Есть очень распространенное (и очень понятное) ощущение, что писать стихи невозможно. Что все уже написано и лучше не скажешь. Но стихи по сути своей не продолжение какой-то возможности, а преодоление невозможности
Общим был вопрос, на который требовался прямой и точный ответ-диагноз: есть ли у нового человека (то есть у тебя) своя (личная) речь? Возможна ли она? И это были не «вопросы литературы», а главное, самое мучительное вопрошание советского человека.
Не голос, нет уже ( — нам голос невозможен — ). Не музыка еще ( — мертвы мы не на столь — )... — Есть только скрып меча, ползущего из ножен: Так звуков падает заржавая фасоль.
Куда бы я ни шел — не слышу я отзыва, Куда бы я ни пел — не вижу никого. — Лишь в море: скатная жемчужина отлива: Так обнажается безмолвья вещество.
Но от зависших скал ко мне приходит эхо, Со стоном шевеля пустых морей меха, И падает к ногам, среди греха и смеха, Горящей птицею стиха.
—————————
(О муза, надевай же бранное убранство! — Чужие голоса на кладбище твоем. Нам нужно, чтобы жить, такое постоянство, Как никому еще, чтоб просто жить вдвоем)
