Игорь Владимирович Отчик

Беседы шалопаев или Золотые семидесятые

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Игорь Владимирович Отчик, 2018

Это история дружбы и соперничества двух молодых людей. Их амбиции выражаются в бурных спорах на самые разные темы — от поэзии до космогонии и смысла жизни. Отношения друзей обостряются после того, как в них вмешиваются женщины. В любовном четырехугольнике возникают новые силовые линии, которые вызывают душевные страдания героев. Драматизм ситуации усиливается решением друзей совершить парашютный прыжок, при котором один прыгает без парашюта, а другой с двумя, чтобы в падении передать его другу.

16+

ISBN 978-5-4485-8858-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Беседы шалопаев или Золотые семидесятые
2. Это было недавно, это было давно
3. По странам и континентам
4. О работе, карьере курьера, специфике профессий, черном понедельнике, грязной канаве, персональном кабинете, ручном и умственном труде и творческих шабашках
5. О тычинках и пестиках, макаронах по-флотски, фотосинтезе, источнике жизни, пульсациях сознания, пирамиде материи, роботизации планеты и начале всех начал
6. Об относительности ума на тропическом острове
7. О физиках и лириках, стихах и поэзии, алгебре гармонии, хокку и Басё, величии Пушкина и пятнах на солнце, Онегине и Ленском, гениях и злодействе
8. Драка на пляже
9. О педагогике, дворовой шпане, сельской школе, силе математики, основах самогоноварения, детских комплексах, геометрической дуэли и золотом ключике
10. О райской «картошке», пейзанских радостях, силе ума, электронных лопатах, мужском счастье, песочных замках, шиле в заднице и загородной идиллии
11. Про любви, земной и христианской, красивой жизни и ее себестоимости, мясоедовских плясках, коэффициенте духовности, семейном счастье и тещах с борщами
12. Еще раз про любви. О вечных пленницах природы, их непостижимости, рыцарском комплексе, хромосомах, феминизме, умывающейся кошке, основном инстинкте, мужской порочности, женском счастье и свободе нравов
13. О раннем Пастернаке, позднем Есенине, скрещеньях ног, поэтическом хулиганстве, Серебряном веке, литературных ассенизаторах и хронопоэтологии
14. О Большом взрыве, Великих постулатах, пульсирующей Вселенной, размножении звезд, гравитации, энтропии, абсолютном порядке, черных дырах и природе информации
15. Об энциклопедисте Сидорове, информации в природе, возвышенных мыслях, великом знании, камешке в ботинке и роковых недостатках
16. О литературе, одиноких баранах, величии Булгакова, художественной мести, исторической правде, силе идей, бесовщине, неровностях текста и утренних котах
17. Поездка в Карпаты. Интеллектуальные игры
18. О всеобщей кривизне, геометрии Вселенной, кротовых норах, далеких цивилизациях, анатомии тау-китайцев, освоении Венеры и последнем жителе Земли
19. О времени, его относительности, путешествиях в прошлое и будущее, поисках утраченного, принципе причинности, воспоминаниях о будущем и опыте Хокинга
20. О высшей мудрости, смысле жизни, мыслящих зайцах, саморазвитии материи, апологии мещанства, дуэли на стулах, произвольной программе и духовных поисках
21. Смертельно опасная авантюра

Мне теперь не понять, кто же прав был

из нас в наших спорах без сна и покоя.

В. Высоцкий

Он появился неожиданно, подобно комете, прилетевшей из неведомых далей Вселенной. И так же внезапно исчез. Словно яркая вспышка озарила мою жизнь, оставив в ней неизгладимый след. Что же это было? До сих пор я пытаюсь это понять.

Это было недавно, это было давно

Дело было в середине семидесятых в одной из южных республик Советского Союза. Я работал в должности инженера в республиканском филиале министерства энергетики, куда был направлен по распределению после окончания московского института. Я старательно вникал в работу серьезной организации серьезной отрасли, но с еще большим энтузиазмом влился в комсомольско-молодежную среду коллектива. Тем летом мы готовились к спортивно-туристическому слету и активно искали парней и девушек, обладающих разносторонними талантами. Кто-то вспомнил, что в одном из филиалов с недавних пор работает новый сотрудник — интересный, спортивный парень, душа компании. Этот шанс упускать было нельзя. Как выяснилось, его поселили в нашем общежитии, и мне поручили срочно завербовать его в команду. Тем же вечером я постучал в дверь его комнаты.

Он поразил меня с первого взгляда. Это был молодой античный бог — классический блондин с голубыми глазами и атлетической фигурой. Высокий, стройный, с ослепительной улыбкой. Рельефная мускулатура, широкие плечи и крепкие ладони с бугорками сухих мозолей выдавали в нем бывшего спортсмена. Русые волосы небольшой волной опускались на высокий лоб и слегка притеняли небесный свет его живых, веселых глаз. Лицом он был похож на Есенина, и даже имя Сергей очень соответствовало его облику. Его спокойный, уверенный тон, открытый взгляд и чувство юмора сразу же располагали к себе. Как выяснилось в дальнейшем, он действительно обладал множеством талантов. А когда начинал петь под гитару своим проникновенным баритоном, никто не мог устоять перед его обаянием. В этих южных краях, среди брюнетов различных мастей, он выглядел бриллиантом на фоне черного бархата.

Если мужчина имеет легкий успех у женщин, это уже плохо его характеризует. Обычно такие красавцы — эгоистичные, поверхностные, внутренне пустые люди. И это понято: легкий успех не стимулирует в человеке работу ума и души. «Пустышка. Типичный бабник» — успокоил я себя тогда. И сильно ошибся. За внешностью дамского угодника скрывалась весьма неординарная личность. Но в тот момент я и предположить не мог, насколько эта встреча повлияет на мою жизнь. И даже поставит ее под угрозу.

Впрочем, в тот вечер сразу стало ясно, что это неоценимая находка для нашей команды. Берем! Однако он не ответил немедленным согласием, и мне пришлось его уговаривать:

— Да, комсомольское мероприятие. Ну и что? Зато веселое. Молодняк выбирается на природу, с ночевкой, с гитарой у костра. Представляешь этот гульбарий? Мне вообще нравится, как здесь относятся ко всем этим идеологическим заморочкам. Без отвращения и злобы. Как к явлениям природы, вроде осенних дождей. Мало того, ухитряются превратить их в праздники. И шефскую помощь, и субботники. И даже, прости господи, военно-патриотическое воспитание молодежи. Не веришь? Как ты думаешь, можно получить удовольствие от ленинского коммунистического субботника?

— Можно. Если ты мазохист.

— Оказывается, можно. Виктор Федорович в этом году именно так его и провел.

— Это комсорг ваш? Кругленький такой, все время улыбается?

— Ну да. Договорился с руководством и всю молодежь вывез на ремонт базы отдыха, на загородное озеро. Приехали туда — благодать! Ветерок веет, от воды прохладой потягивает, а солнышко уже вовсю пригревает, загорать можно. Так и сделали: разделись до пояса, взялись за молотки, лопаты. Ну, повозились немного, что-то там поправили, убрали, покрасили. Через пару часов Виктор Федорович объявил официальную часть закрытой, и народ перешел к содержательной. Мужской состав соорудил стол, разжег костерок, а женский подготовил закуску. Ну, и винцо достали, само собой…

— Понятно: мы слабо поработали, но славно отдохнем.

— О том и речь. Что такое субботник без пьянки? Брачная ночь без невесты. Никакого удовлетворения — ни морального, ни орального. В общем, спасибо дедушке Ленину за наше счастливое детство. А теперь этот проверенный коллектив собирается на турслет. На три дня, с ночевкой на природе. И программа интересная: эстафеты, ориентирование, самодеятельность, конкурсы разные. И руководство это дело поддерживает. В пятницу освобождают от работы, и даже командировочные выписывают. Палатки, спальные мешки и прочий инвентарь обеспечивает контора. Ну, и транспорт, конечно. Скидываемся только на выпивку и закуску.

— И девицы едут?

— Обязательно! В каждой команде. Да вот, недавно, в мае, был отборочный слет. С утра собрались у главка, погрузились и выехали. Ну, пока собирались, ехали, народ проголодался. Тут же, в автобусе, нарубили колбасы, хлеба, раскрыли пару бутылок…

— На брата?

— Если бы! Виктор Федорович контролировал рюкзак с вином. Но у многих с собой было, и скоро процесс принял неуправляемый характер. Веселье пошло серьезное: анекдоты, приколы, здоровый бессмысленный смех, швейцарские народные песни…

— Это какие же?

— «Степь да степь кругом…», «Вот кто-то с горочки спустился…», «Ой, цветет калина…» и так далее.

— Понятно. До «Хасбулата» не дошли?

— Нет, не успели. Но и без того все перезнакомились, началось массовое братание, стихийные митинги, выступления не по делу…

— Ничто так не спаивает коллектив, как совместная выпивка.

— Научный факт. И здесь тоже народ и спелся, и спился. Из автобуса выгружали не только инвентарь, но и некоторых туристов.

— Бодрое начало.

— А то! Трудящийся вырвался на волю. Само место для лагеря Виктор Федорович выбрал живописное: поляна на окраине леса, а от нее плавный спуск к озеру. Ну, начинаем разбирать имущество, ставить палатки, обустраивать территорию. Тут тоже ржачка не утихает. Какая-то уже подогретая команда долго возится с палаткой, путаясь в растяжках и кольях, в итоге кто-то спотыкается и падает, заваливая всю конструкцию. Остальные падают от смеха, довершая разгром. Какая-то девица не может найти свой рюкзак, а тот, кто его прихватил спьяну, с недоумением извлекает из него различные интересные детали женского туалета. Где-то развернулась дискуссия: как распределять контингент по спальным местам — по возрастным, служебным или первичным половым признакам? При этом каждая из сторон выдвигает свои весомые доводы. Соседи прислушиваются к обсуждению и оживленно его комментируют…

— Романтика, однако.

— Э! Романтика впереди. В суете обустройства незаметно пролетает время, и на лагерь опускается вечер. Разгораются костры, отбрасывая отсветы на улыбающиеся лица, палатки, кусты, деревья. Начинается приготовление ужина, которое тоже не обходится без приключений. Кто-то в темноте спускается к озеру с котелком, и, поскользнувшись на глинистом берегу, скатывается в воду. Мокрый до нитки, бедолага выбирается на берег, но гордо держит в поднятой руке полный котелок воды. В лагере ночному купальщику тут же наливают кружку традиционного лекарства от простуды, а девушки наперебой предлагают теплую одежду. Переодетый и обласканный, он весь вечер сидит у костра как герой дня…

— Красиво излагаешь.

— Приходится петь соловьем.

— А ты знаешь, что у нас в общаге тоже есть мастер художественного слова, народный писатель?

— Нет, не слышал.

— Ладно, потом расскажу. Продолжай свою поэму.

— Между тем вода в котелках начинает закипать. Виктор Федорович, на правах кашевара, заглядывает в котелок и в неверном свете костра замечает всплывшее на поверхность белое брюшко с раскинутыми лапками. Так и есть — в темноте зачерпнули воду вместе с лягушкой. Не говоря худого слова, он незаметно захватывает кружкой сварившуюся тушку и выплескивает в кусты. Потом спокойно засыпает в кипящую воду крупу, заправляет специями, солит и усердно помешивает до полной готовности. Ужин из пахнущей дымком разваристой каши с тушёнкой выдается на славу, а повар получает заслуженные комплименты. И только на следующий день раскрывает полный состав этого романтического блюда. Теперь это уже смешно, но коллектив решает больше не допускать его на кухню, а кашу на лягушачьем отваре признать фирменным блюдом и представить на конкурс поварского искусства.

— Считай, что уговорил.

— То-то же! А настоящая романтика начинается после ужина, у костра. Тут уже набирает силу лирическая тема: «Вижу целый мир в глазах тревожных в этот час на берегу крутом. Не смотри ты так неосторожно — я могу подумать что-нибудь не то». Не слышал? Ада Якушева. Классика жанра. Ладно, придется подтянуть репертуар…

Невольно набегают воспоминания, и память вновь переносит меня в те далекие семидесятые, в золотые годы моей молодости. Как молоды мы были! Как веселы и беззаботны, открыты и наивны. Мы радовались жизни, радовались любой возможности общения, и даже комсомольские мероприятия, неизбежные в идеологизированной атмосфере тех лет, умели превращать в праздники. А сколько личных отношений завязывалось в таких походах! Как бы случайное совместное дежурство по лагерю, хлопоты у костра, нечаянные прикосновения в суматохе хозяйственных дел, неожиданный и какой-то особенный взгляд из-под пряди волос. И от этого обыденная кулинарная возня превращается во что-то волнующее, волшебное. А потом веселый ужин и долгий вечер у костра, молодые, смеющиеся лица в его романтических отсветах, шутки и смех, перебор гитары и эти трогательные, душевные песни: «Лучше гор могут быть только горы…», «Все перекаты да перекаты…», «А ты твердишь, чтоб остался я, чтоб опять не скитался я…», «Ты — моё дыхание, утро мое ты раннее…», «Милая моя, солнышко лесное…». А дым костра действительно создает уют, и улетают искры в бесконечное звездное небо, а рядом чье-то нежное плечо, которое может стать (или не стать) твоей судьбой. И можно не спать хоть всю ночь, потягивать винцо, подпевать, шутить, смеяться, шептать какие-то глупости в душистый завиток у розового ушка и видеть ответную улыбку незнакомых губ и отблеск пламени в загадочном взгляде. И от этого на сердце тревожно и радостно, а душа охвачена смутным предчувствием будущего, неизвестного, но обязательно счастливого и прекрасного. И никаких мыслей о том, что все проходит, и эта случайная ночь никогда больше не повторится.

— А как же спортивный режим, соревнования?

— А соревнования начинаются на следующий день, в назначенный час. Сначала идет легкая, отрезвляющая атлетика: прыжки с места, метание гранаты, перетягивание каната. Тут смеху тоже хватает. За канат хватаются все, кто может. Иной женский состав сильнее мужиков, еле цепляющихся за эту веревку после романтической ночи. Подговорившись, внезапно отпускают канат — те вповалку! А как болеют за своих! Вот здесь ты нам и поможешь…

— Да я легкой атлетикой никогда не занимался!

— А ты думаешь, там будут чемпионы? За это не волнуйся, тебе и напрягаться не придется. Но самый главный конкурс — туристическая эстафета. В команде двое парней и девушка. Нужно на скорость и без ошибок пройти препятствия: переход по бревну через овраг, преодоление болота по кочкам, подъем в гору по канату, переноска раненого на самодельных носилках из плащ-палатки. Тут нужно уметь делать правильные обвязки, крепления карабинов, страховки. Тоже ничего особенного, это мы на месте отработаем. А иногда даже устраивают водную переправу на веревочной подвеске. Серьезное испытание для многих, а девицы, случается, зависают намертво. В нижней точке, над водой. А иногда, кто потяжелее, макается задом. И смех, и грех. А когда разворачивается эпопея по их освобождению, это тоже надо видеть…

— Веселый конкурс.

— Ты что! Цирковой номер. Украшение слета.

— Значит, у вас там можно попасть в интересное положение?

— Запросто! Но тебе-то это не грозит.

— Я надеюсь.

— А завершает спортивную часть ориентирование на местности: команда должна пройти заданный маршрут по компасу, отмечая контрольные точки. Ну, а после этого начинаются творческие состязания: на лучшее оформление лагеря и отрядной газеты, конкурс поваров на самое оригинальное блюдо. А в заключение, у общего костра, самый веселый — художественная самодеятельность. Чего только народ не придумывает! Наша команда в прошлый раз представляла скульптурные группы на античные темы. Особенный успех имела композиция «Самсон, раздирающий пасть льва». В роли льва выступал настоящий Лев — Лева Гольдман, наш системный программист, довольно хилый малый. Но для устрашения публики на него надели пышный женский парик рыжего цвета. Это надо было видеть! А Самсоном был громила Быченок с вычислительного центра. Их обнаженные торсы и обтягивающие женские трико, украшенные фиговыми листками, в свете костра смотрелись очень эффектно. В момент раздирания пасти Лев выпустил изо рта струйку воды, изображая фонтаны Петродворца. Тут народ вообще полег от смеха. А потом еще представили скульптуру «Лаокоон с сыновьями-программистами, сражающиеся с перфолентами».

— Забавно.

— А то! Простор для творчества огромный. А победу отдают тем, кто ухитряется сделать что-то оригинальное из подручных средств. Вроде супа из крапивы или чая из полевых цветов…

— А как ваша лягушачья каша?

— Комиссия попробовать ее не решилась, но дала поощрительный приз. А в конце подводятся итоги и награждаются победители. За командную победу вручают переходящий кубок, а за отдельные конкурсы специальные призы. Виктор Федорович — молодец. На деньги, выделяемые для культмассовой работы, закупает множество всяких мелких предметов для туризма и спорта и старается наградить каждую команду — если не за победу, то хотя бы за волю к победе. В общем, все остаются довольны. Потом официальная часть программы плавно переходит в произвольную. Здесь уже идут в дело остатки вина и закуски, под взрывы смеха вспоминаются спортивные и неспортивные эпизоды слета, и снова гитара по кругу и песни до утра. Кто-то сидит у огня и подпевает, кто-то заваливается спать, кто-то с кем-то отправляется в ночную прогулку…

— А в воскресенье?

— С утра народу дают отоспаться и прийти в себя. Но перед отъездом еще одно традиционное мероприятие — дружеский турнир по футболу. По своему смыслу он тоже отрезвляющий. Причем не только мужской, но и женский. Мужики еле таскают ноги, зато футболистки сражаются азартно — сталкиваются бедрами, как бильярдные шары. Отскоки — прямо по законам Ньютона, пропорционально скорости и массе. Хоть физику изучай.

— Я себе это представляю.

— Нет, это надо видеть. Впечатление на всю жизнь.

— Ну что ж, мероприятие содержательное. Записывай запасным.

— Не скромничай. Пойдешь первым номером. Тебе и подготовка не нужна. Давай только посидим часок с гитарой.

— Ладно. Заходи завтра, часов в восемь.

Следующим вечером я снова поднялся на третий этаж и постучал в уже знакомую дверь. Он лежал на кровати с журналом «Наука и жизнь» в руках. Косые лучи заходящего солнца освещали комнату. Теперь я более внимательно разглядел ее непритязательную обстановку. На фоне стандартной казенной мебели можно было заметить висящую на стене гитару, а под кроватью — гирю и пару гантелей. На вешалке, вместе с одеждой, висел пружинный эспандер. На прикроватной тумбочке стояла настольная лампа с зеленым абажуром, будильник и радиоприемник «ВЭФ», мурлыкавший какую-то мелодию. В глубине верхней полки тумбочки виднелась электробритва и туалетные принадлежности. На столе, рядом с посудой, стоял магнитофон «Астра» и стопка магнитных лент, лежали несколько журналов и книг с закладками. Если не считать небольшого прикроватного коврика, стены помещения были голыми — никаких привычных в холостяцких жилищах пошлых картинок с красотками, вырезанных из журналов, или столь же типичных портретов Хемингуэя с трубкой или Эйнштейна с высунутым языком. Единственным украшением комнаты можно было назвать самодельное художественное изделие — окаймленную орнаментом, слегка обожженную и покрытую лаком деревянную доску, на которой был выжжен профиль индейца с веером перьев на голове и ожерельем звериных клыков на шее. Сам по себе образ краснокожего, висевший над изголовьем кровати, был довольно схематичным, но свирепое выражение его лица в боевой раскраске производило сильное впечатление. В закатных лучах солнца бронзовый лик индейца казался почти живым.

Сделав приглашающий жест, он выключил приемник и снял со стены гитару. Теперь общались уже раскованно, как знакомые. Его репертуар в основном базировался на песнях Высоцкого. Я напел, как смог, кое-что из Визбора, Кукина, Городницкого, Якушевой. Он быстро подобрал аккорды, и скоро уже уверенно исполнял песенную классику советского туриста. За программу нашей самодеятельности можно было не беспокоиться, но та легкость, с которой он освоил незнакомые мелодии, болезненно уколола мое самолюбие. У меня не было музыкального слуха, и никакие мои попытки постичь гармонию музыки не приносили успеха. Чем отличается одна нота от другой? Длиной звуковой волны, частотой колебаний? Почему одни сочетания звуков мелодичны, а другие нет? Почему именно этот аккорд подходит к этой части мелодии, а не другой? И никто никогда не мог мне этого объяснить. Гармония? Ну, допустим. А что это такое? В общем, природа музыки так и осталась для меня тайной за семью нотами. Я даже купил гитару, и она немым укором висела у меня над кроватью. Иногда я брал ее в руки и что-то напевал, механически прижимая струны, но так и не научился подбирать аккорды на слух. Слова и музыка прекрасных песен звучали во мне, доводя до восторга, до увлажнения глаз. Бывало, сутками не мог избавиться от крутившихся в башке мелодий, но им не дано было вырваться наружу. А как я мечтал об этом! Конечно, бренчать на гитаре умеют многие, и новый знакомый тоже не был виртуозом гитарной струны, но ведь мне и это было недоступно. Оставалось только подпевать. Неудивительно, что я остро завидовал и этой его способности.

По странам и континентам

А в тот вечер разговор незаметно перешел на воспоминания:

— А правда, что ты работал в каких-то специальных органах?

— Уже разболтали? Да, было дело. Помнишь случай с угоном нашего самолета в Турцию? Тогда еще бортпроводница погибла. После той истории решили взять под охрану гражданские рейсы. Вот я и работал таким подсадным мальчиком…

— С оружием?

— Да, на время рейса выдавали «пушку». Изображали командированных, с традиционным «дипломатом». В нем, конечно, еще кое-что было. Места занимали в последнем ряду, чтобы весь салон на виду. «У параши» — как у нас шутили. А в целом работа непыльная.

— А случаев не было?

— Так тебе все и расскажи. Еще не время, молодой человек. Не все спокойно в этом мире. Считай, что не было.

— А платили хорошо?

— Неплохо. Размещали в гостиницах, кормили нормально. Я, по сути, был членом экипажа, вместе с пилотами и стюардессами…

— Погулял вволю? Полеты во сне и наяву?

— Да, есть что вспомнить. Но недолго музыка играла. Через пару лет сочли эту меру избыточной и ликвидировали должность. Усилили контроль на посадке. Я знал ребят из других экипажей, часто пересекались в аэропортах. Так вот, когда прошел слух о предстоящих сокращениях, была идея устроить провокацию. Чтобы показать необходимость охраны. Слава богу, хватило ума…

— А куда летали?

— По-разному, но в основном на приграничных рейсах. Было много полетов в южные города. Бывало, взлетаешь из какого-нибудь северного аэропорта в сентябре — низкая облачность, дождь, сырость. А через несколько часов уже на черноморском побережье — солнце, теплый ветерок, бархатный сезон. Выйдешь на трап, вдохнешь воздух юга — благодать!

— Точно! Я тоже это заметил. Когда выходишь из самолета, невольно вдыхаешь полной грудью. До сих пор помню вкус сибирского воздуха, когда приземлились в Красноярске. Только что были в шумной и душной Москве, а тут — тайга, просторы невероятные…

— Стройотряд?

— Ну, да. И воздух сибирский! Хвойный, свежий, с холодком. Он сразу же заставил поежиться, показал строгость здешних мест. А с высоты трапа открылась тайга — холмистая, уходящая к горизонту. Она действительно голубая! И простор, необъятность земли, раскинувшейся на тысячи километров, до далеких холодных морей…

— И все это наша Родина, сынок. Огромная и серьезная страна.

— И только в Сибири это понимаешь по-настоящему. Оглянешься кругом — суровая красота! Быстрые тучи идут на восток — тёмные снизу, светлые сверху (низ их непролитой влагой намок). Луч заглянул в голубую прореху и увидал, что закончился дождь. Воздух прозрачен, грозою промытый. Холм, словно древний языческий вождь, хмурится, шкурою леса укрытый. Вдруг зашумит о тревожном листва — словно окатит волною прибоя! И зарождаются в сердце слова, что продиктованы чистой любовью. Ветра глоток заклокочет в груди, душу наполнив восторгом суровым. Родина строгая! Вымолви слово — что впереди?

— Да вы, батенька, поэт.

— Увы, нет. Поэт тот, у кого это в трудовой книжке записано.

— А, в общем, ты прав. Самолет — как волшебный тамбур: вошел, подремал немного и вышел — в другой мир, в другую жизнь…

— И как раз первые мгновения дают самое острое впечатление. Оно быстро проходит, но помнится долго. Я иногда мечтаю: а если бы сделать этот первый вдох в каком-нибудь экзотическом месте. Ну, скажем, на Цейлоне. Или на острове Борнео. Ступишь на трап, и тебя накроет волна влажного тепла, ароматы экзотических цветов, пряные запахи тропического леса. Загадочный, волшебный мир! А какое разнообразие флоры и фауны! Гигантские бабочки конкурируют с крошечными колибри за нектар невиданных цветов. Я читал, там есть цветы чуть ли не метровой величины…

— Ага! С сильнейшим трупным ароматом.

— А сколько еще неизвестных науке растений, животных, птиц!

— А насекомых! Которые тебе там будут очень рады. Ты хоть представляешь себе, что такое влажные тропики? Или мангровые болота? Это круглосуточная парилка с москитами и прочими паразитами вперемешку. Европейцы там быстро загнивают.

— А нам долго и не надо. Глянем одним глазком — и в отель, к кондиционеру. И билет на ближайший рейс. Куда? Да мало ли! Можно, например, в сказочную Индию. В Калькутту, а? Древнейшая цивилизация, индуизм, Болливуд, Тадж-Махал, «харе Кришна». Жгучие красотки в ярких сари, с кольцами в носу. А какие танцы! По улицам шумных городов бродят священные коровы, бегают веселые рикши, сидят в позе лотоса бесстрастные пышнобородые йоги. А еще у них слонов используют в качестве такси. И в составе вооруженных сил есть боевые слоны. И даже верблюжья конница…

— Верблюдница. Представляешь, Петька, атаку на верблюдях, аллюром, с шашками наголо?

— На верблюдах, Василий Иваныч…

— Да какая разница! Нам бы тогда эскадрон этих верблюдей…

— Да мы бы их заплевали! Тюрбанами бы закидали.

— А еще у них есть «Кама с утра». А также с вечера. Не хочешь получить пару практических уроков? Будет чем удивить подруг.

— Чтобы освоить всю программу, никаких рупий не хватит. А здоровья тем более. Но я подозреваю, что ты и сам этой техникой неплохо владеешь. Мог бы и в Индии преподавать.

— Ладно, ни звука о любви. К тому же от этой «Камасутры» у индийцев уже зашкаливает население, особенно в бедных кастах. Да и экзотика там своеобразная. Ночуют на улицах, полуголые детишки возятся в пыли у жалких хижин. А их священный Ганг уже превратился в сточную канаву. И вообще, жизнь там скученная и скучная…

— Зря ты обижаешь индусов. Знаешь, какие у них там программисты крутые? И фильмов выпускают по тысяче в год…

— Похоже, одно не мешает другому.

— Так, может, тогда смотаемся в Китай? Прогуляемся по великой стене, покатаемся на джонке по Янцзы, хлопнем по рюмке рисовой водки, настоянной на змеях, закусим жареной саранчой…

— Чтобы попасть в лапы хунвейбинов? Которые заставят нас цитировать мудрые мысли председателя Мао. Причем на языке автора. А за акцент отправят на перевоспитание в деревню. Ты думаешь, их рисовые чеки веселее наших картофельных полей?

— Нет, на китайскую «картошку» не хочу, мне и нашей хватает.

— То-то же. Давай лучше рванем в Австралию, на уникальный континент. Сойдем с трапа где-нибудь в Сиднее, увидим, как пугливые кенгуру скачут под могучими эвкалиптами, на которых сидят задумчивые коалы…

— И при этом все они сумчатые.

— Само собой!

— А я бы предпочел Брисбен. Оттуда недалеко до Большого барьерного рифа. С детства мечтаю там побывать. Коралловые острова — вот где экзотика! Изумрудная даль океана сливается с глубокой синевой неба, кокосовые пальмы, обдуваемые легким бризом, лениво шевелят гигантскими листьями. Мир, покой, благодать. И только нежный плеск волны, набегающей на белоснежный песок лагуны, нарушает тишину заброшенных островов…

— Красиво говоришь, однако.

— Так праздника душа просит! А ты бы сам не хотел заняться дайвингом где-нибудь на атолле Факаофо?

— А почему бы и нет? Но я бы предпочел нырнуть с палубы роскошной белоснежной яхты, плавно покачивающейся у самой кромки рифов. На борту которой дремлет стройная блондинка в алом бикини, с бокалом коктейля, позвякивающим ледышками…

— Ладно, пусть пока подремлет. А мы погрузимся в голубую прохладу великого океана, в таинственный подводный мир, полный загадок. Помнишь «Человека-амфибию»?

— Что ты! Это незабываемо.

— И будем неспешно плыть вдоль сказочных букетов коралловых рифов, любуясь тропическими рыбами немыслимых расцветок. А непуганые мальки будут доверчиво подплывать к нам, с любопытством заглядывая в стекло маски…

— И вдруг из-под коралла вылезает страшная морда мурены!

— И я тут же пронзаю ее стрелой из подводного ружья!

— Интересно, а она съедобная?

— Вскрытие покажет.

— А это, кстати, вполне реальная перспектива. В таких райских местах вообще много всякой ядовитой твари — и осьминоги, и медузы, и морские ежи. А если налетят акулы? Тут сам себя почувствуешь съедобным. Да и скучновато там, на пустынных островах. Я бы предпочел пляжи повеселее. Например, Копакабану.

— О, Рио-де-Жанейро! Мечта поэта. Белоснежный город, утопающий в тропической зелени, шумный, бурлящий, легкомысленный. В его горячий воздух вплетаются струи океанского бриза. Звуки самбы, запах кофе, немыслимые гастрономические ароматы, ослепительные улыбки на смуглых лицах, знойные мулатки…

— «И все поголовно в белых штанах»!

— Нет, мулатки без штанов.

— Это удобно.

— А безумный фейерверк карнавала? Полуголые красотки в перьях и блестках, танцующие самбу, румбу и пасадобль. Бесстыдная атмосфера ничем не прикрытой страсти…

— А бразильский футбол? Это же феерия, сказка!

— На «Маракану»!

— А какие имена! Пеле, Диди, Гарринча, Жаирзиньо…

— Ривелино, Зе Мария, Тостао…

— И двухсоттысячный стадион, ревущий в восторге, когда Пеле, разбросав финтами защитников и обведя вратаря, издевательски небрежно закатывает мяч в пустые ворота…

— Бразилия, сказочная Бразилия! Далекая, экзотическая страна, страна контрастов. Бурлящий котел рас и наций, гремучая смесь этносов, культур и религий, богатства и нищеты. И всепобеждающая сила жизни! С ее истинным, острым вкусом, вкусом пряных, жгучих блюд, тропических красок, пьянящих ароматов. Со вкусом жаркого поцелуя на трепещущих губах, солоноватых от дыхания океана…

— Или крови. В бразильских фавелах царят законы джунглей. Помнишь тот фильм, про генералов песчаных карьеров?

— Еще бы! Безумная свобода, безумная страсть и безумная жестокость. И жонгада, и вечная песня океана…

— Кстати, тот редкий случай, когда кино получилось лучше первоисточника. Я потом читал роман Амаду — бледная тень фильма.

— А «Пусть говорят» смотрел? Там тоже красивейшие пейзажи.

— А разве это было в Бразилии?

— Не знаю. Да это и неважно. Помнишь влюбленную пару над голубизной горного озера, на фоне заснеженных Анд? А полноводные реки среди буйства зелени, под сенью белоснежных облаков в бездонной глубине неба? И торжествующий голос Рафаэля. Помнишь эти исполинские дымящиеся водопады?

— Это водопады Игуасу, на границе Бразилии с Аргентиной.

— А не хотел бы побывать там? Услышать рев низвергающейся массы воды, увидеть вечные радуги над пенящимися безднами?

— Я бы предпочел Ниагару.

— Нет, давай сначала разберемся с Южной Америкой. Почему бы нам не ступить под таинственные своды тропического леса в долине Амазонки?

— Спасибо, не надо. Там слишком жарко и душно. А еще много диких обезьян, змей и москитов. Хватит с нас и Борнео.

— А вы разборчивы, сударь!

— Хочу в пампасы!

— А мы уже здесь! В аргентинских прериях.

— Их воздух должен быть терпким, сухим и горчащим — как удар ковбойского кнута, как шорох метко брошенного лассо, как стук копыт диких мустангов, бешено несущихся над выгоревшей травой. Как щелчок взводимого курка револьвера…

— Там тоже есть ковбои?

— Где их только нет! Аргентина — удивительная страна. Страна, лежащая в южном полушарии, в таких же, как и мы, широтах. Но совсем другая! Близкая по климату — там даже выпадает снег — и совершенно иная. У южного полюса планеты вообще малолюдно — Аргентина, Чили да еще Новая Зеландия. Периферия цивилизации…

— В тех местах должно чувствоваться ледяное дыхание близкой Антарктиды. И если уж мы забрались так далеко, почему бы не посетить ту самую, знаменитую Огненную Землю?

— Не стоит. Ничего хорошего там нет: камни, снег, лед. Экзотика Колымы и Магадана. Этим и здесь можно полюбоваться, при желании. А иногда этими красотами наслаждаются и без желания…

— И только одинокий пингвин стоит на уступе айсберга и задумчиво вглядывается в вечно холодные, мрачные воды океана…

— Пытаясь разглядеть в них свежую, экологически чистую рыбу.

— А помнишь удивительные названия рек, островов и гор из романов Майн Рида, и Жюль Верна? А ветер дальних странствий, веявший со страниц этих книг? С далекого мыса Горн, через безлюдные просторы Патагонии, вдоль суровых отрогов таинственных Кордильер. Над их грозными вершинами парят гигантские кондоры. И поет свирель одинокого пастуха, и вторят ей незабвенные Simon&Garfunkel. Какая мелодия, какие голоса!

— Эль кондор паса, друг мой, эль кондор паса…

— А кондор все летит и летит в ледяной чистоте горного воздуха. Как летел и сто, и двести лет назад, когда отважные путешественники искали здесь пропавшего капитана Гранта. Помнишь музыку Дунаевского к этому фильму? Как холодок пробегал по спине…

— Еще бы! А мне вспоминается другое, волшебное: «Видишь: птицы летят осторожно на далекие вспышки огня. И распахнут весь мир, и дорога так и просит: шагни на меня! Там, где небо шторма занавесили, там, где вязнут в тумане слова, обязательно есть неизвестные, неоткрытые острова». И ведь верилось когда-то в эти сказочные острова. В бригантины, поднимающие паруса в флибустьерском дальнем синем море…

— Но вот, сквозь пелену тумана, проступают очертания далекого Буэнос-Айреса, города, пропитанного неприкрытой, грубой чувственностью. Здесь родилось знаменитое аргентинское танго…

— И еще одна вечная мелодия: «Бэсса мэ, бэсса мэ, мучо». Какая романтическая история! Девочка пришла со свидания, села за пианино и простыми словами выразила то, о чем пело ее влюбленное сердце: «Целуй меня, мой мальчик». И все! Вошла в души всего человечества, вошла в историю музыки, вошла навеки…

— Консуэла Веласкес. Но, по-моему, она мексиканка.

— Правда? А я всегда думал, что аргентинка. И ведь многим рассказывал, никто не поправил. Вот стыдно-то!

— Думаю, что твоим доверчивым подругам это не так уж и важно. Главное — красота самой легенды: первая любовь, пылкие чувства, волнующая музыка. Какая разница советской девушке, где это было — в Аргентине или в соседней Мексике?

— Еще скажи: в Гваделупе. Ну что, рванем на родину Веласкес? Окунемся в Мексиканский залив, залезем на пирамиду ацтеков…

— Не стоит. Пыльная и скучная страна. Сомбреро, кактусы, текила, кокаин, наркобароны, да еще Сикейрос — что там еще интересного? И жара, жара. Не зря они сами толпами бегут оттуда на север.

— В прохладный Техас. Кстати, а почему бы и нам с тобой не посетить проклятую Америку, оплот империализма? Чтобы своими глазами увидеть, как она стонет под игом капитала, как бьется в судорогах перманентного кризиса…

— Перепроизводства. Как задыхается от избытка джинсов, блейзеров, дубленок, часов «Сейко», телевизоров и магнитофонов «Сони», «Филипс», «Панасоник». Чтобы ослепнуть от лживого блеска витрин супермаркетов, забитых всевозможной жратвой. Десятками сортов колбас и сыров, экзотических овощей и фруктов, попкорна, чипсов, их мерзкой жвачки, отвратительной кока-колы…

— Не трави душу! Человека, измученного жареной треской.

— А ты бы не хотел увидеть в свободной продаже новейшие диски самых крутых рок-групп? Альбомы Beatles, Rolling Stones, Deep Purple, Led Zeppelin, Creedence, Uriah Heep, Pink Floyd лежат пачками, и никто их не берет. Можешь себе это представить?

— Нет, не могу. Такое возможно только при полном коммунизме.

— Оказывается, для этого нужно всего лишь приземлиться в аэропорту имени Кеннеди. Я предлагаю лететь туда прямо из Буэнос-Айреса, бизнес-классом авиакомпании «Pan American».

— И это не подлежит обсуждению! На меньшее я не согласен.

— Все в наших руках! Мы развалимся в роскошных креслах, а длинноногая стюардесса в строгом фирменном мини будет предлагать нам охлаждённые напитки: шампанское, виски, коньяк, бренди, ром, джин, текилу, французские вина. Ты что выберешь?

— Я не буду привередничать. Никакого снобизма. Я перепробую все.

— А я проверю их на вшивость: потребую кальвадос и абсент. Посмотрим, как они будут выкручиваться. Ты абсент пил? А кальвадос? Ну вот, заодно попробуем.

— А потом неспешно допьем наши аперитивы, поправим галстуки безупречных костюмов и вальяжно выйдем из салона роскошного «Боинга». И окажемся, как в фильме о будущем, в сверкающем здании аэропорта — целом городе, поражающем разноцветием лиц и одежд, пестрой сумятицей огромного людского муравейника…

— И поразимся, как точно описал все это Артур Хэйли.

— А потом окунемся в бешеный ритм Нью-Йорка, города «желтого дьявола»…

— В котором человек человеку волк, а не друг, товарищ и брат…

— И где нас со всех сторон окружат улыбающиеся, открытые лица незнакомых, но приветливых и благожелательных людей…

— Но мы не поверим фальшивым улыбкам этих конформистов, погрязших в уютном болоте общества потребления.

— О чем речь! Нас не проймешь обманчивой рекламой, сверкающей в каменных джунглях Манхэттена. Но по городу мы, конечно, пройдемся. Прошвырнемся по знаменитому Бродвею, пресловутой Пятой авеню, прогуляемся по Центральному парку. Поднимемся на знаменитый Empire State Building…

— Чтобы с высоты птичьего полета плюнуть на цитадель проклятого империализма.

— А потом, проголодавшись, зайдем в первый попавшийся бар и с отвращением съедим их традиционный сэндвич с кока-колой.

— А еще посетим Брайтон-Бич. Выйдем на набережную, глянем на гребенку поднимающихся из воды небоскребов, поприветствуем позеленевшую от свободы и морских ветров статую с рожком окаменевшего мороженого в руке…

— Но скоро нам надоест суета этого гигантского муравейника, в котором все мысли людей заняты презренным металлом, и мы без сожаления простимся с его душной атмосферой алчности и тщеславия. И отправимся по следам Ильфа и Петрова на просторы одноэтажной Америки. Возьмем напрокат огромный, как авианосец, американский автомобиль, какой-нибудь «крайслер» или «бьюик»…

— Обязательно открытый!

— Само собой. Чтобы небрежно развалиться в шикарных креслах и катить по их бесконечным хайвэям, полной грудью вдыхая воздух великой страны. А ветер будет трепать наши распахнутые рубашки, охлаждать разгоряченные лица, развевать буйные прически. И мы будем лететь по широченным автострадам, обгоняя фермерские пикапы, монстрообразные трейлеры и сверкающие кабриолеты, в которых будут сидеть роскошные блондинки, улыбающиеся нам ослепительными голливудскими улыбками…

— «Хэллоу, бэби! Ай лав ю!» — крикнем мы им и утопим педаль газа в пол, а могучий мотор отзовется утробным рычанием и вдавит нас в сиденья мощным ускорением. И замелькают вдоль дороги маленькие города, с их неизбежными придорожными автозаправками и фастфудами. И мы, наконец, увидим с детства памятные по романам Майн Рида бесконечные прерии…

— По которым все так же бродят стада непуганых либерзонов и могучих шатобрианов…

— А в прибрежных кустах вдруг мелькнет тень индейского разведчика, какого-нибудь Одинокого Волка из племени навахо, со свирепой раскраской медного лица, ожерельем из медвежьих клыков и пучком перьев, вплетенных в смоляной пук волос.

— А потом налетит сухой, горячий воздух Техаса и раскроются знакомые по вестернам пейзажи Дикого Запада. И отчетливо привидится, как из-за ближайшего поворота вылетит, в пыли и звоне копыт, семерка ковбоев в потертых джинсах, выгоревших, пропотевших ковбойках и тех самых знаменитых черных шляпах…

— А потом подкатим к настоящему придорожному салуну и, небрежным ударом открыв болтающуюся створку двери, ввалимся в его сонный полумрак, провинциальную тишину которого нарушают лишь звуки кантри из музыкального автомата…

— А в дальнем углу дремлет, закинув на стол ноги в желтых сапогах, какой-то второстепенный персонаж с косынкой на шее, в ковбойке, кожаной жилетке и шляпе, надвинутой на глаза…

— А мы уверенной походкой подойдем к бару, уставленному батареями сверкающих бутылок, усядемся на высокие табуреты и закажем двойной виски с содовой…

— А бармен спросит «Как дела, парни?» и пустит в нашу сторону по барной стойке толстые стаканы, позвякивающие кубиками льда…

— А мы ответим «Вери гуд, чувак!» и залпом выпьем янтарную прохладу шотландского самогона. А потом выйдем из темноты бара в слепящую жару полдня, сядем за руль, врубим газ до визга шин и рванем по пустынному, уходящему вдаль хайвэю. Куда? К великому Гранд-Каньону, конечно. Чтобы подойти к самому краю уступа, висящего над пропастью, и ошалеть от высоты и немыслимых размеров этого гигантского провала.

— А, может, умерить аппетиты и начать со старушки Европы. Как тебе аэропорт Шарля де Голля?

— Снова хочется в Париж?

— Да, уже хотелось. Подняться на Эйфелеву башню, пройтись по Монмартру, посидеть в кафе на Елисейских полях, прогуляться по парку Тюильри, посетить великий Лувр и знаменитый Нотр-Дам…

— И ты туда же! Всем «мешает спать Париж», всех прельщает «праздник, который всегда с тобой». Праздник, да не твой!

— А почему бы и нет?

— А потому что люди строили этот город для себя, а не для тебя. Строили веками, душу вкладывали. И даже не надеялись, что тебе понравится. А ты, молодец, взял да и приперся! На все готовенькое. За красивой жизнью. Уж и не чаяли дождаться, а ты — вот он: «Здравствуйте, я ваша тетя! Я приехала к вам из Бердичева и буду у вас жить». Кому ты нужен, бездельник? Там и своих таких хватает.

— Но я же не навсегда! Увидеть одним глазком, ощутить ауру…

— Обещаешь увидеть Париж и умереть?

— Немного иначе: хотелось бы, уходя в мир иной в окружении безутешных родственников, видеть из окна Эйфелеву башню…

— Мечтаешь прилечь на Пер-Лашез? Рядом с Мольером? Фиг тебе! Заплати за услуги и проваливай. Да про чаевые не забудь!

— Ну вот, испортил все парижское настроение…

— Да ну его, этот французский гедонизм! На планете множество более интересных мест. Давай посетим Страну восходящего солнца. Вот где уникальная культура! Икебана, гейши, сакура, хокку, сад камней. Минимализм и простота быта: циновка, столик, ваза с корявой веткой и роскошный телевизор. Крошечный садик у крыльца скромного домика. Умение видеть красоту в естественности окружающего мира…

— Самураи, бусидо, харакири, камикадзе. Кодекс чести. Искусство держать лицо. Постоянные поклоны и улыбки в сочетании с несгибаемой волей и непримиримостью. Каратэ, дзюдо, джиу–джитсу. Даже трудно представить, насколько они другие.

— Ну, молодой человек, начинать нужно с синтоизма…

— Как-нибудь в другой раз. А где еще есть экзотика? Куда нас зовёт муза дальних странствий? Мы же с тобой про Африку забыли! Давай начнем с юга, с мыса Доброй надежды. «В Кейптаунском порту, с пробоиной в борту…». Решено — летим в Кейптаун!

— А почему не в Найроби?

— Там слишком жарко. Да и что интересного в выжженных солнцем саваннах?

— Не скажи! С детства мечтаю поохотиться на диких носорогов.

— Нельзя! Они занесены в «Красную книгу».

— Ладно, пусть пока живут. Скажите, а вы бывали на Багамах? А на Гавайях? А на Каймановых островах?

— А зачем? Нам и на Канарах неплохо живется.

— Ты хоть знаешь, что такое серфинг?

— Знаю. Мечта идиота.

— Да ты и представить себе этого не можешь! Это же не просто острова в тропических морях. И не просто экзотический вид спорта. Это стиль, образ жизни. Это сбывшаяся мечта! Это гигантская волна, стремительно набирающая высоту, на упругом теле которой ты балансируешь на узкой доске, скользишь, заныривая в изумрудный коридор под пенящимся гребнем. Это твои друзья, такие же отчаянные авантюристы со спортивными торсами, крепкими нервами и бицепсами. Это ваши веселые подруги в разноцветных бикини, стройные, гибкие, смуглые, с ослепительными улыбками, с развевающимися прядями черных, золотых, бронзовых волос. Это неописуемые закаты над океаном, романтические ночи под созвездием Южного Креста и счастливые розовые рассветы…

— Гражданин, просыпайтесь! Наш самолет приземляется в аэропорту города Сыктывкар. За бортом — дождь со снегом, температура — один градус тепла…

— Только не это! Я не выношу тепло в размере одного градуса!

— Граждане пассажиры, Сыктывкар не принимает по невыносимым погодным условиям. Наш лайнер направляется на ближайший запасной аэродром, в город-герой Ливерпуль…

— Увы, граждане битломаны, их там уже нет. Отзвучали прощальные аккорды «Let It Be», разлетелись золотые жуки по свету. А больше там нечего делать, в этом унылом портовом городе. Да и погода у англичан ненамного лучше сыктывкарской. Круглый год дожди и температура плюс двенадцать.

— Ну, почему? Летом бывает и четырнадцать.

— А зачем лететь так далеко? Запасные аэродромы есть и поближе. Например, в Швейцарии. Мирная, уютная страна, райский уголок в центре старушки Европы. Красивейшие пейзажи, прозрачный горный воздух, хрустальные потоки низвергаются с тающих ледников. Белоснежные вершины Альп отражаются в голубизне Женевского озера, окруженного старинными зданиями, живописными парками, цветущими лужайками. Чистейшая экология в сочетании с благами цивилизации. Уникальный пример симбиоза человека с природой, идеальное место для комфортной жизни…

— А зимой там еще лучше!

— О чем речь! По альпийским склонам, сверкающим под горным солнцем, рассыпаны горнолыжники в ярких костюмах. Вот кто-то из них, с хрустом закладывая виражи, стремительно летит по склону и вдруг резко тормозит рядом с тобой, обдав облаком снежного вихря. Из-под космического шлема и зеркальных очков сверкает ослепительная улыбка, и ты узнаешь ту блондинку у подъемника, которая с иронией взглянула на тебя, новичка, впервые вставшего на лыжи. Она жестом приглашает тебя за собой, в пугающую крутизну спуска, а ты разводишь руками, проклиная свою неуклюжесть и языковую беспомощность. И тогда она, резко оттолкнувшись палками, разворачивается в прыжке и уносится вниз, делая красивые виражи, а ты балдеешь от эротичности движений ее бедер и всей ее гибкой фигуры, обтянутой фирменным костюмом. А вечером, когда ты ужинаешь за деревянным столом в уютной харчевне, потягивая душистый глинтвейн у пылающего камина, за соседний стол усаживается веселая компания иностранцев, и среди них ты узнаешь ту самую блондинку. Она, в ярком свитере, с распущенными волосами и нежным румянцем на щеках, смеется шуткам друзей, призывно поглядывая на тебя. А дальше, а дальше…

— Чур, меня! Изыди, нечистая сила! Не введи во искушение…

— Ага, попался! И ты, Брут, клюнул на крючок красивой жизни.

— Ничто человеческое. Кстати, почему бы и нам не выбраться в горы? Конечно, не в Альпы, но в Карпаты съездить можно. У нас в главке есть группа энтузиастов горнолыжного спорта, собираются этой зимой в Закарпатье, на две недели. Присоединяйся.

— Придется брать отпуск.

— Ну, и возьмешь половину. Здесь летом и так курорт.

— Ладно, подумаем. А вообще-то говоря, вся эта заграничная экзотика — мишура. Туризм — развлечение бездельников. Бродить в стаде туристов по историческим развалинам и слушать байки экскурсоводов? Занятие для баранов.

— Ну почему? Поездить, посмотреть мир, другие страны. С их природой, историей, достопримечательностями…

— Это погоня за миражами. Бездарное времяпровождение. Охота к перемене мест признак внутренней пустоты. Мыслящему человеку внешние впечатления только мешают. Еще Модильяни заметил, что путешествие это подмена истинного действия. И восточные мудрецы об этом говорили: найти новое в себе — вот истинная находка. Можно обрести Вселенную, не выходя из дома.

— А другим художникам и писателям это помогает, дает толчок к творчеству. Множество шедевров создано в путешествиях…

— Ну, осмотрел ты исторические развалины, даже потрогал рукой полустертые камни — и что? Когда видишь эти невзрачные руины, убогие предметы быта в музеях, понимаешь, что такой же примитивной и грубой была и сама жизнь людей в прошлом. Полное разочарование. Ты вот мечтаешь прокатиться в гондоле, прикоснуться к обломкам пирамид, подняться на Эйфелеву башню, а это всего лишь среда обитания местного населения. Так же, как ты сам забегаешь в ГУМ за шмотками, не замечая Кремля и храма Василия Блаженного, так и они спешат по делам мимо своего Нотр-Дама. Какая-нибудь римская мороженщица стоит возле Колизея, и ей этот Колизей надоел до чертиков! Вчера Колизей, сегодня Колизей, завтра будет Колизей. И никуда от него не денешься. Как от тележки с тающим мороженым и бездельников-туристов…

— Но это память об исторических событиях, о великих людях…

— Значит, и ты тоже потенциальная жертва экскурсоводов. Которые до сих пор водятся в окрестностях средневековых замков. Стоит этим хищникам учуять в группе туристов болезненный интерес к истории, как они набрасываются на зазевавшуюся добычу. Сначала запугивают какой-нибудь дурацкой легендой о владельце замка, задушившем здесь юную жену. Потом парализуют их волю байками о кровавых повадках местных вампиров, и увлекают несчастных в ближайшее подземелье. Где с гордостью демонстрируют им лучшую в округе коллекцию скелетов, отрубленных рук, голов и пыточного оборудования на самый изысканный вкус. И, наконец, добивают красочными описаниями пыток и казней…

— Постой-постой! А культура, а шедевры искусства? Я бы сначала посетил Флоренцию, колыбель Возрождения. Я слышал, у них скульптуры выставлены прямо на улицах. Тот же «Давид» Микеланджело. Какие имена! Леонардо да Винчи, Боттичелли, Джотто…

— Все это ты уже видел много раз, в репродукциях.

— Ну да. Это в твоем духе — оценивать «Джоконду» по фотографии в газете. А разве не интересно посмотреть, как живут простые люди — англичане, итальянцы, французы? Как они работают, например. Лезут из кожи вон или делают свое дело не спеша. Какие у них отношения — на работе, дома. О чем они говорят — с начальником, с женой, с друзьями. Куда идут вечером — домой или в любимую забегаловку. Что их радует, что огорчает…

— Да везде одно и то же! И в Неаполе, и в дельте Меконга, и в дебрях Манхэттена люди занимаются одним и тем же. Днем добывают средства для пропитания, а ночью реализуют второй основной инстинкт. Разве что с национальными особенностями.

— Так ведь в этих деталях самый интерес!

— Ага. Значит, тебя тянет в дельту Меконга интерес к национальным особенностям интимной жизни? Так бы сразу и сказал…

— Ты неисправимый пошляк! Речь совсем о другом. Разве не интересно, как проходит обычный день у простого итальянца? Мне представляется, что после работы он направится в свою любимую тратторию. Сядет за столик на открытой веранде, увитой виноградником, и закажет себе спагетти и бутылку кьянти. И будет весь вечер наслаждаться едой и вином, налетающим с моря ветерком, негромкой музыкой, бирюзой неаполитанского залива, полетом чаек на фоне заката. Будет подмигивать смуглым, смешливым итальянкам, проходящим по мощеной булыжниками старинной улочке…

— Еще одна сказка об Италии. На самом деле его ждет дома сварливая жена с кучей орущих детишек. И теща, для комплекта.

— А может, в это же самое время где-нибудь в Новой Зеландии уже совсем стемнело. И сидят у ночного костра пастухи, ужинают поджаренным на огне хлебом с сыром, запивают терпким домашним вином и вдыхают прохладу горного воздуха. Тишину вечера нарушает лишь треск цикад, неумолкающий шум реки в глубоком ущелье да ворчание собак, охраняющих стадо. А над головами у них глубокое звездное небо. Но не отыщешь на нем Полярную звезду…

— Ну вот! Ты и так все знаешь. А вдруг приедешь, а там все иначе? Обидно будет. Да и зачем из праздного любопытства отвлекать людей, занятых делом, болтаться у них под ногами…

— А можно и не болтаться. Почему бы, например, не заняться экстремальным туризмом? Ты бы не хотел сплавиться по какой-нибудь реке в той же Новой Зеландии? Или пройти на байдарке по Амазонке? Кстати, вы еще не бывали на Джомолунгме?

— Да она исхожена вдоль и поперек! Слава достается только первому. А выше уже не поднимешься.

— А если принести туда складную лестницу? Залезешь на нее, и в книге рекордов Гиннеса появится запись: такого-то числа такой-то придурок поднялся на высоту 8850 метров над уровнем моря.

— Да ну ее, эту стремянку! Да и вершину мира засорять не стоит. Для этого и на родных просторах мест предостаточно.

— Кстати, ты вроде бы всю страну облетел на рейсах. Что-нибудь интересное запомнилось?

— Ну, в каждом городе есть что-то особенное. Но когда летаешь постоянно, оно все сливается — аэропорты, гостиницы…

— Понятно. А у меня их было немного, и я все отчетливо помню. Даже первые минуты здесь, в этом южном городе…

— Запах подгоревшего подсолнечного масла?

— Нет, вначале было другое. Горячий, сухой воздух обнял меня прямо на трапе самолета и шепнул: «Успокойся. Расслабься. Здесь не пропадешь». А еще удивила цветовая гамма: желтизна выгоревшей травы и блекло-голубое небо без единого облачка. Ароматы я почувствовал потом. Этот город пропах кабачками и перцем. Он, как южный базар, говорлив и пахуч. Он рифмуется с солнцем, салатом и сердцем, быстрым, теплым дождем из растрепанных туч. Он потоками летнего зноя пронизан, белой россыпью в зелени парков лежит. Виноградник опутал балконы, карнизы и сквозь дрему лениво листвой шевелит. Здесь в уютных дворах затаилась прохлада, старины сохраняя наивный уют. И стыдливая, нежная гроздь как награда за счастливый и Богом дарованный труд. Здесь с апреля по осень распахнуты окна, и не нужно на юг уезжать в отпуска. Здесь и в песню, и в танец вступают охотно, черный локон поправив слегка у виска. Здесь как молнии взгляды и смуглые лица, и веселая речь на родном языке, и пурпурная влага в бокалах искрится, поднимаясь для тоста в горячей руке. Льются скрипок певучие, чистые звуки, и задорные, звонкие бубны звенят. Этот город рифмую с любовью, с разлукой. Этот город с судьбою рифмует меня.

— Все-таки стишками балуешься…

— А кто по молодости этим не грешит?

— Меня бог миловал.

— Сочувствую.

Да, в те годы можно было только шутить на тему дальних странствий: «И я хочу в Бразилию, к далеким берегам». Но это были шутки на грани дозволенного. Опять захотелось в Париж? Нехорошо. Советская молодежь мечтает о полетах на далекие планеты, а не в сомнительный Буэнос-Айрес. А ты откуда такой взялся, особенный? Откуда у тебя, советского комсомольца, такие нездоровые желания? Как тебя воспитывали, кто твои родители? Уже расхотелось? То-то же. В общем, так: на Марс можно, а в Бразилию нельзя.

А через неделю состоялся слет. И прошел он еще интереснее, чем предыдущий. Потому что звездой слета стал новичок нашей команды. Он был лучшим в легкой атлетике, он же вывел нашу команду на первое место в ориентировании, а в туристической эстафете — на второе. Кроме того, успел поучаствовать в оформлении лагеря и выпуске отрядной газеты, и нам за это дали приз с формулировкой «за оригинальность и мастерство». И в конкурсе художественной самодеятельности все его номера были приняты на «ура». А поздним вечером к нашему костру, у которого он солировал, подтянулся почти весь лагерь, и гитара ходила по кругу, и до утра звучали душевные песни, и лучше всех пел, конечно, он.

Каждый из нас невольно сравнивает себя с окружающими. Встречая сверстника, в чем-то превосходящего нас, мы испытываем смешанное чувство ревности и зависти, корни которого лежат в природном инстинкте соперничества. С возрастом этот инстинкт ослабевает, но в молодости бывает очень острым. Образ конкурента, с преувеличенными нашим воображением достоинствами, болезненной занозой сидит в памяти. Подозреваю, что столь же острые уколы зависти испытывают женщины в обществе яркой красотки, нагло перехватывающей все мужское внимание. Конечно, мужчинам это пережить легче, поскольку у нас есть больше возможностей сказать: зато! Зато у меня есть разряд по боксу, зато я закончил мехмат университета, зато поднимался на Эльбрус, зато имею публикацию в журнале. Да мало ли чем можно себя успокоить!

Однако это был не тот случай. Успокоить себя мне было нечем. А вот ему было чем, хотя он этого и не афишировал. Во время слета выяснилось, что у него есть и свои, весьма неплохие, песни. А впоследствии стало известно, что он кандидат в мастера спорта по плаванию и гимнастике, и даже входил в молодежную сборную страны. Одно это могло убить самолюбие любого сверстника. Но и это, как оказалось, была лишь видимая часть айсберга.

Люди отзывались о нем по-разному. У девушек при упоминании его имени вспыхивали глаза. Сотрудницы постарше тоже не скрывали восхищения: «Комсомолец, спортсмен! Красавец! На гитаре поет». В мужских компаниях кривили губы: «Бабник». А его начальник как-то сказал: «Какой он работник? Да никакой!». Каждый видел в нем то, что был способен увидеть. А вот я не мог высказать конкретного мнения. И чем больше его узнавал, тем сложнее было это сделать.

Вообще-то говоря, я тоже считал себя личностью неординарной, и имел для этого определенные основания. Внешне, хотя и не подходил под эталон брутального мачо, был высок, строен, спортивен. Кроме того, обладал логическим мышлением, неплохо подвешенным языком и чувством юмора, а также некоторым кругозором и запасом общекультурных знаний, почерпнутых из прочитанной в детстве литературы. Окончив московский институт с красным дипломом, получив весьма престижную специальность и нахватавшись верхушек столичной культуры, я был достаточно самоуверенным субъектом, и привык свысока поглядывать на окружавшую меня провинциальную среду. Поэтому встреча с этим человеком, фактически, моим сверстником, стала для меня чем-то вроде неожиданного и очень неприятного холодного душа. Я видел, что во многом проигрываю ему, и остро переживал свою, казавшуюся мне очевидной, неполноценность. Эта нетривиальная личность постоянно привлекала мое внимание, вызывая противоречивые чувства и эмоции. А впоследствии в наши отношения вмешались женщины.

Свободными вечерами одинокому холостяку бывает скучновато. В мужских общежитиях от природной и душевной непогоды избавляются традиционными способами. Но пьянство как развлечение не устраивало ни меня, ни его, и это нас сближало. Поначалу наше общение носило случайный характер. У каждого были свои дела, интересы, отношения с людьми — то, что называется личной жизнью. Но постепенно шапочное знакомство переросло в нечто вроде дружбы, с острым привкусом соперничества с моей стороны. Встречаясь в свободное время то в моей, то в его комнате, мы слушали музыку, вспоминали что-то из последних фильмов и книг, шутили, смеялись. У меня было много магнитофонных лент, которые я собрал за студенческие годы. Это были многократно переписанные и не очень качественные записи концертов Высоцкого, Окуджавы, других бардов, но больше всего было зарубежной музыки, начиная, конечно, с The Beatles. У него тоже был магнитофон, и мы постоянно обменивались записями. До сих пор эти ленты, многократно склеенные, с осыпающимся магнитным слоем, в потрепанных картонных конвертах со старательно выписанными названиями песен и исполнителей, лежат на даче, на полке старого серванта рядом с видавшим виды магнитофоном «Маяк». На этих старых лентах с плывущим и пропадающим звуком хранится музыка самых любимых нами дисков тех лет: «Abbey Road», «Let It Be», «Imagine», «Deep Purple in Rock», «Machine Head», «The Dark Side of the Moon», «Look at Yourself» и многих других, так радовавших нас в те далекие годы. Их мелодии, ставшие классикой двадцатого века, уже давно оцифрованы и доступны на самой современной аудио- и даже видеотехнике, о чем мы когда-то и мечтать не смели, но все равно рука не поднимается выбросить эти трогательные свидетельства прошлого. Слишком много воспоминаний связано с ними.

Бывало, что наши беседы, начинавшиеся с легкомысленного трепа, выходили на серьезные темы. Большинство из них всплывало случайно. Обычно начиналось с какой-нибудь его провокационной фразы, которая, по сути, была шуткой, но действовала на меня как красная тряпка на быка. Он вообще отличался радикализмом в суждениях, оспаривал очевидные истины, издевался над признанными авторитетами. Это меня раздражало, и я тут же бросался его опровергать, а он с дьявольской изворотливостью защищался. Иногда эти споры затягивались допоздна, а к некоторым темам мы обращались неоднократно. Я не оставлял попыток найти изъяны в его теориях. Ведь абсолютных истин нет и быть не может. Откуда же этот его апломб? Чем оправдана самоуверенность? Ну, не может у человека быть все в порядке! Так не бывает. Так и не было. Но тем более удивительным было его отношение к житейским проблемам. Оно было наплевательским. Как к мухам: надоест — прихлопнем, не мешает — и хрен с ней! Однажды, в ответ на мое недоумение, он процитировал молитву какого-то испанского монаха: «Господи, дай мне силы изменить то, что я могу изменить, дай терпения, чтобы выдержать то, чего я не могу изменить, и дай мне разум, чтобы отличить одно от другого». А еще добавил знаменитую фразу царя Соломона: «Все пройдет, и это тоже». А третье правило он вывел из своего житейского опыта: все проблемы, какими бы трудными они ни казались, рано или поздно разрешаются. Или просто исчезают. Как будто само время решает их за нас. Или какие-то высшие силы.

Разговаривать с ним тоже было непросто, особенно с непривычки. Иногда, когда я пытался высказать какую-то значимую, на мой взгляд, мысль, он со своей обычной полуулыбкой договаривал начатую мной фразу. И мне нечего было к этому добавить. Поначалу эти его замашки выводили меня из себя, и я выходил из его комнаты в сильном раздражении. Но он не придавал этому особого значения, и через некоторое время мы снова встречались и общались, как прежде. Рождалась ли в этих спорах истина? Трудно сказать. Но мне они были интересны, и я даже стал испытывать некую пресность жизни без этих словесных поединков, постоянно проигрываемых мною. Впрочем, в одной сфере, как мне казалось, я его превосходил. Как выяснилось, он работал сторожем на каком-то складе промышленного оборудования. Простым сторожем на складе! Даже этим он удивлял окружающих. А я, закончив факультет экономической кибернетики, получил диплом экономиста-математика, и сферой моей деятельности были автоматизированные системы управления (АСУ), электронно-вычислительные машины (ЭВМ), алгоритмы, программирование, оптимальное управление. В те годы информационные технологии еще только развивались, и заниматься ими считалось весьма престижным. Когда я небрежно упоминал свою специальность в компаниях, это всегда производило должное впечатление. Но только не на него. На него, похоже, вообще ничто не производило особого впечатления. Редко случалось, чтобы он чему-то удивился. Хмыкнет, бывало, со своей саркастической улыбкой. Так же иронично он улыбнулся, когда узнал о моей специальности. Меня это задело, и я попытался съязвить насчет непрестижности его работы, на что он спокойно возразил:

— Вообще-то говоря, не место красит человека.

— Ну, и чем же ты украсил столь престижное место?

— Во-первых, престижность нужна неуверенным в себе людям. Во-вторых, у меня одно из самых лучших рабочих мест. Таких должностей не так уж много. Ты знаешь, кому завидовал Эйнштейн? Правильно, смотрителю маяка. И, надеюсь, понимаешь почему?

— Одиночество. Ничто не мешает заниматься наукой. И почему ты не на маяке?

— Потому что одиночество мне не нужно. А умственная свобода нужна. Потому что я тоже люблю думать. Размышлять.

— В первый раз вижу человека, который любит думать!

Ничего себе! Вот это хобби! Мне действительно еще не встречались любители этого занятия. С профессионалами все понятно — это ученые. Настоящий исследователь размышляет над своими проблемами постоянно, даже во сне. И это вполне объяснимо: напряженная умственная деятельность — основное занятие ученых. Но встретить бескорыстного мыслителя на складе электросетевого оборудования? Сторож-мыслитель! Да это просто анекдот! Вроде еврея-оленевода. Правда, в фильме «Живет такой парень» какой-то пожилой водитель полуторки на Чуйском тракте тоже признается, что любит думать. По ночам, у костра.

Впрочем, в чужую голову не влезешь. Не исключено, что мыслящих людей среди нас не так уж и мало, но они благоразумно скрывают этот природный изъян от окружающих. Ведь еще в недавние исторические времена проблему избыточной мудрости решали крайне просто — усекновением самого ее источника. Да и сейчас во многих сферах деятельности вольномыслие недопустимо. Например, в вопросах религии. Или государственной идеологии. И то, и другое построено на вере, и обсуждению не подлежит. Потому что от праздных мыслей недалеко и до крамолы. Не зря кайзер Вильгельм издал официальный указ подчиненным: «Не рассуждать!». По этой же причине на государеву службу нежелательно назначать слишком умных людей, ибо чем умнее чиновник, тем более изощренные приемы он найдет для казнокрадства. Также недопустимо умствование в армии и на флоте, поскольку угрожает обороноспособности страны. Что касается гуманитарной сферы, здесь ситуация еще проще. Говорят, певцам и актерам голова нужна лишь для того, чтобы издавать ею звуки. А поэтам просто необходимо отключать мыслительный аппарат, чтобы не мешал вдохновению. Да и многие писатели прекрасно обходятся без умственных усилий. Если судить по качеству современной прозы.

О вреде этого сомнительного занятия предупреждали многие классики мировой литературы. В романе Хаггарда «Копи царя Соломона» главный герой с горечью признается: «По мере приближения старости мною, к великому моему сожалению, все более овладевает отвратительная привычка размышлять». И, наверное, прав был Ремарк, когда устами одного из героев констатировал: «Самая тяжелая болезнь мира — мышление! Она неизлечима». И Грибоедов предостерегал нас от этого горя. А Монтень писал, что перевидал на своем веку множество людей, которые утратили человеческий облик из-за безрассудной страсти к науке. Да я и сам встречал на мехмате МГУ странных типов с отсутствующим взглядом за толстыми стеклами очков и безумной полуулыбкой на лице. Как правило, в их неряшливом облике присутствовала некая перекошенность, и передвигались они как-то полубоком, вдоль стены, как крабы. С первого взгляда было понятно, что это потенциальные клиенты психиатрических лечебниц. А фантаст Станислав Лем описал трагедию мыслящего картофеля на одной отдаленной обитаемой планете. Эта высокоразвитая цивилизация погибла из-за того, что все ее представители однажды глубоко задумались над смыслом жизни и, придя к неутешительным выводам, совершили коллективное самоубийство. Это серьезное предупреждение всему прогрессивному человечеству.

Много позднее, в смутные годы перелома общественного строя, мне вспомнился этот разговор. Однажды, машинально переключая каналы телевизора, я обратил внимание на не совсем обычный сюжет. Это было что-то вроде международного клуба знакомств. Какой-то молодой, но толстый американец рассказывал о себе потенциальным невестам (синхронный перевод шел почему-то женским голосом, что было довольно забавно): «Первый свой миллион долларов я заработал в девятнадцать лет. Получилось это, можно сказать, случайно. Однажды, поговорив по мобильному телефону, я сунул его по привычке в карман и занялся своими делами. Но при этом я все время чувствовал мобильник в кармане, он мне мешал. „Как бы мне его держать при себе поудобнее?“ — подумал я, и тут же придумал небольшое устройство — чехол на поясном ремне. Потом я его запатентовал и вложил небольшую сумму в выпуск первой партии, которую реализовал через салоны сотовой связи. На вырученные деньги я организовал их промышленный выпуск и получил уже серьезную прибыль. Но вскоре продал этот бизнес, потому что он мне надоел. Зато я понял, что могу зарабатывать деньги своим умом. Кроме того, мне понравилось придумывать что-то новое. Еще несколько таких дел обеспечили мне финансовую независимость и возможность заниматься тем, что мне нравится. А я, по правде говоря, люблю думать. Сижу в своем любимом кресле, потягивая виски с содовой, и размышляю. Со стороны кажется — вот сидит бездельник и дремлет весь день. Но мало кто знает, что в это самое время я зарабатываю деньги собственными мозгами» — добавил толстяк и рассмеялся.

А в тот вечер он спокойно ответил:

— А мне показалось, что и у тебя есть к этому склонность…

— Еще чего! Я люблю повеселиться, а особенно пожрать.

— Пожрать и поржать? Вот это как раз не диво. А жаль.

И здесь, раздраженный своей глупой шуткой и его покровительственным тоном, я снова начал выходить из себя. «Он любит думать! А я что, не думаю? Да мне приходится решать такие задачи, какие тебе и не снились! А вот о чем ты думаешь?!» — хотел выкрикнуть я. Но он опередил меня, словно угадав мои мысли:

— Я размышляю над тем, что мне интересно. А ты — над тем, что тебе поручено. Ты продаешь самое дорогое — время твоей жизни. И распоряжается им кто-то другой.

— Но все люди должны работать! Приносить хоть какую-то пользу. Зарабатывать на жизнь, в конце концов!

— И я работаю. Но мой ум свободен для нужных мне целей.

— Что же это за цели такие?

— Я вникаю в суть вещей и явлений.

— Суть? Не в том суть, что ссуть, а в том, что ссуть под окнами. Делом нужно заниматься! Конкретным, нужным людям делом!

— Ты, я вижу, очень гордишься своей специальностью. Звучит оно, конечно, красиво: кибернетика, алгоритмы, ЭВМ, процессоры, операционные системы и так далее. Особенно для романтичных барышень. А ведь все это бантики на платье голого короля.

— Да что ты в этом понимаешь!

— Чтобы оценить вкус супа, не обязательно съесть всю кастрюлю. Я тоже изучал основы информатики и программирования. Но профессия программиста мне не понравилась. По большому счету, это дело мало чем отличается от работы землекопа…

— Землекопа?! У тебя что-то с головой.

— Только выполняется умственным способом. И это не творческая, а вполне рутинная деятельность. Она дает человеку не реальные, а виртуальные знания. Которые быстро устаревают, как и сама техника. И все вложенные в них усилия пропадают зря. Все твои навыки, опыт — фикция. Скоро они окажутся ненужными.

В этот момент чрезвычайно неприятное, тошноватое ощущение неуверенности в себе, в своих, казалось бы, надежных убеждениях охватило меня. Словно земля покачнулась и уходит из-под ног. Я чувствовал устрашающую правоту его доводов и не хотел в них верить, но и опровергнуть не мог. И все же по инерции продолжал защищаться. А он продолжал меня добивать:

— Да и само по себе программирование носит обслуживающий характер. И ты тоже, если по правде, подносчик снарядов. Готовишь информацию, которую используют другие люди…

— Да, готовлю! И горжусь этим. Наша работа востребована технологическими отделами и руководством. Ты и представления не имеешь, какие объемы информации нужны для управления энергосистемой. О балансах энергии и мощности, динамике нагрузок и перетоках, о ремонтах и состоянии оборудования. О выработке электрической и тепловой энергии и ее потерях при передаче, об объемах и структуре электропотребления, о запасах топлива и его удельных расходах. И еще много чего. И все это нужно для стабильного энергоснабжения. Чтобы работали заводы и транспорт, чтобы выпекался хлеб, действовал водопровод. Чтобы горела вот эта лампочка. Да чтобы все работало! Без электроэнергии человечество погрузится во мрак, во всех смыслах слова…

— Ладно, хватит лекций! А ты сам, чем конкретно занимаешься?

— Сейчас работаю над задачей оптимизации запасов на складах. Один из которых ты как раз и охраняешь. Нужно оценить количество запасных частей, чтобы их хватало для ремонта энергетического оборудования, но без ненужного избытка. Для этого применяется расчет на основе статистики аварийности оборудования, потока случайных событий Пуассона и заданного уровня надежности.

— И много ты сделал таких работ?

— Это первая.

— И это все, чего ты достиг? Применил общеизвестную формулу, и возгордился. Все вокруг зааплодировали, а ты раскланялся. Браво! Полный провинциальный успех. И это все? Неужели тебе не кажется, что ты достоин большего?

— Мало ли чего кому кажется! А делать нужно то, что нужно. И делать качественно. У нас общими словами не отделаешься — вокруг да около. Болтунов много, а дело тянут профессионалы.

— У медали профессионализма есть обратная сторона — ограниченность. Мне приходилось встречать таких «специалистов». Чем глубже они погружаются в специфику предмета, тем больше набираются апломба и нетерпимости. Пока не превращаются в догматиков, в тех самых тупых доцентов. Дискуссии с ними бессмысленны, они не слушают собеседника. Для них это столкновение амбиций, а не поиск истины. Сидят в своих пыльных закоулках, как червяки в трухлявом пне, и польза от них такая же…

— А мы не дискутируем, мы работаем. Я сам ставлю перед собой задачи повышенной сложности и решаю их.

— Это иллюзия. Просто ты, как чуткая лошадь, стараешься ускорить бег еще до того, как хозяин щелкнул кнутом. Кстати, слышал, какой русский не любит быстрой езды?

— Тот, на котором ездят.

— Вот-вот. А ты, похоже, такую езду полюбил.

— Грубишь?

— А чего лукавить? Твоя инициатива ограничена поводьями в руках начальника. Если двинешься не в ту сторону, тебя тут же поправят. И будешь идти туда, куда тебе укажут, и везти то, что на тебя нагрузят. А если понадобится, то и подстегнут.

— Ладно, без плейбоев разберемся! Сам-то имеешь хоть какую-то специальность? Что ты закончил?

— Ничего. Но более правильно спросить, что я начинал. Я перепробовал несколько институтов, но когда начиналась узкая специализация, уходил без сожаления. Потому что не хочу ограничивать умственную свободу конкретной специальностью.

— И что, так и остался без диплома?

— А я не собираю красивые значки и бумажки с печатями.

— Но ведь без «корочек» не устроишься на приличную работу.

— Многие люди с дипломами занимаются очень неприличной работой. И наоборот.

— Значит, для тебя хобби важнее профессии?

— К сожалению, специальность «философ-вольнодум» трудовым законодательством не предусмотрена.

О работе, карьере курьера, специфике профессий, черном понедельнике, грязной канаве, персональном кабинете, ручном и умственном труде и творческих шабашках

— А если бы была? Представляешь? Ты бы работал в должности ведущего мыслителя в Институте проблем универсального познания (НИИПУП), в отделе постижения основ прогрессивного агностицизма (ОПОПА). И тебе бы за это еще и платили…

— Не трави душу! Измученную несовершенством мира…

— А если серьезно? Вот познаешь ты эту самую главную суть, достигнешь высшей мудрости. Где ты ее применишь? Пойдешь устраиваться в правительство? На министерскую должность?

— Ну, почему сразу на министерскую? Можно и на замминистра, для начала. А там видно будет…

— Ну, ты и наглец!

— Но ты же сам к этому моменту уже будешь министром. Вот и примешь меня замом по общефилософским вопросам. С окладом согласно штатному расписанию. И персональным кабинетом.

— А если не стану министром? Чем тогда займешься? Переквалифицируешься в управдомы? А может, продолжишь профессиональную карьеру? Глядишь, к пенсии и до швейцара дорастешь.

— Нет, швейцарская карьера мне не светит. Не имею специфических данных. А вот хорошие счетоводы, как известно, везде нужны.

— Да ладно тебе! Вопрос серьезный. Работа это судьба человека.

— Не работа, а профессия. Выбирая профессию, выбираешь судьбу. А работа может быть и временной…

— Э, нет! В случайной работе можно застрять на всю жизнь. Бывает, человек берется за первое попавшееся дело, полагая его временным, а оно незаметно затягивает. Пока освоил, пока дождался отдачи — время пролетело. И оказывается, что это единственное, что ты знаешь и умеешь, и менять что-либо уже бессмысленно.

— Да, пожалуй. Это как с женой — познакомился со случайной девушкой на танцах и незаметно прожил с нею всю жизнь. Случайную жизнь со случайной женщиной и случайной работой…

— Я тут недавно прочитал одну книгу, она так и называется: «Работа». Журналист собрал рассказы американцев о своей работе. Там были металлург, стюардесса, профсоюзный деятель, детектив, сборщик автомобилей, официантка, уборщик мусора и много других. Реальные жизненные истории людей разных национальностей, социального уровня, образования. В полной дословности, с сохранением лексики, лишь с небольшими комментариями. Поразительная сила жизненной правды! Но меня больше всего удивило отношение американцев к своей работе. И как ты думаешь, какое?

— Ну, американцы известны своей деловой активностью. Работают много и хорошо. У них высокая производительность труда…

— Американцы ненавидят свою работу!

— Да ну?!

— Большинство занимается тем, за что им платят деньги, а не тем, чем хотели бы. Только несколько из опрошенных положительно отозвались о своей работе. Кажется, это были хоккеист, стюардесса и официантка. Там интересно описана история курьера одной чикагской газеты. Он рассказывает, что раньше работал в разных местах, но больше всего ему понравилось в какой-то социальной организации. У него там не было конкретных обязанностей, он просто получал деньги и жил на них. Он не хуже других справлялся с этой работой, но его все равно уволили. Тогда он устроился курьером в редакцию. Он пришел туда с позитивным настроем, делился с сотрудниками своим духовным опытом и угощал натуральной пищей: орехами, изюмом, семечками. Он ходил по редакции и убеждал людей задуматься о смысле своей жизни. Но скоро выяснилось, что коллектив погряз в эгоизме и конформизме. Его гоняли по редакции и по городу с бессмысленными поручениями и не разделяли его прогрессивных взглядов. Не всем нравилось, что он в рабочее время сидел на полу и предавался медитации. А начальник прямо спросил: что это за омерзительное пугало?

— Вот он, звериный оскал империализма. Эксплуататоры проклятые! Угнетатели трудового народа…

— Да, он это понял сразу. Когда в редакцию звонили читатели со своими проблемами, он им отвечал, что зря они сюда обратились. Потому что это капиталистическая газета, которая создана, чтобы приносить ее владельцам деньги, а не помогать всяким бедолагам. И советовал обратиться к «Черным пантерам» или в какую-нибудь другую благотворительную организацию. И люди были ему за это благодарны. В отличие от бездушного руководства редакции…

— И его выгнали?

— Нет, не посмели. Но заявили, что такое поведение неприемлемо, и перевели в другой отдел. Но и там он столкнулся с душевно черствыми людьми. Которые стали придираться к его внешнему виду. Советовали постричься, принять душ, купить приличный костюм. Особенно их раздражали его ботинки с отрывающимися подошвами, которые он примотал изолентой…

— Да какое им дело!

— Вот именно. А он страдал от меркантильности и лицемерия окружающих и хотел нанести удар по обществу, развращенному капиталом. В котором людей заставляют работать обманом, хитростью или насилием. Он мечтал раздобыть пулемет и для начала перестрелять всю редакцию. Или хотя бы поджечь ее…

— Вот так растут революционные настроения в массах.

— И все-таки его уволили, придравшись к нарушению трудовой дисциплины. Представляешь? В Америке, оплоте демократии, человек пострадал за либеральные взгляды! Так закончилась карьера курьера. Но это был хиппи, свободная личность, презревшая ценности буржуазного общества. А другим приходится выживать, кормить семьи, поднимать детей. И люди цепляются за любую работу. В книге приводятся просто драматические истории. Например, металлург говорит, что никому не пожелает такой судьбы, как у него. Он проработал всю жизнь в горячих цехах, потому что нужно было обеспечивать семью и выплачивать кредиты за дом, мебель, машину. За годы, проведенные у доменной печи, он заработал профессиональную болезнь легких и понимает, что ему недолго осталось жить, но гордится тем, что выучил сына, которому не достанется такая участь. Или рассказ уборщика мусора о том, где и как он работал в своей жизни, как пытался устроиться на более престижные места, но у него не получалось или не везло. И ему пришлось, в конце концов, заняться этим грязным делом. И он признается, что неудачник, а в тексте комментарий: плачет…

— А что, у нас не так?

— Нет, не так! У нас хуже.

— Да какая разница? Мусор, он и в Африке мусор. И неудачников тоже хватает. С детских лет мечтавших стать космонавтом…

— Или пожарником. Но так и не свершивших эту мечту…

— Увы. А вот кто действительно вкалывает по-черному, так это японцы. Бывает, даже умирают на рабочих местах, от усталости. Потому что оставить работу нельзя, даже если нет сил. Работают без выходных, без отпусков. А ночуют в комнатах-пеналах.

— Говорят, самая невыносимая работа — на конвейере. Потому что превращает человека в часть сборочного механизма. Не столько физически изматывает, сколько морально. Мало кто выдерживает.

— А разве в шахте легче? Во глубине сибирских руд. С отбойным молотком, в темноте, в пыли, в сырости. Как в могиле. А кому-то она и становится могилой — то взорвется, то завалит…

— А что, на свежем воздухе лучше? Под минус тридцать, по пояс в снегу, на лесоповале. Выдержишь?

— А один день Ивана Денисовича помнишь?

— А как Беломорканал строили? В болотах тонули, скалы вручную долбили — и в зной, и в мороз…

— А у доменной печи не хочешь погреться? На блюминге-слябинге. Или возле ревущего парового котла?

— Да чего далеко ходить! Вон, в электросетях, оперативно-выездная бригада — в дождь со снегом у них самая работа. Хоть днем, хоть ночью выезжай на аварию, лазь по кустам да оврагам, ищи, где обрыв, где коротнуло…

— Электрики, как и саперы, ошибаются один раз в жизни. Из нашей общаги мужика недавно зашибло, насмерть. Не слышал? Каждый год сдают экзамены, а все равно гибнет народ…

— Нас в главке[1] тоже заставляют сдавать, хоть и за столами сидим. А самая ответственная работа — в ЦДС[2]. Диспетчера круглосуточно дежурят, обеспечивают покрытие электрической нагрузки. Не дай бог, если начнутся отключения потребителей. Потери бывают невосполнимые. Если операция на сердце, например. Или отключился какой-то режимный объект. И даже на птицефабриках…

— А там что за беда?

— Там ведь инкубаторы огромные. Если остывают, яиц гибнет немеряно, убытки бывают неслабые.

— Цыплят, конечно, ж

...