Правда в том, что мы тренировались именно для лучшего проявления себя в таких ситуациях. Эмоции просто не работали. Все происходило очень быстро, и от нас требовалось найти решение. Поиск его поглощал каждую унцию нашей энергии и каждое зернышко концентрации.
Еще с тех времен, когда я летал на мощных реактивных самолетах, я усвоил, как критически важно записать все, что только можно, когда случается авария. И еще я понимал, что, как только мы отстыкуемся от «Аджены», ракете придет конец. Никто не узнает, в чем была проблема или как ее исправить. Поэтому я как можно скорее включил записывающие устройства на борту «Аджены»: когда она в следующий раз пройдет над наземной станцией, ЦУП сможет взять управление ею на себя и загрузить записанные данные. И вдобавок я включил кинокамеру, установленную в нашем корабле напротив иллюминатора, чтобы записать отстыковку на пленку. Проверять настройки съемки времени не было.
Идея состояла в том, что, если мы будем поддерживать конгрессменов в различных штатах, они тогда проголосуют в нашу пользу, выделив больше денег на космос.
После сказанного мы сумели поладить. Пока советские врачи и другие официальные лица встречались со своими американскими оппонентами, чтобы пить друг у друга кровь и вытягивать друг из друга крупицы информации о космических программах, мы с Пашей часами болтали и пили коньяк в обществе Конрада, Купера и Слейтона. Не знаю, как нам удавалось общаться, ведь они не знали ни слова по-русски, а мы едва-едва умели говорить по-английски. Но мы восполняли пробелы активной жестикуляцией, к тому же многие слова, относящиеся к космосу, являются однокоренными в русском и английском языках. Самое важное, что мы были профессионалами одного и того же дела.
Мое первое впечатление об астронавтах сложилось недоброе. Первая наша запланированная встреча пошла прахом. Мы с Пашей явились в оговоренное место в согласованное время, а американцы не пришли. Мы прождали их больше получаса, но они так и не появились: все оправдали тем, будто бы астронавты проспали. На следующий день греческие газеты вышли со скандальными статьями о том, как пренебрежительно американцы к нам отнеслись. Еще долго мы потом шутили между собой: если американцы и русские когда-нибудь, в каком-то далеком будущем, договорятся полететь в космос вместе, то, видимо, полет не состоится, потому что американцы проспят старт.
Когда мы через два дня все-таки встретились с Конрадом и Купером, оказалось, что им ужасно неловко. Они нам рассказали, что вовсе не проспали, а на самом деле не появились потому, что их правительство не успело дать им окончательное разрешение на проведение такой встречи.
Но позже на Западе стали появляться статьи, где утверждалось, будто бы Уайт первым вышел в космос, а мой выход – фальшивка, что фильм, снятый на наружную камеру «Восхода-2», на самом деле создан в наземной лаборатории. Такие мнения принимались в расчет столь серьезно, что, например, даже в Книге рекордов Гиннесса именно Уайт значится первым человеком в открытом космосе. NASA ничего не делало, чтобы опровергнуть эту ложь.
часы перед запуском «Джемини-4» мы готовились к тому, чтобы последовать одной трогательной традиции, которая началась с первым орбитальным полетом американца Джона Гленна. Австралийский город Перт собирался включить все огни и лампочки, чтобы послать привет астронавтам, когда пилотируемый корабль будет пролетать над ним ночью. Австралийцы любили космонавтику. Думаю, дух первопроходцев у них в крови. Расположение Австралийского континента неоценимо для наблюдения и связи с нашими космическими аппаратами. Как я потом узнал, когда Перт включает все лампы и фонари, питающиеся от национальной электросети, то из космоса город выглядит сияющим в темноте бриллиантом.
До того как Леонов сделал свой исторический шаг, ожидания NASA от второго полета «Джемини», запланированного на июнь, виделись скромными и умеренными. Предполагалось, что астронавт откроет люк кабины корабля, встанет, выпрямившись, на сиденье и выставит голову и плечи в космос, что и будет первым шагом к полноценной ВКД. Но после марта 1965 года все изменилось, и план экспедиции стал посмелее. Нам требовалось сделать на шаг больше, чем русские, или хотя бы добиться того же успеха.
Многие из писем были грустными: люди просили помочь им получить квартиры, работу или лечение. Но некоторые заставляли меня улыбаться, например, вот такое: «Привет, Леша и Паша, – начиналось письмо. – У вас рисковая работа. Моя работа тоже рисковая. Если в космосе у вас что пойдет не так, то вы трупы. А если напортачу в работе я, то попаду в тюрьму. Клянусь, что когда закончу писать это письмо, то завяжу с преступными делами. Желаю всего наилучшего». На письме стояла подпись: «Цыпленок». Оказалось, что это кличка печально известного вора и грабителя!
Годы спустя я передал это письмо министру внутренних дел с просьбой проверить, как дела у этого вора. Вскоре министр связался со мной и рассказал, что Цыпленок действительно стал тихим и смирным с тех пор, как написал нам. Письмо это сейчас находится в экспозиции музея МВД.
