А может, женщинам вовсе не хочется всю жизнь нянчиться с мужиками! — продолжила она. — А хочется связать судьбу с тем, кто твердо стоит на ногах. Неужели это невозможно? Связаться с тем, кто не расхаживает кругами с табличкой «Спаси меня. Да, я скотина. Но это потому, что рядом со мной женщины нет. А то, что ее нет как раз потому, что я скотина, тут вовсе ни при чем!»
Получалось, что нас тянет друг к другу скорее инстинктивно, и это притяжение нельзя расписать на бумаге или соотнести с каким-нибудь алгоритмом. Лишь интуитивное ощущение, чувство, знание. То, что случается раз в жизни
На вейп я перешел всего несколько недель назад, но уже понял, что ни в какое сравнение с сигаретами он не идет. И дело не только в непривычном потрескивании. Сигареты выглядят шикарно и напоминают о прекрасном прошлом, в них кроется нечто бунтарское и опасное. Джеймс Дин ни за что не стал бы позировать с вейпом. А грызть кусочек пластика — занятие печальное и убогое. Чувствуешь себя эдаким наркоманом без малейшего самоконтроля
а ведь что, по сути, остается у нас от других, если не чувства, которые мы рядом с ними испытывали?
но я знаю, что не надо мешать тебе падать. Только так ты научишься подниматься. Сколько бы ты ни падал, не сдавайся.
Мне кажется, тебе в некотором смысле даже нравится падать.
Так и относись к этой жизни. Отдавай всего себя чувству. Слова, которые я пишу черными чернилами, не видны без белой бумаги. Так и счастье узнать невозможно, если ты никогда не знал боли. В жизни должно быть все, чудо мое. Найди способ примирить и то и другое
Ты никогда не задумывалась о том, что жизнь — это череда воспоминаний, прерываемая лишь мимолетным «сейчас», которое проносится до того стремительно, что порой и заметить не успеешь?
— Ты вообще в курсе, что я чертовски сильно тебя люблю? — говорю я.
Анна улыбается.
— Да, в курсе. Я просто ждала, пока ты сам это скажешь. — Она берет из моих рук кольцо. — Прежде чем я его надену, давай удостоверимся, что мы верно друг друга поняли.
Я подаюсь вперед и надеваю кольцо ей на палец. Оно приходится впору.
— Прыгнем вместе.
Она соединяет наши ладони и сплетает пальцы.
«Хотелось бы быть для тебя лучше, — пишу я. — Очень устал от боли».
Яркой вспышкой во мраке приходит озарение, что же такое жизнь. Осознание таинственной, сокрытой, истинной ее красоты. Оно бьет по мне исподтишка утром какого-нибудь из четвергов, когда я вижу старика, идущего через дорогу, или подростков, которые целуются на остановке, или пару однояйцовых близнецов. В нем и прошлое, и будущее разом. Озарение приходит так же внезапно, как затухает, и я не успеваю его ухватить, и на краткий миг я ощущаю пьянящий вкус жизни.
Ее нет здесь, на этой бойне, в этой куче безжизненных предметов, как нет и на дне бутылки или в одинокой могиле на кладбище. В прошлом нет правды, даже в том, которое создал я сам. Теперь я это понимаю.
Никто и не вспомнил о том, что я разжег костер.
