Наталья Невгод

Проклятие Удава

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Наталья Невгод, 2018

Опасаясь расправы, она сбежала из родного города за тысячи километров. Мечты и чаяния ограничивались самой малостью: остаться живой, найти крышу над головой и работу.

Если бы кто-то рассказал ей хотя бы часть того, что ожидает её на чужбине, она бы сочла это полным бредом: ведь в жизни ничего подобного не бывает! Особенно в такой, как у нее — серой, безрадостной, беспросветно нищей.

Чужбина оказалась весьма щедрой на сюрпризы…

18+

ISBN 978-5-4493-6686-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Проклятие Удава
2. Часть 1 Поцелуй Сатаны
   1. Глава 1
   2. Глава 2
   3. Глава 3
   4. Глава 4
   5. Глава 5
   6. Глава 6
   7. Глава 7
   8. Глава 8
   9. Глава 9
   10. Глава 10
   11. Глава 11
   12. Глава 12
   13. Глава 13
   14. Глава 14
   15. Глава 15
   16. Глава 16
   17. Глава 17
   18. Глава 18
   19. Глава 19
3. Часть 2 Проклятие
   1. Глава 20
   2. Глава 21
   3. Глава 22
   4. Глава 23
   5. Глава 24
   6. Глава 25
   7. Глава 26
   8. Глава 27
   9. Глава 28
   10. Глава 29
   11. Глава 30
   12. Глава 31
   13. Глава 32

Часть 1
Поцелуй Сатаны

Глава 1

Бли-и-ин!.. Что ж теперь делать-то?

Ольга потерянно вертела в руках левый сапог. К его обшарпанному виду она давно привыкла, притерпелась к щели между голенищем и подошвой, но чтоб подошва наполовину отсоединилась от родного голенища… О-о-о! Это была настоящая катастрофа!

Правый сапог выглядел получше, пожалуй, его хватило бы ещё недели на две-три.

— Но не могу же я ходить в одном сапоге — окружающие не поймут, — пошутила она сама себе. По идее, шутка должна была хоть немного взбодрить хозяйку, но… В груди сдавило так, что стало больно дышать, а на глаза навернулись слёзы.

В который уже раз она подумала, что зря сбежала из родного города. Наверняка можно было что-то придумать, как-то разрулить ситуацию, а она рванула за тысячи километров, неизвестно, к кому и зачем, как последняя дура! Вот если бы на новом месте у нее начались проблемы с трудоустройством, она бы просто вернулась домой, и все дела. Но её взяли сразу, без вопросов, и это было довольно странно, потому что своим внешним видом она напоминала пьяницу, наркоманку или бомжиху, но уж никак не перспективного журналиста. Да и образования соответствующего нет, за плечами всего лишь обычная школа да пара лет работы в газете. Но главная непонятка обнаружилась через день. Оказалось, что в редакции все места давно и прочно заняты, все сферы деятельности поделены и даже имеется в наличии лишний человек, которому приходится хватать то, что попадается под руки, постоянно влезая на чужие территории, из-за чего разгораются жуткие скандалы.

Появление второго «лишнего рта» повергло журналистов редакции в состояние, близкое к буйному помешательству. Столько воплей, угроз и даже матов Ольга не слышала за всю свою жизнь. На нее даже замахивались, она в ужасе прикрывалась руками, но ударить так никто и не решился. Плюнуть бы на всё да вернуться домой… Но намедни она успела почитать подшивку, газета ей очень понравилась, за неё стоило держаться обеими руками, а если понадобится, то и зубами.

«Ракурс» походил на её любимый «Собеседник» отсутствием надоевших до чёртиков «чернухи», «желтухи» и «порнухи», а так же всякой белиберды, которую придумывают некоторые журналисты, не умея или не желая находить интересное в окружающей действительности. В то же время — чего уж там! — «Ракурс» оказался гораздо интересней «Собеседника», в частности, своим удивительным воинствующим бесстрашием. Никому из её бывших коллег и в голову не приходило поднять руку с пером на сильных мира сего, для газеты это было бы равносильно самоубийству — так, во всяком случае, считалось в редакции. Здесь же доставалось и мэру, и прокурору, и ведущим олигархам, и областному начальству, не говоря уже о более мелких сошках. У Ольги дух захватывало и по телу бегали мурашки…

Еще ее безмерно удивила в «Ракурсе» производственная тематика. Когда-то, очень давно, и «Собеседник» отдавал предпочтение заводам, фабрикам и прочим промышленным объектам. В период их повальной гибели газета криком исходила: опомнитесь, люди, что же вы делаете?! Куда же мы без своей промышленности?! Видимо, это был крик вопиющего в пустыне, потому что в конце концов и городская промышленность, и производственная тематика в газете почти приблизились к нулевой отметке. Правда, в городе один за одним начали подниматься мелкие частные предприятия, но материалы о них считались рекламными, за них надо было платить, новоявленным хозяевам это было ни к чему, им вполне хватало нескольких квадратных сантиметров газетной площади для небольшой рекламы.

А вот в «Ракурсе» производственная тематика занимала самое выгодное место — центральный разворот, да еще несколько мелких заметок обязательно размещалось в «новостях». Два момента просто поразили её воображение. Оказалось, совершенно неважно, кому принадлежит данное промышленное предприятие: государству, группе юридических лиц или конкретному «богатенькому буратинке», — оно само по себе великая ценность и заслуживает всемерной поддержки. А ещё оказалось, что о какой-то сапожной мастерской можно рассказать не менее интересно, чем о заказном убийстве.

Просматривая подшивку «Ракурса», Ольга испытала ни с чем не сравнимый восторг — и тем горше ей было ощущать на собственной шкуре таланты местных самородков. Не сумев напугать новую сотрудницу до такой степени, чтобы она добровольно и незамедлительно исчезла из редакции, они сменили тактику.

— О-о-о, серая мыша пожаловала!

— Глядите, бледная погана!

— Тьфу, опять эти кости!

— Помоечная субстанция!

— Выгребная сущность!..

Её промокшие сапоги, подставленные к батарее для просушки, обязательно кто-нибудь брезгливо, вооружившись большим куском туалетной бумаги, двумя пальчиками носил по зданию и громко вопрошал:

— Эй, народ! Кто опять этот сифилис с помойки притащил?! Узнаю — мало не покажется!

Ольга стоически терпела. Она решила на чужую территорию не лезть, найти свою нишу. Переговорила с уличными продавцами, глубоко прониклась их нелёгкой долей и написала свою первую статью под рубрикой «Люди на обочине», потом наткнулась на бездомного пацанёнка, просочилась в Дом престарелых… Впрочем, «просочилась» — слишком громко сказано, в своём нищенском обличье она просто слилась с окружающей средой, на неё никто не обратил внимания. Статья получилась такая убойная, что Ольгу даже похвалили на планёрке. Но не успела она обрадоваться, как редактор заявил:

— Поднятая нашей газетой тема вызвала сильнейший резонанс в чиновничьих кругах, завтра в Дом престарелых отправляется компетентная независимая комиссия. Освещать ход проверки будет Лариса Николаевна Земцова.

— А почему не я? — от волнения голос перехватило. — Это же моя тема…

— Что вы там шепчете? — спросил редактор, повернувшись к Ольге лицом, на котором крупными буквами было написано: тьфу ты, мерзость какая!..

Она прокашлялась и громко повторила, стараясь не расплакаться:

— Но это же моя тема и…

— Во-первых, социальными вопросами у нас занимается Лариса Николаевна, у неё наработаны связи во всех структурах. А во-вторых… хм…

— Во-вторых, — закончил за него один из парней, — редакция не собирается распугивать порядочных людей обитателями помоек.

«Зачем же тогда меня на работу взяли?» — хотела спросить Ольга, но промолчала — вдруг скажут: как взяли, так и вернём на место.

Она прекрасно понимала, что, с одной стороны, её статьи добавляют «Ракурсу» человечности, заставляют задуматься о самом главном, с другой — на одной маленькой рубрике далеко не уедешь, надо писать намного больше, чтоб реально зарабатывать, но этого ей здесь не позволят. В конце концов, измотанная безденежьем и постоянными издевательствами, она стала подумывать о возвращении домой, пока есть на что. Но тут её угораздило прочесть в газетной подшивке то, что раньше она пропускала за ненадобностью, и теперь вернуться домой она не могла.

* * *

Семь часов вечера в середине января — уже ночь. Марина бежала с автобусной остановки домой, в ужасе повторяя, как заклинание: только бы обошлось, только бы обошлось… Как прекрасно она жила до сих пор — и не ценила! Квартира — двухкомнатная, хорошая, в теплом кирпичном доме, третий этаж, балкон, а она всё ворчала: места мало! Муж — всем на зависть: не курит, не пьёт, зарплату отдаёт до копеечки, спокойный, понимающий. Чего она к нему вечно цеплялась: то ей не так, это не этак! Сын — очаровательный четырёхлетний бутуз, здоровенький, некапризный, а она всегда находила, за что его отругать и поставить в угол. А работа? Огромный торговый центр в двух автобусных остановках от дома — и деньги на транспорт тратить не надо. Отдел мужской обуви — голубая мечта многих девчонок-продавщиц — достался именно ей. Марина была очень хороша собой — яркая голубоглазая блондинка с аппетитными формами, да она просто купалась в мужском внимании! Но и тут её вечно что-нибудь не устраивало! Идиотка!

Вчера какой-то парень, покрутив в руках тёплый зимний ботинок, обратился к ней:

— Девушка, у вас есть такие же, но размером…

Не договорив фразу, он уставился на Марину и остолбенел. Да ладно бы просто остолбенел, это для Марины дело обыденное. Но нет! Его взгляд пронзил насквозь, прошелся по всему телу и все внутри заморозил. «Смотрит, как удав не кролика…» — вяло подумала она, потеряв способность двигаться и здраво мыслить. Несколько долгих секунд два каменных изваяния молча взирали друг на друга, парень вернулся в реальность первым и спросил:

— Девушка, у вас есть такие же, но размером больше?

Марина отрицательно покачала головой. Разумеется, требуемые ботинки имелись, но ни двигаться, ни говорить она всё ещё не могла. Незнакомец ещё раз пронзил ее взглядом и ушёл.

— Девушка, вам плохо? — донеслось до нее из далёкого далека. Марина с трудом повернула голову и, сфокусировав зрение, рассмотрела рядом с собой мужчину средних лет, от него не исходило никакой опасности.

— С чего вы взяли? — старательно удивилась она.

— Ну-у-у… Вы так побледнели…

— А, это… Бывает, перепад давления, мигрень…

— Помощь не нужна?

— Спасибо, все в порядке.

Остаток рабочего дня прошёл, как обычно, она почти успокоилась, но где-то в глубине души поселился страх, даже не страх, а самый настоящий ужас. Она воспользовалась автобусом, чего раньше никогда не делала, и припустила домой со всей возможной скоростью. Ей показалось, что кто-то идёт следом, обернулась — точно, идёт. В темноте было толком не рассмотреть, но она поняла: это он. Путь от остановки до дома освещался слабо, а в одном месте не освещался вообще, и там, в кромешной тьме, вот уже три года мозолил глаза долгострой. К нему привыкли, перестали замечать, и только летом местная ребятня праздновала там жизнь.

Перед дверью своей квартиры Марина не без труда восстановила дыхание — она не хотела, чтобы муж что-то заметил. Он и не заметил, спокойно хозяйничал на кухне. Да-а, мужик у неё что надо, и сынишку из садика заберёт, и ужин приготовит, и посуду помоет. Не ценила…

Назавтра тревога не угасла, к вечеру она разрослась до невозможности, Марина опять села на автобус, а от остановки припустила бегом, повторяя одно и то же: только бы пронесло!..

Не пронесло. Около долгостроя ее окружили три жуткие тени, подхватили под руки и, полумёртвую от страха, утащили за забор. Крошечный фонарик слегка разогнал мрак, она видела, как мужчины расстелили на сугробе одеяло… Её положили… Один из мужиков её же руками закрыл ей рот, другой задрал юбку и стащил теплые рейтузы вместе с плавками… Взору незнакомцев открылось то, что она стеснялась показать даже мужу.

Дальнейшее она помнила смутно. Кажется, сопротивлялась, как могла… Кажется, ее изнасиловал только один, причём, как ни странно, осторожно… В себя она пришла, когда её одели, поставили на ноги и в ухо кто-то прошипел:

— Только попробуй кому-нибудь рассказать — пожалеешь…

«Удав… нелюдь… — подумала она. — Будь ты проклят, тварь!..» Как теперь с этим жить, как?! Она еле волочила ставшие чужими красивые ноги. Молчать об этом и носить в себе несмываемый позор всю жизнь — что может быть страшнее?

Следующий день прошел как в тумане, сером, промозглом, высасывающем жизненные силы. На работе её беспрестанно спрашивали о самочувствии. Она придумала и хорошенько запомнила два слова: что-то нездоровится. Выслушивала всякие советы, кивала головой или пожимала плечами, не вникая в их смысл.

Домой опять поехала на автобусе, от остановки брела медленно — на скорость не хватало ни сил, ни желания. Когда в тёмном месте её опять окружили три зловещие тени, она не очень-то и удивилась, просто сердце, сжавшись в камень, ухнуло вниз, из головы исчезли всякие мысли.

Повторился вчерашний кошмар. Но когда на снегу разложили одеяло, а на одеяле беззащитное тело, какая-то маленькая часть ее мозга все-таки ожила, Марина начала чувствовать и хоть что-то понимать. Три незнакомца действовали чётко и слаженно, не причиняя ей боли. Оголив тело жертвы, главный в шайке (Удав, нелюдь!) вдруг начал гладить её живот, низ живота, потаённое место между ногами… Она пыталась увернуться, но толку было чуть. Палец насильника постепенно проник внутрь её тела и начал там двигаться… И оно, тело, — какой ужас! — предательски откликнулось на эти движения!

Теперь она молилась только о том, чтоб остальные двое в изнасиловании участия не принимали: такого напряга ей не выдержать. Как и вчера, после совершённого злодеяния её одели, аккуратно поставили вертикально и ненавистный голос прошипел в ухо:

— Завтра отведёшь сына в садик и придёшь на автобусную остановку рядом, в направлении на вокзал. Я буду там тебя ждать. Только попробуй не прийти — твой малыш пострадает. И не вздумай с кем-нибудь поделиться — тогда всё, конец твоим земным радостям.

А она-то наивно полагала, что хуже вчерашнего изнасилования ничего быть не может! Еще как может! Ноги отказались подчиняться, и она чуть не упала перед своими мучителями, но ее заботливо поддержали, дали прийти в себя.

В четверг и пятницу у неё были выходные, завтра — четверг… Откуда этот мерзавец узнал о выходном? Что делать? И как теперь вообще жить? И ведь помощи ни у кого не попросишь… Она сделала, как ей было велено.

Назавтра, немея от ужаса и сгорая от стыда, она шла за своим мучителем по незнакомой улице в другом конце города. Это был частный сектор, на первом доме она рассмотрела табличку: «Окружная». Дом, в который ее привели, ничем не отличался от остальных.

— Запомни дорогу и номер дома, — равнодушно процедил Удав. — Будешь приезжать сюда по четвергам.

— Отпусти меня, пожалуйста, — молитвенно сложила руки Марина. — Ну зачем тебе замужняя женщина с ребёнком? Ты парень вон какой видный, лечь с тобой в постель охотниц наверняка полно, отпусти, а? Прошу тебя, умоляю…

— А зачем мне всякие охотницы? — криво ухмыльнулся парень. — Я именно тебя хочу.

— Но я-то тебя не хочу! — заплакала Марина. — Не мучай меня, пожалуйста!

— Заходи в дом и быстро раздевайся! А то я сам начну срывать с тебя вещи — как потом домой поедешь?

Обливаясь слезами, женщина подчинилась.

Они обнажались одновременно: Удав очень быстро, как в армии, а у Марины дрожали руки и ноги подкашивались в коленях.

— Быстрее! — поторапливал он. — Не зли меня!

Наконец процесс раздевания был закончен, и Марина, вовсе не желая этого, взглянула на обнажённое тело стоящего перед ней мужчины. Черт возьми, этот мерзавец был удивительно хорошо сложен, прямо античная статуя. Да и морда, если присмотреться, красивая. Дает же Всевышний всяким нелюдям такую внешность! Когда Марина говорила ему, что он — парень видный, она даже представить себе не могла, насколько.

Он взял её за руку и повел в маленькую комнату, где была приготовлена кровать. Стыд и ужас пригвоздили её к полу. Только сейчас ей пришло в голову, что, возможно, этому подонку мало будет одной постели, он наверняка какой-нибудь извращенец, садист, и что её, бедную, ожидает, страшно себе представить!

Поскольку рядом не было его друзей, Марина решила бороться за себя и своё достоинство до последнего, но очень быстро поняла, что подонок обладает чудовищной силой, и поостереглась его злить. Он овладел ею, предварительно подготовив, как вчера в сугробе, дождался, пока тело увлажнится. Чертовщина какая-то… Её муж, чтобы не причинять жене боли, просто пользовался вазелином. Оказывается, можно и так, без вазелина, так даже лучше… Господи, о чем она, идиотка, думает?! Может, через минуту этот садист начнет резать её тело на куски! Сердце от ужаса выпрыгивало из груди, мозг плавился от страшных мыслей, а всё остальное тело… тело, черт возьми, наслаждалось! Хуже того! Где-то в дальнем уголке воспалённого мозга появилась совершенно дикая мысль: как хорошо! После этого и умереть не жаль…

Выйдя из неё, Удав откинулся на подушку, закрыл глаза и глубоко вздохнул. Марина тихонько поднялась, намереваясь, пока деспот отдыхает, убираться восвояси.

— Лежи.

— Так это… всё ведь уже…

— Я сказал — лежи!

Что ж поделаешь, легла… Господи, помоги мне! Не дай погибнуть! У меня же муж и маленький сын! Но не успела паника охватить всё её существо, как мягкая, тёплая, ласковая рука легла ей на живот. Марина вздрогнула, ожидая самого страшного. Рука начала ее гладить, гладить… всю… везде… очень нежно… С ума сойти! Она открыла глаза — Удав смотрел на неё огромными светло-карими, почти рыжими глазами, в них плескалось что-то совсем непонятное, сильное, страстное, завораживающее… Потом он начал её целовать, всю её, везде и даже там, где нормальные люди никогда… Силы её оставили, глаза сами собой закрылись, дышалось с трудом… Она ничего не понимала и не хотела понимать. Мыслей вообще никаких не было, одно дикое, нестерпимое наслаждение, она услышала стоны, свои стоны, очень удивилась, потому что никогда в постели не стонала, тут же об этом забыла и, почувствовав, что её тело просто разрывает от неизведанного доселе желания, закричала:

— Не могу больше, не могу! Возьми меня скорее!..

Она была готова на всё, лишь бы он вошел в неё, и когда это наконец произошло, опять застонала, всё громче, громче и даже что-то говорила, что-то совсем бесстыдное и непотребное, но никакого стыда не было… Что-то взорвалось внутри… Душа отсоединилась от тела… Боже, как хорошо! Да, за это можно умереть — ни о чём не задумываясь, ни на что не оглядываясь, ничего больше не желая.

Она долго приходила в себя. Наконец в затуманенном мозгу появился просвет, и Марина сделала удивительное открытие: её замечательный муж, непьющий и некурящий, хозяйственный и заботливый, практически идеальный, — этот муж как любовник — полный ноль. Он был у неё первым и единственным, вполне её устраивал, сравнить было не с кем, всякие россказни о любовных утехах она считала ерундой и вымыслом. Она даже представить себе не могла, каким бывает настоящий секс! Марине стало грустно и обидно. Муж в постели не делал и тысячной доли из того, что ей сейчас довелось познать. Единственное, на что его хватало, это немного помять груди. Груди… Какой-то незнакомый подонок, извращенец, бандит гладит их и целует, как величайшую в мире драгоценность, а уж если разминает, так от его ласк теряешь рассудок и только одно бьётся во всём теле: хочу!!! А родной муж… Эх, да что там говорить! Болото!

Она чуть с ума не сошла от радости, когда горячие руки мерзавца вновь принялись ее ласкать. Он довел ее до сумасшедствия, она и стонала, и плакала, и кричала, и умоляла войти в неё, но он не спешил, и чтобы не умереть от неудовлетворённости, ей самой пришлось проявлять инициативу, гладить его и целовать во все места…

— Будешь приходить ко мне каждый четверг, — сухо заявил он, отдохнув минут пять. — Сообщать об этом кому-нибудь или отлынивать не советую, я на всё способен.

И Марина стала любовницей какого-то отморозка, о котором знала не так уж и много: домашний адрес и придуманную ею же кличку — Удав.

* * *

— Папа, это что такое?

— Это, сынок, гантели.

— А как в них играют?

— Гантели не игрушки. Человек берёт их в руки и делает всякие упражнения, чтобы быть сильным, крепким, выносливым.

— Папа, купи гантели!

— Мал еще.

— Купи-и-и!..

— Пойдем-ка лучше в отдел игрушек, я видел там шикарный грузовик.

— Не хочу грузовик, хочу гантели!

— Не хочешь грузовик — присмотрим что-нибудь другое, там всякого добра полно.

— Не хочу всякого добра, хочу гантели! Па-а-ап!

В отделе начал собираться народ.

— Ты меня перед людьми-то не позорь! Я же сказал: подрасти сначала!

— А-а-а!..

— Сколько лет вашему сыну? — улыбнулась продавщица.

— Три с половиной.

— У нас есть крошечные гантельки, их рекомендуют с пятилетнего возраста, но раз уж такое дело…

— Папа-а-а! — заорал Димка с удвоенной силой. — Купи крошечные гантельки!

Пришлось Алексею покупать две пары гантелей: и сыну, и себе. Хотя ему железа и на работе хватало, но показывать сыну упражнения с маленькими гантельками в руках было ниже его достоинства.

С тех пор любимым занятием добра молодца Димы стали упражнения с гантелями, причем на его хорошенькой мордашке появлялось такое зверское выражение, что родители покатывались со смеху.

— Настоящий мужик растёт! — умилялся отец.

Рядом с Димкой подрастала сестрёнка-погодок Оленька. Уже сейчас было видно, что вырастет из неё красавица, очаровательное существо, нежное, немножко кокетливое, романтичное.

— Настоящая женщина растёт! — радовалась мать.

Всё шло прекрасно, пока Димкина воспитательница не огорошила ее сообщением:

— Ваш сын побил Ваню Денисова. Прошу принять меры.

Перепуганная Светлана уставилась на сына;

— Дима! Как же это? Как ты мог?!

— Он девочек обижал.

— Можно было словами все объяснить, что ж сразу руки распускать?!

— Я ему говорил, говорил, а он всё равно обижал!

Сын нисколько не чувствовал себя виноватым, и это Светлану насторожило. Она присела перед сыном на скамейку, взяла его ручонки в свои, заглянула в глаза:

— Смотри, что получается. Ваня обижал девочек, которые гораздо слабее его и не могут себя защитить. Разве это хорошо? Нет, конечно, это очень, очень плохо! Обижать более слабого — ужасно. Согласен? (Димка кивнул головой) Ну вот, согласен. Но ты сам побил Ваню, который намного слабее тебя! То есть, ты сделал то же самое, что и Ваня: обидел более слабого, и это — ужасно! Так чем ты лучше Вани?

Димка извинился перед Ваней, всем вокруг пообещал больше так не делать, и на этом инцидент был исчерпан. Однако, не прошло и месяца, как Светлану вызвала к себе заведующая детским садом: Димка побил мальчика из старшей группы! На негодующие восклицания матери и заведующей четырёхлетний карапуз ответил:

— А чего он на прогулке всех толкает? Дети падают, им больно, а он смеётся. Я маленьких и слабых не трогаю, этот придурок из старшей группы сильнее меня!

— Так надо было подойти к воспитательнице и всё ей объяснить, а не в драку лезть! — раздраженно бросила заведующая.

Димка изумленно взглянул на злую тетю:

— А воспитательница и сама всё видела.

Ну что на это скажешь? С Димки в очередной раз взяли слово, что больше он драться не будет.

Встревоженная Светлана поделилась своими сомнениями с мужем.

— Да чего вы к парню пристали? — удивился Алексей. — Защищать слабых — это ли не дело для настоящих мужчин?

— Он когда-нибудь нарвётся! — угрюмо процедила жена.

— И что теперь? Бояться всю жизнь? Кстати, трусам приходится не слаще, чем смелым.

Больше в детском саду ничего подобного не происходило. На выпускном утреннике Светлана похвасталась воспитательнице:

— Всё-таки мой сын — человек понимающий! За два с половиной года — ни одной драки!

Воспитательница посмотрела на мать странным взглядом и пожала плечами:

— А может, его просто все боялись и не хотели связываться?

* * *

К школе отец преподнес Димке в подарок почти настоящие гантели, а над дверью прибил палку-турник. Светлана не сопротивлялась: спорт — это хорошо. Но в первую же свою школьную неделю сын избил третьеклассника, который отбирал у малышей деньги. Она не на шутку встревожилась, посадила сына перед собой, взяла его маленькие ручонки в свои и заглянула в глаза, как когда-то в детском саду.

— Сынок! — начала она как можно задушевнее. — Это, конечно, очень хорошо — защищать слабых, но ты ещё очень маленький. А что если этот третьеклассник приведёт пятиклассника или даже десятиклассника, чтоб тебе отомстить? Ты же с ними не справишься!

— Пусть попробует, — спокойно и жёстко ответил сын.

Она призвала на помощь всю свою выдержку, знания по психологии, она очень старалась объяснить сыну его нелепое и рискованное поведение, рисовала самые страшные картины и наконец добилась того, чтобы он выдавил из себя: всё, больше не буду! Но ребёнок был глубоко несчастен! Светлана бросилась к мужу:

— Знаешь, Алёша, у меня такое впечатление, что защита слабых для нашего Димки — всего лишь предлог, на самом деле ему просто хочется драться. Сделай что-нибудь!

Алексей отвел сына в детскую секцию каратэ, а жену предупредил:

— Ты бы, Света, не делала из мухи слона! Растет нормальный мужик, сильный, смелый, справедливый, а тебе всё неймётся! Ты хочешь видеть его слюнтяем? Не лезь к нему со своими бабскими штучками, ты ему только психику ломаешь!

Потянулись относительно счастливые годы. Дети особых хлопот родителям не доставляли, учились хорошо, от домашних дел не отлынивали, с дурными компаниями не связывались, рано научились себя обихаживать. Родителей иногда целый день не было дома. Оба преподавали в педагогическом институте: Светлана — русскую литературу 18—19 веков, а Алексей — физическую культуру. За детей они были спокойны.

Идиллия закончилась, когда Димка учился в девятом классе.

После родительского собрания его классная руководительница попросила Светлану остаться. «О боже! Начинается!» — подумала она и не ошиблась.

— Светлана Семёновна, — начала классная, — я очень уважаю и вас, и вашего мужа, поэтому не хотела говорить в присутствии других родителей. Понимаете, с вашим сыном происходит что-то неладное: он всё время лезет драться! Причём я узнала об этом недавно и совершенно случайно, потому что никто на него не жалуется, все боятся. Он запугал даже десятиклассников, а среди них немало спортсменов-разрядников. Неделю назад избил одного десятиклассника с такой жестокостью, что мальчик оказался в больнице! В чём-то он был виноват, ребята не говорят, в чём именно, но, простите, разве Дима — судья? Или палач на окладе? Кто дал ему право вершить самосуд? И вообще, у меня сложилось впечатление, что драка для Димы — самоцель, а повод он всегда найдёт. Добром это не кончится, уверяю вас!

Несчастная мать с трудом пришла в себя и, сдерживая слёзы, обратилась к классному руководителю:

— Валентина Тарасовна, миленькая, не могли бы вы то же самое сказать моему мужу? Алёша — замечательный человек и хороший отец, но… иногда он такой наивный! Надеюсь, к вашим словам он отнесётся куда серьёзнее, чем к моим!

Через день вызванный в школу Алексей вернулся мрачнее тучи. Он бросился к сыну, схватил его за грудки и захрипел тому в лицо:

— Что ж ты творишь, сынок, мать твою!!! Да я тебя…

Договорить он не успел, приподнялся над полом и улетел на диван.

— Ш-ш-то… т-т-ты… Меня?! Ты?!!

Димка безмятежно пожал плечами:

— Я могу за себя постоять, отец.

Но тут к нему подскочила мать. Парень обомлел… Его мама! Такая вся худенькая, нежная, воздушная! Такая ранимая, беззащитная, воспитанная на бессмертным произведениях Толстого, Достоевского и иже с ними! Такая похожая на прекрасный оранжерейный цветок! Сейчас она больше напоминала разъярённого зверя, от которого нет спасения.

— Ты на кого руку поднял, тварррь! — прорычала она и залепила сыну такую пощёчину, что он свалился на пол. Потом подошла к мужу, тронула его за плечо: — Пойдём, Алеша, в спальню. Здесь дурно пахнет.

Они ушли, а Димка остался сидеть на полу, соображая, что такое произошло с родителями. Ведь он, их сын, ничего плохого не делал, наоборот, всегда защищал слабых, наказывал подлецов, восстанавливал справедливость.

Из своей комнаты вышла сестра и присела на корточки около Димки:

— Что, братик, невесело тебе?

— Отвали…

— Чуть позже. Вот ты скажи, я страшная?

— Чего?!

— Скажи, я страшная? Уродина? Может, кривая, косая?

— Ты чего, совсем того?..

— Нет, ты мне ответь, на меня страшно смотреть, да?

— Да что ты несёшь-то? Сама прекрасно знаешь, что ты одна из самых красивых девчонок школы…

— В самом деле? А почему тогда никто из мальчишек со мной дружить не хочет?

— Да я-то почём знаю?

— В нашем классе все девчонки с мальчиками дружат, даже конопатая Гуськова, даже кривоногая Матвейченко! У всех есть свой парень, и только у меня никого нет! А когда на дискотеке я подхожу к кому-то из мальчишек, он тут же убегает! Может, я заразная какая? Прокажённая?

— Олька, да ты чего… Ты лучше всех, правда…

— Тогда почему всё так складывается? Я скажу тебе, если ты сам ничего не понимаешь! Да потому, что у меня брат — терминатор! Потому что он — чудовище и его все боятся!!! Ты… ты…

Оля горько заплакала, и он чуть было не расплакался вместе с ней. Из спальни вышла бледная, как стенка, мама.

— Кому ты, доченька, пытаешься что-то объяснить? У него же вместо сердца — обычный придорожный булыжник. Пойдём к нам.

Димка остался совсем один. Слова любимой сестрёнки, её слёзы добрались до того кусочка его тела, который мама посчитала обычным булыжником. Булыжник ворохнулся и заболел. Димка впервые в жизни призадумался.

* * *

Несколько дней он ходил по школе, высматривая подходящую ситуацию. Наконец, ему повезло: трое десятиклассников зажали в углу четвёртого и измывались над ним, как хотели. Это был спокойный, тихий, какой-то беспомощный пацан, таких обычно назначают мальчиками для битья. Он имел вполне нормальный внешний вид, да и учился неплохо, и Димка никак не мог понять, почему тот опустился ниже плинтуса. Защищать такого лопуха было противно, но ситуация с сестрой требовала поступиться своими принципами.

Димка подошел к живописной группе и спросил:

— Что, как всегда, трое на одного?

— Привет, Краб! — разулыбалась троица. — Присоединяйся, будешь четвёртым!

— А ведь это не по-мужски — трое на одного!

— Да ты чего, Краб? Это же Копа-Жопа, не узнал?

— Саша Копылов нравится моей сестре. И если хоть кто-нибудь…

Троица резво отскочила от Сашки и заголосила:

— Прости, Краб! Мы же не знали! Мы бы никогда!.. Мы бы ни за что!..

— Я предупредил, — подвел черту Димка и с достоинством удалился.

Назавтра он пришел в школу пораньше — хотелось посмотреть, не произойдёт ли чего-нибудь интересного. Вскоре заявился высокий симпатичный юноша, не без труда Димка узнал в нём запуганного Копылова. На Сашке красовался новый пуловер, который очень ему шёл, модная стрижка, отутюженные брюки и невообразимо замечательная сумка завершали образ настоящего денди. Впрочем, нет, образ денди завершали глаза, из которых исчезли вечная мука и покорность злой судьбе, теперь это были глаза победителя. Оставив в раздевалке куртку, красавчик подошёл к зеркалу и элегантным движением руки поправил причёску.

Школьного народу прибавлялось, и многие, особенно девочки, с удивлением разглядывали «незнакомца». Наконец, кто-то догадался:

— Сашка, это ты, что ли? Ничего себе!

Одноклассники подходили к нему с подобострастной улыбкой, хлопали по плечу, отпускали комплименты, искоса поглядывая в Димкину сторону. Но вот и главная виновница торжества прибыла, она тоже обратила внимание на парня, который возвышался в центре фойе, как новогодняя ёлка.

Димка наблюдал с утроенным вниманием. Вот Оленька приближается к Сашке, на лице — удивление: как это, она подходит, а парень стоит спокойно на месте и не убегает! Так, уже кое-что. Озадаченная сестрёнка сбегала быстренько в раздевалку и вернулась в центр фойе. Бедная, бедная Олька! На её милом личике и недоверие, и надежда, и страх, и опять надежда: а вдруг! Димке стало не по себе. Ну, Копылов! Только попробуй Ольгу проигнорировать! Только попробуй, овца, не уделить ей внимания! Ага, похоже, уделил — Оленька расцвела, как маков цвет! Такой счастливой Димка свою сестру никогда не видел.

— Оля, ты самая красивая девочка в нашей школе! — вполне искренне восхитился Сашка.

— Спасибо, — тихонько ответила девочка, и голос ее сорвался.

На переменах Димка усердно следил за развитием событий — все шло по плану. Сашка и Оля после каждого урока бросались друг к другу, как голодные, и, освещая школу своим сиянием, без конца о чём-то говорили.

Теперь Димке надо было увидеть, что и как получится дома. Но у него в тот день было шесть уроков, а у сестры пять, и насладиться ее триумфальным появлением в семье не представлялось возможным. Однако, придя домой, он не обнаружил никого. Ладно, родители на работе, а сестра где? Школьной сумки нет — значит, домой она не приходила, наверное, с Сашкой гуляет. Прошел час, другой, третий… Вот и мама пришла с работы, позвала дочь… У Димки ничего спрашивать не стала — вот уже больше недели с ним никто дома не разговаривает. Он всерьёз забеспокоился и проклял тот день, когда ему пришло в голову устроить сестрёнке личную жизнь.

Она пришла вечером и своим счастливым визгом заглушила все родительские претензии. Бросилась кружить маму, потом повисла на отце, ругать её было бессмысленно. С того момента основной темой разговоров в семье был Саша Копылов. «Великий комбинатор» Дмитрий Алексеевич Крабник остался собой весьма доволен.

Глава 2

В целях экономии электроэнергии Ольга ложилась спать рано, но не засыпала, а работала: придумывала новые темы для своих статей, составляла тексты, чтобы на следующий день быстро изложить их на бумаге — к редакционным компьютерам её не подпускали. Выполнив намеченный план, она оглядывалась назад, в прошлое, пытаясь понять, почему так всё складывалось.

Самые яркие воспоминания раннего детства: какой у неё замечательный брат и какая сама она жуткая дура. Брата она любила гораздо больше, чем маму и папу, вместе взятых. Дети жили в маленькой комнате, а родители — в большой, которая считалась залом. Забравшись на верх двухъярусной кровати (её личное пространство), Оля, затаив дыхание, смотрела, как брат одевается, ходит, играет… Представляла себе картины, как бросается ему на выручку в случае опасности, как он удивляется её смелости и горячо благодарит. Обязательно надо было его спасать, потому что просто так он на неё внимания не обращал.

Да это и понятно: все вокруг знали, что Оля Портич — дура. Выяснилось это в детском садике. Воспитательницей у них была толстая, черноволосая, усатая тетя, имени её Оля никак не могла запомнить, отвечать ей на занятиях, хорошо выполнять задания она тоже не могла. Воспитательница нажаловалась маме, и та отшлёпала дочку, приговаривая:

— Почему на занятиях в садике ничего не делаешь, отвечай! Почему молчишь, как истукан?! Скажи матери хоть что-нибудь, дура!

Но девочка ничего сказать не могла, потому что не знала… Если б знала, она бы, может, и не молчала, может, она бы не хуже других работала!..

Мама несколько раз приходила в садик (он находился рядом с домом, и Олю не надо было водить туда за ручку), встречалась с разными тётями, и все говорили о какой-то спецшколе. Оля поняла: ей не место среди нормальных детей, но ни в какую спецшколу она не хотела, боялась.

Неизвестно, чем бы дело закончилось, но, когда Оля перешла в старшую группу, чёрная усатая тётя куда-то исчезла, а на её место пришла молодая, хорошенькая Юлия Григорьевна. Новая воспитательница очень понравилась Оле, захотелось научиться все делать так, чтобы она была девочкой довольна.

В первый же день Юлия Григорьевна вызвала её «к доске». Не успела она дать Оле задание, как ребята загалдели:

— Юлия Григорьевна, вы Олю не вызывайте, она ничего не знает!..

— Она всегда молчит!..

— Она ничего не понимает и не умеет!..

— Оля Портич — дура!

Она и сама очень хорошо знала, что дура, и на детей не обижалась. Но… Милая, красивая, лучшая на свете Юлия Григорьевна!… Что она об Оле подумает?! Уж перед ней-то девочка ни за что не хотела выглядеть дурой! Она сжалась в комочек и приготовилась… умирать. А что ещё оставалось?

Но тут воспитательница положила ей руку на голову, слегка погладила и сказала:

— Оля, посмотри внимательно на детей и скажи, кто из них самый красивый.

Задание было странное, но интересное. Оля оглядела группу и ответила:

— Самые красивые Яна Незванова и Лика Шершнёва. (Яна была жуткой задавакой, а Лика — такой же жуткой ябедой, но ведь об этом никто не спрашивал.) А мальчиков можно назвать?

— Обязательно! — улыбнулась воспитательница.

— Самые красивые Серёжа Першин и Серёжа Гладких.

— Дети, давайте похлопаем Яне, Лике и двум Серёжам за то, что они такие красивые! — Ребята похлопали. — А теперь, Оленька, скажи, кто в группе самый умный.

— Самый умный Сережа Першин. Он и самый красивый, и самый умный — можно так сказать?

— Конечно. А есть в группе еще самые умные?

— Есть. Самые умные Олеся Клянт и Владик Зоркин. А еще Владик лепит из пластилина таких зверей, что их хочется погладить и покормить, потому что они как живые! Можно было об этом говорить?

— Не только можно, но и нужно. Дети, давайте похлопаем Серёже, Олесе и Владику за то, что они умные и талантливые!

Потом по просьбе Юлии Григорьевны Оля назвала самых добрых, самых сильных, самых весёлых, ещё кого-то… Всем похлопали. Наконец, осталось трое, о которых совсем нечего было сказать. Они чуть не плакали, Оле было очень их жаль, она поднапрягла свои мыслительные способности:

— Юлия Григорьевна, а вот если человек совсем не зазнаётся, не хвастается — это как называется?

— Это значит человек — скромный.

— А это хорошо?

— Конечно. Скромность украшает человека.

— Можно я назову самых скромных?

И Ольга назвала троих оставшихся детей, и им тоже похлопали, и они сидели довольные и счастливые.

— Ну вот, дети! — торжественно произнесла Юлия Григорьевна. — Оля Портич очень хорошо рассказала мне, какая замечательная у нас группа, сколько красивых, умных, талантливых, добрых, скромных детей сейчас сидит передо мной. А теперь давайте расскажем и о самой Оле Портич.

И всё. Праздник кончился, свет померк, жить стало незачем. Но ребята молчали.

— Ну, что же вы? Кто самый смелый?

Первым руку поднял «самый сильный» Вовка Зуйков, который нередко обижал одногруппников, в том числе и Ольгу.

— Оля Портич никогда не ябедничает, не то что некоторые… — и он презрительно посмотрел на красавица Лику Шершнёву. Вслед за ним потянули руки и другие ребята:

— Оля никогда никого не обижает, значит, она добрая.

— Она не балуется.

— Она… красивая.

— Оля Портич совсем не дура, мы… плохо о ней говорили, потому что не знали… Оля, прости нас! — это сказал «самый красивый и умный» Сережа Першин, и все с ним согласились.

Весь день Оля из кожи лезла, чтобы быть не хуже других, получалось не всегда, но Юлия Григорьевна всё равно ее хвалила — за то, что так старается. Домой она летела на крыльях.

— Мама! — закричала она с порога. — Сегодня дети сказали, что я добрая, красивая и вовсе не дура! А Юлия Григорьевна меня всё время хвалила!

Мама повернула от плиты лицо, которое ничего не выражало:

— Хорошо. Старайся дальше.

Оля бросилась к брату:

— Мишка! Ты знаешь…

— Отвяжись, — буркнул любимый брат.

Она лихорадочно переоделась, забралась к себе на верхний ярус кровати, посадила перед собой куклу Катю и плюшевого медвежонка Мишу — это были её верные друзья — и всё-всё им рассказала. А потом ещё раз, в деталях, в подробностях, смакуя каждый момент этого счастливого дня. Кукла Катя и медвежонок Миша слушали её внимательно, не перебивая, не сомневаясь, не унижая. Они за неё очень радовались!

* * *

Сейчас, лёжа на жёсткой кровати на съёмной квартире в чужом городе, Ольга задавала себе непростой вопрос: как же так? До сих пор ей и в голову не приходило, что у них в семье не всё ладно. Ну да, у Мишки (или Медведя, как в шутку называли брата) было много игрушек, а у неё только кукла Катя и медвежонок Миша — ну так и что? Это же — брат, самый замечательный на свете! Любимый Медведь! Конечно, у него должно быть самое лучшее! Её нисколько не удивляло и не обижало то, что Медведю купили настоящий письменный стол, а она писала и рисовала у себя на верхнем ярусе кровати, для чего принесла от мусорного контейнера красивую квадратную дощечку, а потом ещё одну. Ей там, в своём уголке, было вполне комфортно.

Когда все садились смотреть телевизор, папа, мама и Медведь размещались вольготно на диване, а она, Оля, рядом с диваном на полу. Это был её второй личный уголок, и чувствовала она там себя хозяйкой. Она всегда довольствовалась тем, что есть, и никогда ни о чём родителей не просила. Ах, нет, было пару раз. Что она просила у мамы, из памяти выветрилось, но ответ она помнила хорошо: мы небогатые и не можем себе этого позволить. Естественно, если в семье появлялись какие-то возможности, всё доставалось Медведю, а как же иначе?

Ольга и сейчас, вспоминая своё детство и отрочество, ни за что бы не подумала, что её положение в семье было по меньшей мере странным, но её угораздило прочитать в «Ракурсе» то, что она до сих пор пропускала за ненадобностью, а именно «Факультет родительской любви». Оказалось, что в семье нельзя делать различия между детьми, любовь к одному и нелюбовь к другому, если они всё же есть, надо всеми силами скрывать, а ещё лучше — пересмотреть свою позицию. У каждого ребёнка должен быть стол для занятий (настоящий, а не дощечка на верхнем ярусе кровати) — это вообще независимо от любви. Но самое главное — с ребёнком надо заниматься! Петь ему колыбельные, рассказывать сказки, беседовать на разные темы, знакомить с окружающим миром, готовить к школе, наконец! Сначала Ольга легко оправдывала свою маму, которая ничего этого не делала — она же просто ничего не знала, ведь в местных газетах не было «Факультета родительской любви»!

Но, вспоминая детали своей жизни в родной семье, она поняла, насколько это оправдание смехотворно, и в конце концов пришла к выводу: Оля для мамы, папы и Медведя была лишним, совершенно ненужным элементом, даже чужеродным, от которого было бы счастьем избавиться.

И как теперь вернуться домой? Увы, никак.

* * *

Вот в школе ей крупно повезло. Правда, в первом классе без Юлии Григорьевны она здорово запаниковала и быстро потеряла веру в свои силы, в начальных классах училась преимущественно на тройки, четвёрки были редкостью. Зато в пятом классе по каждому предмету у них были разные учителя, и Оля сразу влюбилась в учительницу по русскому языку и литературе Марию Михайловну. Она была старенькая, седая, добрая и очень интересно вела уроки. Именно по её предметам Оля получила свои первые пятерки. Вспомнился тот день, когда она, получив самую первую пятерку, прибежала домой и, задыхаясь от счастья, закричала:

— Мама, мама! Ты не поверишь! У меня пятёрка!!!

Мама оторвалась от телевизора.

— Зачем так кричать? Пятёрку она получила! Старалась бы — вообще на одни пятёрки училась, — и снова уткнулась в экран.

Тогда Оля впервые обиделась на маму, но ничего говорить не стала, а вскоре вообще об этом забыла. У неё, можно сказать, началась новая жизнь, потому что Мария Михайловна всегда была рядом, даже тогда, когда её вообще в школе не было. Кажется, это называется эффектом присутствия. Всё чаще Оля по русскому и литературе получала пятёрки, научилась говорить громко, чётко, уверенно, появились отличные оценки и по другим предметам.

В седьмом классе она стала «зарабатывать». Как-то Мария Михайловна попросила её:

— Ты, Оленька, не могла бы помочь мне проверять тетрадки, а то глаза что-то разболелись.

— А я разве смогу?

— Научу. У тебя, девочка, врождённая грамотность и отличное чувство слова. Сможешь остаться сегодня после уроков?

С этим у Оли проблем вообще не было, потому что дома её никто не ждал. Разумеется, она согласилась помогать любимой учительнице, причём с великой радостью. После уроков они находили свободный кабинет или шли в библиотеку, а после «работы» — в школьную столовую. Учительница расплачивалась с помощницей вкусными обедами, а иногда даже покупала фруктинку: яблоко, банан или апельсин. Так вкусно Ольга не ела с детского сада.

В десятом классе у них было сочинение на свободную тему: о чём я хочу сказать людям. Оля хотела бы рассказать о Марии Михайловне, но постеснялась и написала о сибирской зиме. Нечто скромненькое, без претензий. Каково же было её удивление, когда учительница посоветовала ей отнести сочинение в газету! Оля пришла в редакцию «Собеседника» и честно призналась, что принесла своё школьное сочинение. Редактор взял, прочитал, чему-то удивился и предложил:

— Я сейчас выйду на пятнадцать минут, а ты посмотри в окно и напиши, что ты там увидела.

Ольга выглянула в окно — там три бездомных собаки носились друг за дружкой. Она добросовестно написала о собаках. Вернувшийся редактор внимательно прочел ее опус из пяти предложений, немного подумал и сказал то, чего она никак не ожидала услышать:

— Мы поставим твою «зиму» в ближайший номер, позже получишь гонорар. Он, конечно, копеечный, но за удачное начало считаться может. Хочешь поработать у нас внештатным корреспондентом?

— Я?! — удивлению Оли не было границ. — Но… это… я же ещё учусь… и… это…

— У нас немало внештатных корреспондентов среди школьников, но признаться, ты со своими собаками их всех переплюнула. Соглашайся, не пожалеешь!

Она согласилась и не пожалела. Впервые в жизни у нее появились свои деньги. На первый гонорар она купила мороженое и большую шоколадку, мороженое съела сама, прямо на улице, хотя стоял довольно морозный день, а шоколадку отнесла домой к чаю.

Летом Оле предложили поработать в редакции по-настоящему. «Собеседник» сделал ей настоящий подарок. Обычно журналисты, уходя в отпуск, сдают несколько статей про запас, в результате они и отпускные получают, и гонорар за напечатанные вещи. Но на этот раз, сдав по нескольку статей перед отпуском, они единогласно решили: ставить в газету в первую очередь работы Ольги Портич, пусть ребёнок подзаработает, а свои — уже как получится.

Всё лето Ольга моталась по городу — коллеги подкинули ей немало тем — и писала, писала, писала… Заработала она неплохо, купила себе джинсы, кроссовки и босоножки, Марии Михайловне — редкой красоты стеклянного лебедя, а остальные деньги отдала матери.

* * *

К тому времени народу в семье значительно прибавилось. Вернулся из армии Медведь, за несколько месяцев отдохнул от ратных трудов и, не успев устроиться на работу, привёл домой невесту. Тут же сыграли скромную свадьбу, потому что невеста оказалась беременна, и зажили все вместе. Оле пришлось переместиться из маленькой комнаты в большую, к родителям, ей купили раскладушку, которую на день убирали, у нее теперь не было своего уголка, делать уроки и писать статьи приходилось на кухне.

Но Оля не унывала — уж очень ей понравилась жена брата. Впрочем, понравилась она всей семье, мама сразу стала называть её дочкой. Оля немножко удивилась: её-то саму родители дочкой никогда не называли. Но тут же нашла объяснение: Ирочка-Ириска из детдома, родительской ласки она никогда не знала, к тому же она такая лапочка! Вся какая-то солнечная, радостная, тёплая…

— Надо же! — удивлялись родители. — В детдоме — и такое чудо выросло!

Но больше всех появлению Ириски радовалась Оля, потому что девушка заявила ей в первые же минуты знакомства:

— Я всегда так мечтала о сестре! Ты будешь моей любимой сестрёнкой, ладно?

И это не были пустые слова, Ириска — единственная из всей семьи — улыбалась ей, заботилась, расспрашивала о школьных делах. Она зорко следила за тем, чтобы в определённые часы кухонный стол был свободен и чист — для Оли!

Видно, в детдоме не очень добросовестные люди работали, потому что Ириска ничего не умела, маме пришлось обучать её буквально всему, вплоть до того, как правильно пользоваться веником. Но постепенно невестка стала довольно сносной хозяйкой и взяла на себя все домашние дела. Только в последний месяц беременности ей помогали мама и Оля.

Ириска после детдома и оконченной школы так и не получила никакой специальности, на работу она не стала устраиваться, да никто и не требовал, всех устраивало её положение домашней хозяйки. Медведь перебивался случайными заработками, мама работала в школе завхозом и получала не так уж и много. Основной доход семьи составляла папина зарплата — он трудился на мебельной фабрике и считался одним из лучших специалистов. Но фабрика, как и многие другие предприятия города, закрылась, а другой работы он долго найти не мог. Да тут еще и Ириска родила, причем двух здоровеньких пацанят, Ольга назвала их Олежкой и Игорьком — с полного согласия молодой мамы. Все оставшиеся в семье деньги пошли на двойняшек.

Можно сказать, «Собеседник», предоставив Ольге возможность летнего заработка, спас Портичей от голода. В одиннадцатом — выпускном! — классе она продолжала работать в газете, под вечер валилась с ног от усталости, но себе, кроме трех летних обновок, так ничего и не купила. Родители и брат воспринимали это как должное, только Ириска не уставала благодарить и от обедов всегда оставляла ей порцию.

* * *

Первого сентября, в отличие от остальных одиннадцатиклассниц, ей пришлось вырядиться в джинсы с кроссовками: это были её единственные приличные вещи. Зато в школьной сумке у неё лежали подарки для Марии Михайловны: чудесный стеклянный лебедь и номер «Собеседника» с её статьей «Любимая учительница» — летом Оля все-таки собралась с духом и рассказала миру об удивительном человеке по имени Мария Михайловна.

Школьный двор пестрел белыми фартуками и блузками, праздничными костюмами, букетами цветов, шарами, флажками, гирляндами… Гремела музыка. Оля глазами выискивала среди этого великолепия Марию Михайловну — и не находила. Она выбралась из толпы одноклассников и добросовестно прочесала школьный двор вдоль и поперек, но любимой учительницы нигде не было. Тогда она обратилась к классной руководительнице:

— Людмила Геннадьевна, не подскажете, где может находиться Мария Михайловна? Что-то я её найти не могу.

— Разве ты не знаешь? — удивленно вскинула брови классная. — Ты же… статью про неё писала!

— А при чём здесь моя статья?

— Так она вышла через три дня после того, как мы Марию Михайловну похоронили. Я полагала, это было что-то вроде некролога…

— Т-т-то есть, к-к-как п-похоронили? З-зачем?

— Оля, приди в себя! Зачем мёртвых хоронят?

Она пришла в себя в школьном медпункте. Около неё стояли какие-то люди, она не стала разбираться, кто это.

— Что с Марией Михайловной? — единственный вопрос, который ее мучил.

— Так умерла наша Мария Михайловна, летом ещё.

— Почему?!

— Старенькая она была, болела сильно. Сердце остановилось.

— Где её похоронили?

— На втором кладбище, под самой большой берёзой.

— Где это второе кладбище?

— На третьем маршруте в сторону китайского рынка до конечной, там ещё пару километров по прямой и за железной дорогой направо.

Денег на автобус у нее не было, пришлось идти пешком. Она нашла кладбище и могилу с простым деревянным крестом, на котором не было даже фотографии, только надпись: «Лукошина Мария Михайловна, 1935—