Что это было?» Во рту и ушах всё еще гудело и жгло. «Мухи. Наверное, те, которых ты убивал». – «Так много?» – «Может, вместе с нерожденным потомством». – «Они мстили мне?» – «Почему “мстили”? Наоборот, ласкались. Запомни, здесь все друг друга любят. Самое страшное, что все друг друга любят. До безумия. И от этого…» Замолк. Ким провел по волосам; вылетели две мухи и исчезли.
Она слушает его голос, пытаясь сомкнутыми веками придержать немного света внутри. Свет плывет в ней, переплетается с ее голосом, с теплой тяжестью его тела, с шелестом воды. Открыть глаза – значит, спросить, что будет дальше, завтра, потом. Сейчас не нужно этого «потом». Вспоминает двух рыбок в лунном аквариуме.
Слегка постаревшее от непрерывной власти
Над крышей Кабмина картофелиной завис дым.
В кабинете долго не мог усадить себя за стол, хотя ожог счастья уже немного проходил.
Как кивание головы: да-да. Заикание согласия. Он не только научил всех нас говорить. Он научил нас заикаться. Да-да-да.
Москвич воспринял новую обязанность легко, но без энтузиазма. Проявлять излишний энтузиазм в те годы уже считалось дурным тоном. Делай свое дело четко, с легкой дымкой усталости, как Вячеслав Тихонов в роли Штирлица
Дома он вообще сжимался. Как пружина. На родителей, бабушку, двух младших сестер почти не обращал внимания. Семья мешалась под ногами, как сдутый мяч, который не удавалось метким пасом послать куда-нибудь. Дома делал уроки, играл в ашички («Опять эти кости!» – морщилась мать), смотрел с отцом футбол.
Учился легко и упруго, словно разжатая пружина
Она шла сквозь парк, с каждым шагом всё больше замерзала. Ее тело превращалось во что-то постороннее, она подумала о Хабибе и поняла, что ничего, о Хабибе позаботятся.