Марьяна обернулась и всмотрелась в темноту коридора – он слепо уходил в глубь комнаты, через огромное окно лился с улицы свет нерастраченных фонарей. И все как-то стало проясняться: и усталость, и сиротливое чувство, будто что-то непоправимо закончилось, и ничего уже не исправить, и кому рассказать, как они с отцом сидели тут в последний раз, пили чай, ни о чем не говорили, потому что сказать им друг другу нечего, и морщины, расходящиеся от Ольгиных глаз, и боль оттого, что время, несмотря ни на что, на нее действует, как и на всех остальных – одинаково, – стирая, перемалывая, отнимая. Она вдруг остро почувствовала, как быстро, несправедливо быстро уходит жизнь, что даже голова кружится от этой скорости, что еще немного, и станет поздно – и тут, и там, и везде. И невозможно сделать ничего, чтобы время это сдержать. Вот и отец туда же. Несправедливо.
Она вспомнила, как они с отцом уходили в лес: длинные, до самых облаков ели, рыжий настил из иголок, торчащая в нем черника – казалось, что вокруг никого, а на самом деле они были лишь частью огромной толпы.
Он говорил:
– Ты здесь одна?
– Одна.
– А вот посмотри сюда.
И она смотрела: как кишит переполненный муравейник. Садилась на корточки, и дом их становился большим, рос на глазах, как будто она съела волшебное печенье и стала меньше крупинки манки.
– А теперь сюда.
И она смотрела, как по кусту черники взбирается клоп.
– А здесь что видишь?
И прямо перед ней – как будто навели резкость – возникала паутина, а с ней паук, как центр мишени.
– А тут?
И она боялась сделать следующий шаг, потому что понимала, что под ногами все движется, ползет, живет, дышит, и она не одна, и никогда не будет одна, и тишины нет, и жизнь – это то, что продолжится после смерти. Она знала, что у отца был план – в этих непрекращающихся бесчисленных существах он нашел свое собственное бессмертие.
Должно быть, глупо, но Марьяна вдруг представила это колесо сансары – как будто каждую новую жизнь двое, предназначенных друг для друга, сквозь поля, горы и буераки ищут и находят, встречаются – иногда не в самых удачных воплощениях. И нужно переждать эту жизнь, и в следующей снова – искать. Может быть, выйдет получше.
Что мы знаем о человеке, стоящем рядом? Что мы можем в нем понимать? Когда мы не объясняем ничего, мы оставляем другому право домысливать, фантазировать, придумывать нас. И это всегда ложь.
Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме.
