Оглавление

Глава 1

Меня зовут Саша. Мне сорок пять, и вот уже три года я живу один — после развода.

Ирина, моя бывшая жена, однажды сказала, что встретила «любовь всей своей жизни». А то, что было между нами, — всего лишь ошибка молодости.

Странная формулировка, если учесть, что, когда мы поженились, ей было тридцать два. Не девочка, взрослая женщина, с годовалой дочкой на руках — Юлей, рождённой вне брака, которую я удочерил.

Сейчас Юле уже тринадцать. Она знает, что я ей не родной отец, но, кажется, любит меня от этого ничуть не меньше. После ухода Ирины девочка долго не могла прийти в себя. Я и сам не сразу поверил, что мать способна вот так, без объяснений, бросить своего ребёнка.

Она уехала в Канаду со своим новым мужем, словно вычеркнув из жизни и Юлю, и меня. Ни писем, ни звонков — будто нас никогда и не существовало. Мать-кукушка, как ни крути.

Когда Ирина уехала, Юле было десять. Она почти перестала разговаривать, замкнулась, не хотела ни учиться, ни общаться с другими детьми. Пришлось вытаскивать её по крупицам, уговорами, разговорами, прогулками. Мы остались вдвоём — я и она.

И пусть мы не связаны кровными узами, для меня она родная, единственная.

Постепенно Юля начала возвращаться к жизни. Снова пошла в школу, даже подружек завела — не близких, но всё же. По вечерам сидела рядом со мной, что-то рисовала или просто молчала. Мы привыкли быть вдвоём.

Я работаю из дома — айтишник, живу по проектам, дедлайнам, но времени на неё всегда хватало.

Женщины в моей жизни так и не появилось. Все эти три года я жил только для Юли. Мы с ней стали чем-то большим, чем отец и дочь. Это трудно объяснить словами — особая связь, выстраданная обоими.

Но недавно я всё-таки решился зарегистрироваться на сайте знакомств. Не ради приключений — просто устал быть один.

Иногда, когда одиночество становилось невыносимым, появлялись случайные связи, но всё это было пустое, мимолётное. Сейчас же мне хотелось чего-то другого — настоящей близости, которой не хватало. Того, чего Юля, при всей своей любви, дать не могла.

И вот сегодня я иду на первое свидание. Света. Тридцать восемь лет. Разведена, без детей. Вполне симпатичная — лицо открытое, немного усталое, как у тех, кто слишком много лет живёт в одиночестве и уже не ждёт чудес. Мы с ней переписывались несколько дней: разговор шёл легко, как будто мы знали друг друга уже давно. Общие темы находились сами собой — книги, фильмы, немного о работе, чуть-чуть о прошлом. И вот теперь договорились увидеться «вживую» — в небольшом ресторане на Сретенке.

Я рассказал об этом Юле. Старался говорить спокойно, без лишнего напряжения, как взрослый с взрослым. Объяснил, что прошло уже три года, что жизнь не может стоять на месте, что это всего лишь встреча. Она выслушала молча, кивнула, вроде бы приняла. Но в глазах мелькнуло что-то — не страх даже, а какая-то тихая боль. Может, ревность? Или боязнь потерять то, что оставалось у нас двоих — привычку быть рядом, разговаривать по вечерам, смеяться без причины?

После разговора она ушла к себе и больше не выходила. Дверь закрылась тихо, как будто между нами опустилась невидимая стена. Обычно она всегда провожала меня, даже если я просто шёл в магазин. Спрашивала, не забыл ли ключи, поправляла воротник. Сегодня — ничего. Только шаги в коридоре, короткий взгляд из-под челки и тишина.

Я долго стоял у окна, глядя на своё отражение в стекле. Пытался понять, что именно чувствую: вину, неловкость или просто усталость. Наверное, всё сразу.

Я всё ещё стоял у окна, пока внизу, во дворе, не загорелись фонари. Жёлтый свет ложился на асфальт мягко, словно не хотел тревожить вечер. В такие минуты особенно остро чувствуешь одиночество — не то, что причиняет боль, а то, что живёт внутри тебя, тихое, домашнее. Привычное, как старый плед.

Я вздохнул, натянул куртку, проверил в кармане ключи. В прихожей пахло Юлиным шампунем — она недавно мыла голову. На вешалке висела её школьная куртка, под ногами — раскиданные кроссовки. Всё это казалось таким родным, таким моим, что даже шаг за порог давался с трудом.

— Я ненадолго, Юль, — сказал я вслух, хотя знал, что ответа не будет.

На мгновение показалось, будто дверь в её комнату дрогнула — тихо, почти незаметно.

Я постоял ещё секунду, потом всё-таки вышел.

Холодный вечерний воздух обжёг лицо. В кармане вибрировал телефон — Света написала: «Я уже там, жду тебя». Я машинально улыбнулся, хотя улыбка вышла какой-то неловкой. И всё же сделал шаг вперёд. Первый за долгое время.

И вот я на месте. Стою у входа, поправляю воротник куртки, ловлю себя на мысли, что давно не испытывал такого волнения. Неподдельного — когда не знаешь, как всё сложится, но хочется, чтобы вышло хорошо. Давно у меня не было свиданий. Настоящих.

Ресторан оказался уютным — мягкий свет, тихая музыка, несколько пар за соседними столиками. Я вошёл, задержался у входа, осмотрелся.

Света уже сидела за столиком у окна, листала меню — короткие светлые волосы, лёгкое платье. Увидела меня и улыбнулась.

— Привет, — сказал я, подходя ближе.

— Привет, — ответила она, подняв глаза.

Я отметил, что у неё тёплый взгляд, немного усталый, но живой.

— Ты… прекрасно выглядишь, — добавил я, и сам почувствовал, как неуклюже это прозвучало.

Света улыбнулась.

— Спасибо. Ты тоже, — ответила и кивнула на стул напротив.

Я улыбнулся, и напряжение постепенно растворилось.

Мы разговаривали легко и непринуждённо — как старые знакомые, которые случайно встретились после долгой разлуки. Заказали кофе, потом ужин, смеялись, рассказывали друг другу глупые истории из юности.

Неловкость ушла почти сразу. Но где-то глубоко внутри всё равно тлело чувство вины — как будто я делаю что-то не то. Минут через двадцать я понял, перед кем именно. Перед Юлей. Перед девочкой, которая сейчас сидит одна в пустой квартире, в тишине, впервые за долгое время.

«Интересно, ужинает ли она? Или просто лежит, уткнувшись в подушку? А может, сидит у окна и ждёт, когда я вернусь.» — подумал я и на секунду перестал слышать, что говорит Света.

— Ты слушаешь? — мягко спросила она.

— Да, прости. Просто задумался.

Света рассказывала про свой брак.

— Он был… сложный человек. Вначале казался идеальным — заботливым, внимательным. А потом вдруг… словно кто-то подменил. Контроль, упрёки, обесценивание. Я не сразу поняла, что живу с абьюзером. Долго терпела, думала, что изменится. Но потом просто… сломалась. Ушла. Без вещей, без всего.

Она говорила спокойно, без жалости к себе.

— А детей вы не завели? — спросил я.

— Хотела. Он — категорически против. Говорил, что я испорчу фигуру и стану неинтересной.

Я кивнул, не находя слов.

Потом рассказал про себя, про Ирину, про Юлю. Без лишних подробностей — просто как было.

— Подожди, — перебила Света, — она ведь была ребёнком, когда мать ушла?

— Десять лет.

Света вытаращила глаза:

— Серьёзно? И вы с ней даже не общаетесь?

— Нет. Ни писем, ни звонков. Как будто её и не было.

Она покачала головой:

— Уму непостижимо… Что это за мать, которая вот так может бросить ребёнка?

Я пожал плечами.

— Сам до сих пор не понимаю.

Света долго молчала. Потом тихо сказала:

— Ты сильный человек. Не каждый мужчина смог бы взять на себя чужого ребёнка и не бросить.

Я хотел улыбнуться, но внутри стало только тяжелее. Эти слова вдруг подсветили то, чего я не хотел замечать: Юля — не просто «девочка, которую я вырастил». Она мой смысл. Всё, что осталось.

Я рассказал Свете, как тяжело было Юле первое время, как она замкнулась, перестала разговаривать, как постепенно возвращалась к жизни. И вдруг понял, что говорю о ней слишком много. Что где-то там, в глубине, снова шевельнулось то самое чувство — вины, тревоги, будто я не имел права сидеть здесь, под тёплым светом лампы, пока она там одна в пустой квартире.

Я извинился и вышел, сказал, что в туалет. На самом деле просто хотел услышать её голос. Позвонить, убедиться, что всё в порядке.

Трубка молчала. Один гудок. Второй. Третий. Потом — автоответчик. Я попробовал ещё раз. Безрезультатно. Сердце сжалось. Я стоял у двери ресторана, чувствуя, как нарастающее беспокойство превращается в тревогу.

Вернувшись к столику, я попытался сохранить спокойный вид.

— Всё в порядке? — спросила Света.

— Да, просто… по работе, — соврал я.

Она кивнула, но в её взгляде мелькнуло что-то вроде разочарования.

Я вздохнул, сделал глоток вина, потом посмотрел на часы.

— Свет, извини, мне нужно ехать. Дела. Но вечер был отличный. Правда.

— Спасибо, — ответила она с лёгкой грустью. — Может, ещё увидимся?

— Конечно, — снова соврал я.

Через минуту я уже шёл к машине. Холодный ветер ударил в лицо, в голове крутилась только одна мысль: «Почему она не берёт трубку?»

Я сел за руль, включил фары и надавил на газ. Домой. Как можно быстрее.

Юля.

Когда он ушёл, я не находила себе места. Я ходила из комнаты в комнату, не зная, куда себя деть. Вроде бы всё на своих местах: чашка на столе, плед на кресле, ноутбук на подоконнике. Только воздуха нет. И смысла нет.

Попробовала читать — открыла книгу, посмотрела на строчки, но буквы расплывались, словно в них тоже не осталось жизни. Включила телевизор — какие-то новости, громкие голоса, чужие лица. Выключила через минуту. Взяла телефон, полистала рилсы — сплошные улыбающиеся морды, счастливые пары, чужие праздники. И вдруг внутри что-то как будто надломилось.

— Что он сделал?

— Как он мог?

Он просто ушёл. К какой-то женщине. К чужой. Он ведь тоже сейчас, наверное, улыбается. Сидит где-то с ней. С той, ради которой бросил меня. «Света», кажется, так её зовут. Даже имя ненавижу.

А я — здесь. Совсем одна. Я не знаю, откуда во мне взялось столько злости. Казалось, я сейчас кричу, но звука нет.

— Как ты мог… — прошептала я в темноту. — Как ты мог, папа…

Глаза жгло от слёз, дыхание сбилось. Я швырнула подушку в стену, потом ещё одну, потом просто упала на кровать и зарылась лицом в ткань. Хотелось выть. Мир рушился — медленно, тихо, но окончательно и бесповоротно.

Перед глазами всплыла мама. Как она уезжала. Тоже ничего не объяснила. Просто ушла.

Я тогда думала, что хуже быть не может. Оказалось — может.

Всё внутри кричало: он такой же. Предал. Оставил. Вычеркнул.

Я не помню, сколько так лежала. Наверное, час, может, два. За окном давно стемнело. Свет фонарей с улицы пробивался сквозь щели штор, падал на пол длинными полосами. Я не включала лампу — не хотела видеть ни себя, ни этот мир.

Потом вдруг стало холодно. Я села на кровати, обняла колени, прижалась к ним лбом. Мысли путались. Всё казалось каким-то нереальным — словно я во сне, который не кончается.

Где-то на краю сознания мелькнула разумная мысль: «Он просто пошёл на свидание, он ведь взрослый, имеет право…»

Но тут же внутри всё оборвалось. Право? А я что, не человек? Я же его люблю. Ну… как дочь. Просто… люблю. Он — весь мой мир. И этот мир только что рухнул.

«Он приведёт её сюда», — внезапно пришла следующая мысль. — «Будут сидеть на кухне, пить чай, смеяться. А я где? В детдоме?»

— Ненавижу… — прошептала я, чувствуя, как дрожат руки. — Ненавижу её. И его тоже…

Потом в голову пришла дикая, страшная мысль: а может, и правда, всё закончить?

Я вспомнила аптечку. В ванной, в верхнем ящике, где он держал лекарства. Там было снотворное — сильное, он пил его иногда, когда не мог уснуть. Я помнила, как выглядел флакон — тёмное стекло, белая крышка.

Я поднялась, босиком пошла в коридор. Пол был холодный, под пальцами ног хрустели крошки. В ванной включила свет — глаза сразу защипало. Всё как всегда: зеркало, зубная щётка, полотенце на крючке. И этот флакон. Маленький, ничем не примечательный, но сейчас казалось, что внутри у него решение сразу всех проблем.

Я взяла его, открыла, высыпала содержимое в ладонь. Таблетки — белые, круглые, невзрачные. Долго смотрела на них, как будто ждала, что кто-то вмешается, остановит. Никто не вмешался.

Я проглотила сразу горсть, запив водой из-под крана.

— Я не нужна никому. Ни маме. Ни ему.

Сначала я ничего не почувствовала. Только какую-то лёгкость, как будто напряжение последних часов наконец отпустило.

Села на пол у кровати, прислонилась к стене. Телефон мигал — это звонил он. Несколько раз подряд. Я смотрела на экран, на его имя, и не брала трубку. Пальцы дрожали, но тянуться к телефону не хотелось, да и сил уже не было. Пусть думает, что я просто сплю. Пусть будет так.

Слёзы снова потекли, уже в полудрёме. Мир медленно растворился. Всё стало мягким, как туман. И тишина — глубокая, как вода. Я просто провалилась в неё.

Саша.

Когда я подъехал к дому, сердце уже бешено колотилось. Я выскочил из машины, хлопнув дверью так, что сработала сигнализация соседней. Лифт даже не стал ждать — рванул по лестнице на четвёртый этаж, почти спотыкаясь. Я не знал, что именно произошло, но чувствовал — беда. Не просто тревога, не плохое предчувствие — именно беда. Та самая, от которой не убежишь.

Я всегда чувствовал Юлю. Когда ей грустно, когда она притворяется, что всё в порядке, когда злится или плачет. А сейчас — пустота. Мёртвая, ледяная. Как будто кто-то вырвал из мира звук её дыхания.

Ключи дрожали в руках, дважды падали на пол. Металл звенел, словно издевался.

— Ну же… давай… — пробормотал я, наконец попав в замок.

Дверь распахнулась. И сразу — тишина. Та самая, от которой кровь стынет в жилах.

Я крикнул:

— Юля!

Ответа не было. Только слабый запах её шампуня и тёплый воздух комнаты.

Заглянув внутрь, я увидел её.

Она лежала на полу у кровати, в неестественной позе, с чуть приоткрытым ртом. Рядом — перевёрнутый пузырёк из-под снотворного.

Мир сузился до одной точки.

— Юля… — выдохнул я и опустился на колени. — Юленька, родная… ну что же ты наделала…

Слёзы потекли сами, но я не замечал. Схватил её за руку — холодная, но не совсем. Пальцы вялые, но тёплые.

— Нет, нет, только не это… пожалуйста, только не это…

Я прижал ухо к груди, ловя дыхание. Тихое, редкое, но есть. Жива.

Телефон выпал из руки, звякнул о пол. Я даже не стал его поднимать — не было времени.

Просто поднял её на руки, лёгкая, почти невесомая, как когда-то в детстве, когда она засыпала у меня на плече.

— Держись, слышишь? Держись, девочка моя… — повторял я, как заклинание.

Выскочил из квартиры, сбежал вниз, почти не чувствуя ступеней под ногами.

Аккуратно уложил Юлю на заднее сиденье, сел за руль и выжал газ до упора. Больница — всего в пяти минутах езды.

Пять минут между жизнью и смертью.

Я влетел в больницу, не разбирая дороги. Двери с грохотом ударились о стены, так, что чуть не разбилось стекло. Юля была у меня на руках — лёгкая, обмякшая, голова безвольно свисала на плечо.

Охранник попытался преградить путь, сказал что-то вроде «нельзя туда!», но я оттолкнул его, даже не осознав этого — просто локтем, инстинктивно. Он не удержался на ногах и упал на пол, а я уже кричал:

— Врача! Срочно врача! Девочка умирает!

Эхо прокатилось по коридору, и через мгновение вокруг началась суета.

Белые халаты, каталка, кто-то вырвал Юлю у меня из рук — бережно, но резко.

— Что случилось? — спросили.

— Снотворное… таблетки… я не знаю сколько! — выдавил я, не чувствуя собственного голоса.

Они исчезли за дверью, а я остался стоять в пустом коридоре, где пахло антисептиком и какими-то лекарствами.

Колени подогнулись, я осел прямо на холодный кафель, не в силах даже пошевелиться.

В голове стоял только один гул — без мыслей, без образов. Потом появились слова. Молитва. Неуклюжая, сбивчивая.

— Господи, только бы она жила. Пусть выживет. Я всё отдам, что хочешь. Только не забирай её.

Я сидел, сжимая ладони так, что ногти впивались в кожу. Слёзы текли, и я даже не пытался их вытереть.

— Больше никаких свиданий. Никаких женщин. Никого. Клянусь. Пусть она живёт, и всё…

Из-за двери слышались шаги, голоса, скрип каталки. Я вслушивался, пытаясь различить хоть слово, хоть звук её дыхания. Но там — тишина. Только гул в ушах и дрожь в руках.

Глава 2

Юля выжила. Когда врач сказал, что кризис миновал и опасности больше нет, я впервые за двое суток смог нормально вдохнуть. Словно с груди убрали бетонную плиту.

Через пару дней мне позволили увидеться с ней. Палата — светлая, тихая. Белые стены, запах яблок и лекарств. Юля сидела на кровати, в пижаме, и осторожно грызла яблоко, как ребёнок, который не до конца понимает, что всё уже позади.

Увидев меня, она замерла, покраснела и тут же отвела взгляд.

— Папа… прости… — сказала тихо, почти шёпотом.

Я подошёл и просто обнял её. Без слов.

Она дрожала — не от холода, а от того, что страх всё ещё не отпускал её.

— Юленька… — выдохнул я. — Слава Богу, ты жива. Только, пожалуйста, не делай так больше никогда. Я не смогу без тебя. Ты — самое ценное, что у меня есть.

Она подняла голову, глаза заплаканные, красные.

— Правда? «Ты сейчас серьёзно?» — прошептала она, с трудом сдерживая слёзы.

— Конечно, — сказал я, прижимая её к себе. — Конечно, девочка моя. Я люблю тебя больше всего на свете.

Юля всхлипнула, стиснула пальцами мой рукав.

— Но… ты же говорил, что тебе нужна женщина. Я подумала, что… я больше не нужна тебе…

Я покачал головой.

— Всё, — сказал твёрдо. — Никаких женщин. Никаких свиданий. Только ты и я, слышишь? Обещаю.

Она разрыдалась снова, уже не пряча лицо. Я гладил её по голове, шептал тихие, простые слова, не думая, что именно говорю. Главное — чтобы успокоилась, чтобы поверила, что теперь всё будет хорошо.

Я чувствовал её дыхание у себя на груди, слышал, как оно постепенно выравнивается.

И понял, что это и есть счастье — хрупкое, тёплое, живое. То, ради чего вообще стоит жить.

Через несколько дней Юлю выписали. Врач долго говорил что-то про дозировки, режим, контроль, рекомендовал наблюдаться у психолога. Я кивал, но слушал вполуха — просто хотел как можно скорее забрать её домой.

Мы вышли из больницы под серое осеннее небо. Дул прохладный ветер, от которого Юля плотнее закуталась в шарф. Я машинально поправил воротник на её куртке, и она чуть улыбнулась.

— Всё ещё опекаешь, — сказала тихо.

— А как иначе, — ответил я. — После всего этого я теперь тебя от себя ни на шаг не отпущу.

В машине она молчала, смотрела в окно.

Дорога домой казалась бесконечной.

Когда мы наконец поднялись на наш этаж и вошли в квартиру, я поймал себя на странном чувстве — как будто мы вернулись не домой, а в новое место, где всё знакомо, но уже немного чужое.

Юля прошла в свою комнату, остановилась у двери, посмотрела на кровать.

Я тоже замер в коридоре, не зная, что сказать.

Она тихо произнесла:

— Я больше не буду, правда.

— Я знаю, — ответил я. — Всё уже позади. Главное, что ты здесь.

Мы ужинали молча. Я приготовил кашу и чай, она ела понемногу, аккуратно. Телевизор бормотал что-то на фоне — новости, реклама, пустота. Когда она пошла спать, я долго сидел на кухне, слушал, как за стеной тихо скрипит кровать, как она ворочается, не находя себе места.

Я понимал: всё пережитое не пройдёт бесследно. Она будет бояться, я — чувствовать вину. И как бы мы ни старались, между нами уже появилась тонкая, почти невидимая грань.

Перед сном я заглянул в её комнату. Юля спала, повернувшись ко мне лицом, сжимая одеяло, как ребёнок. Я стоял в дверях, глядя на неё, и думал, что если бы судьба дала мне второй шанс — я бы, наверное, всё равно остался рядом. Даже если придётся так и прожить жизнь между страхом и любовью.

Я уже почти засыпал, когда услышал, как тихо скрипнула дверь, затем шорох босых ног по ковру. Я приоткрыл глаза — в полумраке стояла Юля, в светлой ночной рубашке, растрёпанные волосы, глаза блестят от сна и чего-то ещё.

— Юль, ты что тут делаешь? — спросил я, приподнимаясь на локте.

Она чуть сжала плечи, как будто замёрзла.

— Папа… я… — запнулась. — Мне страшно. Не могу уснуть.

— Чего боишься? Всё уже хорошо, — сказал я мягко.

— Не знаю, — ответила она, смущённо улыбнувшись. — Просто боюсь. Можно я сегодня посплю с тобой?

Я на секунду задумался. С одной стороны, она уже не маленькая. С другой — после всего, что случилось, этот страх был естественным.

— Ладно, — сказал я наконец. — Только чур не вертеться и не храпеть!

Юля улыбнулась шире:

— Хорошо! — и быстро юркнула под одеяло, устроившись на краю.

Я погладил её по волосам.

— Всё, спи. Тут тебе ничего не страшно.

— Спасибо, папа, — прошептала она.

Через пару минут её дыхание стало ровным и тихим. Я лежал, глядя в потолок, слушая, как она спит рядом, и думал только об одном — чтобы всё это никогда не повторилось. Больше всего на свете я боялся снова потерять её.

Юля.

Я долго ворочалась, не находя себе места. Кровать казалась чужой — жёсткой, холодной, как будто не моей. Простыня мятая, подушка неудобная, и чем больше я пыталась устроиться, тем сильнее всё раздражало. Потом меня вдруг начало трясти. Сначала я подумала, что замёрзла, натянула одеяло до подбородка, но дрожь не проходила. Это было не от холода — от страха.

Я включила ночник, свет мягко разрезал темноту, но легче не стало. Комната казалась пустой, как будто из неё кто-то вынул жизнь. Тишина стояла звенящая.

Я лежала и думала о нём. Хотелось, чтобы он был рядом — просто рядом. Чтобы сказал, что всё хорошо, что теперь ничего плохого не случится. Хотелось, чтобы обнял, как раньше, когда я была совсем маленькой. Но он был за стенкой, в своей комнате. Наверняка спал. Я перевернулась на бок, потом на спину, потом снова на бок — сон не шёл. В груди всё сжималось, будто воздух стал слишком плотным.

Наконец я не выдержала. Встала и вышла в коридор. Пол был холодный, под ногами тихо поскрипывал паркет. Я остановилась у его двери, постояла несколько секунд, собираясь с духом. Всё-таки я уже не маленькая — идти к нему посреди ночи было как-то неловко. Но и оставаться одной было невыносимо. Я осторожно нажала на ручку, дверь предательски скрипнула.

Он приподнялся на кровати, сонно потирая глаза.

— Юль… ты что тут делаешь? — спросил он, в голосе прозвучало беспокойство.

— Папа, мне страшно. Не могу уснуть, — сказала я, почти шепотом. — Можно я сегодня посплю с тобой?

Он посмотрел на меня так, будто внутри него боролись сомнения. Потом всё же кивнул.

— Ладно, — сказал спокойно. — Только не вертись и не храпи.

Я чуть улыбнулась.

— Хорошо.

Подошла, легла на край кровати. Он укрыл меня одеялом, как будто машинально, потом провёл ладонью по волосам — коротко, мягко, как делал всегда, когда я болела или плакала.

Я долго смотрела в потолок, слушая, как он дышит. Постепенно страх отступил. Стало спокойно, тихо и безопасно. Я закрыла глаза и наконец заснула.

Я проснулась рано — солнце только начинало пробиваться сквозь шторы, в комнате стоял мягкий утренний полумрак. Сначала я не сразу поняла, где нахожусь. Потом увидела его рядом — он спал, повернувшись ко мне спиной, дышал ровно, спокойно.

На секунду я просто лежала, слушала его дыхание. Оно было таким знакомым, таким родным, что внутри стало тихо и спокойно. После всего, что произошло, я не могла поверить, что вот — всё живое, настоящее, не сон.

Я чуть повернула голову. Свет ложился на его плечо, на пряди черных с проседью волос.

Он выглядел уставшим, но почему-то спокойным — как будто за эти несколько часов сна наконец отпустило всё напряжение последних дней.

Мне хотелось дотронуться до него, просто чтобы убедиться, что он рядом, но я не решилась.

Лежала тихо, стараясь не шелохнуться. В голове всплыли слова, которые он сказал тогда, в больнице: «Ты — самое ценное, что у меня есть».

От этих слов стало тепло. И где-то глубоко внутри я почувствовала — что-то изменилось. Незаметно, но навсегда.

Он проснулся минут через десять. Потянулся, обернулся, увидел, что я не сплю, и улыбнулся.

— Доброе утро, — сказал хрипловато. — Как ты?

— Лучше, — ответила я. — Спасибо, что пустил.

— Всегда пожалуйста, — просто сказал он.

Я кивнула, сжала одеяло в руках. Никаких лишних слов не нужно было. Просто это утро, его спокойное лицо и мягкий свет из окна — всё казалось новым, как будто мир начал собираться заново, потихоньку, с нуля.

День тянулся странно — тихо, будто вокруг всё стало слишком медленным и хрупким.

Папа ходил по дому, делал вид, что занят делами: мыл посуду, что-то чинил на кухне, звонил кому-то по работе. А я просто сидела у окна и смотрела, как за стеклом тает снег, как капли скатываются вниз по стеклу.

Он время от времени заглядывал в комнату, спрашивал, не голодна ли я, не нужно ли чего. Я отвечала коротко, но внутри меня что-то ныло — не боль, не тревога, а что-то другое, непонятное.

Я всё время думала об этом вечере. О том, как он ушёл. О том, как я ревновала. Слово «ревность» раньше никогда не имело для меня смысла, но теперь оно казалось чем-то страшным и неприятным.

Почему я так отреагировала? Почему не смогла просто спокойно отпустить? Он же взрослый, у него своя жизнь. Он — мужчина, а я… просто девочка, его дочь. Пусть и не родная по крови, но какая разница? Я ведь знаю, что он любит меня как родную. Он всегда любил. Никогда не кричал, не обижал, не бросал. Всегда был рядом, даже когда мама ушла, когда я замкнулась, когда мне казалось, что жизнь закончилась. Он вытащил меня из этого. А я… я вот что сделала.

Я вспомнила ту ночь. Пустая квартира, тишина, слёзы, отчаяние. Всё казалось таким безысходным, что я просто хотела исчезнуть. И теперь, когда вспоминаю, становится страшно. Настолько страшно, что руки сами начинают дрожать.

Зачем я это сделала? Я не хотела умирать — я просто хотела, чтобы он пришёл. Чтобы понял, что мне больно. Чтобы не уходил. Наверное, я тогда перепутала. Всё перепутала.

Любовь, благодарность, страх, одиночество. Всё смешалось. Мне казалось, что если он найдёт другую женщину, то в моей жизни не останется ничего.

А теперь, когда думаю об этом, внутри как будто всё переворачивается. Появляется ужасная мысль — что, может быть, я не просто ревновала. Что, может, всё гораздо сложнее. И от одной только этой мысли хочется зажмуриться, закричать, стереть её из головы.

Нет. Нет, это неправда. Он — мой отец. Тот, кто растил меня, кормил, лечил, учил.

Он не мужчина для меня. Он — опора, дом, спасение.

Просто я потерялась. Не справилась. Пережила слишком многое и запуталась в чувствах.

Я взрослею, и мир вокруг меня меняется. А внутри я как будто всё ещё та маленькая девочка, которая боится остаться одна.

Я положила лоб на холодное стекло. Снаружи моросил дождь, и капли стекали вниз, как слёзы.

Главное, чтобы он не узнал, что у меня в голове. Никогда. Пусть думает, что я просто испугалась. Пусть всё останется как раньше.

Только бы это чувство ушло. Только бы снова стало просто — как раньше, когда я знала, кто он для меня и кто я для него.

Вечер тянулся спокойно — даже слишком. Папа готовил ужин, резал овощи на кухне, что-то напевал себе под нос. Я ходила вокруг, не зная, с чего начать разговор. В голове крутилось одно и то же: надо поговорить. Просто поговорить.

Я хотела сказать, что больше так не смогу — что мне нужно понять, что между нами, кто мы теперь. Хотела объяснить, как мне страшно его потерять. Но слова не складывались. Каждый раз, когда открывала рот, голос как будто застревал где-то внутри.

И вдруг зазвонил телефон. Он лежал на столе, экран мигнул — всплыло имя: Света.

Меня как будто окатили ледяной водой.

Папа замер на секунду, потом взял трубку, бросив короткий взгляд на меня.

— Алло… Да, привет, — сказал спокойно, но я уловила в его голосе то особое, мягкое тепло, которого не было, когда он говорил со мной.

Я смотрела, как он чуть улыбается, как морщит лоб, будто смущён, как старается говорить коротко:

— Да, всё нормально… Нет, не могу сейчас говорить, Юля рядом… Потом.

Он положил телефон и, не глядя на меня, принялся убирать со стола.

А внутри у меня всё оборвалось.

— Опять она. Он обещал…

— Это она? — спросила я, хотя и так знала ответ.

— Юль, давай без этого, ладно? — устало сказал он. — Просто позвонила, спросила, как дела.

— Просто?! — слова сорвались сами. — Ты же говорил, что не будешь с ней! Обещал!

— Я ничего не обещал, — отрезал он, но тихо, спокойно, без злости. — Я просто говорил, что сейчас не до этого.

— Нет, ты обещал! — крикнула я, чувствуя, как всё во мне закипает. — После больницы! Ты клялся, что больше никаких женщин!

Он поднял взгляд.

— Юля… я взрослый человек. Я имею право разговаривать с кем хочу.

— А я?! — выкрикнула я. — А я тогда кто тебе?!

Папа замолчал. Я видела, как он сдерживается, как ищет слова.

— Ты моя дочь, — сказал он наконец. — И я тебя люблю. Но не нужно…

Он не успел договорить — я не дала.

— Хватит! — закричала я. — Не говори ничего! Не хочу слушать!

Посуда на столе дрогнула, и я сама не поняла, как смахнула со стола тарелку. Она разбилась о пол, звон отдался в груди.

Папа шагнул ко мне:

— Юль, спокойно!

Но я уже не могла. Слёзы застилали глаза, воздух словно превратился в дым.

— Ненавижу! — выкрикнула я, не понимая даже, к кому обращаюсь — к нему, к ней, к себе.

Потом развернулась и убежала в комнату, захлопнув дверь так, что дрогнули стёкла.

Он стучал — тихо, не грубо.

— Юль… пожалуйста. Давай поговорим.

— Не хочу! — крикнула я, и голос сорвался.

Я сидела на полу, прислонившись спиной к двери, и рыдала, не в силах остановиться.

Понимала, что всё это глупо, по-детски. Что он не виноват. Что он просто хочет жить.

Но что-то внутри будто ломалось, и я ничего не могла с этим поделать.

— Он мой папа, -думала я сквозь слёзы. — Просто папа. Но почему тогда так больно?

Глава 3

Саша.

После того как Юля закатила мне истерику, я просто стоял посреди кухни и не знал, что делать.

Сердце колотилось, в ушах звенело — не от страха, а от непонимания. Такое поведение я видел впервые. Это не была обида ребёнка, не вспышка подростковой истерики. Нет. В её крике, в глазах, в интонации было что-то другое — почти взрослая ревность. Та, что бывает у женщин, когда они подозревают измену.

Она заперлась в комнате, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка. Я подошёл, постоял у двери, но даже не стал стучать. Не хотелось. Я и сам был зол. Да, я пообещал ей, что никаких женщин не будет. Пообещал — но тогда, в больнице, я был готов на что угодно, лишь бы она выжила. А теперь… жизнь продолжается.

Мне сорок пять, не восемнадцать. Годы бегут. Что, мне теперь поставить на себе крест? Когда Юлька вырастет, выйдет замуж, уедет, я что — должен остаться один, сидеть по вечерам в пустой квартире и разговаривать с телевизором? Как-то не улыбается. Я ведь тоже живой человек, а не памятник отцовской жертве.

Со Светой я не порвал. Не смог. Да и зачем врать — она мне понравилась. Умная, спокойная, с ней легко. Я собирался встретиться с ней ещё раз, просто поговорить. Но не думал, что Юля воспримет всё настолько болезненно.

Я всё-таки подошёл к её двери, постучал.

— Юль… пожалуйста, давай поговорим.

Ответа не было.

— Не хочу! — крикнула она, голос сорвался.

Я вздохнул, опёрся лбом о дверь.

— Юля, это уже не смешно. Твоё поведение переходит все границы.

Тишина. Потом из-за двери, срывающимся голосом, практически визгом:

— Ты мне обещал! Ты меня обманул! Клянусь, я узнаю, где живёт эта шлюха, и я убью её! И себя!

От этих слов у меня всё внутри похолодело. На мгновение даже дыхание сбилось. Я стоял, не зная, что сказать. Снаружи — обычная дверь, а за ней мой ребёнок, который только что произнёс то, что ни один человек не должен говорить всерьёз.

Я постучал сильнее, стараясь, чтобы голос звучал ровно, спокойно:

— Юль, хватит. Послушай меня. Никто никого не обманывал. Я просто говорил по телефону, поняла? Только по телефону.

Но за дверью стояла гробовая тишина. Ни всхлипа, ни звука. Только моё собственное сердце, бьющееся слишком громко в этой звенящей тишине.

После этого я решил, что лучше оставить её в покое. Каждое моё слово только вызывало новый всплеск истерики — смысла продолжать разговор не было.

Я вернулся на кухню, сел за стол и стал бездумно листать новости в телефоне, пытаясь хоть как-то отвлечься. Но буквы расплывались перед глазами, ничего не запоминалось. В голове крутились одни и те же мысли:

«Что она себе позволяет? Почему так себя ведёт? Что вообще с ней происходит? Это что — то самое половое созревание, переходный возраст?..»

Мысли оборвал скрип двери. Юля. Она вышла тихо, опустив голову, вся в слезах. Медленно подошла и попыталась обнять. Я демонстративно отстранился — не грубо, но ясно дал понять, что всё ещё зол.

Она всхлипнула и, почти теряя голос, сказала:

— Папочка, прости меня, пожалуйста. Я такая дура, я не знаю, что со мной! Я никак не могу прийти в себя. Я больше не буду…

Я тяжело выдохнул, потом всё же притянул её к себе, погладил по голове.

— Ладно, Юльчонок, всё… успокойся, моя хорошая. Но ты должна пообещать мне одну вещь.

— Какую? — спросила она, подняв на меня заплаканные глаза.

— Надо, чтобы