Я не могу представить себе, чтобы в моей библиотеке были книги, в которых нельзя подчеркивать. Или загибать уголки страниц. Нельзя давать почитать. Складывать в стопку. Носить на лекции. Читать в метро или в кафе. Или даже терять. Для меня это и есть библиофилия — критическая и разделенная любовь к книгам, к их истории и к их историям, к их языку, к их способности к интеллектуальному, психологическому, моральному и духовному проникновению. Поэтому я не понимаю другую библиофилию — любовь к коллекционированию хрупких, дорогих и редких изданий. Книг, которые нужно открывать в тканевых перчатках, которые нельзя дать почитать другу, а должно прятать, как сокровище (говоря про себя с искаженным алчностью лицом: «Моя прелесть…»).
Если ты любишь книги, стены твоего дома будут покрываться полками, пока не заполнят всё свободное место. Если ты любишь книги, то со временем забудешь, что в твоем доме были стены. Если ты любишь книги, ты обречен на анахронизм, потому что цена за квадратный метр не позволяет иметь бесконечную библиотеку. Но разве не на то мы и люди, чтобы жить в состоянии постоянного противоречия
Я не могу представить себе, чтобы в моей библиотеке были книги, в которых нельзя подчеркивать. Или загибать уголки страниц. Нельзя давать почитать. Складывать в стопку. Носить на лекции. Читать в метро или в кафе. Или даже терять. Для меня это и есть библиофилия — критическая и разделенная любовь к книгам, к их истории и к их историям, к их языку, к их способности к интеллектуальному, психологическому, моральному и духовному проникновению. Поэтому я не понимаю другую библиофилию — любовь к коллекционированию хрупких, дорогих и редких изданий. Книг, которые нужно открывать в тканевых перчатках, которые нельзя дать почитать другу, а должно прятать, как сокровище (говоря про себя с искаженным алчностью лицом: «Моя прелесть…»).
Но отвечали ему только коты на улице Галилео: «Мне пришлось перестать разговаривать с котами на языке собак, потому что им это не нравилось, и они оскорбляли меня».
Иронизируя, Борхес предлагал понимать философию в качестве разновидности фантастической литературы. С этой точки зрения теология могла бы стать подвидом хоррора.
Как сказал Жозе Сарамаго, быть книготорговцем — это всё равно что влюбиться на всю жизнь. В таком случае, быть читателем и путешественником — это почти то же, что и быть книготорговцем. Я понимаю, что это может звучать слишком банально и восторженно, но ведь мрачных идей и так звучит слишком много.
