Ехал я большой торговой дорогой, обсаженной березками. Тут когда-то был почтовый тракт, потому и обсадили его. Торный путь набит сажен на шесть в ширину, и обозы по нем взад и вперед тянутся беспереводно, друг дружке не мешая, а широкая тридцатисаженная дорога впусте лежит; давно отдана в распоряженье гуртовщиков, что гоняют скотину из уральских степей с Нарын-Песков, с ярмонки у Ханской Ставки.

Проехав версты четыре, ямщик остановился, слез с козел, стал поправлять упряжь на коренной и посвистывать пристяжной. Колокольчик замолк. В стороне послышался дрожащий старческий голос: Блажен муж, аллилуия, иже не иде на совет нечестивых, аллилуия, аллилуия.

Я оглянулся: у дороги под ракитой сидел старичок в изношенном сюртуке, с котомкой за плечами; на траве возле него клюка и кожаный картуз. Утреннее солнце ярко освещало пепельного цвета лицо его и раскинутые по плечам седые, как лунь, волосы.

— Кто бы это? — сказал я путевому товарищу.

— Богомолец. И верно из дворовых. Был псарем либо музыкантом у богатого барина, век свой брил бороду, ходил в форменном казакине, до седых волос звался Мишкой либо Гришкой и служил верой и правдой. А как пришла старость, руки-ноги стали отставки просить, да увидал Гришка, что во дворне он лишним стал: то бабы на рубаху холста забыли ему наткать, то в застольной место ему на сажень от чашки — бух в ноги барину: «Увольте в Клев ко святым мощам на поклонение да к святителю Митрофанию». Таких много по большим дорогам.

Завидя нас, старик подошел и низко поклонился.

— Не в Ключищи ль изволите ехать, ваше высокородие? — спросил он.

— В Ключищи, а что?

— Окажите милость старику; позвольте на облучок присесть. Дело хворое — ноги болят. Сам бог не оставит вас.

— Садись, пожалуй, да ты кто такой?

— Титулярный советник Поярков.

— Садитесь, пожалуйста… Да куда ж вы? Вот здесь. Тарантас широк, троим не будет тесно.

— Помилуйте, ваше высокородие, смею ли я?.. Не извольте так много беспокоиться.

Насилу уговорил его сесть с нами.

— Где служили? — спросил я, думая, что это один из оставленных за штатом чиновников… Их тоже довольно на больших дорогах.

— Приставом второго стана Пискомского уезда Хохломской губернии.

— Долго служили?

— Больше десяти лет. А до того секретарем земского суда был, письмоводителем в городническом правлении — все в полицейских должностях…

«Десять лет становым — и на большой дороге нищим! Чудеса!..» — подумал я.

— Отчего ж не продолжали службу?

— Я-с… отрешен от должности с тем, чтоб впредь никуда не определять.

— Чем же занимаетесь?

— Как вам доложить?.. Ничем-с… По святым обителям странствую… Работать не могу — года уж такие.

— Частной бы должности поискали…

— Нельзя-с.

— Отчего?

— Указом Правительствующего Сената объявлен ябедником, хождение по частным делам воспрещено… К другому ни к чему не приобык. Оно, конечно, вона теперь много местов по пароходству на Волге и в компаниях, и жалованье хорошее, и можно бы приспособиться… И пытался… Да с моим аттестатом кто возьмет?

«Вот подхватил я гуся лапчатого», — подумалось мне.

— А впрочем, благодарю создателя, что не попал на место, — заговорил Поярков после короткого молчания, — а то не сподобил бы господь столько святыни видеть и недостойными устами своими к ней прикасаться