Оглавление

1. Дом с Луною
2. Дом с Луною
3. Океан в ладонях
4. Сорок минут у меня был пёс
5. О том, как мою маму волк не съел
6. Мама, цыгане и халтура
7. Мама никогда не опаздывает
8. Небо младшего брата
9. Сестра, Машка и три котёнка
10. Посылки из прошлого
11. Собака
12. Краешек смерти
13. Дорога к маме
14. Золотые рыбки
15. Мама и слова
16. Мама и старый солдат
17. Понты периода СССР
18. Мамина любовь
19. Оленевод
20. Испанка
21. Жестокость. Следы
22. Национальный вопрос
23. Сестра и Смерть
24. Отец
25. О врачебном призвании
26. О себе, демонах и подвиге материнской любви
27. Бандит с дипломатом
28. Стиральная машинка
29. Самая красивая мама
30. Воронёнок
31. Сын, лифт, ночь
32. День стремительных дождей
33. Печкуров
34. Преданность
35. Травмпункт и мои семнадцать лет
36. Реанимация и гадание по руке
37. Скрипка. Музыка в подарок
38. Роскошь горожанина
39. Когда-то было плохо
40. Черепашка
41. Лето
42. Бывают в жизни огорчения
43. Пошёл снег
44. Время. Оно уносится
45. Наша роза распускается
46. Одинокие дни
47. Аджика
48. Папа или мама
49. Лето
50. Танцы, мальчики за стеклом и ночь
51. Латина соло
52. Ужасные зубы
53. Запах темноты
54. Одушевлённые предметы
55. Вчера была чудо какая ночь
56. Девочка и врач
57. Купание лошадей
58. Мальчик и мы
59. Девчонка
60. Они
61. Ребёнок
62. Страшная история и улыбка Моны Лизы
63. Загляни в его глаза
64. Детские волки
65. Хакер и телефон
66. Сказка про двух лягушат
67. Зубы, лошади, обмен
68. Восходы в тумане
69. Самые дорогие подарки
70. Шёлк
71. «Что наша жизнь? Игра!..»
72. Золотое сечение
73. Дети, утро, сны
74. Вечер матриарха
75. Дом ветра
76. Первое января
77. Злые соседи
78. Мир полон светлых слёз
79. Вчера за мной в зале подглядывала женщина
80. Странный март
81. Лихо
82. Мери-Сьюзен и конфеты
83. Небо занято
84. Кошки в смущении
85. Американские таблетки
86. Белая азалия
87. Моешься?
88. Где-то бушует море
89. Некоторые вещи
90. Дети увозят из сада лето
91. Август так ёмок
92. У каждой земли свой язык
93. Дура
94. Здравствуйте
95. Я не готов знать
96. В доме снова подал голос ветер
97. Секретный ингредиент
98. Огромное небо
99. Чашки дедушки Пиика
100. Я не помню такого ветра раньше
101. Хаос
102. Доктор, спасите меня
103. Фото студия и то лето
104. Пришли дожди
105. Букетик
106. Во всём виноват Кто-то
107. На аспарагусе завёлся клещик
108. Школа экстрасенсов
109. Вы-таки послушайте
110. Вчера забежала заключить договор
111. Осень началась
112. Крысы и мальчик
113. Даже чаю не попили
114. Такие лёгкие следы
115. Кошка Мери Сьюзен пахнет можжевельником
116. Как-то в начале марта я потеряла ключи
117. Артистки
118. Смерть

Я посвящаю эту книгу своей семье

Слова благодарности редактору текста этой книги.

Уважаемая Анна, склоняюсь перед Вашим знанием языка, правил устной и письменной речи и Вашим кругозором. Ваш профессионализм которую книгу подряд правит мой бушующий хаос, едва удерживаемый физическим носителем. Предположу, что Вам было со мною не менее сложно, чем мне с Вами.

Вы будете смеяться, но около месяца ушло только на то, чтобы признать — да, у людей и правда Солнце пишется с малой буквы. И мне это было действительно сложно — исправлять ТАКОЕ.

Хочу признаться: далеко не все выражения, не принятые в обиходе, я убрала из своей рукописи. Вряд ли мне достичь широкого признания, а потому пусть моя книга звучит на том языке, что плещет рекою из бесконечного сияющего, того, что никак не удержать в себе.

Дом с Луною

Люблю свой дом. Я шла всю жизнь именно к этому стойкому внутреннему ощущению: чтобы был мой дом с соснами за окном, вековыми и торжественными, и видятся они лишь макушками зачарованных крон сквозь кисею занавесок; с полной Луною, Орионом и Плеядами по ночам; с летними радугами после дождя вечерами — словно сияющими мостами в полнеба. Со всеми возможными закатами и рассветами, не повторяющимися ни разу. Заход солнца — и стоишь в потоках у окна, малый и благодарный, растворяясь в жизни, мире и во всей отпущенной свыше и льющейся на тебя красоте.

Сахалин. С самого дня отъезда, когда, подговорив брата, трёхлетняя я устроила бунт с требованием развернуть самолёт, и ничего, конечно, не вышло, мне стал жизненно необходим очаг. Самолёт тогда успокоил нас большой тележкой игрушек: «На, выбирай!» — отвлёк и унёс оттуда, где берег и прибой, где хорошо. И мой первый дом навсегда остался в далёком невозвратном, освещённый тихо и радостно: деревянные доски пола, балкон с выходом на солнце — щуришься и доверяешь — всему, щербатая ступенька в подъезде. Двор, казавшийся тогда огромным и полным чудес.

Жизнь от дома номер один до моего сегодняшнего, на горе, я считаю временем дорог и бесприютности: дома-жилья не ощущалось, но память держала крепко необходимый лично мне миропорядок и помогала выстаивать из того, что случалось в наличии то, чему положено быть по природе вещей.

В очередное жилище я приносила с собою белый цвет — как можно больше. Ставила на окно цветок, за которым надо ухаживать. Отыскивала взглядом за окном, хотя бы вдали, сосны и любовалась ими. Старалась смотреть на восток. Расставляла на подоконнике прозрачные камни, а уж они ловили для меня солнечный свет, пока я бродила где-то, и разбрасывали его по стенам и потолку.

Сначала я нашла место в этом новом для себя городе, казалось, транзитном и случившемся ненадолго, и стала гулять там — по узким тропинкам и выступающим из земли валунам. Прошло время, родились дети, и я привела их, конечно, с собою на полюбившиеся за несколько лет поляны. Мои дети кувыркались в сухой осенней траве меж сосен или срывали сочную чернику губами. Место оказалось для нас настолько хорошим, что мы неизменно во время прогулок оказывались там. И однажды — в свой срок — на этих полянах начали строить дом. Кирпичный, десятиэтажный. Нашлись, что невероятно, деньги, сложились обстоятельства. Дом сам шёл к нам, и мы заслужили друг друга, потому что… То есть так думается, что заслужили: мне пришлось к моменту встречи с моим домом выгореть до дна, пройти полный круг обновлений, изменить самую свою суть и даже преобразиться внешне.

Сейчас, набирая эти строки, я, как и прежде, чувствую под собою гулкую глубинную скалу, в которую встроен фундамент, три его уровня — какие-то кварцевые жилы земли, на этой скале и высится мой дом. В окна бьёт столько лет любимый ветер, особенный ветер большой высоты. Сосны каждой своей столетней ветвью, верхушками, зеленью хвои, красными с жёлтым стволами поют мне желанное с рождения, а за ними — бескрайний горизонт.

Однажды, я знаю, появится дом номер три, моё последнее за эту жизнь настоящее жилище. Это случится, когда я почувствую тягу выпорхнуть из моего нынешнего гнезда, полного воздушной музыки и торжества небесного заоконного света. Мой третий дом будет тих, невысок, зелёная крыша летом будет пестра от цветов. Лес за окнами даст согласие на соседство, а я дам согласие ему — мы будем наносить друг другу визиты. Именно там я найду то, что неустанно звало, что утешало меня в годы безнадёжности и давало силы жить, когда было совсем темно или стыло.

Отыщу ответы, завершу все дела, провожу того, кто дан мне из жизни в жизнь парой, исполню порученное им, поставив точку на нашем с ним здесь пребывании. И тогда, распахнув крылья, я наконец-то полечу на восток.

Океан в ладонях

Будучи маленькой, я играла в Великана.

С самого раннего разумного возраста, в котором в подробностях разглядываются разводы бензина в лужах после дождя, трещинки в ступенях родного дома, когда любая кочка и вздувшийся асфальт — причина тысячи вопросов, я точно знала: там — не трава у ног, нет, это джунгли — огромные, высокие и сырые тропические леса. Аккуратно вышагивала в них, бережно, не тревожа множественную жизнь, ступала по руслам рек, потом мой путь пролегал над горами, конечно, самыми высокими на свете, и я шла, держа голову выше облаков. Океаны были по колено, они спорили ураганами и штормами, а позже мне полюбилось слово цунами. Я усмиряла их всех, принося покой на бесчисленность островов и материков.

Мир менялся.

Где-то в одиннадцать, рассматривая планету-под-ногами, само собою пришло понимание дискретности разума. Так и назвала: дис-крет-ность. Тогда я поставила уже себя малой частицей на огромнейшую Землю и попыталась ощутить её тягу. Подняла голову и увидела синий купол. Что для него мои дни? Месяцы? Соразмерность взмаху чьих-то ресниц. Но удивительно: именно изнутри, пребывая малой частью, лишь так получилось ощутить пульс большого сердца планеты, услышать его и понять, а потом оглянуться вокруг и произнести шёпотом:

— Да, мир поёт на все голоса миллионами частот, но это, похоже, единая песня?

Очень, очень красивая. Ни прибавить к ней, ни отнять. И хочется… Как же подобрать слова? Хочется резонировать самой малой долей погрешности, вот что. Эта Песня свивает дороги в события, фантазии приводит к исполнению, а каждое слово наполняет вселенской значимостью и силой.

Ещё приходит вот это: нет одиночества, бессилия, и даже смерти нет. Незачем тогда спешить и нечего делить. Бессмысленно бояться.

Потом идёшь и завариваешь чай, подаёшь его любимому своему океаном в ладонях, произносишь «горячий, как ты любишь», россыпью звёзд задавая смыслы. И, заглянув в его глаза цвета тёмного мёда, кажется, ухватываешь краешек значения слова Бог.

Сорок минут у меня был пёс

Утро, иду на работу. Безлюдно, выходной день. Впереди по тропинке шествует с хозяином принцессой девочка-шпиц на поводке, ухоженная и спокойная, а в отдалении от них — пёс, большой, со свалявшейся шерстью, во внешности которого можно угадать с десяток родовитых предков, а значит, совершеннейшую безродность, ошейника нет.

— Всё, уйди! Пошёл… — это хозяин-мальчик отгоняет бродягу от своего шпиц-сокровища. А тот и не подходит, всё понимает, только смотрит печально вслед.

— Что, друг, не судьба?

Сказала и пошла дальше. Дорога занимает сорок минут, это правило такое — ходить пешком. Люблю этот путь: он в основном безлюден, я иду вдоль лип, сосен, сирени и яблонь, и в любой из сезонов мои тропинки очаровательны, каждый месяц имеет свой аромат, настроение и цвет. Часто я встречаю одних и тех же, и мы здороваемся. За эти сорок минут я успеваю принять важное решение, если это нужно, да и просто войти в настроение, необходимое там, где я работаю.

А пёс, как оказалось, увязался следом, слышу — идёт рядом, дышит. Аккуратно прихватил зубами за кисть, не страшно совсем, и я потрепала его по голове. Разговорились.

Отличный парень оказался, хороший. То вперёд забежит, то под деревья, потом оглянется и снова рядом, у руки. Я ему примерно: давай иди, не могу тебя взять, у меня дома кошки разной степени инвалидности. Одна без лапы, другая — психическая, но под наблюдением, и есть прогресс… Говорили много, больше я, а он слушал внимательно и иногда глубокими вздохами поддерживал тему или вновь тихонько брал в зубы мою ладонь.

На другой стороне дороги, у строящейся церкви, это ещё через десять минут, залаяли собаки. Пёс оживился, вскинул уши, потянулся, даже сделал несколько шагов туда, где так интересно, но поразмыслил и не пошёл. У него ж хозяйка теперь есть, никак не может, при делах.

Так и шли, тихо переговариваясь. И я очень надеялась, что кто-то из встречных прохожих узнает его и позовёт, что есть у него хозяин, пусть нерадивый. И что дом тоже имеется. Чертовски приятно, кстати, идти вот так с огромным собаком, который твой собственный, преданный и внимательный. Я даже начала подумывать, а вдруг он меня у клиники вечером дождётся, что делать? И как кошки его воспримут? Сколько он ест? И что именно?

Последний перекрёсток, до работы минут пять.

— Всё, гуляй. Понимаешь? Иди погуляй. Пожалуйста.

Наверное, «погуляй» было слово известное. А, может, надоело собачьему парню мне принадлежать, но пёс развернулся и молча ушёл в сосновую поросль на обочине.

Больше я его не видела.

Всё-таки пускай у него будет дом, и хозяин тоже, простой, добрый хозяин, и чтобы лежать этому псу у порога, всеми старыми жилами перебирая прожитые года, щурясь на тёплое солнце. Лежать и охранять одним своим присутствием того, кто не обидит никогда, нальёт в миску густой каши с мясом и запустит под крышу, когда идёт дождь или случается сильный мороз.

Да, пусть будет именно так.

О том, как мою маму волк не съел

Однажды зимой моя мама, тогда ещё первоклашка, возвращалась домой из школы…

Эта история — одна из её любимых: мама рассказывает о волке, тьме и себе маленькой так часто, насколько это вообще возможно. Когда мои дети слышали повествование в первый раз, я засмотрелась: вот мама, выразительный сказитель, расхаживает. Жесты, мимика — всё это увлекает слушателя, даже подготовленного, стирает реальность, и ты уже сам ёжишься от холода и бредёшь куда-то сквозь начинающуюся метель. И дети, маленькие, доверчивые, захваченные сюжетом, рот приоткрыт, стараются не мигать, не шевелиться, ловят каждое движение — они уже там.

Её учёба началась на год позже, чем у сверстников, и причин тому было несколько. Леворукость — но это скорее повод. Учителя не приняли, настоятельно попросили исправиться и научиться писать правой, срок дали год. Второй причиной оказалась размерность, точнее сказать — малость.

— Зина, глянь…

Учитель роста огромного, не взят на войну из-за хромоты. Встаёт сапогом на первый выпавший снег.

— А теперь ты…

Мама ставит рядом босую ногу.

— Вот видишь, — говорит учитель в бороду и улыбается, — какая ножка у тебя ещё маленькая. Как ты в школу ходить будешь? Подрасти немного.

Подарил тетрадку в линейку, карандаш («Учись писать правой!») и отправил обратно.

Их дом находился от школы в десяти километрах. Одно из множества селений, разбросанных по берегу Ижмы. Путь пролегал через густой лес, болота, раскисавшие с приходом тепла и застывавшие к октябрю. Надо было перебираться через ручьи и реку — зимой попроще, а с весны на реке устанавливали понтонный мост.

Эту дорогу мама, как правило, преодолевала одна. Было ещё несколько детей, но они то ленились, то болели и часто оставались дома.

Подъём рано, ещё темно. Голод — время такое, война, 45-й год, продукты по трудовой карточке матери. Та, что на стройке, и возвращается домой на выходные. Холод — чтобы не замарать обувь и прийти в школу в чистом, на болотах и распутье мама свои ботиночки снимала. В любую погоду с книжками в сумке. Ещё она брала с собою какую-нибудь игрушку и трещотку, что сделал брат. Трещотка — это музыка, с ней тоже можно коротать долгий путь.

Итак, мама возвращается из школы. Зима на Севере начинается рано: снег ложится уже в октябре, и холода не отпускают землю до мая. Идёт, темно. Видит: впереди по тропинке два огонька приближаются. Подумала сначала, что брат приехал наконец-то и вышел встречать с фонариком. Но подойдя ближе, поняла, что нет, не брат — волк. Огромный, одиночка, хотя, я думаю, для маленького ребёнка любой волк должен казаться большим.

Вопрос: что делать?

Волк остановился и ждёт.

Достала трещотку, запела какую-то победную песню (как раз стали проводить радио по деревням, так что жизнеутверждающих песен было достаточно), трещотку вращает и вперёд, по тропинке, к волку. Потому что надо домой.

То ли божий промысел, то ли волк был не в том настроении, но он свернул и ушёл в темноту леса, когда меж ними оставалось метров пять. Дальше мама пошла уже под свой аккомпанемент, а ближе к дому её встречали родные — брат Серафим всё-таки приехал. Потом взрослые ходили, смотрели: судя по следам, и правда матёрый волк.

Жуткое, жестокое время. Жизнь как свеча на ледяном ветру.

Мама, цыгане и халтура

Как-то за мамой увязались цыгане: на железнодорожном вокзале пристал табор из нескольких говорливых женщин и чумазых малышей. Мама ускорила шаг, но обступили, галдят, пёстро, шумно, она в туалет, но даже в кабинке оказались все вместе — в общем, попалась.

Мама боится цыган. Так отразилось воспоминание из глубокого детства, когда они вошли в её родительский дом. Взрослых никого, только она и старшая сестра лет девяти. Цыгане обчистили всё: кидали в свои мешки тряпки, посуду, намерились и её взять с собою, но мама от страха спустила под себя, испачкалась, ревёт, так что побрезговали и, выругавшись, бросили обратно в кроватку.

И вот вокзал. Туалет. Маме примерно двадцать. Она скармливает цыганятам леденцы, прижатая в угол, и ведёт вполне светскую, насколько позволяет обстановка, беседу. Цыганки уже смекнули, что денег и правда у этой девочки нет, поэтому, чтобы не терять времени, гадают за просто так. Сказали, что проживёт долго — до 72-х, и дали совет беречься чёрных людей.

Прошло время. Сколько помню, мама нет-нет да вспомнит про означенный рубеж, используя его в каких-то своих уловках как рычаг давления. Ближе к означенному дню мы и сами стали потихоньку переживать.

Но проскочила дата, и ничего не случилось. А у мамы, понимаете как, с тридцати лет всё готово: фотография красивая, в рамке, и платье, которое, правда, приходилось периодически менять на другой размер и фасон.

Что ж, не сложилось, так не сложилось. И на 73-м году жизни мама с подружками, такими же, как она, уехали в Иерусалим по путёвке, тур с религиозной тематикой, предварительно взяв отпуск на своих работах. Через год в Италию. А дальше Греция, снова Израиль и Египет. Всё по святым местам.

Как-то к маме на врачебный приём вне очереди ввалился цыганский табор. Привычно шумно, пёстро, чумазые дети, яркие женщины, и с порога:

— Бриллиантовая, скажи, кто будет? Озолотим!

Выводят в центр молодую беременную.

Мама — дермато-венеролог. Беременной цыганке :

— Так, ложитесь, — жест в сторону кушетки.

Надевает перчатки, лицо с выражением торжественной важности, заводит руку под подол, серьёзно гладит ею в области промежности.

— Мальчик! Парня родит!

В ответ пророчества о долгой жизни, богатстве.

По-моему, она сравняла счёт.