часто думал о процессе забвения, — заметил Рэмбоз. — Сначала ты умираешь. Потом умирают те, кто знал тебя и мог рассказать твои истории людям. Потом умирают те самые люди. Твои истории умирают с ними, и вот тогда и ты сам по-настоящему и окончательно умираешь.
В основном наши путешествия сводились к тому, что он и его друзья пили и травили байки из своей школьной жизни, а мы, жены, пили и притворялись, будто слушаем.
В больнице теперь такой наплыв безнадежно больных, что мне очень пригодился бы кто-то вроде сестры Мэри Фрэнсис, — кто-то, способный подсказать, за чьи жизни следует бороться, а чьи уже потеряны.
— Ладно, я его в жизни не встречала! — Хелло-Китти повысила голос, чтобы перекрыть всеобщий гомон. — Но хоть кто-то из вас удосужился познакомиться с ним поближе? Если бы не вот эта мисс Всезнайка, никто бы и не догадался. В любом случае кто вы такие, чтобы судить, что правда, а что нет? Никто не должен умирать в одиночестве, забытый и всеми покинутый, а теперь все будут его помнить. Эйба Бернштайна.
Лет с двадцати я завела привычку записывать разговоры людей вокруг — особенно всякую чушь, с какой парни подкатывали ко мне в баре. Я как бы невзначай оставляла телефон на столике, стойке бара или в кармане, а если ехала в метро, то делала вид, будто копаюсь в нем, на самом деле записывая все, что нес какой-нибудь придурок. Вы представить себе не можете, какую коллекцию я насобирала за все эти годы! Сколько великолепных часов дебилизма и гадостей запечатлены для потомков! Если бы только удалось получить за них денежку — на «Ютубе» или еще как-то. На самом деле, там не только полная чушь. Хватает всякого: горя, смеха, доброты, исповедей, мечтаний, кошмаров, воспоминаний и даже преступлений.
— Представить страшно, сколько пациентов с ПТСР будет после пандемии! — заметил Евровидение. — Господи, да мы всю жизнь потом к психотерапевтам ходить будем! Он хохотнул и повернулся к Мозгоправше: — Вот ведь повезло вам!
