Вот – источник моей тревоги, ибо я не могу забыть Каркозу, где в небесах висят черные звезды, тени людских мыслей растут в сумерках, а два солнца – два близнеца – тонут в озере Хали. Мой разум навек отравлен воспоминанием о Бледной Маске. Я молю Бога проклясть писателя, как тот проклял наш мир своим прекрасным и дивным творением, ужасающим в своей простоте и неопровержимым в своей истинности – мир, который теперь дрожит перед Королем в Желтом.
Послушай, старина, – начал он. – Я должен тебе кое-что сказать. Уже четыре года ты сидишь здесь один как сыч, никуда не выходишь, не занимаешься спортом, ни черта не делаешь, только слепнешь из-за этих книг над камином.
Кто сравнится со мной? – ответила Смерть. – Я ведь куда бледнее.
Клоун обратил к зеркалу напудренное лицо.
– Если бледность красива, – сказал он, – то кто сравнится со мной в моей белой маске?
– Кто сравнится с ним в его белой маске? – спросил я у Смерти, стоявшей рядом.
– Кто сравнится со мной? – ответила Смерть. – Я ведь куда бледнее.
– Ты прекрасна, – вздохнул Клоун, отворачивая от зеркала напудренное лицо.
Он улыбнулся и сказал:
– Ищи ее по всему миру.
Я ответил:
– К чему говорить о мире? Мой мир здесь, в этих стенах, под этим стеклянным куполом, среди позолоченных фляг и тусклых, украшенных драгоценностями доспехов, среди потемневших рам и холстов, черных ларцов и кресел, чьи высокие спинки с причудливой резьбой – в пятнах золота и лазури.
– Кого же ты ждешь? – спросил он, и я ответил:
– Когда она войдет, я узнаю ее.
В камине язычок пламени шептался с бледной золой. Под окнами я услышал шаги, голос и песню.
– Кого же ты ждешь? – спросил он, и я ответил:
– Я узнаю ее.
Шаги, голос и песня под окнами… Я помнил песню, но не шаги и не голос.
– Глупец! – вскричал он. – Песня все та же, но шаги и голос менялись с годами!
В камине язычок пламени прошептал над бледной золой:
– Не жди более, все миновало – и шаги, и голос под окнами.
Он улыбнулся и сказал:
– Ищи ее по всему миру.
Я ответил:
– К чему говорить о мире? Мой мир здесь, в этих стенах, под этим стеклянным куполом, среди позолоченных фляг и тусклых, украшенных драгоценностями доспехов, среди потемневших рам и холстов, черных ларцов и кресел, чьи высокие спинки с причудливой резьбой – в пятнах золота и лазури.
В «отрывках» самой пьесы, которые Чамберс приводит в сборнике, можно заметить сильное влияние мотивов и символов рассказа Эдгара По «Маска Красной Смерти» («The Masque ofthe Red Death»), написанного в 1842 году. Облик Короля в желтых изорванных одеяниях и бледной маске, несомненно, берет свое начало в образе Красной Смерти, предстающей перед принцем Просперо в виде закутанного в кровавый саван мертвеца, что предвещает неминуемую погибель всему живому. Чамберс лишь изменил цвет (который он прекрасно чувствовал как художник) – с красного на желтый, цвет королей, солнца и золота, обозначавший болезненность, безумие и упадок, а также олицетворявший «желтые девяностые», как называли во французском искусстве и литературе 1890-х годов эпоху расцвета декадентства
Роберт Уильям Чамберс (Robert William Chambers) родился 26 мая 1865 года в Бруклине, в семье юриста Уильяма Чамберса и Кэролайн Смит Боутон, происходившей из потомков Роджера Уильямса, изгнанного за ересь из штата Массачусетс и основавшего город Провиденс. Он
Клянусь своим именем, Тэсси Риардон, мистер Скотт, у него лицо кучера катафалка!
Я лениво подумал, не это ли случай Св. Варнавы и не могло ли нечто незваное проникнуть в христианскую церковь и захватить западную галерею. Я читал о подобном в других книгах.
Альдебаран, Гиады, Алар, Хастур плыли в разрывах облаков
