Флоренс за это лето сделала вывод, что бунт хорош только для романов, в жизни у нее не хватило бы духу вылезти ночью через окно и отправиться в морское путешествие, лишь бы избежать навязанного замужества.
Если бы Флоренс могла, если бы позволяли приличия, она бы легла сейчас прямо на покрывало, брошенное поверх стриженой травы, и смотрела бы в глубокое безоблачное небо. Как в детстве в доме родителей, где разрешалось все: и читать взрослые книжки, даже если ты в них ничегошеньки не понимаешь, и гоняться за бабочками, и громко хохотать.
— Флоренс. — Ронан положил руки ей на плечи, отвел в сторону и заставил сесть в заботливо подвинутое кресло. — Все хорошо. Флоренс вздрогнула. Это был не вопрос — утверждение и, пожалуй, обещание.
если вы хотите разговорить девочку, которую пытались, к примеру, изнасиловать, вам стоит держать ее подальше от других мужчин. Даже от порядочных и безопасных. Поэтому в первый раз я поговорю с ней одна.
Флоренс было жаль его, хотелось помочь, но она не знала как. Не потому, что не умела останавливать кровь или сращивать сломанные кости, а потому, что сейчас не могла помочь даже самой себе. Она застыла, позволив миру, слишком громкому в этот момент, поглотить себя.
Она все еще словно бы оставалась в стороне — тонула в темном водовороте, опускалась все ниже и ниже, растворялась в пугающей ярости. Мир обрел странную четкость: сумрак наполнился оттенками, воздух — запахами, а звуки доносились отовсюду. Вой ветра, скрип ступеней, шаги в коридорах, разговоры слуг, торопливые и тревожные приказы Уилсона.
