Попутчики
«Рисовал меня рыжий художник
и не знал, что позирует мне…».
Борис Камянов
Тебя я вспомнила, мой друг,
когда, как и тебя когда-то,
изобразить пытались вдруг
на рваном краешке плаката
меня, во всей моей красе,
в моем убранстве небогатом,
с ведром, замотанным шпагатом,
в облезлой, сжупленной лисе.
Плакат содрали со стены
гудящего метровагона.
И все четыре перегона
я корчилась, как под прицелом.
Но, слава Богу, тело целым
я унесла. В том нет вины,
что кто-то, набивая руку,
состряпал шаржик на старуху.
И странно, с этого момента
я лезу в души инструментом
похожим так на карандаш.
О, этот мир подземный наш!
Попутчикам смотрю я в лица,
пытаясь с их судьбою слиться,
и распознать по их чертам
их души. Что сокрыто там?
Но маскируются хитро
мои попутчики в метро.
***
Фиолетовая дама
вся от пяток до макушки:
фиолетовая шуба,
шапка, шарф и сапоги.
Ах, какая моногамма!
Ни единой побрякушки.
Фиолетовые губы
чуть поджаты и строги.
Может целостность натуры,
верность людям и привычкам?
А на пальце тонкий, жалкий
след венчального кольца.
Кляксой кажется фигура,
фиолетовое личико,
но глаза как две фиалки
полыхают в пол лица.
***
У старушки головка трясется,
закрываются сами глаза,
и слеза бесконтрольная льется,
по оврагам-морщинам скользя.
Накатила невольная жалость:
«Вот он, вид моих будущих лет.
Годы, годы, их мало осталось,
да и в тех уже радости нет.
Искривилась, засохла как сушка…»
Мысль мою ухватив на лету,
так светло улыбнулась старушка,
открывая свою красоту:
«Бог привел еще радость изведать,
не смотри, что пустила слезу.
Я праправнука еду проведать,
ростовую иконку везу».
***
Туника простенького хлопка, —
других не ведает оков.
Задорно вздернутая попка
и две изюминки сосков.
Крамольно выстрижена челка.
Совсем без комплексов на вид,
сама не ведает девчонка,
что с бедным юношей творит.
«Ах, безобразие какое!», —
ей с завистью старухи вслед.
И смотрят с тайною тоскою
на юности далекой след.
***
Странная белая шапка
с ушками на макушке.
Волны волос играют,
цвета реки молочной.
Меж берегов кисейных
вниз по груди струятся,
падают и впадают в море мечты.
Но это, кажется на луне.
***
Помахал рукой: «Пакеда!»
Вынул «Козел» из пакета.
Пиво — супер. Банка — класс!
Шпок, и пена прямо в глаз.
Парень банку тряс ретиво —
плюнуло с досадой пиво.
Всем досталось по плевку,
жалко, что не по глотку.
***
Монстры! Не сапоги!
Ох, уж эта Италия!
Нынче тоньше ноги
у девчоночки талия.
И ботфорты как раз
до нее достают.
Тут уже не до глаз,
раз в такое обут.
***
Трое вошли и сели,
невозмутимо серы.
Серые толстые парни,
серые толстые куртки,
серые толстые кепки.
Злые глаза — три пары,
тусклые, как окурки,
мертвые лица-слепки.
В серости, как маяки,
светятся их кулаки.
***
Макияжем и нарядом
поразила, села рядом.
Царственная голова,
ноги, словно два ствола,
к ним примкнуты каблуки,
как разящие штыки.
Хрустнув кожей крокодила,
шалым глазом поводила,
по привычки, без причин
оценила всех мужчин.
Изошел слюной юнец,
хоть сегодня под венец.
Облизнулся старичок
и головку на бочок.
Лишь один в рассвете сил
глаз на диву не скосил.
Чуть быстрей, но так же четко
в пальцах вздрагивали четки.
***
Так в вагоне неуместна
между сумок и корзин,
средь спешащих и разинь,
в белопенном, как невеста.
Все от мала до велика
оценили образ сей,
и, любуясь ясным ликом,
обратили взоры к ней.
Светлый ангел, голубица,
как тут право, не дивиться!
А фигура хороша ль?
Жаль, ее скрывает шаль.
Шаль долой, ведь лучше без…
Видно руки и…. протез
***
Вот, в вагон вошла Она —
круглолица, как луна.
И подходит к ней Один
круглолицый, словно блин,
и как блин лоснится.
А она искрится.
***
Широкоскулый и раскосый
сидит, уткнувшись в шарфик носом
и на ногу закинув ногу,
как будто дремлет всю дорогу.
А рядом бабушка стоит,
но пассажир так крепко «спит»,
что не «разбудишь» даже пушкой,
не то, что хлипкою старушкой.
Ей место уступил старик,
и юноша проснулся вмиг.
***
Мама — маленькая мышка,
с ней девчонка и мальчишка.
— Мама, посмотри скорей,
видишь около дверей
человечище стоит,
он большой, как рыба-кит.
Чуда-юдище само,
может быть борец сумо?
— Люсь, мозги не пудри маме,
папа круче на татами.
***
Юноша прекрасный как нарцисс,
глаз не поднимая, смотрит вниз.
Что в руках? Мобильный телефон,
может, «эсмээски» ловит он?
Неподвижен восхищенный взгляд.
Что он видит, и чему так рад?
Подсмотреть стараюсь между рук
что гласит ему мобильный друг.
Нет ни звука, ни изображенья,
пуст экран, чуть видно отраженье
дивного лица. Так вот в чем дело
все ему на свете надоело,
смотрит он, волнуясь и любя,
в черноту экрана на себя.
***
Две подружки, две вертушки,
сразу видно — непоседы,
а сидят, ну, как старушки:
ни движенья, ни беседы.
У одной наушник в ушке,
у другой — второй наушник.
Двинется одна чуток,
отпадает проводок.
Срощенные, вишь ты,
как графини-вишни.
На одной на ветке
вызревают детки.
***
Спокойно развернул газету
и очарованный статьей,
закрыл тщедушного соседа
своей газетной простыней.
А тот сидит, застыл, похоже.
Ему бы надо выходить,
и вышел бы, но только кто же
поддержит чтиво? Как тут быть?
Он дернулся слегка и стих.
А у меня родился стих.
***
Однако! Верь или не верь,
коляска еле влезла в дверь.
Какое чудо! Видно сразу,
что сделана по спецзаказу.
В нее взглянула не дыша:
там три чудесных малыша.
Три одинаковых кулечка,
— Три дочки?
— Это три сыночка.
— Привет вам, экипаж, привет!
Где ваша мама?
— Мамы нет!
И папы нет, погибли оба.
Дорога довела до гроба.
Я бабушка. И мама, значит.
(То улыбнется, то заплачет).
Все дочка спорила и зять
как лучше близнецов назвать.
Назвали, — что теперь наш спор, —
Георгий, Юрий и Егор.
И женщина с такою лаской
склонилась тихо над коляской.
***
Пышногруда молодица!
Пышет жаром как жар-птица?
Не свалить ее ни сном,
ни отборнейшим зерном.
На груди, как блюдце — бляха,
милицейская папаха,
и дубинка у бедра.
Сзади шепот: «Во, герла!»
Вдруг почти звериный рык
вырывается у «птицы»….
Пистолетик прыг, да прыг,
поддаваем ягодицей.
***
В седине бородка —
значит в ребрах бес.
Я опять молодка.
Комплексы? Я без…
Как волнует душу он
взглядами своими.
Записала телефон,
да забыла имя.
***
Огромные и плоские ступни,
кривые пальцы с алым педикюром,
коленки врозь, о, как торчат они, —
все это созерцаю взглядом хмурым.
Эх, если б на мои, простите, ножки
надеть такие чудо-босоножки:
каблук-стилет и до колен шнуровка,
и я б тогда вышагивала ловко.
Ущербность ног никто б не видел даже.
Но где такое чудо есть в продаже?
***
Ах, какой прилизанный,
ах, какой ухоженный!
Из посольства вызванный?
Как надушен! Боже мой!
В розовой рубашечке,
в шарфе розоватом.
И очки как бабочка
на носу горбатом.
Глянцевый, амурный…
Дамы, nota bene!
И такой гламурный
в метрополитене!?
Аппетитный, съела бы!
Не мужчина — грезы.
И носочки серые
типа «пепел розы»?
***
Как лицо девицы узенько!
Ножки тонкие в рейтузиках,
или в леггинсах, не знаю,
как могу — так называю.
Тонок нос с горбинкой,
а глаза с хитринкой.
Обувь — редкостные бурки,
а на них по чернобурке.
Удивительное дело,
будто бы лисица села
где хозяйская нога.
Ели что — куснет врага.
Потому и смотрит вниз
повелительница лис.
***
Едет девчонка с двумя малышами:
синие куртки, шапки с ушами.
Людно в вагоне и жарко, и тесно,
передрались карапузы за место.
Не отличить одного от другого.
Смотрит девчонка на братьев сурово.
Хлоп одного, и другому досталось.
Оба вскочили, ей место осталось.
«Что ты так с братьями строго своими?
Ты же большая! Поласковей с ними».
Девочка губы поджала упрямо:
«Я не сестра никакая, а мама».
***
Высокие чувства не дали уснуть,
а мысли-то как высоки:
высокая попка, высокая грудь,
высокие каблуки.
Взглянул пассажир — соблазнительный вид —
и сразу навеки пропал.
Как жаль, что с высокой любовью стоит
высокий-высокий амбал.
***
На коленке в джинсах дырка,
рюкзачек времен войны.
Не влезает юный дылда
ни в фуфайку, ни в штаны.
Но зато — смартфон, наушник,
перстень, вижу, «кубачи».
Не дешевые игрушки.
