Так когда-то ты говорил мне. Теперь так я говорю себе — маленькой девочке, живущей внутри меня.

Зависимость 1

А что это я с конца начала? Как там было? А «было все что угодно, только не любовь — страсть, потребительство, зависимость, симпатия, удобства». Начну по порядку — с зависимости. Инструкцию надо читать, дорогие мои, инструкцию! Там четко сказано, что мое начало начинается с двух третьих мысли.

Итак, зависимость. Первое, что приходит на ум, это хороший косячок с дурью. Никогда не курила, но планирую затянуться пару-тройку раз.

— Ирка врет, не курила я косячок, у Вальки спросите! Ах, Валька сказала, что мы вместе частенько закладываем дымка под десна? Ладно, спросите мою маникюршу. Ой, не надо! Такого о себе не вынесу.

Вот взять бы и окочуриться от таких сплетен. Не выход! Они придут такие, в новеньких черных водолазках с вырезами до пупка, станут возле моей неухоженной могилки и посудачат, мол, скурилась я вусмерть. И начнут «подбирать» моего суженого, словно он плохо лежит, как полтинник, выпавший из кармана.

Итак, поприветствуйте — Косячок! Почему у него имя собственное? А вы спросите у тех, кто с ним знаком лично. По слухам знаю, как между человеком и Косячком такая личная жизнь бурлит. Ну, прямо любовь всей жизни. Они друг без друга никуда. И в огонь, и под лед, и под забор. Присматривают себе седьмое небо в ближайшем подвале и клянутся в вечной любви. И, таки да, как правило, эта любовь до тех пор, пока смерть не разлучит их. Любовь без отягощения. Ни тебе тещи, ни свекрови, ни Вальки, ни Ирки. Только ты и Косячок. Блаженство! Но стоит только Косячку задержаться в пути (аврал на работе, командировка, пивко с друзьями), как тут же у человека начинается ломка. Седьмое небо становится седьмым дном ада, а уютная лавка в сквере — заточенными кольями. Мир выворачивается наизнанку, словно наволочка, вытряхивая перья от крыльев мертвого ангела.

Лиза…

Она подсела на Федора мгновенно. Даже не пришлось давать ей попробовать его в первый раз даром. Она сразу выложила за него все — семью, работу, друзей, жилье и город проживания. Поставила на кон и… прогадала. Правда она этого так и не узнала. Лиза любила в Федоре все! Неизвестно, конечно, где это «все» она в нем разглядела. Но, как говорится в определении предела из институтской программы по «вышке», как бы ни были ничтожны достоинства мужчины, всегда найдется такая дура, которая его полюбит. И она полюбила, вернее, подсела. И подсела жестко, безоглядно и бесповоротно. Ее божество носило растянутые треники, серо-бежевую майку (некогда белую) и вечно держало в зубах приплюснутый окурок. Одним словом, глаз не оторвать. Что и делала Лизка сутками напролет — она глазела. Дышала и не могла надышаться ароматом морского бриза (воблы и пива), свежестью летнего утра (перегара) и пряностью скошенной травы (потными носками). А как Федор умел петь дифирамбы! Витиевато, многоступенчато, даже трехэтажно! Его слушали всем двором и в пять утра, и в три ночи. Некоторые даже продолжали петь ему в унисон и подхватывали его рифму в ответ. Лизка балдела. Ее Федор такой популярный! Он такой незаменимый. Куда только его не посылали с самыми важными поручениями. И он всегда возвращался с победой и новыми трехэтажными рифмами. Но тут, как раз, и кроется та самая зависимость. Иногда Федора посылали в командировку надолго. Давали командировочные, которые он вкладывал в дело на секретном объекте. Он такой важный, и Родине без него никак! Это Лиза понимала. Но она не понимала, как же теперь она без своего единственного лучика света. Как ей теперь оторванным от стебелька пестиком жадно пить утреннюю росу любви? И ее ломало.

В такие дни она рьяно поддерживала идеологию Федора — трехэтажными дифирамбами одаривала соседей, дворовых кошек и мусорные баки. Она четко знала, что пока Федор в командировке, дело его должно жить…

Кирюша…

Она носила очки, время от времени поправляя их на переносице. Словно боялась, что они спадут и мир увидит оголенную любовь в глубине колодца ее сердца. Вдруг все догадаются и сделают общественно-доступной ее волшебную сказку? А все и так знали. Знал и он — Косячок ее сердца. Звали его Валерий Степанович. Высокий, статный, с проседью и саркастической улыбкой. Он презирал весь мир, кроме себя. Естественно! Ведь он — Косячок Кирюши! Кстати, Киру он тоже презирал. Презирал за ее податливость, лояльность, шелковистость и преданность. Он любил ее любовь к себе. Тут ему не было равных. Он боготворил Кирюшину способность видеть в нем ангела. А, как известно, человечеству свой лик ангелы показывают редко, не всем и по великим праздникам. Негоже часто спускаться с небес и делать свой приход обыденным. Кира знала, что она избранная, приближенная к небесам, ведь Валерий Степанович приходил к ней на час, два раза в неделю. Ровно в 17.45, два раза в неделю восходило ее Солнце, начинали порхать Пегасы, а Амурчики — скрипеть на арфах. Именно Амуры, а не богини. Во-первых, Амуры — мужчины, хоть и маленькие, во-вторых, они голые, а в третьих, без стрел. Все стрелы они уже давно выпустили в Кирюшино сердце. Что касается богинь, то… я вас умоляю, даже не говорите о них в ее присутствии. Это все равно что видеть, как твой последний Косячок докуривает соседка по лестничной клетке, блаженно прикрывая жирные ляжки прозрачным пеньюаром. Когда ее раскрасневшиеся щеки, взбитые на макушке волосы и дьявольские искорки глаз однозначно сообщают о… Тихо! Кира идет.

Итак, Валерий Степанович, подойдя к двери, отстукивал костяшкой пальца незатейливый мотивчик, после чего дверь распахивалась, и рай опускался на землю. Явление себя народу было быстрым, неглубоким и скрипяще-тривиальным. Но только не по мнению Кирюхи, подсевшей на дурь престарелого ангелка. Это был не акт, это было божественное действие, без намека на низменные инстинкты. Только ангельское благословение волшебным посохом, безо лжи и обмана. Она — избранная, полубогиня. Да что там! Она — мать Бога! Правда, когда об этом узнал повелитель человечества — Валерий Степанович, то его срочно отозвали на небо. Теперь он спустится с небес только через тысячелетие, чтобы сообщить о конце света. Его миссия непоколебима и очень ответственна. А Кирюхе всего лишь надо относить, родить и воспитать сына. Потом внуков и правнуков. И в глубокой старости, посвятив себя исключительно отпрыскам, отбыть в мир иной для воссоединения с божеством.

МЫ 2

Легко с сарказмом писать о чужой боли. Взял и вывалил неприглядную правду. Голую, неприкрытую, извращенную, изнасилованную. Вывалил, загреб ногой в кучку, стоишь, смотришь.

— Ну мусор же все это! Где они любовь-то находят.

А они находят. Они не знают, что бывает иначе. А может быть, у них и было иначе, а мне, как Вальке с пятого этажа, все видится именно так, как ей судачится обо мне?

Свою боль лелеешь, сдуваешь пылинки и возводишь в ранг святости. Она чистая, ведь она — изнанка любви. А значит, тоже отстиранная от колких взглядов социума, отутюженная лаской нежного сердца, выстраданная и данная в награду за годы без любви.

Я тобой не болела. Это не болезнь. Я тобой выздоравливала. Упорно и легко шла на поправку с каждым нашим поцелуем. Зачем искать смысл жизни, если он не прятался? Что за «салочки» мы устраиваем всю жизнь? Догоняем, ищем, застукиваем и снова прячемся.

Нашел — ухватил ручками и держишь, пока ангел смерти с прищуром не спросит:

— Ну что, надержалась? Отпускай. Нам пора.

— Дай мне еще чуток. Тебе что, жалко? Возьми Косячок, покури на дорожку.

Я тоже была зависимой. Ты ушел, а зависимость осталась. Но мы так не договаривались! Забрал свои вещи, надо было хоть Косячок оставить! Нет же, ты забрал все до последней щепотки. Я судорожно перебираю все загашники, нычки и секретные места. Где-то же должно хоть что-то остаться! И порой мне удается найти. Вот на днях мне сказали, что видели тебя в городе. Ты шел такой грустный и печальный. И — о, благодать! Последовательность и правильность алгоритма была аксиомой. Значит, ты печален. А какие у тебя причины для печали? Правильно, только наш разрыв. Печалишься, значит любишь. Любишь — вернешься. Такие затяжки входят мгновенно, легко, и растекаются по всему сердцу. А потом опять ломка. Тебя видели, но ты не вернулся, неделю, две, три…

Опять по сусекам — должно же хоть что-то еще остаться. Мысль материальна. К сожалению, у меня сей механизм работает как-то выборочно. Наматериализовать себе виртуальный Косячок получается, а тебя обратно в свою жизнь — нет.

Недавно снился сон. Обычная жизнь обычных людей. Жареная картошечка с салом, выжаренное — для меня, на дне сковородки, и пропаренное — для тебя, сверху… Я тебя не видела, но знала, что ты рядом. Мое сердце не колотилось. Была уверена, что это обычный день в нашей обычной бесконечной совместной жизни. Проснулась и затянулась. Хорошо-то как!

Ты это помнишь? Помнишь нашу картошку, рыбу в фольге и свои миксы? Ты делал миксы из всего подряд. Смешивал несочетаемое и придумывал свои рецепты. А я рядом была ленивой жопой. Не все время, но частенько. Уходила к тебе в подмастерье и спрашивала обо всем: какой толщины резать морковь, как шинковать лук и хватит ли соли? Ты так и не узнал, что я хорошо готовлю. Четыре года ждала нашу квартиру и жила у мамы, как на вокзале. Нет, мама отдала нам лучшую комнату и создала все условия для хорошей жизни. Но мне хотелось своего! Свой мир, свой уголок, где ты — хозяин, а я — хозяйка. Тем более что мне должны были вот-вот вернуть деньги на квартиру, вот прямо сейчас. Вот! По сей день не вернули…

Так часто представляла, как ты приходишь после тренировки домой и в коридоре сбрасываешь с плеча большую синюю сумку, чтобы поскорее прижать меня к себе. Порой удавалось даже представить, как из другой комнаты, опережая меня на крутых поворотах, бежит наш сын, обхватывает твою ногу и спрашивает: «Че купил?».

И думала: «Какой смысл раскладываться поудобней на перроне, если скоро придет поезд?» Мечтала, как в нашей квартире на кухне буду порхать бабочкой и колдовать над очередным шедевром. Мне хотелось удивлять и баловать тебя.

— Но не на перроне же! Давай доберемся до места. Еще пять минут и поезд придет. А там наш дом! И все-все у нас будет отлично.

Не добрались… Не успели…

А надо было там, на вокзале, на асфальте разложить полевую кухню и порхать. Тебе же не мешало удивлять меня на вокзале?

Жаль, что многое понимаешь лишь со временем. Начинают всплывать те мысли и фразы, которые мы давно знаем, но почему-то не пользуемся их сутью. «Нет ничего более постоянного, чем временное» или «надо жить здесь и сейчас». Эх… А я, как идиотка, ждала скорого рассвета, забыв (отбросив этот факт, как несущественный), что началась полярная ночь.

Размышлизм 1

Внутренний будильник работает. Три часа ночи, а значит, пора лезть в черную дыру. Три часа ночи — черная дыра жизни. Я проваливаюсь туда и нахожусь там часами. Хотела бы больше. Вот бы взять и залечь там, на виртуальном дне, лет на десять. Стать куколкой. Натянуть на себя одеяло, укутаться и попускать слюни, сопли и слезы. Замочить себя всю с ног до головы, развести бактерии, наплевать на себя и под себя. Покрыться бородавками и прыщами. Все равно никто не видит, никто не знает, да и не поверит. Меня нет, я в дыре! В глубокой и черной. В вонючей и липкой. Я в дыре почти десять лет! Осталось чуток. Совсем чуток, и я выпорхну из нее бабочкой. Родные будут думать, что в три часа ночи я встала, просто сходила по нужде и быстро легла спать. Они не будут знать, что десятилетие в дыре я провела в слюнях, соплях и слезах. Но будут думать, что меня ничего не берет, что я сильная, смелая и уверенная. Что плевать хотела на бывшего и на наше расставание. А мои ведьмы из шабаша будут завидовать моей красоте, ухоженности, улыбке и блеску в глазах.

— Ич, какая!!! Ее бросили, а она и в ус не дует.

— Та у нее нет усов.

— Вот блин, даже этого у нее нет. Ну, может хотя бы ноги кривые или руки короткие?

А я просто расправлю разноцветные, полупрозрачные крылья с витиеватым рисунком вечности и улечу от них. Пусть догоняют меня на своих метлах.

Зависимость 2

Мы зависим от других, когда не верим в себя. Недостаточно любим то тело и ту жизнь, в которой находится наша душа. Каждый человек рождается самодостаточным. Да, ему нужна пара, как и каждой твари, а не нечто, именуемое себя парой. Нечто подходящее или же совершенно не подходящее, но рядом. Человек боится остаться один, словно в одиночестве сокрыто его поражение. Быть одному — не значит болеть. Быть одному не стыдно. Как говорил Омар Хайям: «И лучше голодать, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало».

Только не надо путать скучательные порывы с зависимостью. Скучать полезно. Если это временно. А с зависимостью нужно бороться, особенно тогда, когда жизнь уже уложила вас в одиночную палату и дает пилюли от бывших. Покорчитесь-покорчитесь и перестанете. Да, придется пережить время, когда вы с упоением будете выть на луну, царапать стены и пытаться придушить себя ночью мокрой от слез подушкой.

Все пройдет. И это тоже пройдет. Так написано на кольце Соломона. Так написано в сценариях наших судеб. Жаль, что счастье проходит так быстро, а боль так медленно. Словно время имеет тенденцию бежать по своему усмотрению: то замедляя шаг, то устраивая ракетные гонки.

Стенографистка Кэт…

Было такое ощущение, что Кэт родилась с печатной машинкой в руках. Кто-то в рубашке, кто-то с крестом за пазухой, а она — счастливица — с аппаратом желаний своего Косячка. Она записывала все его желания и с пометкой «sos» отсылала в космос для мгновенной реализации. А как иначе? Он же хочет. Он же просит. Он же ждет. Знакомьтесь — Он. Кэт никогда не называла его по имени. Имя — это кличка, позывной, ник, логин и пароль. Имя нужно чтобы окликнуть, позвать или уточнить собеседнику о ком конкретном ты сейчас льешь грязь. Для Кэт все это было неприемлемым. В смысле позвать, Он что — собака? В смысле окликнуть, Он что — уходит? В смысле… даже дух перехватило! Разве можно так о Нем? Имя было лишним, ведь заглядывая в очи постоянно, не нужно звать. А разговаривая с другими, Кэт важно говорила: «Он», ─ тем самым подчеркивая миру, что Он у нее единственный, и речь идет исключительно о Нем.

Кэт была отличным свидетелем Его жизни. Она ловко стенографировала любую его самую малейшую просьбу, особенно ту, которую он даже не произносил. Она Его угадывала. Угадывала по уголкам губ, прищуру глаз, пульсации артерии на кадыке и ниже пупка. Гораздо ниже пупка, а жаль. Но она не жаловалась. Она тихо сходила с ума от одного вида такого малюсенького, но такого гордого достоинства. О, как он лежал! Даже возлежал! То справа, то слева. А когда проклевывался, словно подснежник ранней весной через толщу снега, ее печатная машинка включала сирену. Во вселенной сразу начиналась беготня. Ну а как же? Ведь сейчас произойдет редкое явление, и все силы вселенной надо бросить на то, чтобы подснежник показал головку! И после такого подвига Геракла Кэт начинала стенографировать с еще большим упоением. Рубашку нагладит. Да что там! Нагладит трусы, носки, шнурки и милый вихрь на его затылке. Вымоет, начистит, уберет, постирает, накрахмалит и опять нагладит. Гладить она любила. Она гладила и гладила… В надежде опять нагладить себе подснежник.

Доярка Любка…

Почему доярка? Все просто — потому что доила. Она открыла целый молокозавод и в бесперебойном режиме производила все существующие виды продуктов из молока. Выжимала творог, взбивала масло, отравляла шизоидными бактериями и прессовала сыр. Корова был одна, зато какая! Неповторимый Гриша. Он считал себя быком-производителем, но быком явно была Любка. Она доила Гришу сутками напролет. Дергала за его синие соски возможностей и желаний.

— Гриша, дай мне ласки, прижми, приголубь. Еще! Еще! Еще!

А Гриша тужился, скрипя огрубевшими сосками в тщетных попытках хоть что-то из себя выдавить. Ну не корова он! Он может купить колбасу и мясо, вбить гвоздь и съездить по роже соседу за то, что тот занял его место на стоянке. Но усюсюкать!

— А я красивая? А ты меня любишь? А что ты будешь делать, если я умру? Ну достань мне звездочку с неба, ─ хныкала Любка, привычно шаря по коровьим соскам.

— А хочешь, я для тебя пятак согну? ─ отвечал Гриша, намекая, что бык тут он.

— Нет. Хочу звездочку! Ну что тебе, трудно? Это же так просто! Смотри, вот тут у меня эрогенная зона и тут, и тут. Да я вся — эрогенная зона! Только пальцем ткни. Еще! Еще! Еще!

И он тыкал. Тыкал, как мог. Да он даже гвоздь мог вбить в точку «джи», чтобы не давить на нее постоянно. Но Любке было мало! Она хотела затягиваться Гришей постоянно, чтобы дурь разъедала ее изнутри, снаружи, везде!

— А ты меня любишь?

— Ага.

— Какой ты у меня романтичный!

— Не накручивай себя, я совсем не такой.

— Нет, такой! Тебе что, трудно сказать, что я красивая.

— Ты красивая.

— Вот! А говорил, что молоко кончилось!

Затем вдох и продолжение увлекательного диалога… Гриша всегда с упоением ждал ночи и ненавидел утро. Любка рано ложилась спать и быстро засыпала, правда так же рано просыпалась, вскакивала и бежала голышом к своей корове. Время утренней дойки настало!

— А что тебе снилось? Девки были? А я снилась? А ты меня любишь?

МЫ 3

Далеко не каждая история имеет хоть малейшее отношение ко мне. Но в некоторых явно есть зерно из моего амбара, например, доярка Любка.

Ты не умел признаваться в любви. Вернее умел как умел. Говорил просто и лаконично. А я хотела простыни слов с миллиардом ярких вензелей. Я, как и все ведьмы и феечки, с ног до головы напичкана бабскими уловками. Они настолько банальны и стремительны, что выстреливаются как из гранатомета. Вот один наш маленький диалог:

— Ты меня не любишь!

— Почему ты так решила?

И все! Зашкаливают датчики. Да ничего я не решила! Ты что, не понимаешь, что я выдавливаю нежные слова? А в результате выдавила обиду и разочарование.

Было и похлеще. Местами враждебный социум, местами равнодушный, но без единого моего верного оруженосца, надежного плеча и жилетки. А среди всего этого изобилия — мы. Такие счастливые, что аж противно. Липкие такие, сладкие. Фу, одним словом. Начинать с «а» и печально добираться до «я» не буду. Концовочка — вот та самая жемчужина. Взять бы, собрать весь этот долбанный жемчуг, нанизать на нитку, повязать кукле-Вуде на шею и истыкать иголками. Но я не могу, я же феечка!

Спектакль под названием «Вы так любите, что блевать хочется» набирал обороты. Ведьмы похватали свои метлы и начали устраивать демонический танец, подбивая меня на ответные действия. У меня всегда с собой портативная метла, на случай, если крылья залипнут. Ну что ж, полетаем! Итак, финальный аккорд.

Шел разговор, на что-то ты ответил, что, мол, этого не любишь. Неважно каким был вопрос, важно то, что речь шла совершенно не обо мне. Ведьмочка из твоего окружения ехидно перевела стрелки и задала вопрос:

— Ты ее не любишь? — небрежно показывая на меня.

Я повернулась к тебе и переспросила:

— Ты что, меня не любишь?

И ты ответил не задумываясь:

— Ты что, больная!

Вместо «больная» было другое слово, которое с учетом моих грязных словечек в этой книге, будет взрывом.

Спектакль не мог закончиться финальным аккордом, поэтому последовали мои бурные аплодисменты. Очень бурные! Я рукоплескала кулаками по твоим широким плечам, накачанному прессу и квадратному подбородку… с этой сексуальной ямочкой.

Что было? Меня спровоцировали. Я поддалась на провокацию. А ты…

Больно вспоминать такие моменты. Один твой ответ: «Очень люблю!» и одно объятие сделали бы меня счастливой. Ты защитил бы меня, ведьмы отступили и вечер был бы прекрасным. Я бы справилась с твоими ведьмами. Но ты меня бросил, унизил и отдал им на растерзание. После рукоплесканий — занавес. Все сонно расходились по домам и обсуждали, как я ни с того ни с сего полезла к тебе драться.

РАЗМЫШЛИЗМ 2

Три часа ночи. Время глубокого анабиоза. Я набираюсь сил там, где ничего нет. Там есть только пустота и мрак. Я думаю, что это хаос, просто его не видно. Что вот-вот все упорядочится: образуются новые связи и установятся системы координат. Начнет просачиваться свет, прокладывая дорожку к выходу. Но черная дыра не знает, что она так умеет. А я не ввожу ее в курс дела. Мне рано выходить. Мне не с чем выходить. Мне незачем выходить. Я лежу, укутанная своими мыслями, под листиком древа познаний и вынашиваю в себе бабочку. Надо переродиться. Как в детстве на игре «войнушка». Тебя убили, а ты еще не наигрался. Ты поднимаешься и со словами «А тут такой второй» бежишь сражаться дальше, пока мама не воззвала кушать.

Обои. Мой мир. Придуманный, притянутый за уши. Фантазийный абсурд одного актера. Зрителей нет. Но, бывает, заходят. Сядут в первом ряду, возьмут бинокли и рассматривают все гримасы моей боли.

— Это ж надо так играть!

— А я и не играю… Мне выпала роль быть настоящей.

Сегодня рисовала на обоях себя. Не образно, а так некрасиво и правдиво, как патологоанатом. Все внутренние органы, циркуляцию крови и брызги желчи. Зачем все это? Зачем был создан этот механизм? Ладно, создали. Пусть себе работает: жует травку и выводит ее естественным путем. Но зачем нужно было туда запихивать душу?! Было бы проще без нее. Вы только представьте. Рожает вас мамочка, тужится, потеет. И тут появляетесь вы, затем батарейки и детское место. И никаких печалек в жизни! Разлюбил, ушел, не понял, бросил…

— Это вы о чем? Что, батарейка негодная?

— Да нет, просто пора следующую вставлять.

— Ну вставляй. Я подожду. Заработает, потом травку пожуем.

Ты…

Ты поселился в моем сердце. Нет, не образно, а по-настоящему. Разложил свои вещи, занял мой диван и письменный стол. Пьешь кофе из моей чашки и смотришь в мое небо за моим окном. Поначалу меня это радовало. Наконец-то я обрела своего человека внутри себя. Теперь ты никуда не уйдешь. Не будет третьего лишнего и этой пресловутой неопределенности. Ты живешь в моем сердце. И так будет всегда! Счастье казалось объемным, даже выпуклым. Казалось, вот-вот оно лопнет от удовольствия и растечется розовым мармеладом по всему сердцу. И оно лопнуло, только мармелад закончился в небесной канцелярии и мне выделили серую паутину из проволок осознания.

Ты живешь в моем сердце. В нем живу и я. Только живем порознь. Даже более того, ты даже не знаешь о моем существовании. Зазеркалье…

Я звала тебя, кричала, суетилась, строила глазки и причитала. Умоляла и обижалась. Нарочито не разговаривала с тобой и приставала с просьбами. Но ты меня не видел. Ты был по ту сторону, в зазеркалье. Мой крик был душераздирающим: «Я здесь, обними меня, люби меня!!! Пожалуйста! Сейчас, немедленно! Навсегда!». Но крик был лишь криком во сне — глухое мычание без жестикуляции и шанса на то, что тебя кто-то услышит наяву. Ты не знал, что тут живет еще кто-то кроме тебя. А я знала! И в этой маленькой разнице была вся правда, вся боль и вся жизнь.

Я разговаривала с тобой, ссорилась и мирилась, рисовала картины счастливого будущего, наряжалась и впадала в депрессии. У нас была бурная жизнь. А какие у нас были диалоги! Если бы ты только слышал, как ты умеешь дарить счастье словами. Ты успокаивал и поддерживал меня. Называл малышкой и всегда был рядом. Рядом… в моих мыслях. А по сути, ты просто спал на моем диване, пил кофе из моей чашки и смотрел в мое небо…

Со временем я стала занудой. Наши диалоги, как под копирку, одинаковые, нудные длинные. Вечный принтер работал, скрипел и выплевывал все то, что я пережевала, и не раз. До тошноты, до брезгливости. Я стала забивать внутренний голос книгами, стихами и песнями. Все было тщетно! Все что слышала, видела или читала — все было о тебе, обо мне, о нас. Я нудила себе сутками напролет. Мои дни отличались только снами. Хорошо, когда сны были хорошими, и плохо, когда… они снились. Мне не снились хорошие сны. В каждом из них ухищренное подсознание показывало мне ужасающие картинки. Ох и фантазия у него! Пробуждаясь в очередной раз ото сна, я думала, что это предел мрака. Ан нет, новая ночь, новый сон и новый ужас.

Потом я объявила тебе бойкот! Стала игнорировать тебя в себе. Смирилась, как с жильцом по уплотнению: разбавляла проточной водой твой суп, домешивала соль в сахар и даже намеревалась помочиться в твои тапочки. Вовремя остановилась. А смысл? Ты все равно об этом не будешь знать. А я хотела, чтобы знал! Проходили длинные месяцы, а ты так не узнал, что рядом с тобой живет твоя маленькая девочка, которой ты очень нужен.

Как-то после бойкота я с тобой помирилась. Решила все тебе простить и, наконец-то, стать твоей женой. Ты итак долго за мной ухаживал. Я же помню наши диалоги! Я надела свадебное платье, вплела васильки в косы и громко сказала: «Да!». Было торжество! О, как ты был счастлив! Жаль… что ты этого не знал.

Со временем это стало напоминать настоящий брак, как у всех нормальных людей. Жена говорит — муж не слышит. Жена просит — муж игнорирует. У мужа есть время на всех, а на жену нет. Вот оно! Теперь у меня как у всех! Как у всех? Значит, пришло время развестись! И я развелась. Решила собрать твои вещи и выставить за дверь моего сердца. Театрально, пафосно: всплакнуть на дорожку, вобрать воздух в грудь и четко решить жить без тебя, идти навстречу новым отношениям с широко растопыренными крыльями. «Не умоляй! Мы не можем больше жить вместе!»… Потому что никогда не жили вместе. Проклятое зазеркалье! Я даже не могла взять твою рубашку и бросить ее в чемодан на колесиках, спихнуть тебя с дивана, разбить чашку и вытолкнуть тебя за дверь. У меня не было тела, была только душа — маленькая, хрупкая, всего в несколько граммов… Она была призраком в собственном сердце.

Я смотрела, как ты любуешься моим небом. Тем небом, которое я придумала для нас, чтобы летать вместе. В котором нас никогда не было и не будет. Смотрела, смотрела, смотрела…

Дни за днями превращали меня в изгоя. Кто-то стал паразитом в моем сердце. Нет, не ты, а я. Ты хороший, любящий, верный… Я же помню наши диалоги! И нашу свадьбу…

Паразитом стала я. Маленький паразит в собственном сердце. Тогда решила уйти я. Но куда? Пробовала прижиться в печени. Травила ее слезами, соплями и водкой. Сидела в печенках, такая нудная и ненужная. Потом перебралась в легкие и травила их зловонным ароматом невостребованной любви: вдыхая и выдыхая табачный дым, раскачиваясь на батутах двух подушек и втыкая окурки в почерневшую землю. Поднималась в гортань и становилась костью поперек — ни сглотнуть, ни проблевать. Спускалась в кишечник — чувствовала себя отходом, переработанным и выброшенным на помойку. Пробовала залечь в желчный пузырь и аппендикс — вдруг вырежут, и дело с концом. Убегала в почки, туда, где живут дочки и сыночки. Строила дом из камней до почечных коликов. Опускалась в пятки и чистила их до розового поросячьего тельца. Скользила по кончикам пальцев рук — мастерила все подряд из всего подряд, хваталась за перо и книгу рецептов.

И каждый раз, перемещаясь по себе, боялась влиться в поток крови. Не дай Бог опять засосет и выкинет в сердце. А там ты… живешь и не знаешь, что я рядом, я есть! И это сердце на двоих, а не одноместная мягкая комната в лечебнице для душевнобольных.

Блуждая по себе, я тщетно пыталась найти дорогу в мозг. Вот где нужно жить! Но злые языки нашептывали, что у блондинки его нет, что это всего лишь выдумка вселенной. А я верила, что есть! Мне надо было во что-то верить. Верить в спасение. Мне очень надо было первой туда добраться и занять все пространство, пока ты не опередил. И я это сделала!

— Ну здравствуй, мозг, я так долго тебя искала…

— Живи, мой любимый, в моем сердце!!! Теперь это твоя чашка, твой диван, твое небо и твоя одноместная камера.

Теперь я живу в своем мозге. И все, чего я хочу — чтобы сердце остановилось. Чтобы я смогла избавиться от тебя, хотя бы на те несколько минут, которые проживает мозг после остановки сердца. Прожить в себе чуть дольше, чем ты… Здравствуй, свобода! Дай тебя пощупать, всосать, глотнуть, вобрать… Чуть помедленнее, прошу… У меня есть всего несколько минут жизни, без него…

Зависимость 3

Поговорим немного о мужчинах, а то чувствую, как безбожно их обделяю. А они еще те зависимые! Подсаживаются на грейпфрутовый эль и сосут его суткам напролет.

— Горчит?

— Горчит.

— Сам хотел. Еще налить?

— А можно?

— Тебе все можно!

Петр Иванович…

Он любил звезду. Любил как умел — был зависим от своего кучерявого Косячка. А как иначе? Звезда экрана. Вот только говорили в этих фильмах на немецком языке и без перевода. Она танцевала и пела, вернее, извивалась и стонала. Это слышал весь двор. Петр Иванович не слышал — он был глух и слеп. Его звезда звездила оголтело. Она была неким отделом кадров при заводе — сразу проверяла всех знакомых мужчин на пригодность, а после разрешала работать, то есть бухать с ее суженым пивко в гараже. Доступ был через ее звездное тело.

Петр Иванович нервно кашлял в кулачок и удивлялся, что он — такой тихий мальчик в детстве — вдруг стал таким популярным в зрелости. К нему — такому удивительному, собутыльники со всего города тянулись. Чередой, кавалькадой, гвардией.

Но иногда в его жизни наступали серые дни. Бывало так, что один из его верных друзей возьмет да и соврет о его звездочке: мол, шалава она подзаборная.

─ Не, ну вы видели?! Где они забор-то нашли!

В такие дни он хмурился на серый день, на неблагодарных и завистливых людей, поджимал хвост и несся к цветочному ларьку за вяленьким букетиком самых дешевых цветов.

— Ларочка, это тебе, моя дорогая.

Ларочка брала цветы, томно поднимала одну бровь, выбрасывала старый букет и вставляла в вазу новый.

Такой день был хмурым всегда только до тех пор, пока цветы не делали свой стандартный круговорот в вазе. Дальше начинали петь свирели. Ларочка распахивала халатик, спускала бретельки комбинации и разрешала липким губам Петра Ивановича присосаться к груди, ляжкам… Короче, ко всему, к чему он хотел присасываться. И он хотел! Как он хотел! Он вбирал ее жадно, вдыхая запах других самцов, фильтруя его своими легкими, оставляя грязный налет чужаков в своем сердце. И молчал.

Петр Иванович был глух и слеп, ну что ж тут поделаешь. Не по врачам же его водить за ручку. Его кудрявый Косячок никогда не позволит ему убедиться в том, в чем он совершенно не хочет убеждаться. И даже если он будет физически стягивать с тела Ларочки очередного ухажера, то это будет точно не то, о чем он подумает.

Христофор…

Он имел жену и любовниц. Одну из чувства долга, которое отмечено печатью в паспорте, всех последующих — по любви. Иногда любви он хотел так много, что обменивал ее на деньги. Он пробовал экзотику, совмещал несовмещаемое, бросался в крайности. Но ему всегда чего-то не хватало. Ну не было той глубины, о которой пишут в любовных романах. Нет, он не читал. Он их смотрел. Фильмы, в которых почти нет слов, много звуков, удачное начало, чудесное продолжение и оглушительный финал. Но, чего-то все-таки не хватало. Но чего? Он открывал и открывал Америки, но оказывалось, что это очередные спальни в многоэтажках.

А потом его сглазили. И заклятье наложили на самое бесценное место. На сердце. Он влюбился. И влюбился так жадно и безоглядно, что выпал из большого секса. Чувство нахлынуло внезапно, только стоило бабке-гадалке в мантии провести ритуал и вынести решение. Его развели. Развели с той, на которую он, как оказалось, подсел. И подсел сразу же, еще в институте. Он так тщетно совершал попытки спрыгнуть. Наркотики — это зло! Так его научили родители. Она уходила быстро: собрала все самое ценное и важное, захлопнула чемодан и выставила его за дверь.

— Ступай, Христофор, открывай свои Америки.

— А последний косячок?

Она прижала его голову к себе и поцеловала в лоб. Никогда еще Христофор не оргазмировал в такой ситуации. Вот оно! То, чего ему так не хватало. А поздно…

РАЗМЫШЛИЗМ 3

Три часа ночи. Не спится. Привычно встаю с кровати и плыву по коридору в кабинет. Тут те самые обои. Те самые! Хорошо, что сюжет всегда разный, а то в черной дыре было бы скучно. А так подсознание крутит мне сериал за сериалом. Без реклам и длинных пауз. Правда и без попкорна и кока-колы. Но это к лучшему. Мой дзьоб не дзьобает. Пища не пролазит, хоть пальцем проталкивай. Нет ни жевательного, ни глотательного рефлекса. Зато поблевать и поикать могу от души. Просто осточертел вкус желудочного сока, пропитанного никотином. Лучше бы от березового сока. И не из пака, а из березки. Присосаться бы к стволу сухими губами, вгрызться новыми титановыми зубами и выгрызть себе слез российской плакальщицы. Ладно, у женщин нет национальности, расы и вероисповедания. Они все феечки, но мало кто из них об этом помнит.

Почему люди не помнят себя грудничками? Почему первые воспоминания начинаются с назидательного тона, угла наказаний и слова «нельзя»? Мы не помним, как самозабвенно нас любили и радовались тому, что наши какашки не черно-зеленые, а бежевые. Как мало нам надо было уметь, чтобы вызывать колоссальный восторг у взрослых. Вот-вот! Именно в это чудное время все девочки знают, что они вовсе не девочки, а феечки. А потом, пройдя круг ада от «нельзя», угла наказаний и до укоризненного взгляда, у феечек наступает пожизненная амнезия. Теперь они просто девочки, потому что мальчикам феечки не по зубам.

Мальчики берут девочек, упорно пробуждают в них темные воды и удивляются смене образа. Пробудил? Бери! Она вся твоя. И не только она, а со своей метлой и шабашем таких же, как она. Не по зубам была феечка? Теперь придется укрощать ведьмочку. Ну, удачи тебе, в борьбе с полтергейстом.

МЫ 4

Один мудрец сказал:

— Если человеку плохо, лечите его лаской и заботой.

Его спросили:

— А если не помогает?

— Увеличьте дозу.

Было бы хорошо, если бы один мудрец говорил, а другой мудрец внимательно его слушал, внимал и воплощал совет в реальность. Но в жизни все не так. Крылатые фразы так и остаются крылатыми — как влетели, так и вылетели. Конечно тяжело, когда у тебя внутри все клокочет, а ты расплываешься в улыбке и говоришь няшности. Тяжело. А кто обещал легкости на крутых поворотах? Преодолевать препятствия, побеждать превратности судьбы и выходить из положения героем — удел мужчин. А сражение с женским плохим настроением, тем более, когда виновником «торжества» являешься сам, — обязательная программа по сохранению отношений.

Когда у меня внутри разгорался пожар, все, чего я хотела, чтобы его скорее потушили. Один поэт сказал, что нельзя огонь потушить огнем. Прекрасно! Хоть кто-то об этом знает. Ты не знал. Поэтому тушил огнем.

Мои желания и твои поступки устраивали рыцарские бои. Порой доходило до схватки горцев — в живых должен остаться только один.

Ты наотрез отказывался делать мне приятности, потому что был зол. Зол на то, что я обижалась на твои поступки. Да, приправила обиженность неказистыми словечками. Литератором с нелитературными словами я была знатным. Ты отвечал тем же или превращался в молчаливого кита и падал на дно. А я злилась еще больше — мало того, что не осознал плохой выпад в мой адрес, так еще и не тушил пожар водой.

Костер разгорался. Каждый из нас с рьяной отвагой подбрасывал новые бревна. Гори! Сильней! Разрастайся! Уничтожай все вокруг!

— Тю, я не этого хотела!

— А чего?

— Любви, ласки, нежности, заботы…

Порой у нас был прогресс, и ты подходил и прижимал меня к себе. Получив толчок в грудь, сразу бежал за новыми бревнами, со словами, что на меня ласка не действует. Действует! Просто пожар уже большой, а ты пришел с одним стаканом воды. Вылил и ждешь, что в миг все устаканится, успокоится и даже дыма не будет. Будет еще и пожар, и дым, и мы все в золе. Не я изначально играла со спичками. Ты. Детям спички не игрушки!

Как легко пробудить в девочке феечку, еще легче пробудить ведьмочку.

Я писала инструкцию к себе. С юмором, сарказмом и неразборчивым почерком. На самом деле инструкция ко всем феечкам и ведьмочкам существует, причем одна и та же. Одинаковая. Делаешь это — получаешь феечку, не делаешь — ведьмочку.

Несколько строк из инструкции к феечкам

Если начал он — совершил нечто, на что она обиделась.

Нельзя на женскую истерику отвечать мужской.

Нельзя забывать с чего все началось и помнить лишь конечные матерные всхлипы.

Нельзя допускать, чтобы разгорался пожар.

Нужно делать выводы — убрать или снизить до нуля то, с чего все началось.

Надо умножать и умножать дозу ласки до тех пор, пока пожар не потухнет.

Надо всегда помнить о том, как больно было феечке, и что ты сам являлся источником этой боли.

Нужно всегда при себе иметь ведро с водой.

Надо делать все, чтобы ее крылышки как можно чаще были светлыми, яркими, прозрачными, а не в золе.

После пожара нужно взять свою феечку, выкупать, надеть на нее чистенький сарафанчик и поцеловать в носик.

Если спичками первой начинает играть она.

Подождите, пока чуток разгорится пожар.

Спокойно вылейте ведро воды.

Отправьте ее самостоятельно мыться и переодеваться.

Одарите ее пристальным взглядом, когда она выйдет из ванны с опущенными глазами.

Улыбнитесь и предложите горячий чай с плюшками.

Бороться с женской природой бесполезно. Феечка всегда найдет причину полетать на метле. Ну, надо ей порой облететь свое государство и убедиться, что ее любят и такую. Не обсасывайте ее слова, ищите причину их возникновения. Она дерется как умеет — словами. И в этом ей нет равных. Она всегда знает куда бить. И бьет наверняка. Почему бьет? Чтобы вы уяснили, наконец, что причинили ей боль.

У женщин нет плохой погоды, все проявления любви — благодать.

Потребительство 1

Потребительство — это, так сказать, разновидность любви, которая и не любовь вовсе. Это топка на Титанике. Чем больше узлов, тем быстрее ход корабля по волнам жизни. Чем больше узлов, тем больше кочегаров. Мужчин! С голыми накачанными торсами, которые подбрасывают и подбрасывают уголь в жерло жаждущего вулкана. Правда и мрут они быстрее мух поздней осенью. Ну и пусть! Конвейер — дело вечное.

— Незаменимых у нас нет! Правда, девочки?

— Есть, — хором подпевают мотыльки, — незаменимы мы.

Кинолог Верка…

От нее можно было узнать все. Но это «все» лежало исключительно в области классификации мужских членов. Она, как сертифицированный кинолог, измеряла двуногих псов на родословную. Длина рук говорила о длине хозяйства, плотность ног о его толщине, залысина о патологическом желании секса, длинный нос о длительных актах… Дорогие мои, эта книга короткая, поэтому не буду приводить всю классификацию. Хотите узнать больше? Ищите Верку! Хотя, стойте на месте, она сама вас найдет.

Для нее человечество делилось на три части — она, другие бляди и членистоногие. Ее мало волновало качество. Цель — количество. Она, как жадный Париж, хотела, чтобы в ней побывали все. Увидеть Верку и умереть! Так все и было — кто хоть раз побывал в ней, для нее умирал. Правда, был там один неотесанный чурбан, который не мог догнать, что нельзя войти в Верку дважды.

Что ей было нужно на самом деле? Да черт ее знает. Она, как алкоголик, проверяла себя на прочность. Вливала в себя разную гадость и удивлялась, что выжила. Она смешивала в себе разную сперму, в надежде надуться как шарик и лопнуть. Лопнуть, разлететься кусками и, наконец-то, простить членистоногую треть человечества за насилие, причинное ей в детстве. Как говорится, не видеть Эйфелеву башню в Париже можно только одним способом — это быть внутри нее. По сути, это Верка и провернула со своей ненавистью к членистоногим псам.

Элеонора…

Она любила деньги. Банально и просто. Вы скажете, что деньги любят все? Ошибаетесь, так как Элеонора, никто. Это для нормальных людей, деньги — их покупательная способность. Для нее деньги — шелест, хруст, запах и… вкус. Не вкус жизни, а в буквальном смысле слова — вкус. Она представляла, через сколько рук они прошли. Липких, жадных, страстных. Она гладила себя купюрами и представляла миллиардера, который проводит своей мощной, волосатой лапой по ее бедрам. Она вдыхала страсти, впитанные в банкноты. Лизала воротнички президентов и чувствовала себя кошечкой с шершавым язычком. Денег, купюр должно быть много. А, так как она — интеллигентка по маминой линии, то нищеброд ее бесил. От запаха купюр с мизерным номиналом у нее начинались желудочные спазмы. Вот и выбирала себе богатеньких ухажеров, щедрых на страстные ладони купюр.

Да, таких как Элеонора, мало. Есть еще Стела, но ее бзик из другой оперы. Истории разные, а смысл один. Самке богомола очень нужен богомол. Он ей просто жизненно необходим! Причем «жизненно» для него. Но вот беда, хиленькие какие-то богомолы ей попадались. Не успел хильнуть коктейльчик, приготовленный заботливыми руками суженой, и — труп. Не интересно. Мог бы хоть побарахтаться для приличия и повизжать, как поросенок.

Что произошло в детстве с такими феечками, история умалчивает. А может быть и ничего. Может быть, это какой-то ген с дуба рухнул при зачатии.

МЫ 5

Описывая Элеонору и Верку, сразу захотелось к маме под одеяло. Сама придумала — самой противно. Что за дыра сегодня такая? Мрачная какая-то. А! Это же моя черная вселенная. Принесла гуашь и кисточки. Села и стала разрисовывать пустоту. Ничего так получилось! Совсем ничего. Читайте и сами решайте: «ничего» — это ноль или «вполне прилично». Я уже давно перестала понимать, что истинно, что ложно. Смешалось все, хаотично, беспорядочно, навалом, вперемешку.

Почему мы разошлись? Когда перешли Рубикон? Почему не было указателя — «Осторожно, Рубикон!»? Я думала, что это не речка забвения, а мостик влюбленных. Вот поднимемся вместе, защелкнем замок и выбросим ключик в речку. И будет наше счастье вечным. А может, все так и было? И наше расставание приведет к счастью нас обоих, только порознь? Хочется опять в куколку… залечь, и чтобы бесконечность стирала мысли ластиком. Да так быстро стирала, чтобы подсознание даже заикнуться не успело.

Мне часто снятся плохие сны. Хорошо, что среди читателей нет психиатров. Или есть? Ну и ладно. Может, вылечите. Говорят, что когда человеку снится много ярких и страшных снов — он болен. Может быть. Мы все свихнутые в той или иной степени. А я и в «той» и в «иной». Просто я очень жадная феечка, и когда меня отправляли на землю, то разрешили взять с собой все. Я и взяла все — и плохое, и хорошее. Будто мне кто-то навязывал. И кто-то другой вместо меня в рюкзак запихивал провизию для жизни на земле.

— Бери, бери! Оно все твое. Вот истерики, вот сердце без панциря, вот уязвимость и ранимость, а вот тебе камень — повесь на шею.

Плохие сны. Страшные, жуткие, мерзкие. Снятся и снились. Не буду загадывать, но чует мое сердце, что последним гадостным сном жизнь моя не окончится.

Я любила от них пробуждаться, когда ты был рядом. Маленькая, свернутая в кулачок, липкая от холодного пота. Ты просыпался раньше. Вскакивал и снимал с меня ночную сорочку, вытирал, надевал свою футболку, переворачивал одеяло, бережно перекладывал на сухое место и прижимал к себе. Я входила в тебя вся, без остатка. Целиком, как маленькая подушечка. Ты целовал мою спину, шептал, что любишь и мгновенно засыпал. А я лежала и слушала свое счастье. Оно было таким огромным! Как мало надо было для счастья. Как много…

Хорошо, что боль приходит импульсами. Даже отлично! Должно же быть где-то у меня «на отлично»?! Я сама занесла себя в черный список с пометкой «без права на переписку». Вот отойти бы от себя той — истерички, ведьмы. Взять ружье и выстрелить в лобешник. Потом гордо подуть в ствол, мол, на одну сволочь на земле стало меньше…

Это импульс. Это просто импульс! И он скоро пройдет. Больно… так больно… Попускает, начинает опять просто тошнить.

Зачем встретились? Для опыта? И на хрена мне такой опыт? Хочу быть неопытной, наивной дурочкой, для которой мир ткет шелковую нить для подвенечного платья. Замуж хотела. Сейчас хочу просто втолкнуть в себя пищу. Хоть чуть-чуть. Потихоньку начать заново учиться ходить, дышать, видеть. И забывать. Забывать тебя. Забывать нас. Забывать себя счастливую. До склероза далеко, синдром Альцгеймера не предвидится, поэтому и не забывается. Помоги мне тебя забыть… так, чтобы я помнила факты, но ничего не чувствовала.

Почему нельзя выскрести чувства из сердца, как замерший эмбрион из матки? Я бы от наркоза отказалась. Извиваясь от физической боли чувствовать, как черствею, — блаженство. С каждым скребком ложки по двуполовинчатому красному сердцу упиваться освобождением от душевной боли…

Ты любишь абрикосы, а я — болгарский перец. К чему это я? Да так, для слова «любишь» в настоящем времени. Чтобы избежать нового импульса боли, но вложить в подсознание факт настоящего. Я манипулятор. Да, многому научилась в черной дыре. Не зря же проваливаюсь туда по ночам и куколкой вишу над бездной.

РАЗМЫШЛИЗМ 6

Понеслась жара по пустыне.

— Видишь оазис? Нет? Странно. Ты же творческая личность. Не видишь — нарисуй!

— Это ты творческая личность, а я куколка, — ответила я сама себе и поползла жевать листик на древе познания. Так, стоп. Я куколка или гусеница? Без разницы, я еще не бабочка и это факт.

Потребительство 2

Потребляют не только женщины, вернее, далеко не женщины. Этим славятся мужчины. Слава им и хвала? Или халвы им поперек горла? Пока не решила. Хотя они, бедненькие, и так ходят с огрызком яблока на шее. Еще халвы им туда насыпать — будет перебор. Так и тянет выкрикнуть тост: «За перебор!» — и засыпать горлянки халвой. Лучше злиться, чем реветь. Но куда уж там! Я же мастер на все руки, могу одновременно злиться, реветь и вкраплять хихиканье. И на фоне всего этого медленно умирать и растекаться по вечности пятном ненужности. У кого-то есть пятновыводитель? Я бы себя извела. А с другой стороны, именно этим я и занимаюсь, с тех пор как ты ушел…

Луиза…

Она была бабочкой. Ее нежно-голубое платье обтекало точеную фигурку, а крылышки за спиной мелодично шуршали под блюз ее сердца. Она была настолько красивой, что каждому хотелось подержать ее в руках. Взять в ладони, прижать и полюбоваться. Но с каждым разом пыльцы на ее крыльях становилось все меньше — она уносилась на чужих пальцах. С каждым днем ей было все сложнее оторваться от земли. Но она пыталась. Еще раз подняться в небо. Еще раз крылом коснуться солнечного света. Еще хотя бы раз! Блюз сердца начал скрипеть, заедать и фонить. Луиза подолгу сидела на подоконнике и смотрела за стекло. Неужели она виновата в том, что настолько красива? Вон летит шелкопряд, а вон там — моль, а вон там, высоко поднялась желтогузка. У них есть пыльца для полета, ведь никому и никогда не хотелось держать их в руках.

Она сидела на подоконнике и смотрела, как ночь меняет день, а за ним приходит следующий календарный день… Им нет счета — серым, влажным, безликим. Она могла только вспоминать, как когда-то летала под саксофон своей души…

А потом пришел Он — солидный, холеный и надежный. Он пообещал, что больше никто и никогда не посмеет дотронуться до ее крыльев. Только Он и только в последний раз. Он бережно взял ее в руки.

— Это в последний раз!

Потрогал крылышки, и растер пальцами пыльцу.

— Это в последний раз, она потерпит! Она сможет, ведь впереди — полет!

Где-то в сердце стал наигрывать мелодичный блюз, и крылышки встрепенулись навстречу ветру…

Он сдержал свое слово… Приколол ее булавкой к рамке на стене и накрыл стеклом… Теперь никто и никогда не дотронется до ее крыльев…

Босс…

Он ее любил. Любил на всю мощь своего жалкого и ничтожно маленького сердца. Она была ему нужна как квартира в престижном районе, солидное авто и ролексы на толстом запястье. Это все его! Он не мог чувствовать себя большим, пока все что он любил, было не на месте.

— На место, я сказал!

А она не находила себе места, а то место, на которое он указывал, было чужим. Ей было непонятно, почему, когда она хочет строить свою жизнь, он просто наполняет нею свою. Будто Всевышний создал людей и игрушки для них, с виду так похожих на людей. Но сейчас не про нее, а про босса. Он на нее подсел, когда понял, как отлично она вписывается в его жизнь. Она словно главный механизм, который запускает его машину могущества. Она рядом — мир улыбается. Она уходит… Что? Кто уходит? Куда уходит?

— На место, я сказал!

Хорошо, что у него было крошечное сердце, которое едва успевало качать густую от злости кровь, не то что вдаваться в мелочи: «любит — не любит». Разве тумбочка может любить своего хозяина? Она просто стоит возле кровати, и на нее удобно ставить стакан с водой.

— Она мне дорого обошлась. Естественно! Вы видели эти резные ножки цвета слоновой кости? Аристократка, папа академик. Я ее в базарный день за полцены отхватил. Все равно дороговато вышло, но она того стоит.

Она очень много для него стоила. Может два нуля. Может три…

Леонид…

Леня рос жизнерадостным мальчиком. Все ему давалась легко и просто, если рядом была мама. Она так лихо подхватывала его над землей за секунду до падения в грязевую лужу. Отряхивала, целовала и шлепала, придавая ускоренное движение вперед. Он шел по жизни беззаботно, уверенно и с чистосердечной верой в собственные силы. Мама смотрела на своего мальчика с упоением:

— Ленечка такой молодец, ни на секунду не выпускает из ручек подол моего платья.

Но внезапно удача перестала ему улыбаться.

— Как же так? Что он сделал не так?

— Да ничего, Ленечка, просто мама уехала на небеса по важным делам, — говорили ему соседки и клали руки на его опущенные сорокалетние плечи.

Математический метод «замена» произошел быстро и качественно. Он встретил ее. Ухватился ручками за подол, и полетел по жизни смеясь. Но бывало, грустил. Тогда он вжимался в ее пышную грудь и умолял никогда не соглашаться на небесные командировки. Она обещала. И выполнила свое обещание: ушла позже. Леня многого добился. Он стал ясновидящим, гуру, просветленным. Его слушался даже телевизор и мужики, играющие возле подъезда в домино.

МЫ 6

Станиславский сказал, что любить — это хотеть касаться. И его «не верю» тут не работает. О, как мы умели касаться друг друга! Мне казалось, что могу протереть в тебе дырки, а ты во мне. Я хотела эти дырки! Чтобы просочиться в них и остаться в тебе навсегда.

Ты не давал мне ощущение «завтра». А для меня, как и для всех представительниц летательного мира, без ощущения будущего — нет настоящего. Мне надо было знать, что ты планируешь лет так через сто лежать со мной рядом и скрипеть костями, а твоя вставная челюсть будет тянуться от твоего стаканчика к моему. На все мои вопросы о будущем ты отшучивался и говорил:

— Будем жить одним днем.

А я не хотела так жить! Хотела быть вместе вечно. И знать каждую секунду, что так и будет. Знать и тереть наши дырки! Без этого ощущения «навсегда» я и сходила с ума. Хотела насытиться тобой впрок. Завернуть тебя «на потом», сложить в котомку и одинокими днями грызть по крошке, как Маресьев — сухарик. Хотела взять больше, чтобы потом растянуть тебя на подольше. Растягивать тебя, законсервированного, и верить, что ты только что с грядки.

Я брала тебя жадно, переедала тобой, но не наедалась. Истерила. Загоняла себя в угол и сама себя оттуда выгоняла кочергой. Огрызалась, кусалась, скулила, поджимала хвост и выставляла оскал напоказ. Я просто очень боялась, что закончится наш один день. Боялась, что ты уйдешь. И ты ушел…

Может начать бояться, что ты вернешься? Да так сильно бояться, что ты действительно вернешься. Не подсознание, а поле чудес. И чудеса все какие-то страшненькие, неказистые. Плохие рисунки. Неудачные. В топку! Буду рисовать счастье… потом… сначала научиться бы просто держать кисточку в руках.

Целуя тебя жадно, я говорила сама себе — запоминай! Все запоминай, до мелочей. Поэтому всегда хотела тебя видеть. Видеть и запоминать, все до каждой клеточки, чтобы потом, в одиночестве, в этой зловонной черной дыре воссоздавать тебя и любить, любить, любить…

Ты любил, когда я что-то находила на твоем теле и сдирала. Искала я тщательно, долго и интенсивно. Редко находила. Но я так была довольна этой маленькой уловкой, ведь могла не просто к тебе липнуть, а заниматься важным делом. Я чесала, гладила, нащупывала и касалась, касалась, касалась… Боялась, что поймешь что на самом деле я просто липну. А я не хотела липнуть, а хотела прилипнуть, слиться и быстренько провернуть диффузию тел. Был ты, была я. А стали Мы! Быстро-быстро, пока не закончится этот наш один день. Но он закончился…

Я достаю из котомки крошки воспоминаний. Кладу под язык и медленно набираю в рот слюни. Помнишь, как мы давились каждый своей слюной только при мысли о сексе? Помнишь, как наши слюни… Не могу вспоминать! Не могу!

Надеюсь, до ада еще далеко и мне не скоро выпадет черная метка — целую вечность вспоминать нас и знать, что «Нас» больше нет. А я уже спрашивала, почему мы расстались? Не помню… Ничего не помню, кроме твоей загорелой спины, ляжек-долек, широких щиколоток…

— Сказала! Не могу!

Так что там у нас на обоях? Что там у нас по классификации чувств? Три часа ночи, коридор, кабинет, обои. Почти — улица, фонарь, аптека.

— Привет, дыра! Соскучилась? А я нет… Ладно всасывай…

Симпатия

Тут все просто, до пустоты. От «нравится» до «не нравится» и шагать не нужно. Это если аллегорией, а по сути: пошататься чуток придется. Вот идешь себе такой нарядный по рынку и думаешь: «И эта кофточка ничего, и эта, и эту, пожалуй, сносила бы. Эту можно для леса взять. А эту на вечеринку». Многое нравится. Не то, чтобы «Ах!», но носить можно. Разлезется по швам, и выбросить не жалко, пойдешь на рынок, купишь новую.

— Так, надо на лето что-то новенькое, чтобы подружки обзавидовались, и грудь подчеркнуть.

В лифчик пуш-апы и вот он — свежеиспеченный полувер, полумуж, полулюбовник. Еще и к туфлям подходит.

Менять партнеров стало обыденным. Куда ни глянь — везде рынок. Хоть глаза выкалывай. Ну, нет! Свои глазки нужно оставить, красивые все-таки, хоть и незрячие. А вот кое-что и кое-кому узлом завязать хочется, а некоторым что-то заштопать и латку присобачить. Мясные ряды, зеленые мухи на окорочках и песни о любви. Лучше бы сочиняли песни о мясе, было бы честней. Рынок. Шум, гам, толпы. Голодные, потные, грязные людишки. Колокольчики, которые считают себя царями зверей лишь из-за одного преимущества — у них под юбкой звенит мешочек размером с детскую ладошку. Вот и хвастаются перед теми, у кого под юбкой пусто от природы. Даже дают потрогать. А те, в свою очередь, удивляют глубиной пещер и разрешают убедиться в этом лично. Аквалангисты надевают свои акваланги и аквалангалят все то, куда можно опуститься. Жаль, что они не понимают, что реально опускаются по жизни, а не покоряют глубины океана любви.

Удальцы да удалочки стреляют холостыми, рисуют звездочки на крыльях своих истребителей и верят, что их любят. Они нет, а вот их да. Это он, мальчик-с-пальчик, герой-любовник, от вида которого все бабы оргазмируют. Это он меняет девиц как те — ежедневные прокладки. Ошибочка вышла! Это ты для них ежедневная прокладка.

Идите к черту! С такими устоями жизни! Я за верность, преданность и чистоту! Писала, и захотелось помыться. Поскрести себя до костей. Счистить, спилить, вырвать мясо, чтобы никто даже не посмел оценить его на свежесть.

Светка, Элка и вертелка…

Она любила сырники, кексы и его. Нет, не этого его. А того его. Этого «его» она отлюбила на той неделе. Ну не все же время в одном и том же ходить!

— Девочки, познакомьтесь, это Чижик. Ой, прости, дорогой. Знакомьтесь, Адольф.

Потом шепотом:

— Этот — новейшая модель: кроссовер, свободный хауз и карточка с безлимитным доступом.

— Что-то у него брюшко, залысина и лапы косолапые.

— Мне же его не на выставку! Зато как улетно он рассказывает анекдоты. Ну нравится он мне. Считайте это моей блажью, но он готов мой гардеробчик под себя обновить.

— А тот, прошлонедельный?

— Как-то мне в нем стало неудобно. Поначалу — вау! — кубики на животе в два ряда, белоснежная улыбка. А потом стал натирать: то это не делай, то с этими не общайся.

— А этот такой милый. Ой, девочки, представляете, иду я такая вся, а тут он, то да се и вот, — протягивает руку.

— Что, колечко? — зашумели ведьмы.

— Да вы что! Маникюр сделала под цвет его рубашки. Вот еще! Замуж за него. Это так, на раз. Просто обновила себя, захотелось чего-то яркого.

— Так он грузин?

— Вот дуры! Не черного захотелось, а яркого. Он индус.

— Да, индусы нынче в моде.

— А там еще одного не завалялось?

— Не знаю, может на складе.

— Девочки, а давайте сбросимся и ростовку купим. Вот хохма будет: ночной клуб, обворожительные мы и линейка из индусов.

Мадам…

Она была женщиной с большой буквы Ж — жирная, жадная и жизнерадостная. У нее был свой бизнес, на котором она отлично зарабатывала. Предприятие небольшое, численность малая — один человек, она. Вполне нормально для частника. Вот и она так думала. Мадам снабжала мужчин девочками. А так как численность у нее была ограниченная, то снабжала их собой. Такса была разной, исходя из того, что конкретно продавала. Ее телохранитель, в ее же лице, отбирал подходящие кандидатуры и динамил неугодных. Расплачивались по-разному. Кто-то отдыхом на Бали, кто-то юным телом, кто-то ремонтом в квартире. Были клиенты на раз, но, в основном, постоянные. Кто-то постоянен год, кто-то — целых десять. Разница между проституцией была одна — они все ей нравились. Кто-то за толщину кошелька, кто-то за толщину члена. Но больше всего ей нравилось то, что попадались истинные кретины, которые в нее по уши влюблялись. Она умела себя продавать. Дорого и авансом. Любила мадам секс. Красивый, романтичный и страстный. А больше всех она любила себя. Даже не так. Она любила только себя, а остальные могли быть пригодными или же неугодными.

Кто-то ходит по психологам, кто-то на коуч-семинары, кто-то читает философскую литературу о смысле жизни. Надо же хоть иногда как-то собирать себя в кучку. Но у нее была своя проверенная панацея — она ходила по мужикам. Именно через них она поднимала самооценку, лечилась от депрессий, устраняла комплексы и платила налог на прибыль. Бизнес есть бизнес!

МЫ 7

На заре наших отношений я сказала маме:

— Пусть у меня будет пять лет с ним, но они будут моими.

Прошло четыре:

— Где мой целый год?! Почему мы расстались?

И на той же заре я сказала тебе:

— Если будем вместе пять лет — поженимся.

Отрезок в пять лет с такими разными концовками. Свершилась первая, хоть и оттырили на границе взятку длиною в год.

— А можно, можно я приду на пересдачу и выберу вторую концовку? Ну, пожалуйста…

— Нельзя, формуляры заполнены.

Я что, отличница советских времен? У меня все на пять? К черту пятерки и другие ограничения. Не хочу отрезок, хочу все! Хотела… и сейчас хочу. Просто сейчас мою хочуху некуда прикладывать. Неприкладная функция, свободный радикал, шлак…

В моей куколке опять стало сыро. Наверное, пошел дождь. Но не реву же я, в конце концов!? Ненавижу слово «конец». Как заядлого рифмоплета рифмы удручают. Но это полный…. Даже не полный, а толстый и жирный.

Вдребезги! Надежды, фантазии, желания… Себя вдребезги. Жаль, что не хрустальная. Прям алмаз, а не человек. Гранится, но не крошится, тельце маленькое. Вешу 47 кг. Одни глаза и кости. Ты любил мой пузик. И это было нежнее нежного. Мы складывались пазликами, и ты брал медузку-пузик в свою ладонь. Я втягивала. Стеснялась. Нет его у меня! А ты говорил — дай мне его, расслабься… Сейчас нечего прятать. Наверное, он ушел с тобой. Как он там? В ладони просится?

А мне некуда проситься, мне некого возвращать, мне некого ждать. Я живу в бункере на случай ядерной войны. Подготовилась заранее: стаскивала тебя сюда по крупицам, по жестам, по взглядам, по каждому волоску и уничтоженному прыщику. Раскладывала по полочкам, систематизировала и рассчитывала, чтоб хватило лет на сорок. Видишь, я запланировала себе жить восемьдесят лет. Только нафига столько? Пусть лучше меньше, но чтобы тебя точно хватило!

Я помню, я все помню… А болезнью Альцгеймера можно заразиться? Хочется подцепить ее у какой-нибудь старушки воздушно-капельным путем и все забыть. Опять говорю ерунду. Да не хочу я этого! Хочу, чтобы мы были вместе! Это так просто — решить и быть вместе. Ты жив, я жива! В чем проблема?

В неумении прощать. Да и прощать-то особо нечего — кучку лишних слов, горсть высоких децибелов и пепел сожженной парочки целующихся голубей.

Но твоя обида сильней. Ты ушел в пустыню, развел огонь из моих лишних фраз и сутками греешь над ним руки.

— Не жарко? Слез не одолжить в виде холодного дождя? А то я могла бы устроить водопад из черной дыры. Знаешь как тут мокро!

Я думала, что скоро все догорит, и ты вернешься. Ан, нет! Слава богу, у тебя есть верные друзья, которые поддерживают огонь не покладая рук. Им же виднее, что я тебя не любила. Им же сразу было ясно, что мы не пара. Они точно знают, что тебе нужна другая. Проницательные вы его!

К черту социум и все исходящее и входящее в него! От зависти зубы портятся и желудочек ноет. Берегите себя! И, ой, осторожно, смотрите под ноги, а не по сторонам. А то так и навернуться можно, свернуть шею, бросая косяки на счастье других. За своим следите. Где-то прочла, и мне понравилось: «Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье». Жаль, что это не я сказала. Меня просто опередили.

Хочется взять тебя в охапку, засунуть в мешок и унести на край неба. Разбить палатку, вытряхнуть тебя бережно из мешка и спросить:

— Ну и что? Дальше будем дуться или уже займемся любовью?

И посадить на сухой паек, пока не поцелуешь.

МЫ 8

Пришло время рассказать о страсти. Время-то пришло, а вот от страсти я сейчас далека, как от поверхности Атлантида. Не ту картинку мне выдают обои. Не нарисовалась я еще со своим всеядным социумом.

«И жадно шли твои стада напиться из моей печали». Пейте на здоровье, я давно уже помочилась в колодец. И не раз. Мама в детстве говорила: «Больше будешь плакать, меньше будешь писять». Поэтому иногда приходится сдерживать слезы, чтобы на урину хватило. Вон вас сколько! А я одна. Всем должно хватить.

Нервных прошу отойти от книги. А нервнобольным рекомендую заранее наглотаться успокоительных пилюль, обвязаться длинными рукавами смирительной рубашки и всунуть в рот кляп.

Барабанная дробь — у нас разница в восемнадцать лет! Причем не в мою пользу. А жаль. Плохая карта выпала при раздаче. Так бывает. Но надо играть, ведь наш Варяг никогда не сдается. Под нудное и истерическое мычание особо ранимых с кляпами во рту продолжу.

Мы встретились, когда ему было двадцать без трех месяцев. Когда узнала, то подумала, что моей фамилией станет Кондратий. Так схватил плотно — не продохнуть. Я надеялась, что ему хотя бы двадцать пять. А с другой стороны, утопленнице спасательный круг — не помощник. Куда вертеться? С какими оборотами гнать время вспять, чтобы потерять свои тридцать семь и вывести каллиграфическим почерком — восемнадцать. Ага, это только по роже бьют, а не по паспорту. А вот принимают… И понеслась шальная в мясорубку. Все кому не лень лезли с четким убеждением, что я ему не пара. Каждая двадцатилетняя толстушка, дурнушка и глупышка считала, что она ему подходит больше. Чисто по паспорту. А мой паспорт, гад и паршивец, вывел — семьдесят пятый год до нашей эры.

Вначале я пыталась оторвать всем осам жало. Верила, что убив соточку, остальной миллион приутихнет. Ан, нет. Не сработало. Они между собой не общаются. И плохой пример одних — другим не наставник. Было желание не ходить в среду обитания диких ос. Тоже не сработало. Мы же медом намазанные — медом нашей любви. Слетались, паразитки, и кусали. Иногда я вертелась, как собака с блохами, выкусывая их на спине. Иногда была дойной коровой: нехотя сбрасывала их с крупа кисточкой хвоста. Иногда прикидывалась мертвой. Не жрите! Тут трупный яд. Но осы, видать, умные, собаки. Иногда. Чуяли мед и кусали.

Моему верному, круглосуточному и неустанному социуму посвящается. Пока я музицирую на фортепиано, вы все можете пройти в сад. У Ширвиндта получилось и у меня получится. Это ремикс. Поэтому есть несколько аккордов от меня.

— Идите в сад! И вы, и вы! И вы, пожалуйста, — в сад. Там под первыми деревьями стоят лопаты. Не волнуйтесь, всем хватит. И сдруживайтесь, сдруживайтесь, у вас же есть такая общая душераздирающая тема — я старше его на восемнадцать лет. Берите лопаты и копайте. Попросите соседа, после того как вы залезете в свежеиспеченную люльку, вас прикопать. Не толпитесь, места и лопат хватит всем. Решили бросить идею, обсасывать нашу разницу — бегите. Бегите быстро. Еще быстрее! И никогда не появляйтесь в моем доме, городе, стране, на моей планете. По крайней мере, с этим злобным жужжанием. Только не копайте между двумя яблонями — я там летом гамачок натягиваю.

Страсть 1

Страсть прекрасна, если она перерастает в любовь. Даже не так. Она прекрасна, если является составной частью любви. Неотъемлемой. Временами главенствующей. Временами в папке с грифом «не сейчас». Но она всегда является той самой ниточкой, которая соединяет и держит вместе мужчину и женщину. Любое прикосновение рук, любой взгляд предполагает возможный танец тел в страсти. Предполагает. И это ключевое. Вы можете умиротворенно валяться в постели, как картошка на огороде, смотреть новости и кто-то даже может уже посапывать на седьмом небе сна. Но страсть будет поводырем. Стоит только развернуться удобно и… началось! И даже если ничего не началось, флюиды будут оргазмировать. Тактильный контакт необходим. И если между мужчиной и женщиной нет секса, то вся тактилка исчезает. Нет смысла блаженно мурлыкать на его плече, ложиться ему на живот и дуть в пупик. Лучше взять свою подушку и пошлепать спать в другую комнату, чтобы выспаться и не слышать его храп.

Желание обладать человеком — не то же самое, что желание забраться ему под кожу. Раствориться. Слиться так, что превратить два тела в один густой коктейль. Смешаться каждой клеточкой и уже не понимать, где его начало, а где твое. Кто первый начал, кто потом подключился. Важно стать одним целым, одним единым механизмом для получения наслаждения. Не обязательно выстреливать в унисон, главное чтобы женщина успела настреляться, как следует.

Любви без страсти не бывает. А вот страсть без любви вполне может просуществовать пару месяцев. А может быть даже годы, если видеться раз в год.

Если рассматривать страсть как часть любви, то могу написать сотни талмудов. Главное, чтобы уши не сгорели от стыда. Ладно, не сгорят! Так что пристегните ремни. Настроились на волну? Точно? Готовы услышать? Завелись? Поехали!!!

А мы никуда не едем… Это личное. Так что слазьте с паровоза, забирайте свои чемоданы и шлепайте в свои истории. Это не эротическая повесть стареющего одуванчика, не сопли домохозяйки и не учение по Фрейдовским стопам. Я не сексолог и не сексопатолог. Да я вообще не доктор! Я пациент.

Моя палата — это кабинет со старыми, облезшими обоями, поклеенными домочадцами, местами содранные и разукрашенные детскими рисунками. Всё? Нет, не всё. Это место пыток, казни и возрождения. Пока я нахожусь в начальной стадии и пробую на себе все методы пыток Святой Инквизиции. К примеру, пишу книгу о тебе, о нас. И если бы не периодические вставки о Лизоньке, Любке и Кирюхе, то свихнулась бы.

Мне время прописало тебя разбавлять, а то слишком крепкий…

Зуля…

Не будите спящего медведя, тем более медведицу, у которой давно не было секса. За годы одиночества она изучила свое тело вдоль и поперек. Обнаружила все тайные точки и написала четкие инструкции к каждой. Куда и как нужно давить. Где гладить, а где пощипывать и покусывать. Она была нобелевским лауреатом по открытию тайных эрогенных точек своего тела. Правда, премию никто не вручил. А зря! Она ее точно заслужила. Даже более того, никто не знал, какую она проделала работу, сидя в своей одиночной берлоге.

Неожиданно пришла весна, сошел снег и… попался охотник.

— Вот те раз! Медведица!

— Вот те два, — ответила она, — а потом три, десять и двадцать.

Хорошо, что речь не про охотника. Жалко его. И не пожил совсем. Зато смерть — билет в рай. Там, на небесах, к нему будут относиться с уважением. Ладно, расслабьтесь, охотник жив, правда, чуток помят.

Зуля любила охотника до дрожи. В полном смысле этого слова — дрожали ноги, холодели кончики пальцев, срывался голос, выскакивали бусинки пота. Она не могла себя унять, пока он ехал к ней. Что вы знаете о пробках? Что вы знаете о злости к дорожным пробкам? Уверяю вас — ничего. Только Зуля знала, когда он говорил ей, что задерживается в них.

Охотник был обучен с порога. Инструкции выдавались одна за другой. Конспекты, лекции и… О-о-о! Практика… А потом экзамен… пересдача за пересдачей. Она оставляла его на второй год и заставляла проходить ту же самую программу. Она не спрашивала, устал ли он, хочет или может. А зачем? Меньше знаешь — больше секса. От висячих голых фактов она отмахивалась:

— Можешь-можешь.

И все для этого делала. Когда бидончики для спермы выдавали последнюю каплю, она ложилась на его живот и упиралась носом в героя. Хотя охотник очень боялся таких моментов, свежа в памяти история Калигулы — она так любила, так хотела, что отрезала ему член.

Стефа…

Любовь с первого взгляда, оргазм с первого акта, разочарование после одного дня, проведенного вместе. Он был загадкой. Настолько сложной и вычурной, что наверняка по сей день где-то бродит неразгаданным. Читая философские книги, учения бывалых и откровения просвещенных, он стал играть с людьми, с их чувствами и желаниями. Он ставил бесконечные опыты и чеканно манипулировал человеческими поступками. Расставляя ловушки, был убежден, что сам никогда в них не попадет.

А если представить, что попал? Сидит весь такой неразгаданный с сыром в зубах и пришлепнутый сверху железом с пружиной.

В его образе было продумано все до мелочей: стиль одежды, прическа, аромат и аксессуары. Он говорил исключительно бархатистым голосом, ходил неспешно, вытягиваясь в струнку. Плюхался артистично в кресло и запрокидывал голову при смехе. Смотрел пристально в глаза при разговоре и слегка касался локтя собеседника.

«Все в нем гармония, все диво», — почти так сказал Лермонтов. Правда, поэт писал про женщину, а тут дело куда более важное. Мы говорим о великой Загадке человечества — Степке.

Стефа влипла по самые «спасите, помогите». Ее юная душа еще не знала, что есть такие продвинутые юзеры. А он юзал ее и юзал. И так и эдак. Ну как тут голову не потерять? Да что там голову! Стыд, девственность и квартиру. И она потеряла, почти все одновременно, а вот с квартирой надо было подождать. Ну, не заводились так быстро нотариусы, как она.

Стефа ни о чем не жалеет, да и гадом его не считает. Это так, от автора. Она разглагольствовала иначе:

— О, как он умел ласкать. Его пальцы, словно палочка дирижера, включали во мне симфонию страсти. Под его руками я перекатывалась шариками на бильярдном столе. Какой у него был кий!

Да, Стефа распускалась перед ним всеми лузами и ловила шары один за другим. Один за другим. Пока в один прекрасный момент мальчик-загадка не остался на целый день. Ну и занудным же он оказался! Но квартира уже была на нем.

Мы 9

Час пик, знакомые рельсы, включенная во мне Анна Каренина и голос подсознания:

— Иди на Астру. Иди на Астру. Тьфу ты. Иди под поезд. Иди под поезд.

— Как скажете, сударь.

Брык и легла. Лежу, жду. Поезда нет. Ан, нет, опаздывает просто, собака. Встречайте — мой поезд.

Все время думала, что неподвластна чужому мнению. А оказалась — неподвластна ему противостоять. Хоть противоори на себя за тщедушность. Цепляют они меня и всё. Я из кожи вон лезла, чтобы доказать всем, что хорошая. Лезла, кожа растягивалась, трескалась и наружу выливалась желчь. Вот так умела казаться хорошей! Меня хватало на чуток. А потом обидно становилось за себя. Они что, слепые? Не видят меня настоящей? Не видят, что я хороший человек, а может быть даже с большой буквы? Я никогда не была пай-девочкой, принцессой в беленьком платьице и с колокольчиками в волосах. Да, я феечка, но с раскладной метлой и пацанским характером. Могу самозабвенно читать вслух Жака Превера. Помните? «Три спички, зажженные ночью одна за другой»… опустим середину… «непроглядная темень кругом». Могу свистеть, заложив четыре пальца в рот. Разложить метлу и полетать под абажуром или распахнуть крылья и станцевать вальс без партнера. Я разная и всегда правдивая.

Как бы ни пытался бывший муж купить меня поездками на острова, брильянтами и красной икрой, меня всегда тянуло в грязь. По его мнению, конечно. Я же знала, что меня тянет не куда-то, а за кем-то. Мне важно с кем я, а не где. Вернее, это самое важное. И если выбор мест невелик, то я согласна на то, что есть. Главное — быть с теми, кого люблю. Но, есть одно «но»: меня тоже надо любить. Прикол в слове «надо». Это как в фильме «Пятый элемент». Она могла спасти вселенную, но для этого нужна одна малость — убежденность в том, что ее любят.

А меня не любили. Не любили там, где очень любили тебя. Начало было всегда одинаковым:

— А за что тебя любить? Ты же старше его на восемнадцать лет. Заграбастала ясное солнышко и утащила в свой дремучий лес. А ему еще жить да жить.

После чего продолжение всегда было стремительным. Слишком уж быстро трескалась моя кожа и выливалась желчь. Я переставала строить из себя хорошую девочку. И становилась такой, какая есть. Но хватало тоже на чуть-чуть. И я огрызалась. Становилась плохой. А что я, по-вашему, должна была делать? Подставлять свои розовые бочка, чтобы им было удобней меня укусить? Не реагировать? Пробовала…

Диких ос было много. Чересчур много. Иммунитет у меня не выработался. Я опухала с каждым разом все сильней. Кусая меня, тебя они бережно облетали, чтобы напеть тебе в другое ухо, мол, смотри, какая она опухшая, некрасивая и машет руками.

У меня не было ни малейшего шанса на любовь ко мне со стороны твоего социума. Хоть хорошей, хоть плохой, меня все равно собирались ощипать, всунуть в кипяток, добавить специи и варить на медленном огне. И варить долго, потому что я старая!

А ты? Что делал ты? Ты стал отдаляться от меня. Социум проникал в тебя как вирус. Я видела, как ты с ним боролся, когда мы были одни: баловал, выслушивал мои рассказы, делал массажик, удивлял блюдами и любил как прежде. Но вирус есть вирус. А про вакцину ты и слушать не хотел.

Помнишь свой сон? Я тебе приснилась вурдалаком или зомби: опухшая, облезшая, синяя, в бородавках. Еще и беременная. Стояла в кругу таких же трупов-монстров, а они меня куда-то тащили. То ли пьяная, то ли мертвая, но с твоей любимой прической. Ты стал меня спасать, а они кричали:

— Посмотри на нее, какая она уродливая, еще и выродка носит. Брось ее. Брось!

Тогда ты не бросил. Ты бросил потом…

Наши сны — это разговор нашего подсознания и не более. У простых смертных вещих снов не бывает. И если что-то потом происходит наяву, то это ты сам себе показал во сне наиболее вероятный прогноз. Сбылось? А хотел? Нет? Значит, надо было делать выводы и менять происходящее. Нам не снятся другие люди. В каждом другом человеке из сна тебе подсказка о себе. Подсознание показывает картинку на тех условных примерах, которые для тебя будут понятны после пробуждения. Возможно, это будут страхи, выход из ситуации или способ решения проблемы. Твой сон — это ты.

Вирус проникал в тебя все сильнее. Ты стал становиться одним из них. Перестал приходить ко мне на помощь, не вникал в те унижения, которые я переживала. Отмахивался от моих слез и просьб. И с каждым днем все отчетливее осознавал, что я тебе не пара. У нас так повелось: что делал ты — твой социум не видел, что делала я — твой социум рассматривал сквозь призму с увеличительным стеклом. Пересуды, сплетни, критика, интриги. Меня раскладывали и собирали по косточкам, выстраивая скелет монстра.

— Это не мои кости! Верните мне мой скелет, раз уж и так трогали его ложью.

А потом ты стал их главарем! Начал первым меня кусать, в усладу толпе. Ты был отличным вожаком стаи! Охотился на меня, выслеживал, ждал подходящего момента и загрызал меня наполовину, а потом отдавал своей стае догрызать.

— Стервятники… Хорошо хоть я печень успела посадить, надеюсь, вам всем горчило.

Придирки были разными: не так села, не так встала, не то одела, а главное — я все время, постоянно, неустанно говорила не то. Ты был убежден, что вся моя речь была построена с исключительным посылом — обидеть твое окружение. То окружение, которое меня приютило, приняло и полюбило. Две лжи подряд. И три правды: они меня не любили, я не хотела никого обидеть и нуждалась в твоей защите.

Нелепо! Но это правда. Ты защищал не меня, а свое общество от меня. А разве я на кого-то нападала? Даже если была моя шутка неуместной или сказанная фраза лишней — это не нападение. Это просто плохая шутка и плохая фраза, которые нужно было просто проехать. Я делала ошибки, совершаемые в огромном количестве другими. Только другим прощалось. Мне — нет. Я обычный человек, хоть и очень необычная феечка. Но, в основном, на меня нападали первыми, а тебе и в голову не приходило защищать свою женщину. Неужели ты думал, что я не буду защищать себя сама, раз больше некому?

До сих пор не понимаю, как нужно было поступать мне. Но я знаю, как нужно было поступать тебе. Да только ты уверен, что все делал правильно. Вот такая петрушка! Надо предложить твоему социуму этой петрушечки, для бульона из меня.

— Человеки! Оставляйте социум за пределами вашей спальни. И отстреливайте каждого, кто будет отмычкой открывать дверь. Это ваша территория! Ваша собственность! Пусть будет застрелен каждый, кто лезет не в свою жизнь!

МЫ 10

В три часа ночи все видится в другом свете, вернее, в кромешной тьме. Чернота убирает все лишнее, реальность и суету. Вот тогда-то и выезжает на белом коне мое подсознание в доспехах из воображения. Красотища! Ужасающая красота…

Я стою возле стены и колупаю обои. Может быть, за ними другой мир? Параллельная вселенная. И в том кабинете мы все еще вместе спим на старом диване? Обнявшись. Хотя, нет, объятиями это назвать невозможно. Мы, как лианы обвивались, цепляясь каждой клеточкой друг за друга. Ты вздрагивал ночью, и первое, что делал, прижимал, точнее, вжимал меня в себя. Так сильно, так крепко, со страхом потерять. Бывало, что-то бормотал и сердце твое бешено стучало. Потом ты резко успокаивался и засыпал, убедившись, что я не вырвусь из твоих крепких лиан — рук и ног. У тебя тоннажные ноги, тяжелые. А тело, как камень. Но в тебе я всегда засыпала настолько умиротворенно, как на самой нежной перине под пуховым одеялом. Порой я смеялась и «взбивала» твое плечо как подушку, просто чтобы в очередной раз потрогать. Под утро я зарывалась носом в твою подмышку. Кто придумал эти чертовы шариковые дезодоранты? Они воровали у меня твой запах. У меня было время до душа успеть подышать запахом тела любимого мужчины. Твой пот практически не имеет запаха, хотя потовые железы работают отменно. Помнишь?… Знаю, что помнишь…

Больно… Почему мы расстались? Отчего мы умерли?! Почему не сбежали на необитаемый остров и не потерялись там навсегда?

Если бы я только могла попасть в ту реальность. В ту параллельную вселенную. Я когтями расколупала бы стену, просочилась в самую маленькую трещинку и никогда сюда не вернулась. Сюда, где Нас больше нет. Я хочу быть там, где есть Мы!

Есть такое место и в этой вселенной — прошлое. Теперь понятно, почему я сижу в черной дыре каждую ночь?

Страсть 2

Страсть — это жажда. Ее можно только утолить, и то на время. Пустыня, жара, оазис. Упал и лакаешь, как животное, протухлую воду. Только чтобы выжить. Не важен цвет, не важен запах, жидкое — и сойдет. А озера нет, есть бесконечные песчаные склоны. И ты уже не хочешь пить, ты хочешь жить. И тут она — фляга с водой. Жаль, что не с текилой…

Жанна…

В страсти она забывала все, чему ее учили профессора. Но моментально начинала выдавать такие выкрутасы, о которых ей никто даже не рассказывал. Жанной овладевали какие-то неведомые знания, превращавшие ее в человека, в которого вселилось нечто. Видели, как в сектах начинают говорить на языках вымерших народов, корчиться, падать и рычать? С Жанной происходило примерно то же самое, но язык был вполне узнаваемым. Она стонала на немецком, хотя в школе изучала английский. И стонала в совершенстве. Весь стояк по подъезду может это подтвердить.

Жанна страстно желала Петра Ивановича с третьего этажа. Но довольствовалась разносчиком пиццы Петей. Вскоре квартира стала напоминать склад картонных коробок и подсобку пиццерии. Петя был мальчиком не из пугливых. Он, как экзорцист, изгонял бесов из Жанниного тела. Настойчиво, усердно, упорно. Петя вообще был мальчиком очень смышленым. Не по годам, так сказать, и не по профессии. Ботаник ботаником, но Жанну он заводил. Стоило только появиться на пороге ее квартиры и распахнуть благоухающую пиццу, как в Жанну вселялась страсть.

После бурных приключений Петр Иванович при виде Жанны хмыкал в усы, кривил улыбку на один бочок и выдавливал:

— Драсте.

─ Ой, Петр Иванович, я сегодня вам не сильно мешала?

─ Не волнуйтесь, дорогуша, я давно купил беруши.

─ Жаль.

─ Что-что? Я не расслышал.

─ Ничего. Приятного дня.

После таких романтических встреч Жанна забегала в свою квартиру и рыдала. Как же так? Почему Петя?! А не мой любимый Петр Иванович.

Но, как уже говорилось, Петя был очень смышленым мальчиком. Он добавлял в пиццу разные только ему известные травки, которые и наделяли Жанну способностью в совершенстве владеть немецким.

Славик…

Если у женщины после секса не трясутся ноги, значит кто-то — хороший танцор. Славик был плохим танцором. Очень плохим. И очень плохим мальчиком. Настолько плохим, что его хотели все. Все — это в буквальном смысле слова все. Не только ведьмы разного калибра, но и ведьмаки и даже пробегающие мимо собаки. Но деньги водились не у всех. Славик не занимался сексом, он преподавал. А, как известно, педагогическая деятельность оплачивается. Это учителя в школе зарабатывают жирный шиш. А Славик был академиком в науке любовных игр, и его репетиторство обходилось дорого. Он не брал за уроки борзыми щенками, поэтому бартер не прокатывал. Он собирал деньги… чтобы выкупить монастырь.

На заре своей карьеры он занимался благотворительностью. Он не брал деньги за уроки и делал это исключительно в рамках своей полигамности. Но он всегда любил только Инессу. Как же она не понимала, что все остальные не считаются, что это так, пустячки. А Инесса была глухой, как пробка. Плакала, уходила к маме, выставляла его вещи за порог и ничего не понимала. А все так просто — Славик полигамен! Это его черта характера: он трудолюбив, отзывчив, тянется к людям и… полигамен.

Инесса, прокричав очередной скандал, приняла постриг и ушла в монастырь. Славику осталось совсем чуть-чуть до цены сделки. Он осчастливит еще сотню и, наконец-то, будет вместе со своей единственной. Тем более что там монашек — пруд пруди.

Удобства 1

Часто в жизни нам попадаются те, которые так удобны, что и мозоля не натрут. Бери и носи. Сносил — выкинул. Незаметны, заменимы и без оплакивания напоследок. Максимум, чего такие «удобства» могут достичь, — их обладателю в прошлом станет без них неудобно в настоящем. Правда в будущем о них никто не вспомнит. Невелика ценность происходящего. И не об этом Ремарк писал: «Со мной многим хорошо, но только моему человеку без меня плохо». «Плохо» и «неудобно» — разные понятия.

Плохо — это когда у тебя инфаркт душевный, а ты в маршрутке. И ты расстегиваешь верхние пуговицы, чтобы вобрать последний вдох, а он не пролазит в сжатую гортань. И корчишься, и начинаешь заваливаться на мирно стоящих рядом людей. А они тебя так небрежно смахивают, словно ты мошка над гнилыми фруктами. А тебе плохо. Ты не виноват, что тебе плохо именно сейчас. Вернее, тебе всегда плохо, просто сейчас маршрутка вписалась в маршрут жизни. Тебе плохо везде. Особенно дома. Тогда ты заваливаешься на стены, а они молодцы — держат. Скрипят, но держат. А когда удается провалиться в черную дыру, наступает спокойствие. Безвременье само расстегивает верхнюю пуговицу и через маленький нанос хороших воспоминаний вкачивает воздух. По глоточку, чтобы запустить механизм. Просто запустить. Как голодавшему сорок дней по крошке хлеба, не больше. Больше — во вред, может не выдержать. Пережрет и окочурится. А для чего эти крошки? Зачем механизм, который работает на всю мощь, лишь бы удержать душу в теле, как воздушный шарик за веревочку? А ты думаешь: вот вывалиться бы из черной дыры, немного набравшись сил, и перерезать веревочку.

— Лети, моя маленькая. Лети!

А неудобно — просто неудобно. Лучше сидеть, но приходится стоять. Ладно, путь короткий, дома посижу, даже полежу.

Мне без тебя плохо. Не знаю, как живут и что чувствуют те, кто остается без ног и без рук. Сравнивать стыдно. Я — здоровая детина, у меня тело оснащено всеми примочками универсального механизма. Даже аппендикс и тот до сих пор на месте. А мне плохо… я без рук и ног. Маленькое туловище и голова. Голова, чтобы думать, а в туловище живет душа. Мне некуда ходить. Не за кем идти. Некого вести. Мне нечего брать и нечего отдавать. Мне остается только чувствовать и думать: «Нафига все это было нужно?».

Эля…

Она была смешной и неказистой, (я что-то дальше про нее писала) и платье из пурпурного батиста (не помню что) и туфельки с бантами. Это все, что всплыло в памяти из моего древнего стиха. Но дело не в этом, а в том, что Эля была именно такой — маленькой девочкой с широко распахнутым сердцем. Она замечала все мелочи и не могла сосредоточиться на крупностях. Ее волновала жизнь букашек, смена погоды и разноцветные карандаши.

Долгими днями она сидела одна и рисовала. Все тех же букашек и смену погоды. Она была самодостаточной в своем крохотном мирке. Хорошо, что карандаши чудесным образом затачиваются и пополняются. Кто-то Невидимый следил за ее художественной мастерской. Приносил кофе и бутерброды с сыром. Выгуливал собачку, потому что ей некогда, ведь у нее букашки. Развешивал на стенах картины в рамочках и сдувал с них пыль. И этот Кто-то Невидимый безответно ее любил.

Ее крохотный мир мог вместить только ее одну, с букашками и платьицами по погоде. Закончился синий карандаш. Как же она нарисует дождевые тучи? Закончился зеленый. А травку и лужайку?

─ Эй ты, Кто-то Невидимый!

В Элином мирке стало холодно и неуютно. Она высунула из него носик и увидела в зеркале старушку. Пошла искать Кого-то Невидимого и нашла себя — костлявую, седую, в платьице из пурпурного батиста. Со всех сторон посыпались горошки. Горошки воспоминаний. Вот он смотрит на нее карими глазами — почти янтарными. Говорит нежности и его губы шевелятся как лепестки роз на ветру. Он обнимает ее теплыми руками и вытирает слезы. Сидит возле кровати, когда она болеет. Смеется над ее шутками и благодарит небеса за их встречу. У них даже есть дети и внуки. Дом, машина, друзья…

Все есть! Просто Кто-то Невидимый на прошлой неделе умер.

Принцесса…

Она умирала каждый раз, когда за ним закрывалась дверь. Это ее рай и ад. Ее Солярис. Кто выдумал для нее этот мир? Кто воскрешает ее своим приходом каждый день и убивает, уходя, не оглядываясь? Она не хотела этого мира! Как всем маленьким девочкам ей хотелось, чтобы принц на белом коне… И пусть не белый, пусть в яблоках, но обязательно с всадником — с ним. Сильным, уверенным, любящим и верным. Чтобы он, проскакав сотни тысяч миль, победив всю нечисть лесную, болотную и горную, сразившись с драконом… Надо дух перевести. Сколько ему нужно пройти! Но итог того стоит — там его ждет она. Маленькая и восторженная, уставшая от одиночества и ждущая его всю жизнь. Его одного. И будет рай длиною в жизнь. И будет свет сильнее мрака. Ты только, милый, продержись. Еще одна осталась драка.

— Убей же скорее дракона! Мочи его, гада!

А за ней никто не ехал, не скакал, не преодолевал трудности, не сражался. Ее милый принц спокойно сидел дома, в тепле и уюте, и пил чай с сушками.

— А зачем скакать? Какой дракон?

— Милый, Огнедышащий!!!

— Ты что, спятила?

И она спятила. Сама выбралась из башни, оседлала дракона, пролетела сто тысяч миль. На пороге его дома убила дракона со словами:

— Спасибо, друг, за помощь.

Сняла с него шкуру, зажарила тушку на вертеле и, счастливая, заявилась на пороге с припасами на долгую зиму.

— Привет.

— Привет.

— Будешь сушки с чаем?

— Буду.

И они зажили дружно и счастливо. Глядели друг другу в очи и поочередно макали сушки в желтую жижу. Красотища!!! Так было не долго, ведь Солярис, кем-то сотворенный для нее, висел в пространстве и ждал. Ждал ее, всю и без остатка. Солярис — планета, созданная из невымышленного ада. Он приходил — она воскресала. Он уходил — она умирала.

МЫ 11

Примерно так было и у нас. Аллегорию с башней и драконом я тебе как-то рассказала. А ты просто спросил: «Каких сказок ты перечиталась?» Да не сказки это вовсе! Это обыкновенная, стандартная и обязательная программа, которую должен выполнить каждый принц для завоевания принцессы. Для нее? Отчасти да, и то потом. А в первую очередь для себя и целиком. Мужчина должен ощущать себя победителем, завоевателем, лидером. Это его сражение. Его победа. Его лавры. Принцесса это только подтверждает блеском глаз, восторженным взглядом и пунцовыми щеками. Нельзя менять этот алгоритм. Нельзя и всё! А мы изменили. Можно было иначе? Можно.

Во всем виновата я — летела впереди паровоза и издавала гудки. Просто больше не могла сидеть в башне, да и сама могла легко справиться с драконом и расстоянием. И тут повис вопрос:

─ А ты вообще собирался меня спасать из башни? Я та, для которой ты…

Так этого и не узнала. Хочется верить, что «да». К чему это нас привело? К плачевным результатам. Я ждала от тебя подвигов в дальнейшем, а ты знал, что все могу сама. Нет! Не могу! Я маленькая и беззащитная! Даже если способна перегрызть горло дракону, все равно беззащитная. Для себя? Отчасти да, и то потом. А в первую очередь для тебя и целиком. Принцесса должна быть беззащитной! Тогда он ее защищает, ограждает, достает звездочку с неба и получает вознаграждение — цельную, безраздельную любовь и восхищение.

Однажды в твоем кругу прозвучало: «Если бы ты слышала, как часто он тебя защищает!» По-твоему, я должна была начать хлопать в ладоши и восторженно смотреть на тебя, как на своего защитника? Да моему возмущению не было предела! Защищаешь? Меня? От кого? На меня что, напали в темной подворотне, а ты всех разметал по четырем сторонам света? Или меня топили, а ты выгреб меня на своей спине? Защитил от снежного человека, всевидящего ока и злобного скунса? Нет! Ты защищал свой выбор, а не меня. Защищал свое право выбора быть со мной. Ладно, я тоже это делала поначалу. И ключевое слово тут «поначалу». Но спустя четыре года?! Значит, все это время тебе капали и капали, что я тебе не пара, что плохая и не заслуживаю тебя. И, коль ты не стукнул кулаком по столу и не вздернул на яблоне особо усердного в этом направлении вначале, то не сделал бы уже никогда. Я сделала это сразу, чего и тебе желала.

Бывало, что я напоминала, сколько всего сделала для нас. Другими словами хвасталась своими подвигами. Мол, ай да я — умничка, раскрасавица и отличница. Хотела, чтобы ты тоже присоединился к похвале и прицепил мне медаль на грудь. А потом сам пошел и совершил подвиг. Ну, хотя бы снял квартиру. Но нет же, я добилась только одного. Ты монотонно отвечал: «Если тебе со мной плохо, возвращайся, и хватит меня пилить, якобы ради меня ты пожертвовала многим».

Я всегда говорила, что с тобой — мой рай. Где ж ты находил это «плохо»? И я не жертвовала! А вылезла из башни, преодолела сто тысяч миль, убила дракона и приняла твой социум, который не любит меня по сей день. Это жертва? Нет, это подвиг! И не для тебя, а для Нас! Я по кирпичику строила наш дом и ждала ответной реакции. Кирпичик — я, кирпичик — ты. Я могла все построить сама, и дури, и силы хватило бы. Но мне нужна была ответка. Знать, что тебе это нужно так же сильно, как и мне. Видеть, как ты строишь наш дом, наши отношения.

Ты не строил. Ты ввел меня в свой мир и сказал, чтобы я сама думала, как себя удобно в него вписать. А как можно вписать, если меня регулярно вычеркивали? Игнорировали, нападали и считали, что ты зря эту живность притащил домой, мол, от нее только блохи. Никогда и никто так не подрывал мою веру в себя, как твой социум. Они уничтожили во мне человека. Хорошего человека. Настоящего человека… Вернее, пытались это сделать.

Я стала копаться в себе, разбирать себя на бусинки и заново нанизывать на нитку целостности. Ко мне всегда тянулись люди, кто-то называл батарейкой, кто-то живчиком, кто-то Айвенго. Да, были и те, у кого аллергия на солнечный свет, и я доставляла им только зудящие прыщики по всей душе. Но больше было тех, кто любил, тянулся, уважал, ценил и восхищался. Это был мой круг. За этим кругом были те, кто презирал, завидовал и ненавидел. Но разве я могла их разглядеть через плотное кольцо моего окружения? Да и зачем разглядывать? Пусть сидят там, изрыгают ядом, натирают жало и ждут подходящего момента. Возможно, даже когда-то удастся укусить, что бывало. Но мне — вечному двигателю — их укус был комариным: почесала, прислюнявила и пошла дальше.

Другое дело, когда обнищал мой круг, а твой стал моим. Все, что мы поделили с бывшим мужем при разводе — это круг общения. Ему перешли все семейные пары, а мне — мои девчонки, и то не все. А все материальное и нажитое за двадцать лет он в полном объеме забрал себе. Не простил мне тебя. Ну и ладно! Заработаю еще!

Я оскудела на близкий круг не для тебя, а для Нас. Как-то моя феечка-ведьмочка сказала, что не сядет с тобой за один стол. Я ответила: «Хорошо». Ты — мой выбор, моя жизнь, моя половина! Мы неразделимы, мы — единое целое. Ну не могу я сидеть за столом половинкой задницы, туловища, сердца и мозга! Я приняла условия и выполнила их на все сто — больше не села за ее стол. Вот так разлетелась дружба длиною в двадцать пять лет. Были и другие. Жертва? Нет, очередной подвиг.

Я думала, что смогу смириться с отношением твоего круга ко мне. Верила, что это временно. Что придет время, и все разглядят во мне солнечного человека через броню в восемнадцать лет. Этого не произошло.

Ты мне не помогал. Я часто просила просто отвечать мне тем же. Никогда не требовала от тебя того, чего не делала сама. Всегда показывала на собственном примере, потому что считала это единственно верным путем.

Маяковский как-то сказал: «Если ты меня любишь, то всегда, везде и при любых обстоятельствах ты за меня». Я была за тебя в остатках своего круга. Неустанно всем рассказывала, какой ты замечательный. «Подогревала» интерес своего социума к тебе, растапливала их сердца до того, как они с тобой познакомятся. А дальше томила на медленном огне, чтоб не угас интерес, — рассказывала и рассказывала, какой ты хороший. Ты и правда, очень хороший, когда вне эпицентра своего круга. И они тебя приняли. Это было легко — с моими рассказами-бонусами о тебе и с твоей врожденной харизмой, добротой и светом. Мои феечки даже делали предупредительные выстрелы в небо — мол, ты много о нем говоришь. А я все равно говорила и говорила. Хвасталась, задавалась и лучезарилась. Я была за тебя, всегда и при любых обстоятельствах.

В твоем же круге я была одна: и до, и во время, и после. Ты никогда не рассказывал им обо мне, не хвалит и не гордился моими успехами, когда меня не было рядом. А когда я была рядом — часто игнорировал. У вас так повелось: женская участь — сидеть и не отсвечивать. А я не могу не отсвечивать. Я же свет в чистом виде!

Ты — глобальная часть моей жизни. И когда мои феечки спрашивали о тебе, то делали комплимент мне. Значит, их интересует, как я живу. У тебя было все иначе. Обо мне никто не спрашивал, подчеркивая временность и незначительность моего присутствия в твоей жизни. Они не спрашивали — ты не рассказывал. Подтверждая, тем самым, мою мизерность и несущественность.

Ты не был за меня — не давал бонусы для плавного вхождения в твой круг и не подогревал тягу ко мне дальше. Ты не был за меня, как была за тебя я. Мои просьбы относиться ко мне так же, как я к тебе, отклонялись сразу, при первом моем писке.

Когда в моем кругу ты говорил о том, что ранило других, я сразу становилась на твою защиту. Нет, я не убеждала всех, что ты прав. Ошибка есть ошибка. Я превращалась в шептуна и шептала на ушки: тебе о том, что такое недопустимо, а в другие ушки, что это же ты, а ты хороший и не хотел обидеть. Я тушила пожар моментально. Я просто была за тебя.

Ошибаются все. Но всем можно, мне — нельзя. А если в твоем кругу, то сразу расстрел приводился в исполнение. Я слушала, о чем говорит твой круг и поражалась. Если бы я вывела вслух хоть ноту из этой симфонии, то была бы убита тобой сразу, контрольным выстрелом в голову. Порой вбирала ваши правила и тоже ими фехтовала. И наступала полная рифма к слову «капец». Мне, глупой, было не дано понять, что некоторые слова вы употребляете для связки речи, а я ими, оказывается, оскорбляю и перехожу на личности. Вам бы законы писать: куда ветер — там и дышло. Когда же я применяла свои правила, то не вписывалась априори — то слишком умничала, то слишком… умничала.

Я человек, который любит и умеет говорить, достаточно много знает, чтобы быть интересным в любом обществе. Шутки, анекдоты, истории… Юмор, порой переходящий то в сарказм, то в черный. Но дружелюбия у меня не отнять. Порой я могла резко натянуть на себя одеяло разговора, но мои феечки так же легко оттягивали его обратно. Порой могла перечернить юмор, сделать резкое замечание и отстаивать изо всех сил свою точку зрения. Уйти с кем-то в дебаты по политическим взглядам, религиям или смыслу жизни. И тон был не всегда низким, а выпады и жестикуляция артистичными. Многое могла, как и все. Я не прощала, и меня не прощали. Не потому что гордые, а потому что прощать нечего. Мы просто «проезжали» шероховатости и радовались жизни дальше.

А вы все, читающие эту книгу, не так себя ведете в своем кругу? Вы всегда мягкие и пушистые, невидимые и муркотящие на каждый пинок под зад?

В последнюю нашу ссору «кто-то» из твоего круга сказал, что не сядет со мной за один стол. Как оно сплелось! Ну, где ответка: я тебе — ты мне? А нет ее! Ты не был за меня, как я была за тебя.

Я больше не села за тот стол и никогда не сяду. Одна… А ты… как сидел, так и сидишь. Я думала, мы — одно целое. Именно с этой позиции всегда реагировала на происходящее. А ты элементарно сбросил меня, как балласт. И продолжаешь общаться с этими людьми в любви и согласии, с одним малюсеньким «но». Но вы никогда не поднимаете тему того инцидента, то есть вашего группового насилия надо мной. Я просто исчезла из этого круга, растворилась, не осталось даже моего тепла, словно меня и не было никогда. Недавно видела ролик. Всё та же компания, те же разговоры и песни, тот же ты. Всё, как было при мне, только меня нет. Я смотрела видео, как души смотрят с высоты на земную жизнь без них. Ужасно, но я осознала, насколько лишней была всегда в твоей жизни. Лишней, напрягающей, и в лучшие времена — незаметной.

Хочется спросить, легко ли тебе, мОлодец, сидеть половинкой зада на троне победителя? И риторический вопрос: ты уверен, что это победа?

Ты часто говорил: «Мне за тебя стыдно». Как больно это слышать! Как больно это осознавать.

— Мною нужно гордиться! Потому что я лучшая! Твой человек! Ты меня любишь…

А в ответ тишина. Ты стыдился. Почему? Потому что я всегда со всей своей артистичностью давала тебе сдачи при всех. Вот ты и стыдился… Да так упорно, что я стала понимать, что не дотягиваю до твоего уровня, до уровня твоего социума. Смешно… Было бы, если бы не выглядело так печально.

Это ж надо было так сразить наповал! Снайперски убить во мне веру в себя! Сейчас мало-помалу начинаю обрастать новой кожей. Начинаю потихоньку верить в то, что я хорошая. Не идеальная, но хорошая.

Ты просто выбрал не меня. Ты выбрал свой социум. А весь юмор в том, что выбор делать не надо. Были бы мы, и социум вокруг. Кто-то бы из него ушел, кто-то пришел. И он стал бы нашим! Так поступала я.

Жизнь — это не стационарная палата, а передвижной театр. Кто-то приходит, а кто-то уходит. Это нормально. Важно следить за тем, чтобы оставались главные артисты труппы, а массовка пусть меняется. С расстановкой приоритетов у тебя всегда было сложно. А, быть может, я просто хотела верить в то, что у тебя с этим проблема, а не в то, что это твоя правильная расстановка. И в ней я занимала место между четвертым пунктом в пятом столбце и концовочкой спектакля.

Пожалуй, в тот раздел я выместила всю свою обиду, все наши несоответствия и камни преткновения. Я так часто об этом всем тебе рассказывала, что писала с трудом. Пережеванное, холодное, невкусное. Еще напишу о последнем нашем дне вместе… Он самый ядовитый. Но вылить надо. Только не сейчас… Потом… Скорее, потом через потом…

Удобства 2

Быть удобным сложно, а вот жить с удобным легко. Такие люди, как аквариумные рыбки, плавают тихо, молчат и дохнут брюхом кверху. Увидел, выловил сачком, выбросил в унитаз и купил другую. И ничто покой не потревожит.

Сравнение с рыбкой, словно пощечина самой себе. У меня умерла одна рыбка. Я тоскую, как по уходу близкого человека. Иногда хочется себе вмазать, чтобы пришла в себя. Перестала жалеть и взяла себя в руки, лапки, крылья. Хочется стать сильнее прямо сейчас и посмеяться над собой, брошенкой. Не через год или два, а сейчас!

Эльза…

У нее было холодное сердце. Очень холодное. Не женщина — кремень! А потом она встретила Витю. И потекла. Она тут же впала в полную амнезию и напрочь забыла о том, что ей советовала мама.

— Доця, не бери заразу в руки. Не тащи в дом всех подряд четвероногих. От них только блохи да лишаи. Хочешь друга? Купи канарейку. В клетке будет сидеть, кунжуту радоваться. Надоест щебетание — прикроешь полотенцем, и будет у нее ночь да сон.

Но разве Эльза может что-то ответить? У нее же амнезия! Витя был отличным уличным котом: облезлым, непутевым, но с такими бездонными глазами. К его редкому дару гадить в душу у него была уйма дополнительных функций. Он был удобным. Настолько удобным и незаметным, что Эльзе часто казалось, что она живет одна.

— Кто заплатит за коммунальные расходы?

— Я, — кричит Эльза

— Кто сходит в магазин и приготовит ужин?

— Я!

— Кто…?

— Я! Я! Я!

А Витя валялся на подушках и не выпендривался. Урчал, когда его гладили за ушком. С удовольствием кушал кролика в сметане и лапками снимал головную боль у Эльзы.

Одним славным вечером к Эльзе вернулась память. Толчком послужил Витин уход к соседке на этаж ниже. И все бы ничего, только сердца у нее не осталось. Ее ледышка от горячего прикосновения уличного кота откапала себя до последней слезинки. Теперь она — настоящая Эльза. Холодная и неприступная.

— Ой, какой славный котик!

МЫ 12

Снова, опять… и по кругу, по кругу… Бегут врастопырку корявые дни. Скажи почему?! Моя ли заслуга? Твоя? Почему?! Приезжай… обними…

Опять тошнит. Такое ощущение, что бабочкам в животе тесно, и они сбились в горле кучей. А я их сглатываю, мол, а ну, марш на место! Они давят друг друга, крылья ломают и рвутся из меня. Куда угодно, лишь бы подальше. Хоть сушкой, хоть тушкой, главное — из меня. Нет ничего прекрасней любви и нет ничего ужасней…

Мы так бездарно друг друга разбазарили в черную пятницу. Раздали со скидками. В давке, ночью, всем. Нас выхватывали по частям, приносили домой и вешали в рамочку.

— Смотри, какая у них любовь. Теперь и у нас есть кусочек.

Нас не осталось. Мы разошлись по толстым кошелькам, карманам и мусорным ведрам. Нас скупали частями, оптом, в минуты наших скандалов на публике и обид друг на друга. Нас солили в банках, оставляя на холодные сердечные зимы. Нас забирали с собой, ничего не оставляя нам.

— Отдайте нам Нас!

Прийти бы на аукцион и скупить части нашей любви, дорого. Соединить. Протереть. Подравнять алмазные грани, а то очень уж рьяно в них зубами вгрызались. Надеюсь, зубы поломали, жадные вы его.

Как бездарно мы сыграли нашу жизнь. Как бездарно! Вернуться бы назад, все изменить… Глупо! Это очень-очень глупо. Мы тогда не могли иначе. Мозг всегда из миллиарда вариантов выбирает лучший. Значит, именно этот вариант нам надо было пережить. А зачем? Я не хочу!!! Почему мы расстались?!

Как мы умели делать друг другу больно! В совершенстве, методично, с нарастающим итогом. Почему было так больно? Мы никогда не мирились в постели, как это делают другие. Мы уходили в глубокие осадные положения и выжидали каждый свое. А надо было выжидать Наше!

Система «поорал — отлегло» не работала. Вернее, работала наоборот. Выпуская на тебя свой пар, я обжигала себя. Все усиливалось, удваивалось, множилось и распространялось по всему нашему миру. Я не могла дать сдачи. Все тщетно. Один сплошной рикошет. Тушила окурки в твоем сердце. Прижимала дымящее сопло к нежно-красному тельцу и смотрела, как расползаются дыры, слушала шипение и готовилась увидеть твою душераздирающую боль. Но болело у меня! Почему? Все очевидно, банально и просто. Нет твоего сердца. Нет моего сердца. Есть одно сердце на двоих! Обжигая тебя, я обжигала себя. Так было и с тобой. И нет, чтобы остановиться. Нет! Мы опять с упоением отвечали болью, давали сдачи. Мы били сами себя, не понимая этого. На пальцах это выглядело так. Ты меня оскорбил, я ответила пощечиной, а красное пятно горит у меня на щеке. Обидно! Даю еще одну, но второе кровавое пятно появляется на моей щеке. Да что же это такое?! Как же тебе вмазать так, чтобы болело у тебя, а не у меня? И я вмазывала, раз за разом, до полного самоубийства. Ты делал так же. И так же у тебя болело. Мы, убивая друг друга, убили себя, Нас.

Вспоминая наши ссоры, мозг выдает резолюцию: «Ерунда. Чушь. Мелочь». А болит так, словно: «Катастрофа. Ядерный взрыв. Апокалипсис!». Мы так легко делали из мухи слона, что просто не осталось мух. Зато становилось все больше диких ос, которые слетались на нашу слоновую ферму пожевать остатки меда и посмотреть на наши корчащиеся души. Какое это для них блаженство:

— То-то же! Мы же говорили, что такой любви не бывает. Что она тебе не пара. Что вы не будете вместе. Мы говорили-говорили-говорили…

Они говорили и говорили, жужжали и жужжали… Хлоп! На одну стало меньше.

Если я опишу некоторые наши ссоры, то ты, читатель, закроешь книгу. Тебе будет скучно. Читая, ты будешь поднимать одну бровь вверх с вопросом: «И все? И это все?» Да, и это все. Ни тебе измен, флирта, ни воровства, ни предательства, ни выгоды, ни алчных целей, ни… Ничего из того, что носит в себе клубничку, вишенку в бокальчике или вензель на тортике для читателя. Никакого грязного белья. Все чистенько и скучно.

Боли было много. Но много было и счастья! И счастье было таким огромным, что я зажмуривалась, солнце светило так ярко, что зрачки могли лопнуть. Периодически буду что-то рассказывать, но многое лежит в области «личное». А я не хочу, чтобы какой-то уличный кошак прошелся своими грязными лапами по нашим белоснежным простыням.

Потому что надо или «за то»

Мы привязываемся к людям, словно собаки к хозяину. Умело подаем лапу, высовываем язык и энергично машем хвостом. Вот он — бог и царь — выбрал нас. Значит, мы лучшие. Нет, нас ему подарили, нас подобрали или купили за родословную, которую мы не заработали, а получили в наследство. Мы не лучшие — мы просто достались.

Нас измеряют на длину купированного хвоста, на зубы и гладкую шерстку. Мы отличные друзья человека! Но, не человеки. Да, нас будут любить в меру своей занятости. Кидать кость с барского стола и просить лапу. А мы будем ждать. Ждать, когда на нас хватит желания и времени. За нами будут ухаживать: кормить, купать, чесать и выгуливать. Что еще надо для счастливой жизни? Ничего, кроме жизни.

Полина…

Она была девочкой из очень достойного племени. Настолько достойного, что юному Царю очень нужна была ее визитная карточка. Карточка с гербом от папы-генерала. Полина обладала всеми элитными качествами: музицировала на фортепиано, занималась танцами и пела в церковном хоре. За ее опущенными плечиками был Лондонский университет, всевозможные курсы и кружки по развитию личности. Ее тоненький голосок так отлично ложился на ноты, как его волчий билет на генеральский круг общения. Не пара — загляденье.

И все Царю было под силу, когда Полина умела служить. А она умела. Этот навык достался ей от мамы. Быть незаметной, услужливой и удобной. Она с удовольствием заносила за Царем подол его мантии, натирала скипетр и взбивала подушки на троне. А он выгуливал ее по островам — раз в год, покупал подвески за генеральский счет и хвалил на людях. Она подавала тоненький голосок так отважно и нежно, что ему приходилось гладить ее по холке чаще, чем раз в пятилетку.

Негоже жене Царя заниматься суетными делами. И он отсек ее музицирование, пение и хождение по кружкам. Полина не была против, ведь это указ Царя. Со временем все ее солнце превратилось в маленький и хиленький лучик, который приходил поздно и уходил рано, пропадал на всевозможных царских симпозиумах и в командировках. А она ждала. Бывало, долгими одинокими вечерами она разучивала новые тактики подавать лапу. Отчеканивала до блеска, гранила гранитную плиту, словно алмаз. Научилась, освоила, осилила! А лапу подавать стало некому…

Царь ушел в другое королевство — племя маршала. Там тоже дочь, и она отлично служит, да и герб посолидней.

— Полина, милая услужливая Хатико, тебе ни памятник не поставят за верность, ни в хор обратно не примут. За то, как ты научилась подавать лапу!

Тетя Эля…

У нее был тяжелый день… чертовски тяжелый день. Впрочем, как и всегда. Описывать его, перебирая как четки, минуту за минутой, у нее просто не было сил. Не было ни сил, ни желания. Ничего не было! Да и на восклицание тоже не было сил…

Она давно ничего не хотела. Вернее, из ее лексикона исчезло слово «хочу», вытеснилось как-то незаметно, секунда за секундой. Исчезло почти бесследно. Хотя порой, бывало, выныривало из детства, когда она выбирала мороженое. И только тут тетя Эля понимала, что хочет именно крем-брюле, а не пломбир. И всё… все ее «хочу» заканчивались. И ела она крем-брюле уже отрешенно, не потому что хотела, а потому что купила, заплатила и оно тает в руках…

Когда-то она поступила в университет, в тот, который выбрали родители. Училась для них, на пятерки. А как же — дочь-отличница, перед соседями не стыдно. А потом как-то неожиданно в девках засиделась, а тут сын друзей родителей, не пара — мечта. Пошла работать по специальности, не зря же красный диплом. Ну и что, что заработная плата маленькая, добираться долго, а коллектив сплошь из жаб и динозавров.

Дети — отдушина. Любила, любила, любила — тянулась, тянулась, тянулась. Из последних сил. Пришло время им поступать в вузы — хорошие, достойные, престижные. И что-то младшая в девках засиделась… И соседи косо смотрят, и у других все по-человечески. Надо же как-то жить. Надо!

И вот этим словом «надо» заменились все слова в ее лексиконе. Вернее, не слова, а ответы на вопросы «почему?» А почему то или почему это? Ответ один — так надо. Вникать в смысл кому, зачем и для чего надо, у нее не было сил. Ничего не было! Да и на восклицание тоже не было сил…

Крем-брюле не хотелось давно. Просто она помнила, что когда-то его хотела…

…Чайник свистел. Восклицал! А тетя Эля тихонько всхлипывала. Не было сил на истерику. Просто не было сил… Муж ушел к другой, дети разъехались, кот издох… ей надо полить цветы. Надо!…

Всхлипывает… и понимает, что это не ее стенания. А чьи тогда? Ее рот зажат, носогубные складки титановыми лапами тянут рот к подбородку. Она не заламывает пальцы. У нее на это нет сил. Да вот только всхлипы продолжаются, нарастают и превращаются в рыдание. Кто-то плачет. Кому-то больно. А что скажут соседи — стены-простенки из папье-маше и рыдание…

— Я хочу крем-брюле.

— Кто Я?

— Я — это ты…

Ее маленькая внутренняя девочка… Тетя Эля давно о ней забыла. Не сидела возле кроватки, когда та умирала, не хоронила и не оплакивала. Она просто о ней забыла, словно и не было ее никогда.

Одиннадцать вечера. Твидовое пальто, шарф, перчатки. Тетя Эля громко хлопнула дверью — соседям привет! Забежала в ближайший супермаркет — социуму привет! Купила крем-брюле, потому что хотела!

А где-то внутри нее маленькая девочка взвизгнула и захлопала в ладоши. Громко, с восклицаниями:

— Ура, мы будем жить!

— Мы будем жить…

Ируська…

Девочка заурядная, серенькая и невзрачная. Но ее мама на работе рассказывала коллегам, что ее дочь талантливая, нежная и порядочная. Правда была и там и там. А еще правда было в том, что она засиделась в девках. Женихи ходили толпами. Первый нарисовался лет десять назад (мама привела), второй — три года назад (подруга подсуетилась), а последний — вчера (сама подобрала!).

Ируська сидела за обеденным столом, подперев кулачком щеку, и рассматривала нового, а быть может, последнего ухажера. Он пил чай и зверски хрустел карамельками. Сутулый, худой, помятый. Но мама говорила, что он перспективный, надежный и холостой. Да, правда была и там и там. Ируська смотрела и пыталась найти хоть что-то, за что можно зацепиться взгляду. Руки! Точно, руки. Корявые, обгрызенные ногти… Ноги! Ой, а почему он так косолапит? Широкие плечи. У нее шире. Голос! Точно, голос. А ну, промычи что-то. Не мямли.

Она умоляла взглядом подать ей сигнальные огни, чтобы ее самолет мог приземлиться на взлетную полосу. Или выстрелить в воздух, чтобы их шлюпки нашли спасатели.

— А вы любите кошек?

— Нет! Презираю.

— Вот и я нет. Брезгую.

И они засмеялись в унисон. Так самолет приземлился на землю обетованную, гудя всеми ржавыми колесами. Засыпая вечером, она о нем думала. Думала, думала и придумала:

— А мне нравится, как он смеется!

РАЗМЫШЛИЗМ 7

— Вставай родная, пора на смену. Часики тикают, дыра расползается. Бери свой плед. Заворачивайся рулетиком и шлепай к своему горизонту. А за ним тебя ждет Солнце!

— А скоро я дойду до горизонта?

— Скоро! Конечно, скоро. Видишь, до него рукой подать.

Три часа ночи, время падать в бездну и лететь долго, как Алисе Кэрролла. Она по дороге болтала с кроликом. А с кем болтать мне?

— А у вас не осталось лишнего кролика? Нет? А у вас?

Мне жизненно необходим кролик! Нет… Мне жизненно необходим ты…

МЫ 13

Ты называл меня Крыхитка, я тебя — Солнце. Крыхитку ну никак нельзя переводить на русский язык. Ну какая крошечка? Крошки тряпкой со стола сметают. Крошки в мусорный пакет вытряхивают. Крошки не в то горло лезут. Другое дело — Крыхитка… Крыхитку любят, балуют, холят и лелеют.

Твое имя тоже нельзя переводить на украинский язык. Тогда выпадет буква «л», которую не произносят. Но она есть. Это моя любовь к тебе, СоЛнце.

У меня осталась часть заколки для волос, которую когда-то пристегнула к твоей рубашке казака во время медленного танца. Это был наш первый Славск. Дальше мы всегда обозначали их цифрами: первый, второй…

Наш первый Славск. Было так мало всего — три танца, заколка и балкон. И так много…

Праздновали старый Новый год. Утренник для взрослых с расписанными ролями. Ты был хорош! Через год ты играл пирата, потом разбойника, потом себя…

Старая новогодняя ночь. Мы танцевали. Я распустила волосы, сняв заколку-крабик и защелкнув ее на твоей рубашке. Утром ты уехал. Мы не виделись год.

Слышала от других про операцию «секретных служб», о перехвате моей заколки. Ты снял костюм вместе с крабиком, сдал в костюмерную и уехал. Уснул в электричке, и тебе приснился сон: я близко-близко, смотрю в глаза и протягиваю заколку. Ты проснулся, вскочил и начал звонить тем, кто остался в пансионате. Они ее отыскали и привезли. Потом ты рассказывал, что еще четыре месяца заколка хранила в себе мой запах. Через год ты выслал мне фотографию — ты с моей заколкой в руках. Потом пару лет она хранилась в твоей тумбочке, пока я не выманила ее поносить. И сносила до раскола. Не прошло и три года, как метнула ее об стену… Теперь половинка хранится в моем секретном конверте. В конверте самых важных мелочей.

Конверт. Там есть лепестки цветов, засушенные, пятнистые, как твое родимое пятно леопарда на плече. Ты редко дарил цветы, но мне хватило на несколько засушенных лепестков. Билеты на электричку, на которую опоздали и ездили всю ночь в трамвае, пока нас не занесло в депо. А помнишь ту шаурму на вокзале в шесть утра? Мои туфли на каблуках, которые под утро носила в руках? В конверте есть наш общий ваучер на проживание в пансионате. Помнишь, как во втором нашем Славске нас единственных по ошибке вселили в один номер? И мы смеялись, что у нас не было шанса не встретиться. Кусок от твоих гавайских шорт, которые порвала, когда ты «заработался» с пивом и друзьями. Тест с двумя полосками, эпикриз с диагнозом «замершая» и недопитые витамины для беременных. Шишка, которую ты для меня нашел — маленькая-маленькая, как я. Ракушка из Приморска, желудь из Умани. Билеты на концерт Океана Эльзы, браслеты из ночных клубов. Номерок от раздевалки, который потерялся, а потом нашелся. Мой стих, который писала о тебе, но ты его не взял…

Ты ушел, и в конверт я положила три вещи — твою зубную щетку, лист бумаги с твоим почерком (какие-то списки, но не в этом суть) и красный мешочек, который пошила. Маленький красный мешочек. Внутрь положила что-то твое и что-то свое, и подула, загадав желание: «Если между нами настоящая любовь, пусть мы будем вместе всегда-всегда, если любовь односторонняя — пусть исчезнет».

В этом маленьком разделе, написанном так сухо, так много любви, так много нас. Не могла описывать чувства подробно. Просто не могла. Тогда бы я ни строчки не написала. Каждые два-три слова хранят в себе отдельные истории, вплетенные в одну общую. В нашу историю любви. Этот маленький раздел для тебя. Читая обрывки, ты вспомнишь все, воссоздашь всю картину целиком.

─ Посмотри! Это Мы…

МЫ 14

Говорят что, только потеряв, осознаешь ценность. Это не про меня. Я осознавала ценность в ходе обладания. Осознавала и ничего не сделала для того, чтобы эта ценность не исчезла. Все время казалось, что я люблю больше. А хотелось поровну! На двоих, фифти-фифти, без граммулечки перевеса. И я выжимала. Помните, как в анекдоте? Бежал котенок и пролил на себя последнюю стопку водки. А алкаш взял пушистика нежно на ручки и выкрутил его, мол, дай хоть чуть-чуть.

Я выжимала, настойчиво, требовательно и по кругу. И тебе, моему плюшику, это не нравилось.

— Тогда дай! Или опять начать тебе крутить… то, чего у меня нет?

Ты говорил, что даешь все, что у тебя есть. Что не можешь больше. Что даешь и так слишком много, вон другие и половины такого не делают. Все верно. Другие другим давали меньше. Но! Это то, что мы понимали про них. Никто не знает, как дела обстоят на самом деле. Оглядываясь на других, мы создаем картинку из того, что видим, из того, что они сами рассказывают о себе, и приправляем сплетнями. Во-первых, мы редко на них смотрим. Мы заняты собой. Во-вторых, человек всегда расскажет о себе с выигрышной стороны, если вообще расскажет. Про сплетни вообще нечего говорить. Но они, как ни странно, и занимают, в основном, большую часть картинки. Вы когда-нибудь слышали, чтобы сплетничали в формате «какая же она замечательная!»? И всё за спиной, по кругу и с неистовой лучезарностью. Нет? И я нет.

Мы видим, как холодно пара относится друг к другу на людях, о своих отношениях ничего не рассказывает, а каждый пересуд — аппетитнее предыдущего. И мы с легкостью выносим вердикт: «Ну и нафига они живут вместе?» Да мы даже не догадываемся, чего у них дофига! Тогда, когда они, уставшие после веселья, возвращаются в свою пещеру. Как там распахивается небо, а из рога изобилия проливается на них счастье. А они, такие мокрые, возбужденные, зарываются друг в друга и сопят в унисон.

Или те, которые демонстрируют всю ту любовь, которой, по сути, нет, не было и не будет. Как потом они, вернувшись под одну крышу, запирают каждый свою спальню на амбарный замок, на всякий случай ставят лопату и подвешивают ушат с холодной водой.

У нас многое было напоказ. Но не потому что мы хвастались. Мы просто не могли сдержаться. Мы дышали друг другом, как кислородными масками во время крушения самолета. Жадно, навзрыд, взахлеб. И говорить нам: «Да хватит уже», ─ было бесполезно. Мы дышали и дышали, везде. Нам было все равно, одни мы или рядом кто-то есть. По сути, для меня рядом никогда и никого не было. Был только ты. Вначале так было и у тебя, а потом ты стал различать в хаосе другие фигурки своего социума. Им не хватило масок, а крушение началось. Они жадно смотрели на нас и ненавидели.

— Почему у этих есть кислородные маски, а у нас нет?

— Да вселенная всем маски дала! А вы тоже участвуете в крушении?

Заминка, пауза, нервный перекос губ на одну сторону:

— Да нет, у нас еще вся жизнь впереди.

— В этом соль. А у меня нет. Наш самолет уже потерял одно крыло — разница в восемнадцать лет — и осталось нам мало. Вы не против, если мы еще немного подышим перед тем как шмякнемся где-то в поле?

Как мы проявляли нашу любовь вначале! Как мы проявляли ее в конце… Две разницы — от Ниццы до задницы.

В ожидании любви

Говорят, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Врут! Нет ничего хуже, чем ждать тогда, когда ждать нечего. Если бы можно было просто пробежать сотни километров и догнать свою любовь. Бежала! Ох, как бежала! Да я уже бегу. Все, клавиши потом, потом!

Вернулась, села, пишу… Сказано ведь — тебе нечего ждать. Некого…

Карина…

Кап-кап-кап… Снова дождь. На улице, в квартире и в душе сыро, холодно и влажно. Весна спешит, но очень медленно. Это алчный февраль задерживает ее с бесконечными вопросами:

— А что ты будешь делать, когда придешь? Ты уверена, что тебя ждут?

— Дарить любовь и да.

— А они достойны? Уверена?

— Да и да.

— И ты в этом собралась прийти?

Этот вопрос был ниже плинтуса. Весна посмотрела на себя и увидела старенькое платьице, сбитые башмачки и котомку с подснежниками.

— Срочно переодеваться!

А, как известно, женщины это могут делать часами. Вот весна и задерживается с учетом того, что ее час — это наша декада. Во всем проклятущий февраль виноват!

Карина ждала весну. Она знала, что с ее приходом придет любовь. Просто надо еще чуточку подождать. И она ждала. Сидела на подоконнике в ватных штанишках и в растянутом пуловере. Пила кофе из огромной чашки и выглядывала солнце. Сыро, пасмурно, идет мокрый снег и февралит февраль, скотина.

В квартире было тихо, тикали часики и шуршали книжные страницы. Не сами, конечно, а под крохотными пальчиками Карины. Тишину разрезал звонок. Кто-то пришел. Не мог же этот кто-то не прийти, а звонить? Она открыла замок, приоткрыла дверь и просунула мордашку через натянутую цепочку:

— Кто там?

— Это я, твоя любовь, открывай.

Карина хмыкнула и закрыла дверь.

— Провокаторы! Весна еще не пришла. Снег кружится, летает и тает!

Карина так и не узнала, что весна не побежала тогда переодеваться. Она улыбнулась в рожу февралю, нежно прижала к себе подснежники, поправила старенькое платьице и постучала старым башмачком к ней в дверь.

Светлана Андреевна…

Она была библиотекарем. Причем заядлым и непроходимым. Она всегда им была, даже когда еще не родилась. Ее мама любила читать и, засыпая, клала открытую книгу себе на огромный живот. Но Светлане Андреевне это очень не нравилось. Она ерзала в животе до тех пор, пока книжка не смещалась и складывалась, падая на пол. Мама вздрагивала, поднимала книжку и аккуратно клала на тумбочку.

— Вот! Аккуратно должно быть в библиотеке!

Прогноз очевиден до безвкусия. Светлана Андреевна так и осталась настоящим библиотекарем и старой девой. Начитанная донельзя, она четко знала, каким должен быть принц и главный герой ее жизни. Открытым был один вопрос — где он? А на небесах Бог штамповал и штамповал для нее принцев. Учитывал все ее желания, и явные и неявные. Все не то! Хоть бери, да и спускайся сам! В принципе, что однажды он и сделал. Он пришел к ней на работу, в библиотеку, разумеется. Красивый как… ну как он и есть. Светлана Андреевна надела очки и стала внимательно его рассматривать.

— Что-то мне ваше лицо знакомо.

«Вот оно!» — подумал Бог. Ан, нет, осечка.

— Это вы брали книжку на той неделе и не сдали ее? Охрана, охрана, вяжите этому кобелю руки.

— Почему сразу кобелю?

— Да потому что больше ничего не можете. Как свою корягу везде всовывать…

Светлана Андреевна осеклась. В книгах такому не учат. Осеклась и… померла старой девой.

А Бог, сидя на небе и создавая любовь словом, долго не мог понять аллегорию Светланы Андреевны с корягой.

Первая точка любви

И спросила кроха: «Что такое хорошо и что такое плохо?» Получать оргазм в любви — очень-очень хорошо. Без любви — обидно, плохо и… сойдет. Оргазм начинается в мозге. Вернее происходит в нем: какие-то нейронные связи начинают совокупляться и плодиться, а затем происходит щелчок. Мозг — главная эрогенная зона. Все остальные — лишь маленькие, дополнительные и легко управляемые «пимпочки». А если пойти от начала сотворения мира, то главная точка — запах. Именно тот, который мы не чувствуем, но именно он просачивается в мозг и творит чудеса. Нейроны, как оголтелые, начинают носиться и создавать семьи, связи, вить гнездышки, прокладывать дорожки, строить города и новые вселенные.

— Он первый начал!

Так и хочется выкрикнуть эту фразу, как в детстве во время драки. Взрослые разнимают, а ты жаждешь одного, чтобы для зачинщика казнь продолжилась. Пусть его теперь взрослые за тебя оттырят. Он же первый начал! Значит, виновен больше.

Ты тоже начал первым. Ты услышал мой запах… Хотя первым ты начал раньше, но об этом чуть позже.

И что самое парадоксальное, тогда ты знал, что женщина — существо ответное. А потом почему-то забыл. Забыл, как девочки забывают, что они феечки. Наверное, было много моего «не так, не это, опять не то». Да все было так! За малым, несущественным исключением. Мне просто хотелось, чтобы ты говорил, как я. Но я писатель, поэт и человек с извращенной психикой. Одним словом, творческая личность, которая чаще вытворяет, чем творит. Ты так не умеешь. Обращение к себе — в чем проблема? Любит — кайфуй!

Мне так хотелось, чтобы в моменты моих обид ты прижимал меня к себе и говорил, что любишь. Так просто, так мало и так много. Ты так не умеешь. Максимум чему научился — это сбегать от моей внутренней ведьмы. Знаешь или нет, но если бы ты взял на ручки мою внутреннюю феечку, внутренняя ведьма сама сожгла бы себя на костре. Ладно. Проехали…

Запах. Я говорила, что он первый? Нет. Я говорила, что и мозг первый. Оказывается, нет. Вру на ходу или дохожу до истин. Скорее всего, второе, чем первое. Так где же та самая главная и первая эрогенная зона любви? Зона начала любви. Зона, не имеющая никакого отношения к страсти. Она и есть любовь. Поэтому, коль не возбуждена она, то смело можно сказать, что это не любовь. Заинтриговала? Сама себя боюсь. Вдруг сейчас под пальцами, под клавишами родится нечто, о чем я до этого не знала. Наступит прозрение, и у меня сразу вырастут шелковые крылышки, и я забуду про свой приторный кокон, повисший в черной дыре.

Не-а… Придется еще сидеть в коконе несколько лет, а то и больше, ведь я все знаю, даже когда родился Македонский. Знаю про эту точку. Знала тогда и ничего не изменилось. Почему мы не вместе? Ах да, я уже об этом спрашивала…

Вы заметили, как я затягиваю время? Просто боюсь написать. Всегда про это думала. Формулировала, но так и не придумала, как выразить мысль лаконично. В переселение душ не верю, но факты остаются фактами.

— Мы были вместе раньше… в прошлой жизни! Фух… отлегло.

Закидайте меня гнилыми помидорами и отправьте, опозоренную, за кулисы. Сделайте так, если вам будет проще. Мне, сидящей в коконе, до лампочки.

МЫ 15

Мы встретились на отдыхе. Я с маленькой дочкой, мамой и сестрой. Ты с друзьями: лихими, бравыми «солдатами в увольнении», где все включено, с учетом спиртного.

— Отличная романтическая декорация!

— Тише, ведьмы. Время сна…

Я — очаровательный круглый шарик, недавно закрутивший в груди вентиль на трубе с молоком. Ты — оторванный от института, родителей и запретов. «Ничего романтического, так начинаются стандартные курортные романы», ─ скажете вы и будете правы.

Впервые я увидела тебя за ужином. Ты — чуть раньше, за обедом. Увидел, почувствовал. Через год рассказал, как сразу в душе все перевернулось… Но это моя книга, и описывать твои чувства не буду. Захочешь, напишешь комментарий! Это моя черная дыра и я в ней — единственный постоялец!

…На самом деле очень не хочется, чтобы ты, читатель, думал, что я что-то нафантазировала, приукрасила и отбелила свои черные пятна. Выставила себя с лучшей стороны и придумала его любовь. Я знаю, как было, и он знает. И мне так хочется, чтобы за себя он сказал сам. Сказал самому себе…

Я подошла к столику и оторопела. Нет, далеко не от твоей красоты, молодости и бравадства. Я тебя знаю! И знаю так давно и плотно, что ты должен быть моим родственником или… даже не знаю кем.

В этот момент я не думала о возрасте. Все было раньше, до первых математических вычислений. Стояла и не могла сесть.

— Вот, вот! Сейчас память выплюнет на поверхность отрезок времени нашего плотного общения. Очень плотного.

А в ответ ничего… Я тебя не изучала, не смотрела впритык, не разгадывала. Опустила глаза. Я тебя помню до мелочей! Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы сфотографировать и сканировать в системах совпадений. А в ответ — ничего. Пусто! Но я тебя знаю! Знаю годами, десятилетиями и… совершенно о тебе ничего не знаю. Я даже не поняла, хорош ли ты собой, умен ли. Есть ли у тебя душа вообще? Или ты — кобелек на прогулке, сорвавшийся с поводка. Тогда у меня не было желания секса и даже желания с тобой танцевать. Да я и общаться не хотела! Мне просто нужно было знать, что за провал в моей памяти. Кто ты? И кем мне приходишься?

В бар я поднималась ошарашенной. Нет, не влюбленной, именно ошарашенной. Откуда я тебя знаю? Ты был там, и я видела твой интерес ко мне. И он меня пугал. Я спрашивала у своих феечек: «Чего хочет от меня этот мальчик?». Тогда я не понимала. Но уже через пять минут поняла — я тебе интересна, как и ты мне. И хорошо, что я тебя знаю.

«Интересны» — слово не из нашей истории. Мы разглядывали друг друга с любопытством. Так рассматривает мать свое дитя, когда его впервые плюхают ей на грудь, а пуповина еще пульсирует. Мой! Моя! Факт. А теперь пришло время рассмотреть:

— Ой, какие у нас ушки, а какой носик…

Ты сел рядом. Тосты-залпы, смех-ржание, музыка-караоке. Отдых в полном разгаре. Я смеялась и предложила тебе занюхать моей головой после стопочки текилы. Так делали в старину. Подчеркивала, что мамочка: а тут пахнет борщом, а тут — творожным пудингом. Но ты учуял другой запах, и это был не запах духов, тем более — борща. И понеслись нейроны в связи!

Твой запах я почувствовала во время медленного танца, спустя два дня. Вот тогда и захотелось жгучей страсти до потери пульса, нереальности, без олицетворения себя с человеком. Животная страсть. Но, нельзя… Да и как? Я — очаровательный колобок под сорок. Ты — подросток-переросток. Включился мозг и стал создавать другие нейронные связи — связи запретов.

Я зажмурилась. И стала втягивать воздух с твоим запахом, чтобы оставить его себе навсегда. Чтобы потом, годами дышать ним изнутри. Когда никто не видит, никто не знает, не догадывается, и никто не обвиняет в измене.

Если честно, то тогда я надеялась, что все пройдет. Что это минутное увлечение. Мой мозг возьмет верх и я пойму, что в принципе быть с тобой не могу. Не прошло… ни тогда, ни сейчас.

Наш первый Славск. Я так часто бегу сюда. Так часто. Как много тут произошло. Нет, не три танца, заколка и балкон, а встреча тех, кто так давно не виделся.

Потом ты говорил, что запомнил наш поцелуй. Я не сопротивлялась, хотя его и не было. Мы просто стояли на балконе. Минус двадцать за бортом и я вжималась в твою курточку, упираясь носом в шею. И дышала-дышала-дышала.

— Эко, блажь какая! Оторваться на отдыхе! Влюбиться в малолетку, и нюхать его дешевую туалетную воду.

— Тише ведьмы, время сна…

Мы год не виделись, не созванивались и не переписывались. Я была уверена, что тебе тогда показалось. Думала, что ты вернулся домой, стряхнул меня из сердца, как крошки со стола, и отрекся:

— Фух, показалось. Надо же было так угореть, что захотеть колобка. Отвело. И, слава Богу!

Таких мыслей у тебя не было, но узнала я об этом через год. Год бродила по жизни и боялась, что кто-то унюхает во мне тебя. Мы прожили год без любви. И кроме нас об этом знал еще только Гришковец.

Что между нами было? Я задавала себе этот вопрос постоянно. Ничего не зная о тебе, четко осознавая, что невозможно нам быть вместе, я продолжала любить. Не хотеть, а любить. Страсть вспыхивала, когда ты был рядом. Но это три танца, балкон и больше ничего. Когда ты был далеко, оставалась суть — любовь. Я не представляла нас в эротических позициях и в позах из Камасутры. Просто не могла. Не могла себе даже позволить такое представлять.

Через год мы встретились там же. Наш второй Славск. Я ехала и боялась увидеть тебя с пассией. Это было бы естественно. Естественно для тебя и смертельно для меня. Поэтому ехала на казнь. Заранее проработала свой выход до мелочей…

Я гордо иду на плаху: моя белая ночная сорочка развевается на ветру, маленький крестик впивается в ложбинку между грудей, а волосы льются локонами по шее, лаская то место, по которому скоро пройдет лезвие топора. Я в последний раз посмотрю на тебя с печальной улыбкой…

— Хватит! Режьте уже! Нет сил смотреть, как ты с ней!

Но ты был один. И ехал ты ко мне. И любил ты меня…

Я часто говорила: «Спасибо, что узнал меня». Вот именно про эту точку я и хотела рассказать лаконично. Придется верить в реинкарнацию. Другого пути нет. Мы были вместе в прошлой жизни. Поэтому и плевать нам было на разницу в восемнадцать лет. Что это за разница такая мизерная? Когда мы ждали этой встречи тысячелетие.

Тогда, когда за обедом ты увидел меня впервые, своим бравым солдатам Швейкам сказал: «Не знаю что, но что-то происходит».

— Успокойся, тссс, мой хороший. Все хорошо. Ты просто меня узнал.

Скажи, зачем все это было нужно? Что с нами стало? Почему мы утратили способность слышать сердце? Ты советовал тогда: «Слушай сердце!» И я слушала, и слушалась. Почему же сейчас ты к нему глух!?

РАЗМЫШЛИЗМ 8

Надо в свою виртуальную квартиру, нарисованную на обоях, добавить кричательную комнату. Или переделать медитационную? Собрать все подушки с пола и звукоизолировать ними стены, забить окно. Метнулась по квартире, забежала в эту комнату, оторала боль. Потом поправила волосы, вытянулась в струнку и вальяжно вышла в мир людей.

Психологи говорят, что нельзя подавлять эмоции. Надо давать им выход. Я так и делала. И наделала себе черную дыру на стене. В квартире кричать нельзя — соседи услышат. На улице нельзя — прохожие не поймут. В компаниях друзей — осудят и окрестят истеричкой. Нас так учили: дома не кричи, в школе не кричи, во дворе не кричи. А где кричать? Или психологи врут? И кричать — это плохо. Да, кричать на людях, это плохо, факт. А второй факт — оторать боль необходимо. Выход один — кричательная комната.

Психологи советуют выехать в лес и там поорать во все горло. А лучше поехать к водопаду и попытаться его перекричать. Я бы перекричала, но водопада в моем маленьком городишке нет. Значит лес. Лесом-полем перекати-поле мчалось быстро. Ключи, пальто, авто. Заправка, кофе, круассан. Гаишник, права, кривая улыбка. Опушка, лес, грибочек.

— Еще один и еще… Надо было взять лукошко. А шишки какие чудные! Сделаю рождественский веночек.

Наглоталась солнца, ветра и жизни. Вобрала света на всю мощь сердца и, счастливая, поехала домой.

— Тю, дурочка, поорать забыла!

Любовь 1

Люди перестали искать любовь. И правильно. Как можно искать то, что не терялось. Любовь — это не ключи от квартиры или второй носок. Любовь приходит сама, тогда, когда решила. Приходит и ставит перед фактом. Можно от нее запираться на все замки, сидеть тихо и не дышать. Вдруг пронесет и она подумает, что дома никого нет? Не пронесет! От любви нельзя скрыться или выгнать из сердца драной метлой. Нельзя купить пилюли и вылечиться или заразить окружающих. Нельзя выбрать карьеру, а ее отложить на потом, как рождение ребенка. Нельзя выбрать другую любовь, как творог на рынке.

Если любовь пришла, то ее можно только принять. Принять как дар. Правда, не всегда этот дар от Бога. Взаимная — от Бога. Все остальное — не от него. Говорят, что только взаимная — настоящая. Тогда не взаимная — искусственная? Вот найти бы этого искусника и надрать ему зад за неудачные эксперименты.

Что делать, когда пришла любовь? Так и хочется написать: притвориться мертвым. Или все же, наконец-то, стать живым? Ожить, подняться и увидеть мир иным.

— Опа-на, как тут все прекрасно!

Прекрасны длинные очереди и холодные батареи. Переполненные маршрутки и колдобины на дорогах. Мизерные зарплаты и раздутые цены. Прекрасно все! То есть не прекрасно вовсе, но тебе хорошо. Не от этого, от другого.

Когда ты стоишь в очереди — длинной и замершей — ты думаешь о том, кого любишь. И не в очереди ты уже вовсе, а где-то под пальмами на Мальдивах. А рядом он, в белых льняных штанах, с загорелым торсом и едва заметной улыбкой. Небрежно колышутся волны, мартини, оливка на шпажке. Ненавязчивый мотивчик, скорее всего, блюз. И безграничное счастье.

Кладешь руку на батарею — холодная. И давай с любимым греться под пуховым одеялом. И так греться. И так… А потом взять и нагреть себе малыша под сердцем. Вашего.

Ехать в переполненной маршрутке и думать: «Как хорошо». Можно прямо сейчас взять да и вжаться всем тельцем в любимую широкую грудь, уткнуться тихонько в шею и заурчать. А он держит тебя большими руками и следит, чтобы тебя, такую маленькую, никто ненароком не раздавил. А на дорогах колдобины, и ты подпрыгиваешь следом за маршруткой и сильнее в него вжимаешься. Можно даже как-то «неудачно» подпрыгнуть и удариться носами. Он тебя поцелует в курносый носик и улыбнется. А ты будешь смотреть на него с нежностью и благодарностью.

Переесть хуже, чем недоесть. От первого — изжога и жирок на брюшке, а от второго — отличный аппетит и осиная талия. Мало денег? Бывает. Но в этом есть много плюсов, очень много. Никогда не будет такой вкусной жареная картошечка, если холодильник ломится от омаров. Или поход в кино с местами для таких страстных поцелуев, если у тебя контрамарка на все сеансы. Невозможно устроить дома бал на двоих и получить такое удовольствие от градусной шипучки, если ты — владелец завода в Шампани. На бутылочку игристого, сырок и креветки надо деньжат собрать. И ты собираешь, откладываешь и предвкушаешь. И что в итоге? Да просто праздник начинается с первой мысли о грядущем бале, с первой отложенной гривны.

Я не призываю к нищете. Нищета и отличный аппетит — вещи разные. Деньги должны быть, но их не должно быть слишком много. Праздники должны быть, но не каждый день. Есть у нас такое заложенное предками понятие, что счастье надо выстрадать. Я вас умоляю, не надо страдать. Кайфуйте! Наслаждайтесь теми условиями быта, которые есть, ведь у вас есть самое главное, самое ценное — любовь на двоих. Ну скажите, зачем вам омар, которого кладет вам в рот своими толстыми пальцами мудак, противный до брезгливости. Неужели секундное удовольствие на языке стоит того? Конечно, на омара можно заработать и самостоятельно. Прилететь на Мадьдивы, заказать мартини… жевать омара и одиноко смотреть на линию горизонта.

Безусловно, лучше всего со своей половинкой, такой заросшей и влажной от морского бриза, лежать на песке Мальдивского острова, чем на ракушечнике Приазовья. Или вообще остаться дома, потому что зарплату задержали. Конечно, лучше. У всех хорошо со вкусом, с деньгами порой плоховато. Выбирать можно тогда, когда есть возможность выбора. А когда его нет — кайфуйте! Наслаждайтесь теми мирскими благами, которые доступны сейчас. Вы — баловни судьбы! У вас есть дар — дар взаимной любви. А мирское — это всего лишь красивые фантики, хоть и глаз радуют и желудочек улыбается…

Сейчас меня ничего не радует — ни глаз, ни желудочек. Жизнь на изнанке мира. И в этом мире я одна. Никого сюда не зову. Тут плохо, а я не садист. В этой черной дыре могу делать все что захочу. Меня никто не увидит, не услышит и не осудит. Только ничего не хочется…

Венера…

Без любви она ощущала себя как без рук — ни прикрыться, ни отбиться. Венера Милосская, ну что еще добавить. Она жадно смотрела на прохожих с просьбой прикрыть ее бедра, а то простынь сползала. А надо было смотреть не жадно, а жалобно! Вечно она путала взгляды и спускала с поводка противоположные посылы.

Венера входила в состав банного инвентаря и мечтала вырасти за пределы тела. Ее душа рвалась к небесам, но алчные посетители использовали ее по назначению. Еще месяц и все! Она уйдет. Она начнет жить по-другому. Ладно, годик… ну, может быть, парочку…

Время было безжалостным, ее инвентарный номер пришел в негодность. Списанная Венера побежала навстречу ветру. Она хотела хватать его руками и прижимать к себе. Но без рук ей оставалось брать его только ртом. Где-то вдоль дорог, в машинах и в подворотнях…

РАЗМЫШЛИЗМ 9

Какая-то очень грустная вставка вышла в разделе о любви. Надо попробовать все переиначить. Нет, пожалуй, оставлю то, что уже есть, и напишу еще эссе действительно о любви. Вы уж меня простите за черноту в разделе светлого. Просто порой не выдерживаю. Хочется снизить до нуля градус любви, а потом заморозить сердце. Стать черствой, злой, сильной и всемогущей. Чтобы стало подвластно все: пережить разлуку, расстояние, расставание и предательство.

Например, забежать на рыночек, погавкаться с продавщицами, сбить цену на две вялые гвоздички. Потащиться в своем авто на край города, на кладбище. Стоять в толпе и думать, что скоро буду обедать в шикарном ресторане, а то желудочек бурчит. Переминаться с ноги на ногу, мол: «Эй, скоро вы там?» С отрешенным взглядом смотреть, как кого-то закапывают в сырую землю. Взглянуть на часы, вздохнуть и дипломатично поинтересоваться:

— А кого хороним?

— Твою любовь.

— Кого, простите?

Мария…

Она нежилась в его руках на четвертом этаже «хрущевки». Их рай начинался у входной двери и заканчивался через семь шагов возле окна спальни. Им хватало места для всего, что было важным. Для разговоров, зачатия дочери и просмотра телевизора. Для трепетных воспоминаний и планов на будущее. Для мелких ссор и одной мечты на двоих. Их мир — крошечный для других — был целой вселенной для них.

Он приходил домой, за дверью стряхивал с себя житейскую суету, как талый снег. Это всего лишь непогода на улице. А в доме было тепло и уютно, хоть грела одна конфорка и горела тусклая лампочка. Свет и тепло исходили от нее. Мария выбегала к нему навстречу, прижималась и не давала снять куртку. Он боролся одной рукой с одеждой, а другой прижимал к себе свое счастье.

Их называли неудачниками и нищебродами. Поношенные вещи, суп на воде и длинные счета по долгам.

— Все будет хорошо! Вот увидишь, — говорил он и целовал ее носик.

— Ни капельки не сомневаюсь, — отвечала она, улыбаясь и перебирая пальцами его волосы.

…

Он приходил домой, стряхивал «непогоду» за раздвижным забором. Шел по дорожке к дому и думал о Марии. Она выходила к нему навстречу и прижималась. За пятнадцать лет он виртуозно научился одной рукой снимать верхнюю одежду, а другой — обнимать ее.

Камин, свечи, шкура медведя, убитого им на охоте. И свет, исходящий от нее.

— Помнишь нашу «хрущевку»?

— Конечно, там был наш рай.

— Как хорошо, что мы взяли его с собой.

РАЗМЫШЛИЗМ 10

Таких как я, не любят. Их даже не терпят, а терпеть не могут! Неудобная я. Совсем ни в какие щели не пролажу. Хоть бери меня и пили на части, чтобы в банку трехлитровую впихнуть. Потом крышечкой сверху — бац, вентиль закрутил и снес в подвал. И стояла бы я там такая удобная, неприметная, а главное, так подходящая к ужину долгими зимними вечерами. Ан, нет же! Занимаю центральное место, ни обойти, ни объехать. Всюду я. Лезу и лезу — с советами, вопросами, болтовней. Подгребаю, подавляю, прогибаю. Это в книжках пишут о том, что такая линия поведения лежит в областях: отстаивания своей точки зрения, целеустремленности, активности, лидерства и прочей красивой ерунды. А по сути таких называют упертыми выскочками, нахалками и скандалистками.

— Да, такая по трупам пойдет. У нее во рту черно. Прет как танк.

— Ошибаетесь! Я боюсь трупов, десны у меня розовые, как новорожденные поросята, а фигура — японская статуэтка.

— Цены себе не сложит, гадюка подколодная.

— Я бесценная. Да и змей тоже боюсь.

Таких как я призывают любить в цитатах, которыми напичканы все соцсети. И каждая серая мышка уверена, что это про нее.

— Ошибаетесь, это все про меня.

Таких как я не бросают. Убить периодически хотят, но бросить — никогда. С такими как я не соскучишься. Такие как я — идеальные женщины: друг, любовница и собутыльник. Такие как я… Оказывается — и бросают, и предают, и на горло наступают. Красивые цитаты остаются красивыми фантиками, а в жизни выбирают удобных.

— Эй вы, такие как я, как вам живется? Вас еще не убили? Дали отсрочку в надежде, что вы перевоспитаетесь и, наконец-то, закроете рот?

А в ответ тишина. Видать, убили. Или сидят по своим черным дырам и отрывают листики от древа познания.

Я говорю правду в лицо. Не вру. Не беру чужого. Отстреливаю каждого, кто тянет свои лапки за моим. Исчадие ада, одним словом. Как мне такой с собой ужиться? Как приспособиться к обществу и стать своей? Никак! Я давно отложила тщетные попытки нравиться всем. Мне не нужны все. Мне нужен ты. И нравиться я тебе не хочу. Хочу, чтоб любил! Всю, целиком и полностью. Без раскладывания меня по столбикам — это люблю, это не люблю, а это, ладно, стерплю. Бери меня всю. Всю и навсегда!

И грустинку сейчас не выдавлю. Не буду сетовать на несправедливость. Не буду в стенаниях причитать: «Почему мы не вместе?». Не сегодня. Не сегодня…

РАЗМЫШЛИЗМ 11

Три часа ночи. День моего рождения по паспорту. Калькулятор, хихикая и гримасничая, выводит «сорок три». Поменяв цифры наоборот — легче. Но не спасает. В прошлом году я с удовольствием их меняла местами, получала двадцать четыре и шутила, что мы с тобой ровесники. Когда я успела столько награбастать? Или мне в довесок кинули пару десяточек, мол, бери, в пути пригодятся. Не пригодятся! Надо было сразу сбрасывать балласт и бежать в свои восемнадцать. Вопрос — как?

Возраст — это не синоним мудрости. А мудрость — не синоним сложности. В двадцать лет мне казалось, что, усложнив простое до верхней ступени познания, я стану мудрее. А сейчас я, как Бенджамин Баттон, упорно ухожу в младенчество. Не хочу другие вселенные, не хочу познания Богов, не хочу философствовать о бытии и смысле жизни. Я просто хочу жить! Радоваться мелочам, наслаждаться каждым днем и быть простой и однозначной, как яблоко, только что сорванное с дерева. И если даже где-то во мне ползает червь, ничего, не беда, значит, без химикатов.

И таки да, червь ползает. Червь сомнения. Покопавшись в глубинах мироздания, в слабеньких компьютерах чужих мозгов, я перебралась в себя. А тут черная дыра и деревянные счеты. Два шарика в одну сторону, три в другую. Звонко, с хрустом, я перебирала все что накопила и подсчитывала баллы смысла жизни. Я выполнила обязательную программу: вышла замуж, окончила университет, родила двух детей, наработала стаж, развелась, более-менее сохранила красоту и здоровье, и потеряла любовь. И зачем все это было нужно? Кроме детей, конечно! Но книга не о материнстве.

Я нужна своим родным. Нужна по наличию, а не по содержанию. Впрочем, как и мне нужны они. Черствая? Бессердечная? Зацикленная на своем? Да! Как и вы. Мне надо знать, что сын здоров и у него есть планы по развитию своей карьеры, рядом есть те, кому он доверяет, и кое-что еще. Да, я печалюсь, когда у него нелады на личном фронте. Печалюсь, но не более. Не болит у меня так, как у него. Мне надо, чтобы он тепло одевался, когда мороз, не подвергал себя неоправданному риску, научился зарабатывать самостоятельно и родил мне внуков. А то, что Лизочка/Светочка/Катенька его бортанули — не беда. Придут новые.

— Эка беда, нелады на личном фронте! Ушли, значит не твои. Главное, что жив и здоров!

И я так думаю, и сын так думает, и вы так думаете. О других, разумеется. Нам нужны наши близкие в наличии ходового товара. Чтоб не дай Бог упаковка не затерлась, приборы не вышли из лада и модель не устарела. Конечно, мы очень хотим, чтобы они были счастливы. Счастливы по-настоящему, и полностью реализовали свой план небес на себя счастливого лет через сто. Очень! Но главное — здоровье.

А я не хочу быть здоровой и несчастливой. Не хочу быть просто в наличии. Обвел взглядом свое королевство, пересчитал:

— Куры, свиньи, две яблони и я. Фух, все на месте. Хорошо!

И я такая, пасусь себе тихонечко на поле, греюсь на солнышке и доживаю остатки жизни до убоя. Сама так не хочу, но сама так поступаю.

Чужая душевная боль не может стать своей. Каким бы близким ни был нам человек, своя душевная царапина будет болеть сильнее, чем разорванное сердце у него. Сочувствие есть. Куда ж без него? И болеть у нас будет за другого. И моментами очень остро. Но только тогда, когда мы впрыгнем в шкуру другого. А там темнота и безысходность.

— Ужас какой! — и мы выпрыгиваем обратно, — чур, меня, чур!

И уходим в себя, где тепло и умиротворенно.

Мне говорят:

— Руки, ноги есть, голова на плечах, встретишь другого…

Я не обижаюсь, что они не понимают глубину моей потери. В аналогичной ситуации, я бы сказала им то же самое.

Все это было о том, что нельзя ждать от других того, чего не делаешь сам. Не ждите, что кто-то примет вашу душевную боль за свою. Разделит, облегчит, возьмет себе. Нет! Это ваша боль и никто ее не отнимет. Не скулите — мол, меня никто не понимает. Вы тоже их не понимаете. Это нормально.

Никому не важно, что каждый вечер я умираю и как птица Феникс возрождаюсь из пепла по утрам, чтобы с улыбкой встретить дочь и отвести ее в школу. Никто не знает, сколько мне нужно сил, чтобы просто улыбнуться. Не важно, что меня предали, и я никак не могу с этим смириться. Важно то, что сегодня день моего рождения. Все желают здоровья. Конечно, это главное…

И мне сейчас совершенно не важно, что болит у вас. У меня даже нет сил впрыгивать в вашу шкуру хоть на секунду, чтобы увидеть воочию ваш мрак. Мне бы со своим разобраться.

— Болит? Да идите-ка вы все в черную дыру! Места хватит всем, тем более что у каждого она своя: инклюзивная, одноместная, собственная.

Позитифффчик

Мне нужно срочно вспомнить то, что забыла. Что-то очень важное. Необходимое. То, без чего никогда не умела жить. Я это потеряла, поэтому и потерялась. Проваливаюсь в черную дыру и верю, что на дне отыщу то, о чем забыла. Какая-то важная часть меня исчезла. Что-то от меня отломали и выбросили. Не работаю я! Сломалась. Дырынчу, пыхчу и чахну.

Вспомнила! Позитивное мышление. И это не бонус к красивым глазкам. Не черта характера, не удачный ген при зачатии. Это навык. Позитивно настроенное подсознание действует как самая капризная любовница. Ты ее оставляешь на день, она тебя — на неделю. Ты ее — на неделю, она тебя — на месяц. Ты ее — на месяц, она — на всю жизнь.

Хотите быть счастливым? Будьте! И надо для этого совсем ничего — ежедневно тренировать позитивное мышление.

— Ничего себе Ничего! — скажете вы, и будете правы.

Казалось бы, какая малость — просто гнать плохие мысли и загонять в подсознание хорошие. Начали за здравие, закончили за упокой, и это полет мысли в течение секунды. Как тут нам, таким ленивым жо… мишкам, успеть? Только постоянными тренировками. Все плохие мысли не уловите, но часть успеете. А без тренировок не поймаете ни одной.

Где живет подсознание? В мозге. Мозг — человеческий орган, как печень, легкие и почки. Значит, весь этот набор юного механика принадлежит человеку. И тот сам решает травить ли легкие никотином, и как лучше использовать мозг. С физиологической точки зрения — да, мы используем мозг на все 100%. А вот с точки зрения мысли — это человек принадлежит мозгу, и тот его использует на все сто. Хитро? Но правда. Что было раньше — яйцо или курица? Раньше была мысль.

Человек рождается с подсознанием, но вначале оно пустое, как ячейки в пчелиных сотах. Наполнение происходит в ходе жизни, мыслеформами, которые становятся материальными через компьютер — наш мозг. Как часто мы думаем: «Вот еще чуток краски посгущаю, пожалуюсь, поною, а потом возьму себя в руки и стану счастливым. Мозг же внутри моей головы, а значит, он принадлежит мне, и я в любой момент могу прекратить думать о плохом». Ан, нет. Ты в любой момент можешь отдернуть руки от горячей батареи, а вот прекратить думать о плохом, увы, но уже нет. Посеял? Пожинай!

Вы думаете, что позволив себе упиваться плохими мыслями недельку, это сойдет вам с рук? Нужно будет все отработать. Ждите месяцы отработки, а то и годы. Почему? Все математически просто. Предположим, что количество «пчелиных сот» в подсознании — космос. То есть бесконечность. Одна приятная мысль наполняет одну ячейку. Негативная — другую. Перевес количества сот на одну сторону решает исход дела. Либо позитивный, либо негативный.

— Какая ерунда. С таким подходом можно годы ныть, а в одно утро стать абсолютно позитивно настроенным индивидуумом. Космос велик!

— А вот и нет.

Чтобы мышление стало позитивно настроенным и работало на вас как щедрая вселенная, надо множить позитивные мысли: вспоминая, мечтая, визуализируя. Порой насильственно множить. Тем более что мозгу все равно — было ли что-то на самом деле или вы нафантазировали. Он радуется одинаково и одинаково заполняет соты. Вспомните о гормонах счастья — некоторые живут две секунды, некоторые целые сутки. А вот гормоны, отвечающие за печаль, живут до трех лет. Нехило, правда? Вот тут-то собака и зарыла свою кость. Одна печаль может заполнять ячейки как вирус, разносимый воздушно-капельным путем. Произошло год назад, а жрет, словно было вчера.

— А почему?

— Да потому! — хочется уже заорать и стукнуть ложкой по лбу.

Во-первых, живучий гормон кортизол. Который делает все, чтобы мизинец болел так, словно стукнули его только что, хотя было это три года назад. Подумайте, сколько ячеек засеяно. Пахать не перепахать! Во-вторых, вирус или прогрессия. Стукнули мизинец — одна ячейка. Вспомнили об этом — две ячейки. Вспомнили еще раз — четыре ячейки. Почему не три? Прогрессия. Помните притчу о зернышках риса на шахматной доске? На 64 клетке зерен должно было быть столько, сколько нет во всем мире. Вот вам и космос. Его можно засеять так быстро, что и глазом не моргнете. Хотя моргайте, что еще вам остается делать.

Я буду думать о хорошем! Буду! Мне важно сегодня, какой будет моя жизнь завтра.

Ты не веришь в подсознание. Тебе кажется, что ты решаешь, о чем думать и что вспоминать. Печально, но твое негативное подсознание давно взяло тебя в рабство. Я не смогла тебе объяснить, показать, донести. Ты отказывался изучать даже алфавит. Какие тут мыслеформы?

Аделина…

Она была стопроцентным позитивчиком, чем злила всех вокруг.

— Баловень судьбы! Ей рыба сама в руки плывет. Фортуна из дома не выкисает. Удача сама ее хвостом держит! — кричали ей в след, лицо и душу.

Она не понимала — то ли они на латинском языке говорили, то ли богам молились.

— Несуразица какая. Это вы мне?

Но потом она тут же забывала о криках и о кричащих. Поправляла воротничок на старенькой курточке, выпрямляла спину и айда хватать рыбу, которая сама давалась.

Мартовский день — слякоть, мокрый снег, ветер и собачьи «гнезда» вместо подснежников.

— Хорошо-то как! Весна пришла.

Дождь, снег и ветер усилились. Снесло шапку и чуть не снесло голову.

— Хорошо, что не град.

Посыпались небесные горошинки.

— Хорошо, что маленькие.

Посыпались крупнее, еще крупнее. Некая небесная курица-несушка свесилась с облака и стала стрелять яйцами.

— Хорошо, что не смерч.

— Смерч вызывали?

Аделину засосало в воронку и стало трепать.

— Хорошо потанцевать, повальсировать вот так, идя на работу.

Смерч вертел ее трое суток, и когда она очень устала танцевать, прошептала:

— Хорошо, что не нужно объяснять на работе, почему опоздала.

— Вот, дура, — сказал смерч и опустил ее на землю, — а вот и нет, иди и объясняй, где шаталась три дня.

Аделина поправила воротничок, вернее то, что от него осталась, пригладила волосы и улыбнулась:

— Хорошо, что теперь меня уволят. Наконец-то творчеством займусь.

После встречи с Аделиной смерч еще долго зализывал раны, ходил по психологам, мол, потерял веру в себя, свое дело, и стал тайно поклоняться ненормальной девочке.

Любовь 2

Любовь не требует жертв. Не накручивайте себя! Она требует подвигов. Каждодневных, маленьких и больших. Тех самых, которые вы будете вкладывать в общую копилочку под названием «счастье на двоих». Любить — значит отдавать. Любить — значит совершать поступки. Любить — значит просто любить. Не устраивайте бартер: ты мне — я тебе. Не торгуйтесь и не сбивайте цену. Это не рынок, это жизнь. Научитесь правильно отдавать. В первую очередь это нужно вам, а потом одариваемому. Мне уже некому отдавать… Так что не повторяйте моих ошибок. Делайте свои! Без огранки не будет бриллианта. Без ошибок не будет шедевра. Провели неудачный опыт? Сразу его в топку! Но с обязательной пометкой «запрещенный прием».

Все люди — эгоисты, и это прекрасно. Честный и чистый эгоизм гораздо приятнее напускного великодушия и навязчивой помощи. Живите для себя! Только живите правильно. Для себя — не значит только брать. Для себя — это отдавать и получать от этого удовольствие. Только будьте честны сами с собой. Отдали — не ждите обратку. Обратку вы уже получили в виде счастливых глаз любимого человека, родной до боли улыбки и таких няшных обнимашек. Именно для этого вы отдавали, чтобы тут же получить обратно. И вы получили!

Всё и всегда делайте исключительно для себя. Не приносите в жертву то, чего даже Боги не требуют. Вы не для него встали утром и приготовили завтрак, не для него начистили обувь и погладили рубашку. Вы не ему сделали массаж, помыли спинку и отдались в постели. Все это вы сделали для себя! Только такой подход может расчистить снежные горы на проезжей части ваших отношений. Убирайте из жизни вот это: «я тебе лучшие годы отдала, детей родила, ночами не спала». Для него? Гм… очень сомнительно.

Любовь не требует жертв — аксиома. Любовь требует отдачи, преданности и каждодневного строительства храма любви. Будьте строителями своих отношений: каменщиками и укладчиками, столярами и плотникам. Не освоили эти профессии? Так осваивайте! Никто за вас строить не будет. Это не сарай в саду, куда можно пригласить подрядчиков. Следите, ухаживайте, ремонтируйте и реконструируйте дом вашей любви. Время будет делать свое: то штукатурка облетит, то стена осядет. Но вы же профессионалы! В руки — молоток, гвозди, под ноги — лестницу, и — вперед. И это касается двоих. Исключительно двоих. Отношения строят оба.

Нэля…

О! Как она умела жертвовать собой. Самозабвенно, легко и от всего сердца. Она создавала рай тому, кто хотел жить в аду. Вернее, в раю, но Нэля четко знала, что это ад. Она всегда знала, чего хочет он. Всегда! И знала лучше, чем он. Она пекла ему пирожки с капустой, от которых у него изжога. Тут же давала пилюлю от жжения, ведь она в курсе про изжогу. И вновь замешивала тесто.

Нэля настойчиво советовала, какой дорогой ему следует идти. А если советы не достигали цели, она брала его за ручку и вела верным путем. Она всегда знала, о чем он думает, как ему будет лучше и что должен сделать.

Чего нельзя сказать о нем. Он каждый день запирал двери своего мозга и выбрасывал ключи в реку.

— Нефиг шастать!

А она шастала и шастала. Это ее жизнь, ее муж! И ее жертва.

Она элементарно раскладывала по полочкам то, о чем он думает, чего желает и как будет для него лучше. А он поражался: если она так лихо может за него думать, почему не может сходить за него в туалет? Пробраться в мозг сумела, а в кишечник нет?

Она не жила в его сердце, не сидела в печенках. Он незаметно переместил ее в толстую кишку. И после переедания пирожками благополучно от нее избавился.

Камила…

Камила была счастлива. День ее свадьбы! Что может быть лучше? Ничего! Подвенечное белое платье, открытая грудь и… нет ожерелья. Это ее печалило. Поэтому, когда на свадьбе посаженная мать завела длинную речь и преподнесла подарок, она не сомневалась, что это для нее.

— Детки, семья — это тяжелое ярмо на шею…

Камила увидела «ожерелье» и заликовала:

— Вот оно, мое украшение!

Секунда — и она в ярме. Причем в полном. Он был не против. В конце концов, ожерелье — это женское украшение. После свадьбы его отец вывел их в поле, взял палку и воткнул в землю:

— Вот тут, детки, будет ваш дом, — сказал и ушел.

Камила мгновенно включилась в игру и стала вить гнездышко. Каждый день стаскивала веточки, приклеивала их слюнкой и ждала, когда же утихнет ветер. Он нервно курил и наблюдал за ее тщетными попытками «родить» дом. Она была смекалистой и стала стаскивать камни. Затем научилась создавать кирпичи из глины, песка и высушенных трав. Потом ее технология пошла так далеко, что Он потерял Камилу из виду. Но, что самое парадоксальное, дом стал строиться сам. Вернее, Он в этом был убежден.

Он ходил по дому, считая комнаты. Сбивался и начинал заново.

— Какой же у меня отец чародей! Палку воткнул и дом построился.

— Ага, — еле переводя дух и поглаживая натруженную шею, щебетала Камила.

Все было хорошо пока «ожерелье» не треснуло и не спало. Камила обвела глазами свой рай и увидела того, кого сюда занесло по ошибке.

— Его что, ветром из ада надуло?

Она вынесла из дома топчан, поставила в поле и улеглась греть пузико. Ветер потихоньку стал расшатывать стены. Появились трещины. Ему было неуютно — сигареты тухли.

— Эй, чего разлеглась?

— Ничего. Просто размышляю о смысле жизни.

— Занеси немедленно топчан в дом!

— Зачем?

— Без него стены рушатся.

Он был уверен, что топчан обладал магическими свойствами и сам построил вокруг себя стены.

— Такой большой мальчик, — сказала она, прикапывая ногой ярмо, — а в сказки веришь.

Камила ушла, а он уверовал в то, что она ведьма.

— Заколдовала палку и топчан! Теперь они не работают. Ух, ведьма!

РАЗМЫШЛИЗМ 12

В моей черной дыре появились волнения. Что-то начало двигаться, меняться. Любое движение — путь к выходу, даже если в другом направлении, даже если по кругу. Значит, есть желание найти выход. Пусть тщетные, но попытки. Пусть лишние и болезненные, но они есть. Надо отпускать обиду. Не прощать, а отпускать. Можно сразу вместе с человеком.

— На, неси все сам! Ты сделал — тебе и напрягаться.

А можно все сгрести, засунуть в огромедный брезентовый мешок черного цвета, застегнуть молнию и бросить в топку. Хороните своих мертвецов! Нет смысла рыться в гниющем теле обид и находить все новых и новых червей несправедливости.

Надо развернуться задом к прошлому и как сигануть через пропасть в настоящее. Крылья есть, летать умею! Не сработают крылья, разверну портативную метлу.

Старые обиды — это как обстриженные ногти. Состриг — выкинь. Что ты их лепишь обратно? Тупо, глупо и неэстетично. Отрастут новые — опять сострижешь. Не бывает отношений без обид. Мы разные и нужно уметь всеми своими шероховатостями переплетаться в единое целое для удивительно красивого узора. Иногда ссоры уместны, ведь без них никак. И ключевое слово тут «иногда». Чтобы согреться дома перед камином, укутавшись в клетчатый плед и попивая горячий грог, желательно до этого как следует промерзнуть на остановке под дождем. А то кайф будет надуманным.

Печальки нужны, они, как специи к шашлыку, дают насыщенность, глубину и вкус. Нужно только одно — соблюдать рецепт. Специй щепотка, мяса — на ораву. Да, и маринуйте мясо дома! Чтоб никто не видел, чем вы его приправляете. Для этого заведите себе дом и маринуйте на здоровье. А пока шашлычок будет настаиваться, займитесь любовью. Как же все просто, когда буквами на экране. Как же все сложно, когда поступками по жизни.

Я готова! Готова стать богатой, счастливой и любимой! Как в мультфильме мальчик-рыбак, которому предлагали стать повелителем глубин морских. Готова и баста! Только я одного не пойму, почему…. Вот, блин, началось!

Моя почемуха уже осточертела вкрай! Объяснила, рассказала, на пальцах показала, а она за свое:

— Почему он не приходит? Почему не осознал? Почему не сделал выводы? Почему не хочет строить отношения? Почему не любит…

И так страшно становится, ведь я все уже давно знаю. Но, как в детстве, закрыла глаза и притихла — «чур-чур, я в домике». Пока не вижу — пока этого нет.

А все банально, просто и на уровне первого класса. Любил бы — пришел. Пришел, простил, попросил прощения и любил, любил, любил…

— Ой, все! Мне до первого класса еще жить да жить. Я еще ползунки не сносила.

МЫ 16

Вначале было слово. Слова были и потом. Такие разные слова с набором из одного и того же алфавита. Почему именно так мы стали складывать слова из кубиков с буквами? Кто научил нас так выстраивать свои мысли и чувства? Почему мы этому научились? Смешать бы все кубики, засунуть в коробку и отнести на чердак. И общаться только взглядами, прикосновениями, запахами.

Я хотела секса. Всегда, постоянно, и даже во время секса. Может быть, сексологи и напишут своим корявым почерком диагноз: «бешенство матки». Пусть пишут, я все равно читать не умею. Это правда, кроме одного слова: «секс». Я не хотела его отдельно от тебя, и это далеко не все, что мне нужно было от тебя. Это вообще не то! Я хотела сливаться, просачиваться, проникать и становиться одним целым. Стучать в такт, дышать в унисон, сбиваться и опять находить общие ноты. Смешивать все запахи, жидкости, оргазмы. Стать одним коктейлем — монолитным, перетертым, густым.

Ты помнишь наш март? Знаю, что помнишь. Мы забрались на восьмой этаж в двухкомнатную квартиру. Прихватили с собой провизию и исчезли на пять дней из мира людей. Вдвоем, навсегда, безвозвратно. В нашем марте не было календарных дней, была одна длинная ночь. Мы спали по два часа в сутки и просыпались бодрыми. Мы занимались любовью до крови, до боли. И это не метафора. Мы ели друг друга жадно, не запивая, глотали большими кусками и оставались голодными.

Наш март, где ты сейчас? В памяти, в памяти, в памяти…

Мне без тебя холодно. Холодно изнутри… А помнишь, как ты дышал в мой нос и ловил смесь газов, который я выдыхала. Смеялся и говорил, что хочешь обнюхать меня изнутри. И мой нос… Я тебя как-то спросила: «За что ты меня полюбил?» Ты ответил: «За нос». С тех пор я его все время рассматриваю. Чудесный-то какой!

Идет очередной март, уже без тебя. Мой нос все такой же половинчатый на кончике, как попка младенца. Опять высыпали веснушки, словно детвора на детскую площадку. А ты этого не видишь.

Чем я дышу сейчас? Чем сейчас дышишь ты? А мы вообще дышим? Или делаем вдыхательно-выдыхательные движения?

Любовь 3

Любовь — светлая, чистая, искренняя. Она нежнее шелка и чище родниковой воды. Ее источники неиссякаемы, а корни бесконечны. Ее нельзя призвать или изгнать. Она приходит редко и не ко всем. Но всегда приходит навсегда. Это люди делают ее другой. Наряжают в смешные одежки, надевают шапку шута при королевском дворе и заставляют петь под дудочку. Какое-то время она еще гримасничает, но танцует. А потом… Нет, не уходит! Она забирается в прошлое, закрывает дверь изнутри и сидит в вашей душе, пока та не отлетит в мир иной.

Дар взаимной любви — великий дар. А, как известно, не реализовать данные Богом дары — грех. Поздравляю! Теперь у нас с тобой на один грех больше.

Если бы ты только знал, как мне хочется проснуться от самого страшного и затянувшегося сна. Чтобы ты обтер меня, липкую от холодного пота, прижал к себе и сказал, что это был очередной жуткий сон. Я бы уткнулась в тебя носом, провела ладонью по колючим щекам, зарылась в плечо и уснула. И чтобы дальше снились только Мальдивы и мы.

Прости меня, мой хороший, что жуткий сон — явь.

И ты, маленькая девочка, живущая внутри меня — прости.

Она…

Она любила просыпаться первой и смотреть, как он спит. Его морщины почти разглаживались, и он становился похожим на подростка. Не верится, совсем не верится. Но факт остается фактом. Они вместе четверть века, а любовь не стала меньше.

Две чашечки кофе, домашняя выпечка, свежие цветы в вазе и лучи солнца, пробивающиеся сквозь разноцветные занавески. Через открытую форточку доносится городская суета: визг колес, лай собак и детский смех. На кухне тихо бормочет телевизор. Что там показывают? А, неважно. Важно лишь то, что скоро зайдет на кухню тот, кто поселился в ее сердце так много лет назад. Он подойдет сзади, когда она будет колдовать у плиты. Поцелует в шею и притянет к себе. Как она ждет этого каждое утро! Она чуть подастся назад, прислонясь плечами и спиной к его груди.

— И что снилось моей малышке?

— Ты! — Весело защебечет она.

— И что я делал?

— Нанизывал шашлык на шампур.

— Вот оно как! Намек понял, на выходные — в лес.

И будет лес. И будут осенние листья и грибы. Будет дорожный столик и стульчик для нее. Любимый плед и старенькое радио. Одноразовые тарелки и такое многоразовое, бесконечное счастье на двоих…

Она…

Она любила танцевать, когда ее никто не видит. Небрежно выбрасывала руки, встряхивала распущенными волосами и хаотично двигалась в такт беззвучной музыке. Нет, в ее квартире децибелы рвались на полную мощь, а вот в доме напротив был виден только танец.

Он сидел в инвалидном кресле. Крутил руками большие колеса и подкатывал к окну. Дома — китайские стены, практически слипшиеся друг с другом — смотрели глаза в глаза, дышали ноздря в ноздрю.

Она приходила с работы домой и сбрасывала весь негатив в жерло танца. А для него жизнь только начиналась — с ее юбки, пшеничных волос и ритмичных движений. Это была вся его жизнь. Это был весь ее выход.

Однажды он решил переложить на бумагу, все что чувствует, и сел за печатную машинку. Она танцевала — он писал. Писал о любви к танцовщице, которая двигалась в танце от бессилия что-то изменить в своей жизни. Он издал книгу, заработал гонорар, сделал операцию. Стал ходить.

Она сидела в своем любимом кафе в обеденный перерыв. Внутренние часы оттикали тридцать. Без любви она не умела, а любви не было. Оставался только вечерний танец.

Он медленно подошел к столику и положил на край тридцать одну белую розу:

— Это вам.

— Мне? Вы уверены? — Она стала оглядываться по сторонам.

— Вы даже не представляете насколько.

Любовь вспыхнула мгновенно. И дело не в розах, не в их цвете или количестве. Она просто впервые встретилась со своим человеком и узнала его сразу.

Амур сидел на первом облачке и радовался удачному выстрелу. К нему подлетел старший ангел и сказал:

— Молодец, справился с задачей.

Амур был счастлив, а ангел поправил на спине стрелы и полетел дальше соединять любящие сердца.

— Амуры — ребята хорошие, но часто промазывают. А тут надо было стрелять наверняка. Слишком долго они шли друг к другу.

МЫ 17

Разница в восемнадцать лет. Как же она мне осточертела! Этот вечный страх старости. Неизбежное пополнение морщин и сношенных органов. Я боялась, и боязнь моя была оправданной. Для меня оправданной. Ты ничего не хотел видеть, знать и понимать. Я была твоей маленькой девочкой. Ты говорил: «Маленький человек с огромным сердцем».

А я уходила в свои депрессионные мысли, выныривала оттуда и продолжала ныть свое. Ты слушал, улыбался и говорил:

— Ты со мной будешь молодеть с каждым днем, вот увидишь.

Все так и было. Я сбрасывала годы, словно старую кожу змея. Они слетали, кружились, исчезали…

Теперь я старею. Стала некрасивой. Меня нагнал возраст. Он мстит за то, что я его так долго не подпускала. Мой последний цвет был таким недолгим. Не хотела, чтобы град и снег обрушились на мои цветы яблони так быстро. Зацвела не по паспортной погоде. Какие яблочки? Какие плоды?

Две беременности в течение года. Детей у меня уже не будет. Разве что Бог решит сделать меня второй Сарой.

Как я хотела наших детей! Знала, что будет Софийка и Егорка. Знания подвели. Две замершие, две чистки, одна боль. Я оплакиваю их по сей день.

Как мне нравилось носить наших детей. Как урчала от удовольствия, когда ты кормил пузик выпечкой из домашней пекарни. Как ты чистил мне пятки, чтобы я лишний раз не наклонялась. Как ты… Как мы разгадывали кроссворды, чтобы не смотреть друг на друга, когда до операции оставался час. Как я, улыбающаяся, в одной ночной сорочке до пят, помахала тебе перед операционной. Как вывезли меня на каталке, лицом вниз, с задранными кусками трикотажа…

Перед новым годом я пошила дюжину цыплят и маму-квочку. Ты принес елку — живую, пахнущую, вечером 31 декабря. И я развесила семейку на елочку. Знала я и знал ты, что это наша панихида по нерожденным деткам.

Знаешь, что самое лучшее из того, что ты сказал за все время?

— Спасибо, что носила наших детей…

МЫ 18

Нет сил ждать трех часов ночи! Бегу в свою черную дыру, чтобы поорать там от души, пореветь белугой. А как ревут белуги? Я не знаю. Но уверена, если бы они услышали, как это делаю я, то умерли бы от зависти.

В паспорте лежит удостоверение. Книжечка красного цвета. Однажды ты мне ее вручил. «Удостоверение любимой женщины». Там есть все, и даже стихи. Нет одного — «действительно до_».

— Может, я могу прийти на переаттестацию? Честно! Я выучила урок!

Я не была гладкой, нежной и пушистой. Вернее, не всегда такой была. Далеко не всегда. Недавно мой друг сказал, что в психологии такие действия называются деструктивными. А вы заметили, как внезапно закончились ведьмы и феи? То-то же. Моя черная дыра делает свое, и я понемногу выздоравливаю. Открываю очи и вижу мир не таким враждебным. Понимаю, что, в основном, я всем по барабану. И раньше так было. Но казалось тогда, что все оскалились и летят на меня с пеной у рта. Да они все бежали по своим делам! И если бы не начинала защищаться сразу, то они благополучно оббежали бы меня и помчались дальше. Не все, но многие.

Я была маленьким щенком, в которого тыкали палками. Выросла и ощетинилась — грызла ветер. И все это в наши четыре года. Как быстро летит время! От взрослой и уверенной в себе женщины я «выросла» до обиженного подростка.

Деструктивные действия — истерика, крик, плач, когти. Это же надо было так не любить себя. Так потерять веру в себя. Так самой себя опустить. Нет, я не обвиняю себя в тех действиях. Тогда иначе не могла, как и любой другой человек. И ты тоже. Мозг выбрал лучший вариант. Значит, так было нужно. Нужно для выживания. Понимаю ли сейчас до конца «зачем?» Нет! Но кое-что мне явно стало известно. Не зря же сидела в черной дыре три месяца.

Теперь знаю, до какой черной бездны можно достучаться. И то, что она открывает дверь и сразу теряет ключи. Не выбраться! Я хочу, чтобы ты это тоже понял. Мы знали, как можем причинить друг другу боль. И причиняли со всей дури, насколько хватало мощи. Мы убивали друг друга, не щадили и не ждали пощады. Мы мстили друг другу за то, что так сильно любили. Зачем? Этот вопрос предлагаю считать риторическим.

Это прошлое, и оно у нас есть и будет. Его нельзя изменить и как-то переиначить под благородные цели. Был ужас, мрак и непроходимые леса. И во всем этом дурдоме мы продолжали любить. Можем ли мы быть вместе? Теоретически — да. Если только на практике закроем книгу с лабораторными исследованиями глубин психического здоровья друг друга и начнем ставить противоположные опыты по развитию нашей общей эволюции.

Нам нужны те знания сейчас, чтобы никогда больше такого не допускать. Мы проверили — там плохо. Давай просто туда не ходить! Мы прошли вот этот путь: «а вот якобы-кабы». Знаем — больно. Знаем — зря причиняли боль. Знаем — нам это не нужно. И все!

Только ты так далек от этих прописных истин. Ты вычеркнул из памяти все хорошее, что было между нами, и зациклился на плохом. Даже сейчас, после расставания, в редких звонках продолжаешь меня обвинять, вспоминать плохие моменты и злиться. Зачем? Мы там больше не живем! Не могу я все переписать начисто. И ты не можешь. Был черновик, в нем были ошибки. Это нормально. Теперь знаем, где ошибались и к чему это приводит. Просто так больше не делать! И все!

Эти знания я не хочу тащить в новые отношения. И ты не смей ими пользоваться! Это наше. Пусть черновик. Пусть! Но он наш. Я допускаю мысль, что мы никогда больше не будем вместе. А тут, пожалуй, все удивились. Ага, вот те на! Вот вам два — да, я до этих самых пор, до этого листа текста верила, что это — затянувшаяся ссора. Но несколько дней назад был день моего рождения и после твоего телефонного звонка с «поздравлением» все стало на свои места. Ты счастлив, что избавился от вздорной бабы.

Жизнь не заканчивается, а значит, впереди будут попытки создать новые отношения. И у тебя и у меня. Я от этой мысли сразу скисливаюсь как вялый лимон. Не хочу никого, кроме тебя. И хочу, чтобы ты никого не хотел кроме меня!

Любовь 4

Часто слышала от тебя фразу: «Я никому ничего не должен». В принципе, фраза верная, но тяжесть оставляла. А почему? Все просто — не там применялась.

Да, никто ничего не должен делать против своей воли. Да, нельзя другого вынуждать совершать то, что противоречит его взглядам. Да, никто не должен в ущерб себе облагораживать чужие жизни. Так же как и наклонять себя в угоду ближнему своему. В этих формулировках «да» ─ не фраза, а золото. Нельзя становиться лакмусовой бумажкой для опытов других.

Только мы сами определяем, что для нас хорошо, а что плохо. Куда нам идти, а главное, зачем. Вырастить в себе честного эгоиста — задача не из легких, но обязательная.

Вы не должны делать жизнь детей хорошей. Вы хотите, чтобы у них была хорошая жизнь. Хотите и делаете. Хорошей для них, а не хорошей для вас. Так поступают честные эгоисты.

Вы не должны бросать все и лететь по первому зову. Не должны. Но если хотите — не отказывайте себе. Удовлетворите свое эго.

Иногда во время ссор ты спрашивал меня:

— Что я должен сделать? Сделать, чтобы тебе стало хорошо. Скажи, что мне надо сказать, и я скажу.

А мне нечего было тебе ответить. Ты ничего не должен. Ты либо хочешь, либо нет. И если не делаешь, значит, не хочешь. Когда любят, то понимают, что человека сделает счастливым. Понимают и делают. И делают для себя, чтобы сразу получить вознаграждение — счастье родного человека.

В твоем кругу тебя постоянно хвалили, рассказывая, какой ты исключительный и замечательный. Я и без них это знала, и знала гораздо больше, чем они. Но временами их рассказы удручали. К примеру, оказалось, что ты настолько хорош, что по первому зову жены своего друга мог приехать к ней домой в три часа ночи. Странно было это слышать. Порой я неделями тебя о чем-то просила, но мои просьбы отклонялись без рассмотрения в твоем внутреннем суде. Выводов два, причем взаимоисключаемых. Либо ее интересы, а также интересы твоего окружения для тебя были гораздо значимее моих. И в этом случае ты сделал расстановку приоритетов не в мою пользу, что свидетельствовало лишь о том, что любви ко мне не было. Либо ты неверно сделал расстановку со словом «должен» и позволял другим ездить на себе в ущерб нашей любви.

Честный эгоист всегда делает то, что хочет. И делает с удовольствием, постоянно и неустанно. Он хочет — он делает. Отлично, когда твой человек к тому же еще и честный эгоист. Тогда вас ожидает фееричная жизнь. Он будет дарить вам счастье не потому что должен, а потому что хочет.

Матильда…

Ей все были должны. Все, всё и всегда! Периодически она кидала свое тело за борт корабля-жизни и тонула. Ее обязаны были спасти! Иногда рядом были крепкие руки, которые вылавливали ее из холодной воды и вытаскивали на берег. Этот кто-то делал искусственное дыхание. Потом месяцами носил ей в постель горячий чай, укутывал ноги пледом и ставил любимые пластинки. Она наслаждалась… Но ровно до тех пор, пока ей не приходилось наливать себе чай самостоятельно.

─ Ничего себе, какое хамство! Я не для того себя кидаю за борт, чтобы самой все делать, ─ говорила Матильда и снова бралась за свое.

После осознания того, что мир так жесток, она одевалась не по погоде и брела к водоему, чтобы в очередной раз бросить себя за борт. Будет новый спасатель-жертва и вечная Матильда. Но вышло все не так. В этот раз кто-то бросил ей спасательный жилет. Но как она может им воспользоваться? Его нужно на нее надеть! Не самой же ей зашнуровываться! Кто-то подал руку. Но у нее же нет сил ухватиться! Рядом проплыло бревно. Ну, это уж слишком! И она пошла ко дну…

Теперь Матильду кто-то моет, красит и укладывает в дубовые доски. Она хоть довольна? Ведь теперь все, всё и всегда будут делать за нее…

Кирилл…

Он был заядлым холостяком, эгоистом и упертым быком. Всегда все делал только в угоду себе, презирал подкаблучников и маменькиных сынков. Он лихо делил человечество на два типа: личности и стадо. Кирилл никому не позволял садиться себе на шею. Впрочем, никто и не пытался. Слишком она у него хиленькая была.

Все было хорошо, пока он не встретил ее. Друзья сразу окрестили его подкаблучником, слетевшим с катушек. Теперь Кирилл не холостой, и не упертый бык. А вот эгоист в нем возмужал. Он вдруг стал хотеть всего и в огромных количествах. Получал все — аппетит рос. Ему так многого хотелось: построить дом, свозить ее на море, покупать цветы и делать массаж. Растить детей, разбить сад, купить лодку и ловить рыбу. Бежать домой под теплый бочок к жене, а не сидеть в гараже с друзьями — с пивом и воблой. Пересматривать в сотый раз свадьбу, забыв о футболе. Покупать ей новые платья и довольствоваться одной рубашкой. Все это он хотел делать. Хотел для себя.

Их история была красивой и настоящей, ведь его жена была еще тем честным эгоистом, поэтому отвечала тем же.

МЫ 19

Пришло время рассказать о последней ссоре. И тут заминочка. Прямо не знаю с чего начать. Откуда начали расти корни? Ладно, отрубив львиную долю корней, начну за две недели. Чтобы повесть не была печальнее, чем повесть о Ромео и Джульетте, буду писать саркастическим тоном, вставлять поэтические вензели и притрушивать гадости блестками.

Ты исчез на три дня по очень важному делу. Мне, как женщине смертной, знать этого было не дано. Наверняка на планету летел астероид, и тебя решили послать вместо Брюса Уиллиса ее спасти. Не знаю что там было, но, как минимум, что-то связанное с национальной безопасностью страны. Ты работал под прикрытием, поэтому тебе нужно было притворяться своим: мотаться по кабакам и не выходить на связь. Ну что поделать — такова судьба жены героя. Мне суждено было сидеть и вязать тебе теплые носочки на зиму.

Через день пошли волнения и твои соратники стали говорить, что Ури не выходит на связь. Сразу представив тебя летящим на астероиде и упавшим где-то посреди Тихого океана, я стала звонить всем, кому могла, с единственной просьбой: «Верните мне его живым!» Мои крики во вселенную увенчались успехом и тебя нашли целым, невредимым, но слегка помятым. Для убедительности происходящего ты еще одни сутки не выходил на связь со мной. Но твои соратники общались с тобой наполную, наверняка, на те же глобальные темы. А потом, о чудо! Звонок:

— Малыш, прости, был не прав.

Обожаю твою краткость и лаконичность. Ну что сказать — герой! Герои все немногословны, за них говорят их поступки. И что мне оставалось делать? Правильно, ликовать и судорожно довязывать носочки — зима же идет. В день твоего звонка мы встретились, «обнялись», «поцеловались» и «немного» поскандалили.

Жена Декабриста во мне сидит прочно, ухватилась, зараза, при рождении и тянет тельце по стопам мужа. Вместе в беде и в бидэ! Простила, но губки надула. На следующий день очень кстати пришел святой Николай, угостил всех подарками и усадил нас, ребятишек, за общий стол в моем родительском доме. Был вторник, и до пятницы все шло гладко: я ворковала разными децибелами, иногда прикидывалась чучелом птички и молчала. В пятницу проснулась обновленной и увидела в тебе героя моего романа. Любовного, конечно. Щечки зарумянились, губки налились. Красота! Главное, чтобы больше ни один астероид не смел устремить свой хвост на нашу планету!

В субботу была вечеринка у твоих друзей. Пусть другие Декабристы и их жены меня не приветствуют, главное, чтобы ты приветствовал. И ты приветствовал! Как же ты это делал! С удовольствием, отчаянно, добротно. То прическа у меня бюджетного варианта, то свистеть леди не может, то танцую я коряво, а говорю — вообще «завались». Ты был «рад» всему: как я выглядела, что делала и как говорила. Приводить перлы неуместно — сразу отпадут все вензеля и слетят блестки.

Я включилась в игру и стала отвечать. Но не тем же, а кратко и лаконично, как всегда умел ты. Люблю за тобой повторять. Прошептала в мое любимое ушко, что если еще раз полетит в мой адрес «комплимент», то сброшу ядерную бомбу. Все было мило и деликатно. Никто за столом не понял, что я развернула боевые действия. И тут, бац! ─ «комплиментище» в мой адрес. Но я же добрая, нежная и твоя маленькая девочка, поэтому смягчила приговор и отложила его до следующего раза. В этот раз пообещала всадить тебе вилку в колено. Не знаю почему, но тебя так увлекла игра, что ты просто не мог остановиться. И мой слух резанул аккордный «комплимент». Я говорила, что добрая, нежная и пушистая? Да? Так вот, вилку в ляжку не всадила. Хотя очень хотела. Вилку стало жалко, сломалась бы еще, а мы в гостях. Я нежно укусила тебя за ушко и пошла курить в тамбур. Прокурив пятиминутку релакса, вернулась и увидела героя залитым кровью. Ох уж эти осколки астероида! Ох уж эти тоненькие перепоночки в любимом ушке. Твои верные оруженосцы бросились тебя спасать: и салфеткой обмакивали и водичку предлагали. А я, зараза, умчалась танцевать. Стала к тебе ягодицами, чтобы не видеть твоего страдальческого лица. До конца вечера мы так и не встретились взглядами. Но я отчетливо слышала, как ты сурово дышал, словно приближающийся к перрону паровоз.

Твои друзья мне этого не простили. Обговорив, обсосав чрезвычайную ситуацию, уже через неделю в том же самом месте мне был вынесен приговор. Они же твои друзья, им можно.

По их ясному и общему мнению я ни с того ни с сего вгрызлась в юное тело побратима, и если бы они вовремя меня не оторвали, загрызла бы.

— Ну что же это ты прицепилась к невинному мальчику и сосешь из него кровь?! Гадюка!

— Вы, наверное, не расслышали, я — жена Декабриста!

— Жена? Найди себе другого! Отцепись от героя.

— Да я не цепляюсь! У нас такая «игра»: он начинает — я подхватываю.

Уже без диалогов, потому что тут я превратилась в золотую рыбку — красно-желтую, жадно хватающую ртом воздух.

Святая Инквизиция решила сжечь меня на костре без права на помилование: изгнали из-за круглого стола, лишили членства в Ордене Тамплиеров и запретили появляться на этой территории, объявив меня персоной нон грата.

Еще пару часиков я пускала пузыри отовсюду, откуда могла, и прикидывалась рыбкой. Слез налила целый прудик, плавала и ловила воздух жабрами. Ты, как и полагается герою, смотрел на все со стороны. Ни разу ко мне не подошел, но после «беседы» с побратимом, выпил с ним мировую. Видать, плавать не умеешь.

Потом я села тебе на хвост и уговорила в последний раз забрать в свой дворец. Ты отбивался, как мог, но я оказалась сильнее. Ты поддался на женские чары, или на сопли. При своих побратимах еще пытался демонстрировать звезду героя и всячески выгонял меня домой, давая понять, что не хочешь иметь никаких дел с рыбкой, но я уже забралась в твою печенку и плавала там. Уехала-таки с тобой! Не рыбка, а Лох-несское чудовище!

А утром, вместе с петухами, проснулась и я. Лучше бы спала! А может быть и нет.

В твоем дворце лопались стекла в окнах, сыпалась штукатурка, сама по себе двигалась мебель и скрипели цепи невидимых призраков.

— Ой, да ладно. Это просто я проснулась.

Ну рассказала чуток, объяснила, показала на пальцах, кулаках, зубах. Просто хотела очень быстро и сразу доходчиво.

Вот такая, дети, сказка. С тех пор принц и принцесса жили долго и счастливо. Фальстарт! С тех пор принц и принцесса не виделись.

— Ушко хоть зажило? Так волнуюсь, так волнуюсь, что спать не могу. Каждую ночь иду, сажусь возле стены и плюхаюсь в черную дыру от волнения.

РАЗМЫШЛИЗМ 13

Слава небесам, что я сумела описать эти жуткие два дня с иронией. Описывать все как было, не смогла бы. Максимум, на что могло хватить, так это сесть рядом с каждым читателем и реветь пару часов, не останавливаясь.

Хуже было то, что в это время я придумала себе предынфарктное состояние. Психосоматика сработала на все сто. Наши ссоры, обиды и непонимание простой истины, что давно пора прекратить воевать, привели к тому, что я нашла легкий выход — быстренько отбыть в мир иной. Тем более что это даже романтично — умереть от разрыва сердца. Симптомы целым букетом: упадок сил, одышка, желание грохнуться в обморок. Сердце болело так, словно это не мышечная ткань, а один сплошной синяк. Нитроглицерин не помогал, я ходила по квартире медленно и держалась руками за стены — значит, смерть близка. Безрезультатно целую неделю просила тебя сводить меня в больницу. Мысленно писала всем прощальные письма. А когда ты спасал планету от астероида, то реально написала письмо дочери, сыну и жене твоего друга. Нет, письмо было не для нее, а для тебя. Ведь ты не выходил на связь, а до утра я доживать не собиралась. В письме я просила твой социум беречь тебя, говорила, что у тебя душа нараспашку, а они замечательные люди. Получила смайлик от дочери, от сына «я тебя тоже» и ноль от твоего круга. Естественно, какую моральную помощь я ждала, если меня собрались изгнать из-за круглого стола короля Артура? Ночью я спала в другой комнате, отселила себя от дочери. Не хотела, чтобы она утром обнаружила холодный труп своей матери. А утром позвонил ты:

— Малыш, прости, был не прав.

Я простила, потому что осталась живой. Сейчас смешно, а вот тогда мне было не до смеха. Было смертельно больно, и физически и морально. С физикой понятно, а с моралью еще хуже. Я отказывалась понимать, что ты, зная о том, что жить мне осталось несколько дней, так бездарно их разбазариваешь на «астероиды».

На следующий день врач сказал, что я космонавт и меня можно запускать в космос. Придется жить! Эх, не удалось легко слинять с планеты Земля и зависнуть на вечность в баре под названием «рай». Или «ад». В принципе, и там и там наливают.

Первые три недели после последнего скандала я хотела разорвать тебя на части: шманать, терзать, вырывать куски, накручивать на пальцы извилины мозга в тщетных попытках найти правильные загогулинки.

Потом стала медленно приходить в себя. И вдруг вспомнила. Я же феечка! Правда очень злобная, так смахивающая на ведьмочку. Месяц вела с тобой длинные диалоги — внутри себя, конечно. Доказывала, объясняла, требовала извинений, приводила аргументы, злилась, обижалась и… скучала.

Время шло. Я же — позитивчик! Стала вспоминать нашу любовь и не верить услышанному и увиденному тогда. Это была провокация, чужие мысли и посылы. Нас там не было. Это вмешательство «высших» сил! Те два дня — дно ада. Как говорил один мудрец: «Если вы впадаете в депрессию — помогите себе упасть. Дойдите до самого дна, чтобы потом как следует от него оттолкнуться». Значит, пришло время отталкиваться и всплывать. Рано тонуть, рано! Надо было бросать ружье и всплывать, как герою из мультфильма «Простоквашино».

Выплывать я стала вместе с этой книгой. Каждый день, собирая буквы в слова, вспоминала нас. С чего все началось. Как мы любили. Что чувствовали. Стала вычленять плохие воспоминания и вписывать хорошие, в режиме «двойного жирного».

Нет, я не любила тебя. Люблю! Хоть и прибить порой хочется. Это как из анекдота. Мужчину спросили:

— Вы пятьдесят лет в браке. Неужели ни разу не хотелось развестись?

— Развестись? Что вы! Никогда! А вот убить…

Вмешательство высших сил

Вы думаете, речь пойдет о Вселенной, Боге, Ангелах-хранителях и других могущественных силах? Нет! Речь пойдет опять о социуме. Как выясняется, порой это самая могущественная сила. Социум решает, кому быть вместе, а кому нет. Начиная от разлучников и разлучниц, заканчивая родителями и просто злобными людишками. От них невозможно защититься: надеть крестик или поставить свечку, замолить грехи и уйти в небожители. Они лезут так, как и тараканам не снилось. Дихлофос их не берет, а тапок на всех не хватит. Человеческая зависть, их преступления без наказания, их вездесущесть и неуязвимость. Нет таких дверей, которые для них закрыты. Все зло не от дьявола, все зло от людей. Если вдуматься, то они такие же люди, как мы. Они хотят счастья, здоровья, любви. Так идите и возьмите свое! И будьте здоровы, счастливы и любимы.

Она…

Они встретились случайно и закономерно. Она была совсем девчонкой, он — чуточку старше. Было так, как у Булгакова в романе «Мастер и Маргарита»: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!»

Он ехал на велосипеде, она шла по дорожке. Красивый мальчишка с голубыми глазами и пшеничными волосами. Девчонка в сарафанчике в мелкий горошек, шлепки в руках, и две косички. Они посмотрели друг другу в глаза и исчезли для всех.

Деревня и полвека назад: топленое молоко, букеты с васильками, семечки на лавочке возле дома и бесконечные разговоры. Так вспыхнула самая настоящая любовь на свете.

— Целоваться до свадьбы? Вы что? Ни-ни!

А потом его призвали в армию. Она обещала ждать. Он не сомневался.

Она писала письма каждый день, но все они были безответными. Вечерами сидела в спальне на пятерых в стареньком родительском доме и плакала. Все, что у нее было, это танцы раз в неделю, на которые никогда не ходила, подружки, с которыми перестала общаться, и его большие голубые глаза. Она всматривалась в пустоту и видела его:

— Почему ты не пишешь? Я написала что-то не так? Я тебя очень-очень люблю. Я обязательно дождусь. Слышишь, любимый?

Она писала, писала и писала… О том, что целый день шел дождь, что копали картошку, а сестры не дают спать. Что ощенилась Альма и созрели вишни. Она не могла писать о любви, стеснялась.

А потом ей сказали, что он пишет другой. Она пошла на танцы, встретила мальчика-ботаника, а через два месяца стала его женой.

Полвека прошло, а она до сих пор часто думает о нем. Гораздо чаще, чем прилично, даже для снов. Любила ли она мужа? Нет, но уважала. Еще кого-нибудь? Нет. Она его любила всю жизнь. И сейчас любит, только он ушел на небо…

Когда его не стало, ее сестра, такая же старушка, как и она сейчас, призналась, что в юности бегала на угол переулка и перехватывала их письма. Ей тоже хотелось такой же любви, как у них. Но не получалось. Поэтому сестра решила, что пусть и у них не будет счастья. Он не писал писем другой. Он каждый день писал их своей любимой девочке — ей. Писал о том, что ходил строевым шагом, что давали на обед похлебку, что очень сильно ее любит и что скоро дембель.

Когда он вернулся из армии, она уже была замужем, носила ребенка и жила в другом городе.

Так распорядилась судьба, что когда он умирал, ее сестра была возле его кровати в больнице. Он едва всех узнавал. Только тогда ее сестра все ему рассказала. Как бегала на конец переулка, как воровала письма, как соврала, что он пишет другой и как молчала об этом полвека.

После того как он ушел на небо, к ней приехала сестра. Две старушки сидели на кухне и пили чай. Сестра рассказала, как тяжело он уходил, как просила она прощения и за что.

Все стало на свои места. Но, как поздно… как поздно…

Но что сейчас делить? Из пяти сестер в живых осталось две. Сестра каялась, говорила, что тогда бес попутал:

— Я Мите все-все рассказала. Он меня не слышал. Но когда я произнесла твое имя, его глаза стали голубыми-голубыми, как в юности. Он улыбнулся и ушел…

Она…

Они любили друг друга. Нахрапом, жадно, нежно и умиротворенно. Каждый день был счастливым. Были и ссоры и скандалы, но она всегда знала, что он будет с ней всегда. Всегда, потому что любили по-настоящему.

Они познакомились в школе. Но полюбили чуть позже. Это не была любовь с первого взгляда, она проявилась потом. Его нежностью и заботой, ангельским терпением и лучезарной улыбкой. Она засыпала и думала, что такая счастливая, аж страшно.

В любви родилась дочь. И, впервые отправив ее в пионерский лагерь, она осознала, что скучает за ней меньше, чем за мужем. Его командировку в две недели выдерживала с таким трудом, что рыдания слышали все соседи. А потом он приехал. Они устроили бал: шпроты, один шоколадный батончик на двоих и бутылочка красного игристого. Через семь лет семейной жизни она любила его еще сильнее. Ее первый мужчина. Единственный мужчина. Он — ее! Она ─ — его!

Сколько было совместных планов! Они расписывали свою жизнь по датам и событиям.. Они обязательно купят машину, белую, такую же как стоит под окнами. Построят дом: огромный, светлый, теплый. Облетят весь мир и будут любить, любить, любить… Но кто-то решил за них, что их время закончилось…

Его убили восемнадцать лет назад. Ему было двадцать восемь…

Она с трудом помнит последующие лет десять. Поднимала себя только дочкой. Поднимала неумело, по чуть-чуть заставляла себя дышать. Почти десять лет была одна. Не потому что дала обет целомудрия или принесла себя в жертву. Нет! Не могла… Его любила. Одного…

Ей говорили, что столько счастья, сколько выпало ей за семь лет, многим не выпадает за всю жизнь. А зачем ей нужны были эти знания? Она хотела, чтобы он был жив!

Когда они венчались, батюшка произнес: «Пока смерть не разлучит вас…». Тогда это казалось пустыми словами, стандартной процедурой из слов. Позже она приходила в эту же церковь и спрашивала:

─ Вы сказали, как нам жить до смерти вместе, но умолчали о том как мне жить потом, одной…

Она живет перебежками — от одних потерь до других. Пытается встретить похожего на него, но таких больше нет. Она часто с ним разговаривает:

─ У нас родился внук! И он похож на тебя. Купила новую квартиру, построила бизнес, летаю в теплые страны… А зачем мне все это без тебя?! Мы же договаривались, что это совместные планы! Почему я все должна делать одна?!

МЫ 20

Я оживаю кусочками, обрывками, фразами. Говорят, что судьба всегда проверяет любовь на прочность. Мне так хотелось, чтобы наша оказалась самой сильной, самой прочной. А она разлетелась словно плохо склеенное папье-маше. Знаю, что все возможно, если оба живы. Но эти знания уже не лечат. Они выглядят неуместными и фальшивыми. Иллюзия счастья. Как страшно слышать твой голос и впитывать те слова, которые ты сейчас произносишь.

─ Это же я! Твоя маленькая девочка, которую ты очень любишь… или любил.

Если разлюбил, то и не любил никогда. От этого вывода становится еще хуже. Я лишаюсь не только настоящего и будущего, но и прошлого. Зажмуриваюсь. Не от счастья, как раньше, а от реальности, которую не могу видеть. Попросить тебя оставить мне прошлое — плохая игра провинциального артиста. Честность в том, что либо все, либо ничего. Любил в прошлом — любишь и сейчас. Не любил… так не любил.

Последняя ссора стала последней каплей. Я верила, что мы переведем дух. Обнулим плохое, переформатируем диск и зальем новую модель поведения с учетом прежних ошибок. Но ты решил просто выкинуть диск и не париться. Правильно, встретишь новый диск. Какую программу будешь заливать? Усовершенствованную? Как было у нас, только исправишь свои старые ошибки, сделанные со мной? Или попытаешься залить все по новой и верить, что это прокатит? Если первый вариант, то мне обидно. Получается, что я — просто образовательная программа. Усвоил урок и перешел на новый уровень. А если второй, то не советую. Нет таких женщин, которым нравилось бы то, что ты считаешь естественным. Я говорю только о тех моментах, которые, мягко говоря, меня разочаровывали. Возможно, твой новый диск и потерпит заливку твоей программы с вирусами, но рано или поздно он выйдет из строя.

─ А! Поняла. Ты просто пойдешь и встретишь еще один новый диск. Аж страшно девочек на улицу выпускать! Там же ты бродишь!

РАЗМЫШЛИЗМ 14

Медленно идет время, словно по капле из протекающего крана. Хочется, чтобы быстрее. Еще быстрее! Чтоб было три звездочки, и новый текст жизни. Чтоб всю эту боль проглотила белая полоска между одной главой и другой. Печально лишь то, что в этой полоске исчезнет часть моей жизни, и больше никто не добавит игрового поля.

Мне часто говорили на заре наших отношений, что, в принципе, понимают выбор юного мальчика. Я буду твоей второй мамочкой — всегда накормленный, настиранный, наглаженный, по головке поглаженный и в школу отправленный. А я так боялась тебя усыновить, что лихо переколдовалась в дочку. И выбрала себе роль сложного подростка. Поэтому и неосознанно за тобой не ухаживала, а ждала, что это сделаешь ты. Я же младше! Всего один раз гладила твою рубашку. И, если честно, получила удовольствие на грани физиологического возбуждения.

Вначале многие пытались думать, что ты альфонс. Но гипотеза не прижилась. Фактов не было. Я была босой и голой после развода. Ни дома, ни работы, ни перспектив, да что там, колготок не было. Ты стал меня одевать, кормить и выгуливать. Одним словом, альфонс из тебя никудышный.

— А жаль, — дружно поскулил социум и решил изменить вердикт. — Значит, мама!

И опять осечка. Я всегда была другом. Была, есть и буду! Самым преданным и настоящим. Говорила правду, помогала, ругала, хвалила, остерегала, молилась, держала кулачки. Но, обойдемся без этого «давай останемся друзьями».

Деструктивная девочка так сильно хотела, чтобы ее любили, что вызывала к себе лишь ненависть, осуждения и неприязнь. Я, словно шарик, так лихо докатилась и провалилась в лузу черной дыры, что мне нужно аплодировать стоя.

Пятнадцать лет стажа аудитором — диагноз. Я всегда знала, что меня многие не любят. Естественно! Кто любит ревизора? Но умела отстраняться от социума и не обращала никакого внимания на их нелюбовь. Всегда умела, а тут разучилась.

А ведь социум — это просто голуби. Только я об этом забыла. И все они — вестники мира — хоть белые, хоть черные, хоть серо-буро-малиновые. Вы же не расисты? По цвету перьев определять не будете? С голубями можно фотографироваться, кормить их семечками, любоваться и гонять при случае. И если символ мира нагадит на голову, то это к деньгам. Гадят они не потому, что именно вы им не нравитесь, а потому что это неотъемлемая часть их жизни. Так нужно относиться и к социуму, который иногда норовит нагадить. Вы же не будете ловить голубя-засранца, крутить ему голову и давать сдачи? Не будете вступать с ним в спор и доказывать, что вас обидели зря и требовать извинений? То-то же. Так и с людьми. Нагадили? Значит к счастью! Убрали влажной салфеткой и идете дальше счастливыми. Добрый знак судьбы!

Не берите то, что вам не нравится. Оставляйте «доброжелателям» их желчь. Не протягивайте ручки за очередной порцией боли. Пройдите мимо и, на всякий случай, носите с собой влажные салфетки. А вдруг именно сегодня судьба подаст вам добрый знак.

МЫ 21

Когда наша любовь переживала расстояния, нам снились похожие сны. Ты часто рассказывал, что я прихожу во сне, сажусь на кровать и смотрю на тебя спящего. Однажды ты проснулся и стал искать меня. Я же только что здесь была! А меня нет. Нигде. Значит, ушла.

─ Но должна же остаться хотя бы ночная сорочка?!

Ты искал в пододеяльнике, пытался нащупать то, чего там быть не могло, — хоть что-то от моего присутствия. После тщетных попыток осознал, что приходила я во сне. Позже ты сказал:

─ В следующий раз буду спать стоя! Придешь ─ схвачу. И никуда уже не отпущу.

А помнишь, как тебе приснилась моя квартира, которую никогда не видел? Ты описал расположение комнат, цвет стен и форму дверных ручек. Описал меня: в чем я одета и что делала. Совпадение с реальностью было стопроцентным. Даже страшно стало. Ты не мог знать о планировке ничего, как и обо всем другом. Квартира нестандартная, поэтому твое подсознание не могло выдать шаблон.

А как мы написали одинаковые длиннющие смс на день влюбленных? Ладно я — поэт, писатель, и без витиеватости порой никак не могу. Ты же всегда писал кратко и односложно. И тут секунда в секунду от тебя сообщение. Слово в слово с моим. Я обиделась. Ты тоже расстроился. Мы оба подумали, что каждый из нас просто отфутболил сообщение, отослав его назад не читая. Спустя время были найдены несоответствия — в твоем смс не было каких-то запятых.

Я всегда была уверена в тебе, как ни в ком другом. Скорее начала бы сомневаться в себе, чем в тебе. Всегда знала, что ты сильно и очень-очень меня любишь, никогда не предашь и будешь верным. Твоя верность — это не навык и не позиция. Это ты сам. Твоя неотъемлемая часть. Твой стержень и характер. Поначалу я внимательно наблюдала за тобой: как ты смотришь на других. Они моложе, скорее раздеты, чем одеты, их целые стаи. Но если у тебя на ком-то и задерживался взгляд, то только по одной причине. Ты тут же поворачивался ко мне и говорил: «Думаю, тебе подойдут такие штаники/кофточка»

Ты любил мои длинные волосы…

…Я остригла волосы, коротко, под мальчика. Стала похожей на воробушка. И знаю, что летать долго не могу. Хватает на пару взмахов крыльями и сразу надо сесть на землю. Мои полеты — это теплые и нежные воспоминания о нас. Но если в них жить постоянно, то я, как воробей, который долго летает, упаду на землю замертво.

РАЗМЫШЛИЗМ 15

Многие психологические трактаты советуют одиноким барышням описать своего суженого в деталях. Желательно настолько подробно, чтобы поры были видны. И вот тогда он точно появится на горизонте, спустится с горочки и вольется в вашу жизнь, словно в ней был всегда.

Не советую! Так можно описать ремонт в квартире, составить смету, да и то потом вносить сто тысяч корректировок. Что уже говорить о человеке? Что бы вы не написали, как бы точно не исполнилось написанное, найдется какая-то неучтенка, которая испортит всю картину. Все в нем будет как хотели, но в придачу бонус — занудство или отвратительный запах. Как говорят, не хочу суженного ─ хочу широкоплечего. А приходит карлик.

Если бы я в свое время описывала в миллиметрах мужчину для счастливой любви, то никогда в жизни не описала бы его. Посудите сами, насколько больной должна быть фантазия и раздутым мазохизм, чтобы наколдовать себе парня на восемнадцать лет моложе? Парня из другого круга и мира. Лишенного стрессоустойчивости к женским капризам. Который считает цветы, конфеты, комплименты пустым вздором. Боксера, который будет бороться со мной на равных, причем не на жизнь, а на смерть (в спорах, конечно). Который будет помнить только плохое и сразу забывать хорошее. Парня, который не умеет прощать даже тогда, когда прощать, в принципе, нечего.

А насчет положительного, то тут еще хуже. До встречи с ним я не знала насколько бывает хорошо, следовательно, ничего бы такого не заказала. Пока не встретишь своего пазлика, в голову не приходит, что можно вот так с кем-то склеиваться. Когда не нужно залезать ему под черепную коробку чтобы понять, о чем он думает. Ты знаешь, и знаешь наверняка — любит.

Что раньше я написала бы в перечне? Какие ингредиенты суженого? Из чего он должен состоять? Указала бы примерно ровесника, стрессоустойчивого, потому что я — поэт. Перечислила банальные вещи, которые, по сути, ни о чем не говорят: чтоб любил, уважал, заботился и прочее. Все это делают. Просто каждый в меру глубины своего сердца. Точно указала бы наличие состояния: чтобы с квартирой, машиной и домиком на Гавайях. Почему бы и нет? Если вселенная принимает любой заказ. А кому дом — помеха?

Если поразмыслить и прикинуться вселенной, то можно собрать картинку: несущественное отбросить, а значимое включить. Что выходит? Точно не он. Выходит что-то наподобие бывшего мужа. Ну уж нет! И так еле ноги унесла. И быстро так бежала, голая и босая, хорошо хоть целая.

Вот тут-то и кроется ошибочка! Любимый человек — не четкая рецептура пряника. Он вообще не пряник! Просто без него никак. Почему? Потому что он — твой человек.

Хотите настоящей любви? Тогда советую написать всего два слова: «моего человека». Ваш человек — он один. И пока вы не с ним, он тоже где-то бродит несчастливым. Не думаете о себе? Так хоть о нем позаботьтесь! Вы же все матери Терезы, а тут они: отбитые от стаи, одинокие, голодные, холодные.

Ваш человек не должен обладать качествами совершенного инструмента для ведения домашнего хозяйства. Есть хозяйство у него — и хорошо. Оно все ваше.

Ваш человек — он ваш, потому что вы — его. Невозможно тут сработать в одностороннем порядке. Это как купюра, разорванная пополам. Либо подходит, либо нет. И притираться не надо: наращивать выпуклости, замазывать впадинки и спиливать зазубринки. Если у него там выпуклость, значит, у вас там же будет впадинка. Главное, понять это сразу и прилипнуть намертво. Только не ждите от своего человека идеальности, может быть он — еще тот хрен к заливному. Берите его целиком и принимайте таким, как есть. Зрите в корень, сердце, душу. Живите в его глубине, а не барахтайтесь на поверхности, ракушечником в морской пене. Твой человек за столом жизни даже чавкает аппетитно. Не твой — тремя ножами управляет противно.

Ты всегда говорил, что я — твой человек. Мог бы и не говорить, я это всегда знала, потому что ты — мой человек. Знала-знала, а теперь не знаю. Уверенность в этом есть, а подтверждений нет. Не может один человек чувствовать, а другой — совершенно не ощущать. Только взаимная любовь — любовь. Все остальное болезнь. Не хочу болеть! Я здорова!

Вывод: либо я всегда в тебе ошибалась, либо сейчас ты врешь, что разлюбил. Ремарка — я никогда не ошибаюсь.

Он…

В первую очередь он познакомился с девочкой. Она стояла и, подняв головку вверх, пристально смотрела на него.

─ А почему небо неровное?

─ Неровное? Его же нет.

─ А вот и есть, и оно неровное: то серое, то белое.

─ Разноцветное, ─ поправил он.

─ Черно-белое, ─ уточнила она.

Она была смешной и очень красивой, словно из диснеевского мультфильма. Он огляделся по сторонам и не заметил взрослых.

─ А ты с кем сюда пришла?

─ Сама, я взрослая. Так почему небо неровное?

Она была одета в старомодное платье: длинное, с воланами, и не по сезону. Золотистые волосы, носочки с кружевом, туфельки на толстом каблучке.

─ Не рановато каблуки носить?

─ Не отвлекайся! — сделала она замечание, ─ ты мне не сказал, почему небо неровное.

Разговор мог продолжаться долго, тем более что он ничего не мог придумать. Гм, «небо неровное»… Но тут подошла его очередь на соискание престижной должности в успешной компании. Да, мальчик на побегушках, но в трудовой книжке будет вписано что-то солидное. Он открыл дверь и вошел в кабинет, а маленькая принцесса шмыгнула за ним и уселась на большой бежевый диван. «Дочь, наверное», ─ подумал он.

Она сидела за столом в старомодном платье. Директор компании. Очки, зализанные волосы, осанка по струнке.

─ Видела ваше резюме. В целом вопросов нет. А вот к тестовому заданию есть. Почему эскиз черно-белый? Вы же знали, что это проект детской площадки.

─ В смысле «неровный»? Тут была девочка, она мне тоже об этом говорила, ─ сказал он и стал осматриваться по сторонам.

─ Какая девочка? Здесь не может быть детей. Детям место на площадке, а это офис.

Он посмотрел на диван и увидел малышку. Она сидела, накручивая волосы на палец, и равнодушно смотрела в окно. Явно ей было скучно.

─ Дайте мне срок до завтра. Я сделаю эскиз цветным. Уверен, что вам понравится.

Девочка сползла с дивана, подошла к директрисе и взяла ее за руку. Потянула и прошептала:

─ Этот мне нравится. Соглашайся. И соглашайся сразу замуж.

─ Он мне нравится! Согласна, ─ ответила она и осеклась, ─ просто не хватило красок.

Она сняла очки и впервые за много лет улыбнулась. Странно. Был обычный диалог. И вдруг…

…Во вторую очередь он познакомился со своей будущей женой. А что касается девочки — в офисе ее не было. Но маленькая девочка, живущая внутри его любимой женщины, была всегда.

МЫ 22

Нашла в архиве письма, которые писала тебе. Был у меня такой выход — когда что-то объясняла в миллиардный раз, но было тщетно. Тогда я садилась, писала, раскладывала по полочкам, подчеркивала важное и выделяла цитаты курсивом. Я думала, что так смогу до тебя достучаться. Не вышло. Мои тексты на двенадцати листах ты никак не мог осилить. Глупо было думать, что будешь читать поэмы о том, что нужно тебе сделать и для чего. Ты, как и любой другой мужчина, уверен, что сам знаешь, как поступать и как справиться со своим подсознанием. Но я считала себя твоим другом. И хотела сделать как можно лучше. Уберечь тебя от ошибок, которые губили нас. И все это о негативном мышлении.

Это письмо я писала два года назад. В то славное время ты изводил меня ревностью. Надуманной, вымышленной, лживой. Два года я билась в агонии, доказывая, что верная, очень тебя люблю, и только ты для меня существуешь. Билась-билась и не добилась. Хотя как сказать, просто со временем ты, высосав из ничего всё, принялся за другое — я резко перестала вписываться в твое общество. И понеслось…

Привожу то самое письмо, урезанное до четырех листов. Убрала конкретные ситуации и те места, в которых нежно описывала, как хочу за тебя замуж, детей, дом и собаку. В конце книги все это уже неуместно. Наша история подошла к концу, и нет смысла натягивать на себя подвенечное платье и ломиться в запертую дверь чужого дома.

Письмо

Решила тебе написать. Возможно, изложенные на листе слова будут более доходчивы, нежели сказанные вслух. Вслух получается плохо. Я срываюсь, начинаю кричать, наполняю фразы полуфразками, такими как: «услышь меня», «ты не в состоянии слышать», «неужели так трудно понять», «не то», «не так», «прошу тебя». Отбиваюсь от твоего «ну давай-давай», «говори-говори», «ну, я жду». Разговор всегда превращается во взаимные упреки. Только ты обвиняешь меня в конкретных ситуациях, как правило, вымышленных. Я же обвиняю тебя в твоем нежелании из них выходить.

О подсознании и негативном мышлении я говорила тебе сотни раз, давала почитать книги, объясняла, настаивала, кричала, умоляла. Предупреждала разными способами о том, что рано или поздно твое негативное мышление сожрет тебя, затем меня и, в конечном счете, Нас.

Ты тысячи раз по кругу прокручиваешь плохую ситуацию, облизываешь ее со всех сторон, страдаешь, злишься на меня и жалеешь себя. Неужели страдание важнее счастья? Неужели боль/обида/злость выше любви? Неужели так нравится делать выводы, что ты плохой? Напрашивается вывод — да, нравится. Если бы не нравилось, избавлялся бы от этого алгоритма! Находил бы выходы, менял отношение к ситуациям, прощал, зацикливался на хороших моментах и был Счастливым!

Допустим, тебе наступили на ногу в маршрутке, ты уронил на брюки бутерброд маслом вниз и попал под мокрый снег без шапки. И это все в один день! Бывает. Это жизнь. Но нельзя месяцами вспоминать, лелеять, обсасывать и обдумывать тот день. День, в котором было сразу три несчастья — мозоль, масло, насморк. Смаковать, «наслаждаться» вновь и вновь пережитым жутким днем. А, может быть, в этом дне был и позитив? Например, натер мозоль, но быстро подъехала маршрутка, ты чудно влился и занял место у окна. Упал бутерброд на брюки, но на дне рождения близкого друга. Ты заболел, а я поила тебя чаем с малиной. Наверняка что-то положительное было в этот день! Допустим, ничего приятного день не принес, хотя сомнительно, всегда есть что-то хорошее, за что можно зацепиться, при желании, конечно. Но неужели, спустя целый месяц, не было ни одного счастливого мгновения? Конечно, были! Но ты их не заметил. Все хорошие воспоминания ты отнес в чулан ненужных воспоминаний. И сделал плохим не один день, а месяц. Целый месяц смаковал боль/злость/обиду. Целый месяц был несчастным! Ты украл у себя счастье и жил, наслаждаясь страданиями.

Вспомнился мультфильм «Головоломка». Радость говорит:

— Был чудесный день, наша первая игра в хоккей, все в сборе, было так радостно.

А потом включилась Печаль:

— Я тоже помню этот день… Я пропустила главный удар, потом пошел дождь и я заболела…

В этот день были и Радость и Печаль. Вопрос — кого растишь ты?

Не знаю почему, но твой шквал негативного мышления, душевный мазохизм вырос и возмужал на фоне меня. Говорить что «из-за меня» будет не правильно. Я — не причина, а повод. Что-то сидит в тебе, глубинное, из детства. А я — лишь плодотворная почва, в которую ты вбрасываешь зерна плохих ситуаций, чтобы вырастить свой плодоносный сад негативного мышления.

В самом начале наших отношений я тебе все рассказала. Ох, как я была глупа! Хотела быть честной, а стала шлюхой в твоих глазах. Ты с упоением вгрызался в мое прошлое и задавал вопросы, которые мучили нас обоих. Ты сам рисовал картинки и злился на меня. Да, я на восемнадцать лет старше, у меня двое детей и двадцать лет брака за плечами. Тут не надо иметь всевидящее око, чтобы понимать, что у меня был секс. Да, был. И ключевое слово «был»! А все, что было до тебя, в нашем Мы не существует!

Я — чистая, светлая, верная, надежная маленькая девочка, твоя девочка и только твоя. Цени меня за это. А ты — верный, светлый, хороший и самый лучший для меня. Ценю тебя за это. Не заставляй нас ощущать псевдочувства: меня грязной шлюхой, а себя униженным рогоносцем. Мы этого не заслуживаем!

Наигравшись с прошлым, ты пошел дальше: раз я верная, значит, надо придумать мои измены. Высосать их из чужих историй, фильмов, клипов, снов… Ты приводил мне в пример чьи-то истории и подытоживал: ты — такая же. Я стала олицетворением потенциальной неверности. Чего только стоят Пугачева с Фиделем Кастро… просто алмаз в коллекции! Смотрели телевизор, ты делал мне массаж спины. Благодать! И тут прозвучало, что эта парочка пропала на три дня из поля зрения. Ты сразу сделал вывод, что у них был секс. Потом произошла замена, и это уже я с Фиделем Кастро исполняю позиции из Камасутры. Массаж прекратился и начались разборки, которые, как обычно, длились несколько дней. И это все на фоне моей тотальной верности и любви! А какой была моя оплошность вставлять по привычке в свою речь цитаты с именами! Было что-то типа «Муля, не нервируй меня» или «Эх, Михалыч» или «бу-бу-бу, Валера». Все! Пиливо не на жизнь, а на смерть. Ты до сих пор уверен, что я попутала твое имя. Объясняла, показывала, откуда, что означает… все без толку. У тебя был один вывод — у меня столько любовников, что я запуталась в их именах.

Бесполезно спрашивать — я хоть раз повод дала? За что ты считаешь меня падшей? За что ты так со мной?… Бесполезно, потому что ответ очевиден: ты хочешь страдать. И если я не даю повода, ты придумаешь его сам! Страдать от ревности тебе нравится, а я как последняя верная не даю повода. Ну и блядь же я после этого! Ты изводишь себя, изводишь меня, разрушаешь Нас. Ты придумываешь мою неверность, уходишь в обидосы и злишься на меня месяцами. Мстишь при удобном случае — не приглашаешь на танец, не отзываешься на просьбы, придираешься и выдаешь пипетками ласку.

Когда я говорю то же, о чем написала, ты делаешь вывод, что ты — самый плохой человек на земле. Это ложь! Ты замечательный человек, самый лучший. Я не просто так говорю — хороший мой! А потому что ты Мой и Хороший! Вдумайся, ты убеждаешь себя и меня в том, что я блядь-предатель, а ты плохой-рогоносец. И как тут быть счастливому нашему Мы? Правильно, никак.

Ты употребляешь такие слова как: «всегда, все, вечно, все время, постоянно» только к негативным посылам. Например: «мы все время ссоримся, прости за все, ты всегда так жила». Даже таким способом/инструментом ты помогаешь быстрее расти своему черному саду — негативному мышлению. Попробуй вставлять эти слова в другие фразы. Такие как: «мы всегда будем счастливы, я вечно тебя буду любить». Хотя бы попробуй начать растить позитив!

Рассказы о моем прошлом — это плохие зерна. Рассказала — сглупила. Ты тоже кое-что рассказал о своем прошлом. И это тоже плохие зерна. Но я их выбросила. Бывает, что порой ни с того ни с сего они появляются в моем сердце и мучают. Но я их выбрасываю — фу, гадость. И хватаюсь за зерна позитива: как ты меня любишь, что я — твоя Крыхитка… Я не могу изменить твое прошлое. Не могу по-настоящему забыть тобой сказанное, но я могу сделать его несущественным для себя. Ведь оно никак не касается Нас! Попробуй поступать так же.

Плохие ситуации в жизни были, есть и будут. Такова жизнь. Когда нельзя избежать негативной ситуации или она уже произошла, то нужно изменить свое отношение к ней. Как? Не скажу что просто, это сложно, и требует постоянных усилий. Приведу пример, как поступаю я.

Я в бешенстве: «Ну как ты мог так поступить, вот как?!» Бьюсь в агонии. И тут пошла работа. Через силу начинаю вспоминать тебя в наших счастливых моментах. Вначале, ну никак оно не хочет вспоминаться. Обида разъедает. Но надо! Вот надо, для сохранения Нас. Заставляю, выходит плохо, а я насильно вспоминаю детали, краски, запахи… А дальше — не остановить! Тогда вырисовывается общая картина: ты поступил плохо, но и я — тот еще перец в огороде, а главное, что мы любим друг друга. Я не оправдываю твою выходку, а перекрываю ее твоими хорошими поступками. Попробуй поступать так же.

Борьба со своим негативным мышлением сложная и пожизненная. Земля подсознания — что посеял, то и пожнешь. И прополку нужно делать постоянно, выкорчевывая обиду. И сеять зерна счастья — зацикливаться на любви. Это тяжелая работа. Но ты даже не представляешь, какое счастье быть счастливым, вернее ощущать себя счастливым, когда реально счастлив! А ведь ты счастлив — у тебя есть дом, родители, друзья, любящая/любимая женщина, ты здоровый/сильный/ и у тебя вся жизнь впереди! Люби это все, носись со всем этим, потому что так не будет длиться вечно.

У нас нет объективных причин быть несчастливыми вместе — ты любишь меня, я люблю тебя, ты верен мне, я верна тебе, ты мой человек, а я твой. Да, есть недостаток в деньгах, но это временно. Я мечтаю. Мечтаю о многом — о нашем доме, о нашем Египте, о нашем всем хорошем! Ложусь спать и представляю в мельчайших подробностях нашу счастливую жизнь. Засыпаю счастливой, и целую ночь зерна позитива прорастают в моем подсознании. Попробуй поступать так же.

В плохой ситуации, в ссоре надо обвинять только себя. Понимать, где ты поступил плохо, и бороться с собой, а не с другими. Надо оправдать, осмыслить, понять другого, а не себя. Каждый должен воспитывать себя, а другого любить и понимать.

Я знаю, верю, чувствую, понимаю, убеждена — ты самый лучший для меня, ты замечательный человек, только с тобой я буду счастлива как женщина. У нас обязательно все получится и это все будет прекрасным. Да, будут какие-то тучи на небе, но они будут быстро рассеиваться, потому что мое Солнце — бесконечное! И я хочу, чтобы ты сказал самому себе обо мне что-то аналогичное! Сумел сказать, захотел сказать, прочувствовал, убедился. И сказал!

Я хочу от тебя скидку. Скидку на гормональные сбои, пошатнувшееся здоровье, на то, что у меня нет дома, не общаюсь с сыном, меня предали друзья, не могу найти работу, у меня украли деньги и имущество, я потеряла наших детей… и главную скидку на то, что я — женщина, которую ты любишь! Не борись со мной, а жалей, люби, корми и выгуливай. Воевать со мной на равных, это все равно, что серьезно боксировать с двенадцатилетним мальчиком. Да, мальчик будет выкладываться на всю катушку в силу своей природы, но ты же взрослый мужчина — где-то поддайся, где-то уступи, где-то прими от него удар. Или же вообще выйди из боя, пожми ему руку и скажи, что он — молоток. Так и со мной. Сложно ли это? Да нет, это обыкновенная природа любящего мужчины. Со своей же стороны я обещаю, что истерить буду редко, но точно буду. Такова обыкновенная природа женщины.

Хочу, чтобы это письмо подсказало тебе, как жить дальше. А дальше — растить в себе хорошие воспоминания, плохие относить в чулан. Любить, когда любится. Ощущать себя счастливым, когда счастлив. Ценить то, что есть.

Хороший мой, если ты меня любишь… фальстарт. Солнце, я знаю, что ты меня любишь, и ты знаешь — я очень люблю тебя. Так хочу, чтобы у нас было все хорошо. Это «все», конечно же, формально. Будут бури, без них нет и хорошей погоды. Но давай строить наше Мы! Счастливое, безграничное, вечное!

Я все в тебе люблю. Я тобой горжусь. Я тебя уважаю. Все нравится в тебе за небольшим исключением:

— твоей необузданной ревности к моим придуманным изменам;

— твоей ежесекундной работы над ростом своего негативного мышления.

Всего два пункта!!! Но они очень существенны. И убрать это из нашей жизни можешь только ты. Убрать, чтобы Мы были счастливы! А для этого нужно работать. И начинать именно сейчас! Немедленно!

Самое огромное, что у нас есть, — это любовь друг к другу, и ничто ее не перекроет. Никогда!

МЫ 23

«И ничто ее не перекроет. Никогда!»… Печально…

Она…

Пришло время выключать ночник — ранее утро. Солнце, зевая, медленно выползало из-под одеяла. Город утонул в серо-розовой дымке, показались первые трамваи и зажглись огоньки в соседних окнах. Пора вставать. Собираться на работу. Туалет, ванна, кухня. Глоток кофе, сигарета, глоток кофе. Брасматик, помада, расческа. Сигарета…

Дым кольцами заполнял все ее пространство: кухню, легкие, жизнь. Это единственное, чего она хотела по-настоящему. Вернее, она хотела в это верить. Что-то же должно быть в удовольствие и по-настоящему. Горло сдавливал кашель. Пора бросать курить. А что тогда начинать? Надо же что-то делать? Надо с чего-то начинать? А с чего?

Надо покурить…

Она боялась темноты. Он ушел несколько лет назад, а она так и не научилась спать одна. Ночник создавал иллюзию. Ей казалось, что она спит с ним — человеком с фотографий на стене. На них они были вместе. Заспанные, взъерошенные и счастливые. Мокрые, загорелые, с облезлыми спинами, и счастливые. Деловые, строгие, чопорные и счастливые.

Счастья было много. Очень много. Сейчас она это понимала. А тогда это была просто жизнь. Обыкновенная жизнь. Наверное, как у всех. Она никогда не спрашивала об этом у других. А разве у них было не так?

Не так. У них было примерно так, как у нее сейчас.

МЫ 24

Прочитав письмо много раз, по кругу, обдумывая, вспоминая и удаляя личное, стало очень грустно. Ведь я тебя предупреждала. Я так боролась за нас, что напоролось на острые колья безысходности. Ну не могла я забраться тебе в голову и провести генеральную оборку. Только ты мог. Ты этого не сделал.

Часто меня посещает мысль, что это внешние вмешательства. Весь мой аналитический ум не срабатывает, анализируя факты. Я не могла логически объяснить происходящее и стала верить, что все лежит в области аномалии. Дело не в социуме. Не до голубей сейчас, у меня теперь всегда с собой влажные салфетки.

Не верить можно, если отрицать сразу две половины. Если принимать одну, то придется принимать другую. Одного без другого не существует. О чем это я? О Боге и дьяволе.

Можно не верить в порчу, сглаз, подселение и прочую чернуху. Но тогда нужно перестать верить в свет — Бога, ангелов и в помощь предков. Выход? Принимать две стороны как существующий факт и знать наверняка, что Свет победит тьму.

Свет нужно впускать в дом, а перед тьмой закрывать дверь. Легко сказать — сложно сделать. А если кто-то живой и настоящий вливает этот мрак в дом через дымоход? И это не добрый Санта Клаус, а тот, кто научился пользоваться оккультными знаниями или обратился за помощью к магам, чародеям и бабкам-гадалкам? Как быть? Снимать порчу вместе с этой непутевой башкой, которая осмелилась влезть туда, куда вход ей «заказан»?

У меня такое ощущение, что ты переживал не свои эмоции. Чужие, навязанные, насильно заложенные в подсознание, внедренные через сны, засеянные через ритуалы. Откуда была эта ревность? Полгода не было, а потом, бац! ─ и во всей красе. Без единого атома отклонений от норм нашей любви. Откуда? От кого? Ты говорил, что все понимаешь, что не сомневаешься в моей верности, но ревнуешь так, словно я тебя предала на твоих глазах. Ты словно видел мои измены и переживал их наяву. Отсюда корни наших скандалов. Ты реально ощущал мое предательство, поэтому срывался, пилил, порой даже дотронуться до меня не мог. Отказывался со мной говорить, следил за каждым взглядом, придирался. Ты просто не мог мне простить измены. Бесконечная череда твоих снов, где я — изменница. Некоторые ты рассказывал, про многие молчал. Сны снились тебе так часто, что ты уверовал, будто они вещие.

А казус в том, что измен не было, и мы об этом знаем.

Ты чувствовал, переживал наяву то, чего не существовало. Словно кто-то другой навязал тебе это ощущение. Свое ощущение. Тот, кого предала я…с тобой. Полюбив тебя, я предала бывшего мужа. Это его ощущения! Не твои. Нас явно разводили. Но не как кроликов в штате Кентукки, а кидали на совместную жизнь.

Две цели бывшего мужа — моя нищета и мое одиночество. Это его месть, его видение справедливости за то, что я ушла к тебе. Первая была достигнута сразу — я по сей день сужусь по разделу имущества, обладая дыркой от бублика. Он все оставил себе, вплоть до моих колготок. Может себе позволить подкуп судей, адвоката, оценщика и прочих вечно голодных лиц при исполнении. В нем отлично уживается воровство и десятина. Обокрав меня до нитки, он ходит в церковь, плачет под песни церковного хора, трясется от слов «аллилуйя» и платит десятину, чтобы пастыри молились за его успешные дела. Я встречала этих пастырей, они говорили, что всем составом молятся за наше воссоединение, подсовывали письма, которые якобы диктовал Бог. В письмах одно — я блудница, но Бог меня простит, если вернусь к мужу.

─ А вы меня спросили, чего хочу я? Или есть сын божий, а я — его собачка, которая сбежала и потерялась? Лучше бы за душу его молились! Там с душой такие нелады. Бесенята нашли в ней землю обетованную.

Теперь я осталась одна. Его вторая цель достигнута! С первой было проще — украл все одним махом, и дело с концом. А со второй ему явно пришлось повозиться. Благо, бесенята все время работали на него и приносили хозяину благодать от моих поражений. Как я могу к нему вернуться, если у меня есть ты? Правильно, тебя не должно быть в моей жизни. А мы аж четыре года продержались! Паршивцы! Уверена, что сейчас он не готовит мне постельку в своей жизни. Знает, что к нему даже трупом не вернусь. Но месть стала делом его жизни. Смешно до боли — после того, как он узнал, что мы расстались, алименты увеличились. Это мне дотация на одиночество.

Возможно, после выхода книги меня привлекут за оскорбления и клевету. Пусть! Никогда мрак не станет по