Оглавление

2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
6. 6
7. 7
8. 8
10. 2
11. 3
12. 4
13. 5
14. 6
16. 2
17. 3
18. 4
19. 5
20. 6
21. 7

Причина смерти — спортивное сердце

Книга 1. Заключительный подход

1

Осокин оглядел спортивный зал — небольшой павильон с высоким потолком. Под ним с равным промежутком тянулись ряды железных ферм, каждая из которых опиралась по бокам на массивные бетонные колонны. Стены были побелены. В центре пол окрашен в жёлтый, вдоль стен — в синий, разделён белыми линиями. Два соревновательных помоста с резиновыми вставками стояли в трёх метрах друг от друга; на правом была собрана штанга. Рядом с каждым помостом находилось табло. Левое — выключено, на правом зеленоватым светом горело имя «Алексей Сидоров». Ниже шла подпись: «Толчок. 2-й подход. Вес штанги — 225 кг». За табло и помостами тянулся высокий тент с описанием соревнований. Напротив — жалкое подобие трибун: несколько рядов обшарпанных скамеек и офисных кресел.

Осокин перевёл взгляд на снаряд. Четыре красных диска одинакового размера и толщины упирались с одной стороны во втулку, с другой — зажимались замком. На дисках белыми буквами было написано: ROGUE 25 кг.

Данил прикинул:

— Восемь дисков по двадцать пять килограммов… Это ж двести кило! А почему тогда на табло — двести двадцать пять?

Он не стал вникать. Голова болела — не до арифметики.

«Наверное, давление подскочило», — подумал он.

Справа от помоста стоял стол — две школьные парты, застеленные зелёной шторой или, может, старым покрывалом. На столе — табличка «Жюри». За ним — две скамейки. Чуть поодаль — сигнальное табло с тремя белыми и тремя красными лампочками. Напротив помоста — три стула, на каждом лежал пульт. Трибуны в глубине зала пустовали. Соревновательная зона была огорожена съёмным заборчиком; каждая секция перетянута тентом с логотипом спортивного комплекса.

«Наверное, чтобы лишние не мешали», — подумал Осокин.

Он вспомнил, зачем здесь. Парень упал в обморок, а через несколько минут у него остановилось сердце. Звали парня Алексей Сидоров. Перед самым подходом. Отравление? Или сердце не выдержало?..

Осокин прошёлся по помосту. Ничего интересного. Белые следы вели от стойки с круглой чашей. В ней — белый порошок и крупный кусок магнезии.

Он взял щепотку, растёр между пальцами.

Обычная магнезия. Несколько крупинок упали на чёрные туфли.

«В здравом уме это ж не станешь жевать или нюхать», — подумал он.

Отряхнул руки. Крупинки разлетелись, осели на чашке, на рукавах и плечах чёрной кожаной куртки, упали на пол. Зря. И, как назло, платка с собой не было.

Осокин подошёл к столу и вытер руки о скатерть. Первое впечатление подтвердилось: стол действительно был застелен старой зелёной шторой.

Он оглядел зал ещё раз: просторный, с недавним ремонтом. На потолке — ни пятен, ни потёков, на балках — никакой ржавчины.

На всю стену висел плакат: «Открытый чемпионат Москвы по тяжёлой атлетике среди юношей и девушек до 20 лет». На фото — спортсмены, поднимающие тяжёлые штанги. Даже девушки. «Нет, не хотел бы я жену-штангистку. Обидно, когда женщина поднимает больше тебя».

Осокин обошёл плакат. На столешнице — звуковой пульт, рядом — одинокий стул и ноутбук. Из-за плаката торчали крупные колонки.

«Как же я их сразу не заметил?» — подумал он, подходя ближе.

Нажал на пробел — тишина. Ноутбук был выключен.

Зал, как зал. Плакат — просто ширма, чтобы спортсмены могли собраться перед подходом.

До Осокина донёсся голос Гашакова:

— Так вы ничего не знаете? Напарник стоял у входа и разговаривал с пожилым мужчиной в спортивном костюме.

— Нет, — ответил тот.

Осокин подошёл. Представился, показал удостоверение.

— Девяткин Павел Викторович, — кивнул мужчина. — Тренер Сидорова. Даже не знаю, что случилось, — продолжил он, обращаясь к Гашакову. Голос его был мягкий и спокойный. «Неужели совсем не переживает?» — удивился Осокин.

— Парень вышел на помост, вздохнул полной грудью — и через пару секунд свалился. Подумали, обморок.

Девяткин шаркающей походкой пошёл к помосту. Спина прямая, но зад отставлен.

— Вот здесь он стоял. А потом — свалился.

Осокин и Гашаков подошли. Из этой точки было видно всё: судейские стулья, стол жюри, трибуны.

— Тут у нас в комплексе носилки есть, — сказал Девяткин. — Переложили парня, понесли в разминочный зал.

Он зашёл за плакат, двинулся дальше. Полицейские последовали за ним. Каждый шаг Гашакова отзывался гулким эхом — каблуки цокали, будто с железными набойками. Осокин морщился — звук раздражал, голова пульсировала всё сильнее.

— Лёша в себя не приходил, — продолжал тренер. — Мы его перенесли в кабинет медика, наверх, — показал он на лестницу. — Багров его послушал, сердца не услышал, вызвал скорую.

— Он пытался оказать первую помощь? — уточнил Гашаков.

— Да, но безуспешно, — Девяткин остановился у двери. — Скорая уже вызвала вас.

Осокин кивнул и вошёл в разминочный зал.

Помещение было вытянуто, с высоким потолком. Вдоль стен — такие же помосты, как в соревновательном зале, по углам — тренажёры, скамейки, брусья, перекладины. Возле каждого помоста — подставки под диски разных цветов: зелёные, синие, жёлтые, красные. Пахло потом, резиной и ментоловыми мазями. Запах бил в голову.

— Вот тут он разминался, — Девяткин подошёл к третьему помосту. — Даже штанга не разобрана. — Он провёл рукой по дискам, тяжело вздохнул и сел на скамейку. — И кто теперь поедет на Олимпиаду?..

— Так он претендент? — спросил Гашаков.

— Да, лучший в категории. Пахал как лошадь. И талантливый — очень, — Девяткин взглянул на Осокина. — Кто, если не он?

Осокин промолчал.

— Где сейчас медик?

— У себя, наверху, — показал Девяткин.

— Сидоров жаловался на здоровье? — спросил Осокин.

— Это спорт, сынок, — вздохнул тренер. — Профессиональный спорт. Травмы у всех. Он плечо берёг — болело сильно. Я не могу за каждым следить, их у меня двенадцать. Если жаловался — отправлял к Багрову. Он врач, он же допускает к соревнованиям, он же и лекарства назначает.

— Пойдём поговорим, — сказал Гашаков.

Они поднялись на третий этаж.

Багров сидел за столом и что-то записывал. При виде полицейских поднял глаза.

— По делу Сидорова? — сразу понял он.

На нём был халат с эмблемой какого-то препарата — название вышито красными нитями, но неразборчиво. Возраст определить сложно: то ли стареет рано, то ли просто хорошо сохранился. На пальцах — жёлтые пятна от сигарет. В остальном обычный кабинетный человек. По распухшему носу Осокин не понял, спортом ли он занимается или чаще прикладывается к бутылке.

Осокин осмотрел кабинет. Пахло медикаментами. Пространство разделено ширмой: приёмная и процедурная. В приёмной — стол, заваленный бумагами, табуретка, шкаф с документами и справочниками. На стене — грамоты. Рядом — ростомер, старые весы с облупившейся жёлтой краской и следами ржавчины.

В процедурной — кушетка под прозрачной клеёнкой и стеклянный шкафчик с ампулами, пузырьками, инструментами. На полке — открытая упаковка ваты. В углу — умывальник. Оба шкафа заперты на маленькие навесные замки.

— Да, скорую я вызывал, — говорил Багров прокуренным голосом. — Парню нужна была реанимация, а у меня, сами видите… — он развёл руками. — Только витамины да шприцы.

— Это что? — Осокин показал на открытую пачку.

— Диклофенак. Обезболивающее.

— Одной ампулы нет, — заметил Осокин.

Багров встал, достал пачку, повертел в руках.

— Странно… Перед соревнованиями я никому уколов не делал, — сказал он.

— Тренер говорит, Сидоров жаловался на плечо, — заметил Гашаков.

— Обычное дело, — пожал плечами врач. — То спина, то локти, то колени. По пять–семь тонн за тренировку поднимают. В подготовке — по две, три тренировки в день.

— А ампулу кто-то мог взять?

— Вряд ли. Перед соревнованиями меня вызвали в бухгалтерию — отчётность проверяли.

— Значит, зал был без медика?

— Нет, — возразил Багров. — Медсестра присутствовала, следила за состоянием. А допуск я даю накануне. Все были в норме. Даже Сидоров.

— Сюда кто-то мог зайти?

— Да кто угодно. Кабинет днём не закрываю. Но шкафчики — под замком, — он достал связку ключей. — Когда уходил, ключи были со мной.

— Предварительное заключение?

— Остановка сердца. Даже если бы он сюда зашёл, не открыл бы шкаф без повреждений.

— А вы, вернувшись, замок проверяли?

Багров задумался.

— Не помню… Был не до того.

— Понимаю, — кивнул Осокин и направился к выходу.

В коридоре они столкнулись с мужчиной в коричневом пиджаке и серых брюках. На глазах очки. Он шёл быстро, не глядя в их сторону. Из туалета тянуло шумом воды.

— Судья, — сказал Багров. — Семён. Он первый подскочил к Сидорову. Хороший человек.

Полицейские поблагодарили врача. На лестнице попытались окликнуть судью — тот не ответил.

В зале было пусто. Вернулись в разминочный. Тоже никого.

Подошли к помосту Сидорова.

— Что думаешь? — спросил Гашаков, слегка толкнув штангу ногой. Снаряд покатился на пару сантиметров и замер.

— Пока не знаю, — ответил Осокин. — Не похоже на убийство. Сердце, возможно, не выдержало. Разрыв, может… — он посмотрел на диски, на пустые лавки. Зацепок не было. Наклонился, попробовал приподнять штангу — не сдвинулась.

— Слушай, Саня, — обратился он к напарнику, — видел, сколько Сидоров собирался поднять?

— Видел.

— Я насчитал двести кило. На табло — двести двадцать пять. Почему?

— Понятия не имею, — пожал плечами Гашаков. — Я не по спорту.

— Два с половиной кило… — пробормотал Осокин, глядя на диск у помоста. Вспомнил разговор с Багровым и недостающую ампулу диклофенака. Странно: шкафчик заперт, а ампулы нет. Или забыл закрыть?.. — Поехали в участок. Пусть эксперты скажут своё слово.

— Давай сперва в морг заглянем, — предложил Гашаков, громко цокая каблуками. — Хоть на жертву посмотрим.

Осокин поморщился. Голова всё ещё гудела, и виски стучали, будто кто-то бил изнутри молотком.

2

В морг Осокин не поехал — не хотелось смотреть на труп. К тому же эксперты всё равно пришлют отчёт с фотографиями жертвы. Потом начнутся утешительно-прохладные беседы с родителями, после которых у полиции появится нормальная фотография Сидорова. Лишний раз спускаться по собственной воле в подвальное, холодное помещение не было никакого желания. Осокин вернулся в участок.

В кабинете было свежо: несколько минут назад техничка закончила влажную уборку. Он видел, как она в коридоре с ведром и шваброй мыла полы. За время службы в Томском отделении он привык, что там полы мыли раз в неделю. Здесь же — каждый день, а порой и дважды. Это стало для Осокина настоящим откровением: в Москве, оказывается, ценился труд уборщиков.

Но ещё больше его удивил сам кабинет. Просторная квадратура, высокий потолок. Ни старой мебели, ни пыльных полок, забитых до верха нераскрытыми делами. Удобные кресла с подлокотниками — пусть и покрытые дерматином, а не кожей. У каждого следователя свой компьютер, служебный мобильник — простая кнопочная китайская «пищалка», а не модный смартфон.

В углу, прикрытый шкафом для одежды, стоял обеденный стол. На нём — микроволновка и электрический чайник, под столом — маленький холодильник, который Гашаков в шутку называл «минибаром». В другом углу — кулер с водой.

Евроремонт. Пластиковое окно в три створки, завешенное жалюзи. Светодиодные лампы — в кабинете всегда светло. Поначалу Осокин долго привыкал к такому яркому освещению. На входной двери — зеркало во весь рост. Вот оно, столичное отделение полиции.

Он откинулся на спинку кресла и задумался. Первое серьёзное дело за последние три месяца. До этого всё время уходило на поиски квартиры, бесконечные скитания по хостелам и споры с наглыми риэлторами. С ФСБ ничего не вышло.

Тогда, в Томске, он позвонил агенту, арестовавшему Калинина, представился по форме и выразил готовность принять предложение. Тот сухо попросил прислать резюме на электронную почту. Осокин тогда ещё удивился — кто же в ФСБ рассылает резюме? Но составил шаблон на HeadHunter, чуть приукрасил свои заслуги и отправил.

Ответа ждал три дня. Наконец позвонил сам — агент сказал, что начальство хочет встретиться лично, и больше не выходил на связь.

Осокин собрался и вылетел. Оставил мать одну в Томске. Лиля ехать отказалась — чему он, по правде, был рад. В самолёте, глядя на медленно плывущие облака, он вдруг понял, что их с Лилей отношения — всего лишь короткая интрижка, способ сбросить напряжение и выплеснуть накопившиеся эмоции.

А эмоций тогда было в избытке. Постоянное движение, суматоха в полицейских кругах: ведь арестовали звезду Томской прокуратуры — лучшего сотрудника, достойнейшего человека! Газеты и новостные каналы только и обсуждали арест Савинова. Каким чудом Калинин избежал огласки, Осокин не понимал. Видимо, руководство решило, что для прессы достаточно одного «генеральского сынка», а очернять федералов — не в их интересах.

Если бы информация о Калинине просочилась наружу — был б