Это очень важное заявление, во многом позволяющее понять отношение Черчилля к проблеме второго фронта; по-видимому, он полагал, что Германия может быть поставлена на колени с помощью только систематических бомбардировок и экономической блокады.
Поворот от антифашистской пропаганды к «дружбе» с гитлеровской Германией был для советских людей совершенно неожиданным. Теперь на страницах «Правды» они могли прочесть поздравление Гитлера Сталину по случаю его 60-летия и пожелание доброго здоровья ему, «а также счастливого будущего народам Советского Союза»
В полной мере это относится к репрессивной политике военного времени. В 1941–1945 годах, включая предвоенные и послевоенные месяцы, судами общей юрисдикции, военными трибуналами и разного рода специальными судами (не считая осужденных Особым совещанием при НКВД) было осуждено свыше 16 миллионов человек. Это превосходит любой сопоставимый по времени период советской истории. Однако история репрессий военного времени остается исследованной довольно фрагментарно.
Узнав о введении орденов Суворова, Кутузова и Александра Невского, журналистка Ирина Эренбург (дочь писателя) записывает: «Как будто орденами можно победить?» Не исключено, что ее реакция на учреждение новых орденов объяснялась текущими событиями: цитируемая запись от 26 июля 1942 года начинается со следующих фраз: «Сводка: ожесточенные бои. Ростов, Цымлянская (так! — О. Б.), Новочеркасск. Воронеж. Значит — сданы».
Интересные и вполне реалистичные сведения об отношении к лекциям на исторические темы и о методах их организации привел М. Г. Брагин, автор биографии М. И. Кутузова. Выступая на заседании Лекционного бюро при Комитете по делам высшей школы при СНК СССР, проходившем под председательством А. Я. Вышинского 4 августа 1943 года, он поднял вопрос «о проникновении нашей работы в массы». По его данным, «на лекции в Политехническом музее о Кутузове присутствовало 30–40 чел., на лекции на заводе в Кунцеве присутствовало 3 тыс. чел.». Столь разительная разница легко объяснима: посещение лекций в Политехническом музее было делом добровольным, что же касается завода, то вряд ли можно сомневаться, что была проведена «организационная» работа, о необходимости которой говорил и сам Брагин. Он же заметил, что «хотелось бы иметь лекции об иностранных армиях, лекции на злободневные темы. Вот эта злободневность массы больше всего интересует».
В этой освободительной войне мы не будем одинокими. В этой великой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки, в том числе в лице германского народа, порабощенного гитлеровскими заправилами.
Эти призывы были вполне рациональны. В стране, две трети населения которой составляли крестьяне (ядро Красной армии), призыв защищать, скажем, преимущества колхозного строя мог привести к прямо противоположным результатам.
В том же году «Наполеон» вышел в Государственном издательстве военной литературы. Книга была подписана в печать 26 июня 1939 года. К тому времени отношения между СССР и Германией начали меняться, происходило взаимное «прощупывание», приведшее, в конечном счете, к подписанию пакта Молотова — Риббентропа. Неудивительно, что процитированные выше пассажи были исключены из предисловия, хотя некоторые антифашистские инвективы (но «без перехода на личности») остались. В предисловии к следующему изданию «Наполеона», выпущенному Госполитиздатом в 1941 году (подписано в печать 9 мая 1941 года), упоминания о нацистах исчезли: все еще продолжался период «советско-германской дружбы», до конца которой оставалось совсем недолго.
Помощь, предложенная Черчиллем в личном послании Сталину, была, разумеется, принята; правда, очень скоро советская сторона стала воспринимать эту помощь как должное и требовать все новых поставок, а также скорейшего открытия второго фронта в Европе.
марте 1941 года Черчиллю стало ясно, что Гитлер готовит нападение на СССР весной или летом. Он отправил Сталину послание о переброске германских танковых соединений в Польшу, предлагая тому самому сделать выводы. Однако британскому послу в Москве Стаффорду Криппсу удалось передать текст Черчилля Сталину лишь 22 апреля. Черчилль был раздражен этой задержкой и неисполнительностью дипломата.
