Майя Новик

Паломники

Повесть

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Майя Новик, 2018

Увы, жизнь состоит не только из рассветов и закатов, удовольствия от скорости и поездок на дальние расстояния. Иногда Бог посылает и испытания. Что делать человеку? Можно лечь умирать, а можно навьючить мотоцикл и отправиться в дорогу, надеясь, что все тот же Вездесущий Господь направит твои колеса куда следует.

16+

ISBN 978-5-4493-4827-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Паломники

«Жизнь порой бьет, но эти удары — лекарство»

Петр Мамонов

Дорога оставалась прежней. Шоссе летело вперед, на спусках захватывало дух и начинало сладко ныть под ложечкой, а на подъемах, чтобы не снижать скорость, приходилось то и дело щелкать коробкой передач. Дорога «держала», вела все дальше и дальше, не давала расслабиться. Лучше не думать. Лучше вообще ни о чем не думать. Да и когда ворочать мозгами, если надо во что бы то ни стало обогнать вон тот красный седан? А еще лучше — вот этот черный, грозный внедорожник, до самых окон заляпанный грязью, который, кажется, никуда и не торопится?

Затем надо аккуратно вписаться в крутой поворот, чуть завалив «Ямаху» на бок и поддав газу. Выровнять его, сильной рукой удержать на дороге, чтобы пошатнувшийся мотоцикл не сдуло порывом ветра от встречной фуры.

— Отлично! — бормотал он сквозь зубы. — Главное, не думать. Ни о чем не думать. Все будет хорошо!..

Двигатель «Ямахи» пел обычную песню дороги. На мостах и эстакадах она прерывалась отчетливой барабанной дробью эха от ограждения и почти стихала, когда мотоцикл шел накатом, чтобы потом, когда водитель тронет ручку газа, снова взорваться победным рокотом.

Стоило отъехать от города каких-нибудь триста километров, как дождь закончился, тучи ушли на восток, за спину, и скрылись с глаз, стоящее в зените солнышко начало припекать, пришлось остановиться и снять дождевик.

И все-таки что-то изменилось в дороге. Теперь она была равнодушной к нему. И все чаще казалась неприветливой. Вернулась тревога. На самом деле тревога и не уходила никуда, просто за повседневными заботами Авдей спрятал ее так далеко, что и себе, и другим казался спокойным, даже равнодушным.

Зря они собрались так далеко. Или не зря?

Глянул в зеркало заднего вида. Кира, все еще затянутая в черный дождевик, теперь догнала его и неотступно следовала за ним на своем ярко-синем «Сузуки», висела на хвосте, не отставала. Да и когда она отставала? Всегда рядом. И как только поспевала на своем задохлике? Не понятно. Он как-то пытался поездить на ее мотоцикле, но быстро сдался. Двигатель слабоват, на обгон путем не пойдешь, того и гляди, помрет не вовремя. Да ну на фиг. А ей, — надо же! — нравится.

Авдей включил поворотник, притормозил, убедился, что жена заметила маневр, окончательно сбросил скорость и направил мотоцикл на обочину шоссе. Надо было размяться, да и Кире наверняка надо снять дождевик.

— Ну как ты? — спросил, когда она, заглушив мотоцикл и подпрыгивая на одной ноге, слезла с высокого эндуро и подошла, стягивая перчатки и подняв стекло открытого черного шлема.

Лицо Киры скрывал подшлемник, и она стянула его вниз, чтобы можно было разговаривать. Серые глаза блестели, выдавая лихорадку. Губы из розовых стали ярко-красными, на щеках разгорелся румянец.

— Да что-то не очень, — с нездоровой хрипотцой ответила Кира.

Авдей взял жену за руку. Рука была горячей. Очень горячей.

Нехорошо.

— Лекарства-то есть?

Кира виновато вздохнула.

— Ну что-то есть.

— До вечера продержишься?

— А куда я денусь? Да нормально все, Авда, только горло болит. На ночевку остановимся пораньше, ладно?

— Конечно, — Авдей приобнял жену, на всякий случай оглянулся на дорогу, нет ли машин. А то мало ли что могут про них подумать. Стоят два мотоциклиста, обнимаются. Народ нынче такой пошел: сначала поколотят, а потом разбираться будут, где тут кто!

Машин не было.

Сейчас, когда Авдей прижал к себе жену, стало видно, что он на голову выше нее, намного шире в плечах. Кира была рядом с ним просто ребенком из детского сада — невысокая, тоненькая. Авдей наклонился к жене, стукнулся шлемом о ее шлем, потерся носом об нос.

— Не раскисай! Все будет нормально. Обещаю.

День начинался неплохо. Выехали из гаража они, правда, поздно — в одиннадцать и сначала попали под дождь. Но теперь-то погода налаживалась! Чтоб ей пусто было, этой продавщице! На фига она дала холодную фанту? Кира же просила теплую дать!

В глубине души Авдей знал, что дело не в заупрямившейся продавщице, которой, может быть, просто не понравилась красивая мотоциклистка в сопровождении синеглазого мужа. Дело в том, что Кира нездорова. Не было б холодной фанты, которую она едва пригубила, было бы что-нибудь другое: ледяная ночь, ливень, промокшая от пота футболка и ветерок…

— Дождевик снять не хочешь?

— Нет, — Кира дурашливо скривила губы, поежилась, и Авдей снова обнял ее.

— Вспотеешь.

— Тогда и переоденусь, а сейчас мне что-то… не жарко. Рвем дальше?

— Рвем, — Авдей поддернул вверх собачку молнии на дождевике жены, выпустил из объятий.

Заднее колесо мотоцикла чуть провернулось на влажной обочине.

Кира обогнала мужа, какое-то время ехала впереди, но затем Авдей вывернул рукоять газа и легко оставил позади маленький эндуро.

Кира какое-то время ехала, глядя, как удаляется мотоцикл Авдея, и красные вставки на куртке мужа становятся неразличимыми, а потом тоже добавила газу, догнала и поехала сзади.

За «Ямахой» Авдея по асфальту бежал солнечный зайчик — от зеркала заднего вида, на ветру развивались ремешки пристегнутой к багажнику сумки, с немыслимой скоростью бился о шлем хлястик на вороте его куртки.

Горло болело все сильнее. Пот заливал глаза.

В ушах звучали слова врача. Не первого врача. И даже не второго. Областное светило науки. Очередь к нему, как в мавзолей. Слова подтвердили самое плохое.

— У вас опухоль.

Когда она услышала это в первый раз, заледенело лицо.

Сейчас осталась спокойной.

— Ну я как бы в курсе.

— Повода для расстройства я не вижу. Обычно к злокачественной опухоли подходит кровеносный сосуд, ее питающий. У вас такого нет. Надо оперировать. Пока опухоль маленькая, можно сделать лапораскопию.

Эти слова она уже тоже слышала. Так говорили маме. А у нее оказалась онкология, операция была пять лет назад, затем — два курса химиотерапии, после которых она превратилась в старушку с запавшими висками, тоненькими ручками и просвечивающими через прозрачную кожу черными венами.

Кира повела плечами, прогоняя холодок со спины.

— Я все поняла.

Отец тоже умер от рака. Рак был и у двоюродного брата. Почка. И у бабушки — печень. У дяди — легкие. Рак разнообразен и замысловат. Люди придумали антибиотики, а Бог ответил им раком. Страданий меньше не стало.

«Ему обязательно надо нас чем-то наказывать, воспитывать», — мелькнула горькая мысль. — Победим рак, появится что-нибудь еще, а потом еще! И еще! И так — до бесконечности, до конца истории».

— Боли есть? — спросила знакомая врач в ведомственной поликлинике, куда она пришла на прием повторно.

Врач была практически ровесницей, они учились когда-то давно в одной школе.

— Есть.

— Тянущие? Острые?

— Не знаю, — Кира пожала плечами. — По ночам. Просто больно, и все. Наверное, тянущие.

— По ночам — это плохо.

«Да уж чего хорошего!» — хотела сказать Кира, но промолчала.

— Я запишу тебя на лапароскопию? Это лучше, чем обычная операция. Три прокола — и все. Главное, чтобы опухоль еще не выросла, вырастет — тогда только в онкологию.

Киру передернуло.

Онкология — это шесть человек в палате, неисправный туалет, драный линолеум в коридорах, равнодушные, деловые, всегда занятые врачи, оперирующие до самого вечера.

— Так, — врач заглянула в какую-то тетрадь. — Могу записать на двенадцатое августа. Пойдешь? Лечь в больницу надо будет пораньше, так что будь любезна появится у заведующей числа десятого.

— Пойду.

— До августа попробуй обойтись без нагрузок. Работать можно, но лучше головой, тяжести не таскать, если что — сразу ко мне. Да, за неделю до операции сделаешь биопсию и сдашь анализы. Вот направления.

«Без нагрузок? Ну уж дудки!» — думала Кира в коридоре, сердито сдирая с кроссовок шуршащие синеватые бахилы. — Сидеть на диване и ждать, пока помру? Да ни за что!» — бросила бахилы в мусорное ведро, толкнула тяжелую дверь, вылетела на ослепительное июньское солнце. Зажмурилась от яркого удара.

Тополя шуршали тяжелой листвой на ветру.

«Лучше оторваться в последний раз! А там — посмотрим! Умирать вообще лучше в дороге!»

А ведь не раз и не два думала она о том, что хорошо бы умереть в путешествии. Так, чтобы быстро. От инфаркта там или еще от чего. Или от встречного КамАЗа. Как мотылек. Шпок! И ваших нету! Только вот почему так хочется жить? Увидеть другие страны? Побывать да хоть в том же Китае! Или в Монголии!

«Почему, когда думаешь о смертельных болезнях других людей, все время кажется, что сопротивление их бесполезно? Пора бы и о душе подумать, смириться, покаяться в грехах, приготовиться как-нибудь! А как до тебя самой дело дошло, так вдруг жить захотелось?»

Она ехала в маршрутке и напряженно улыбалась уголками губ.

— Так куда ты собралась? Я не понял, — переспросил Авдей, когда она рассказала ему о планах на ближайшее время.

— Э-э… Ну скажем так: докуда доедем. В идеале б хотелось до Москвы. Круто должно получиться. Деньги есть. Мотики исправны. Цепи и звездочки сменим там, в Москве. Можно будет и в Дивеево заехать, и в Лавру к Преподобному.

— Чуда хочешь? — прямо спросил Авдей жену.

— А почему нет? Я в чудеса верю. И тебе было бы неплохо хоть раз в паломническую поездку съездить, пусть и на мотоцикле.

— Денег хватит?

— Я посчитала, хватит.

— А тебе? На потом?

— А потом суп с котом, — разозлилась Кира. — Биопсия бесплатно, операция — тоже. Про лечение сам все знаешь, видел. А там… Да хоть потоп! А сейчас я хочу в Москву, понял?

Если Кира вбивала себе что-нибудь в голову, остановить ее было трудно. Да Авдей не очень-то и горел желанием останавливать. Байкер на то и байкер, что для него главное — мотоцикл и дорога. К тому же понимал, что ждет их впереди.

Он был даже рад такому настроению жены. Тревожили только обезболивающие таблетки, которые она принимала на ночь.

— А ты выдюжишь? — осторожно спросил он.

Кира коротко вздохнула.

— Ну ты ж знаешь, в дороге приходит второе дыхание.

Это верно. Не раз и не два Кира выезжала в путешествие больной. Однажды прямо перед отъездом ее в автосервисе покусала собака, и распухшая от инфекции нога стала черной. Но Кира махнула рукой и поехала. Ехала и пила жуткую смесь антибиотиков. И выздоровела за три дня. Нога, правда, болела потом почти год на смену погоды. Но тут уж мотоциклы были ни при чем. Глубоко прокусила, может, связки задела. Авдей ругал тогда себя, что отпустил жену одну. Кира отличалась и умом, и сообразительностью, и даже в ремонте мотоцикла могла что-нибудь подсказать, но обладала абсолютной, фантастической безалаберностью-невнимательностью. Вот и залетела под сторожевую псину, которая к тому же еще и щенков оберегала.

Хорошо, сторожа рядом были, оттащили овчарку. В общем, по-хорошему за Кирой глаз да глаз нужен. При всем при этом, когда она хотела, могла быть очень наблюдательной и собранной. Женщина, что с нее взять! Ребро без человека, хоть и с высшим образованием. Тем более, что с высшим образованием! Начитанные — они все такие. Голова в облаках, земли не видит, того и гляди, споткнется.

Авдей вздохнул, глянул в зеркало заднего вида, убедился, что все в порядке, Кира по-прежнему ехала сзади. Свет горел, поворотники не мигали, значит, все было нормально!

Дорога вела. Уносились назад светлые березовые перелески и мрачные, темные еловые леса, деревеньки и города, мосты и реки, пригорки и овраги. Навстречу бежало синее небо, в переносицу бил ветер, резало невыносимо-ярким солнцем глаза, и шоссе увлекало все дальше и дальше от дома. И было уже невозможно остановиться, сделать перерыв в этом упоительном, опьяняющем движении, и рука сама собой то и дело добавляла газу и крепче стискивала руль.

Задохнувшиеся от встречного ветра, от света, от восхитительных, будоражащих запахов дороги, от восторга наконец, они на время и думать забыли о том, что существует еще что-то, кроме сверкающей трассы М53 с ее стремительными автомобилями, разбивающимися о стекло шлема бабочками и резкими сменами окрестных картин. Перед этим отступало все. Уходили проблемы и недомогания, забывались обиды, несбывшиеся ожидания и тревоги.

Какое отличное обезболивающее — дорога!

Но не на этот раз.

После Тулуна на гравийке Авдей понял, что с «Ямахой» что-то не так. В цилиндре детонировало, словно паяльником прижигало ногу от патрубка глушителя, — двигатель нагрелся. На малой скорости мотоцикл непроизвольно подергивался.

— Что за ерунда?!

Перед поездкой он тщательно проверил аппарат, все было в норме, движок работал, как часики.

— Давай заедем к «Северьяну», — предложила Кира, когда муж на остановке объяснил, что есть проблема. — Там поедим и мотик посмотрим.

Отель «Северьян» был небольшим, но весьма приличным заведением, славившимся среди дальнобойщиков. Здесь было все — комнаты для ночевки, кафе, баня, душ, магазин, заправка и небольшой автосервис. Отель частенько выручал припозднившихся путешественников. Особенно Авдей любил кафе — за блины. Очень дорого, но очень вкусно! Пышные, мягкие, в меру поджаристые. Их подавали с медом, с деревенскими сливками, со сгущенкой. Пальчики оближешь и тарелку в придачу — не удержишься!

После остановки мотоцикл завелся с третьего раза. Встревоженный Авдей дальше ехал небыстро, осторожничал, лишний раз не газовал, все время прислушивался к двигателю. Гулкие хлопки в цилиндре не внушали оптимизма.

Такого с мотоциклом еще не было.

Перестала смотреть по сторонам и притомившаяся с непривычки Кира. Терпеливо «повисла» за «Ямахой» мужа, мечтая не столько о блинах с медом, сколько о кислом, терпком, таком, чтобы сводило скулы, клюквенном морсе.

Быть может, у «Северьяна» есть и такое, кто знает!

До отеля доехали, когда солнце уже клонилось к острым верхушкам черных елей. На площадке перед ресторанчиком стояло множество легковых машин: седанов, минивэнов и внедорожников. Дальше, за гостиницей, пространство было забито громадными, тяжелыми фурами, за которыми даже леса не видно не было.

Возле дверей ресторанчика места свободного — только-только поставить два мотоцикла. Сюда-то и направили свои байки приуставшие путешественники.

Под колесами заскрипел колотый черный камень, которым была отсыпана стоянка.

В маленьком кафе людей — не протолкнуться. Кое-как нашли свободные места за столиком, Авдей положил на скамью шлемы и куртки, Кира пошла к кассе — делать заказ.

Байкер внимательно обвел взглядом помещение. Люд здесь собрался обычный. У двери за двумя столиками сидели здоровенные, щекастые, стриженные под машинку мужики в клетчатых рубашках и серых жилетках, затылок одного из них, сидевшего спиной к Авдею, обозначали толстые жировые сладки. Дальнобойщики. Худые среди них — редкость, ну разве что подмастерья или экспедиторы какие-нибудь.

За соседнем столом сидели три кавказца разной степени худощавости и смуглоты. Заказали только гречневую кашу и хлеб. По сторонам не смотрели, занятые едой и разговором. Один из них, правда, все время посматривал в окно — следил за стоянкой. Это, скорее всего, перегонщики. Гонят машины из одного города в другой. Может, по заказу, а может, сами.

Тоже работа.

Остальные столики были заняты отпускниками, едущими на отдых или возвращавшимися с него. Мужики в шортах и в светлых маечках, женщины в коротком — в белом или светло-розовом, детишки в льняных панамках. Загорелые плечи и руки, спокойные, уверенные движения. Эти заняты только собой.

Вернулась Кира, села напротив, пожаловалась:

— Нет у них клюквы! Заказала себе чаю с двойным лимоном, вдруг поможет? Солянку будешь? Я солянку взяла и блины.

— Буду, — откликнулся Авдей и тоже, следом за кавказцем, посмотрел в окно — мотоциклы были на месте, правда, возле них крутился мальчишка лет девяти-десяти. Наверняка из местных, с Алзамая.

Местных тут, в «Северьяне» не кормили, хозяин их не привечал, даже табличка в кафе висела: «Местных не обслуживаем».

«Пацан — это не страшно».

Принесли заказ: горячая, ароматная солянка в горшочках: янтарные капли жира плавают по поверхностности, хлеб местной выпечки, долгожданные блины, чай. Кире — с двумя ломтиками лимона, Авдею — с молоком.

Байкер ел молча, быстро. Проглотил солянку и блины, увидел: жена к еде почти не притронулась, для вида похлебала остренького бульону, теперь с жадностью пила чай. Блины отодвинула в сторону.

— Ты чего?

Сморщила носик.

— Не хочу.

— Ну тогда я съем.

Не пропадать же добру, в самом деле! Авдей придвинул к себе тарелку с блинами, расправился с ними в два счета, наконец-то почувствовал приятную тяжесть в желудке. В два глотка допил чай, отодвинул тарелки, встал. На его место уже наметился какой-то невысокий вертлявый мужичок в ярко-желтой ковбойке.

Байкер собрал тарелки, двинулся к выходу, поставил тарелки на специальный столик для посуды, и тут его толкнули под локоть. Реакция у Авдея была превосходной, и не одна тарелка на пол не упала — придержал. Недовольно оглянулся, отыскивая глазами наглеца, но увидел только спину, стриженый затылок с двумя выбритыми эсэсовскими буквами-молниями, непонятную татуировку на плече.

Авдея снова толкнули.

Еще один. Такой же худощавый, жилистый, нахальный. Бритая голова, черные джинсы, черная футболка с коловратом во всю спину.

«Прямо мишень, а не коловрат! — усмехнулся про себя Авдей. — Модный чувак!»

И третий — высокий, плечистый детина с приоткрытым ртом и ничего не выражающими глазами. Натуральный «паровоз»! Бритый череп, тяжелые ботинки, камуфляжные штаны.

Кира, подхватив на локоть шлем и куртку, встала, в руках держала чашку с блюдцем. Первый из нациков, как сразу про себя назвал всю троицу Авдей, вдруг взял ее за локоток, наклонился, что-то сказал.

Кира, которая смотрела до этого под ноги, удивленно подняла на него глаза, и Авдей отчетливо увидел, как менялось их выражение — от первой растерянности и удивления до снисходительности и даже легкого презрения. Оно и было из-за чего. «Великий белый человек» был некрасив и носат. Изображая якобы любезную улыбку, он ощерился, и оказалось, что зубов у него не хватает и вверху, и внизу.

Кира чуть насмешливо улыбнулась, от чего нацика передернуло, что-то негромко ответила, прошла мимо двух других нацистов по проходу к Авдею. Первый проводил ее взглядом, напоролся на глаза Авдея, усмехнулся, тонкие губы дернулись. Глаз он не отвел, с вызовом смотрел на мотоциклиста. Авдей двинулся было к нему, но Кира, быстро поставив чашку на столик, схватила мужа за рукав и буквально утащила его к выходу.

— Забей, Авда! Пойдем, мотик посмотрим!

Она была права. Незачем в дороге цирк устраивать. Есть более важные вещи.

На улице по-прежнему светило солнце, от нагретого камня площадки шло тепло, вдали, за колонками АЗС еле слышно вздыхал на ветру лес. Авдей бросил куртку на сиденье, повесил на руль шлем, оглянулся, отыскивая глазами тень.

— Здравствуйте! — сбоку нарисовался тот самый парнишка, который торчал у мотоциклов, когда они ели. — А как называется ваш мотоцикл?

Авдей, который уже взялся за руль, чтобы перекатить мотоцикл, скосил глаза. Ему давно надоели вопросы на тему «сколько жрет, сколько прет», но что-то в тоне пацана заставило его оставить насмешку и ответить вполне серьезно и тоже вежливо. Да и глаза у мальчика были хорошие: светлые и серьезные.

— Привет. «Ямаха», — Авдей налег на мотоцикл и укатил его к шоссе — в тень. Кира решила не мучиться, толкая мотоцикл, села на «Сузуки», с трудом ногами вытолкнула его назад, потом завела, подъехала к Авдею, остановила мотоцикл рядом, спешилась, вытащила ключ из замка, подошла к мужу.

Мальчишка притопал следом. Видимо, его тянуло к мотоциклам, как болтик к магниту, но ни Авдей, ни Кира не могли осуждать его за это — сами такие.

Ни слова не говоря, Авдей отстегнул сумку, навьюченную на багажник, положил на траву обочины, достал плоский ящичек с инструментами, раскрыл, выбрал один из ключей. Затем снял с «Ямахи» сиденье, отсоединил и снял бак.

Мальчишка, еще стесняясь, некоторое время стоял поодаль, затем подошел ближе.

— Сломался? — сочувственно спросил он.

— Есть такое дело! — Авдей был занят тем, что стаскивал со свечи наконечник.

Кира нашла среди инструментов свечной ключ, держала наготове.

— А вы откуда едете?

— С Ангарска, — Кира улыбнулась мальчишке, передала ключ мужу.

— А! Так вы не из далека! Местные. А у вас что за мотоцикл?

— «Сузуки».

— А вот этот мощнее, чем ваш?

— Конечно, мощнее. В этом — двигатель в шестьсот кубиков. А в моем — всего четыреста.

— А скорость? — продолжал расспрашивать мальчишка. — Я вот тут смотрю на спидометре…

— А ты не смотри на спидометр. Обращай внимание на мощность, кубатуру, на крутящий момент… Мой разгоняется максимум до ста десяти километров в час и то с ветром в спину и под горку. А этот по трассе спокойно сто тридцать идет.

Авдей внимательно рассматривал черную от копоти свечу. Что за ерунда? Позавчера, когда проверял мотоцикл перед дорогой, свеча была кирпично-красного цвета! Неужели что-то с зажиганием?

«Не будем делать преждевременных выводов…»

— Дай мне новую свечу, — попросил он жену. — М-м… В правом заднем кармане сумки.

Получил свечу, вскрыл упаковку, вставив в ключ, стал ввинчивать ее на место.

— А как вас зовут? — продолжал расспрашивать мальчишка, и услышав ответ, хмыкнул. — Какие у вас имена… редкие. А меня Лешей. А как там, в городе? Хорошо жить?

— Нормально, — отозвался Авдей. — Шумно только, но зарплаты хорошие, не то, что у вас.

— А хорошие — это сколько? — не отставал пацан.

— Хорошие — это значит, можно покупать японские мотики и еще хватит на бензин, квартплату, еду и одежду.

— А сколько вот такие мотоциклы стоят? — открывшаяся перспектива показалась мальчишке ошеломительной.

— Да ты на эти не смотри, эти старые.

— Ничего себе старые! — удивился Леша.

— Старые. Вот этот — старше тебя. Мой стоит ну что-то около двух тысяч долларов, а синий — ну тысячи полоторы, не больше. А у вас зарплата какая в селе? Тысяч, наверное, восемь — десять?

— По-разному, — по-взрослому вздохнул Леша.

— Работа вообще есть?

— Мало, лесхоз закрылся, многие в город уезжают. Вот и я в город хочу. Я сюда прихожу машины мыть, иногда удается заработать. Сёдня только работы нет.

— А деньги на что тратишь? — спросила Кира. — Небось, на пиво и сигареты?

— Не, — мальчишка помотал головой, — иногда лапшу покупаю, иногда шоколадки, ну там «Сникерсы» и всякое такое. Иногда и домой чего. Крупу там или хлеба.

— А наркоманы у вас в Алзамае есть?

— Есть, — Леша кивнул. — Много. Я в город хочу. Не хочу здесь…

За разговором Авдей надел на свечу наконечник, поставил на место бак, подсоединил бензошланг, завел «Тенери», послушал. Двигатель завелся неохотно и работал неровно, и Кира тоже услышала это.

— Что, приехали? — забеспокоилась она.

И он, и она уже и думать забыли о компании странно одетых нагловатых молодых людей.

А те, видимо, перекусив, вышли из кафе, загрузились в машину. За руль сел парень в черной футболке, рядом с ним — щербатый, на заднем сиденье развалился верзила. Машина вырулила со стоянки.

Щербатый, посмотрев вперед, вдруг увидел Киру и Авдея. Начал бешено крутить рукоять окна. Стекло нехотя поползло вниз.

— Шлюха жидовская! — громко сказал он с ненавистью, когда машина проезжала мимо мотоциклистов. — Тьху!

Не расслышал этого только мальчишка, который отвлекся, высматривая кого-то возле заправки.

Черные брови Авдея поползли вверх.

— С чего это ты так… сподобилась? И что он тебе в кафе сказал? И еще, — до него только сейчас дошел смысл ругательства. — Я что, похож на еврея?

— Вопросы, вопросы, — вспыхнувшая Кира довольно зло прищурилась. — Главное, эпитет в мой адрес тебя, видимо, не тронул! Первое — не знаю, второе, — Кира наклонилась к мужу, чтобы не слышал мальчик, — он сказал: «Ути-пути, мотоциклисточка! Поцелуешь, дам сто рублей!» — и уж тут настала очередь Авдея краснеть от злости, — а в-третьих, ты похож на киргиза. На синеглазого, большого и очень симпатичного киргиза.

Авдей сердито отвернулся от жены, засопел, занялся мотоциклом: снова отсоединил бензошланг, снял бак, стащил наконечник свечи, заглянул в него.

Леша с и интересом наблюдал за мотоциклистами.

— Что за оказия такая? — Авдей ткнул внутрь наконечника отверткой. — О! Нашел! Контакт вывернулся! — он мгновение размышлял над проблемой. — В Тулуне бензина левого хватанули, не иначе. От детонации и отвернулось, — он закрутил контакт, поставил наконечник свечи на место, стал собирать мотоцикл.

Поставил на место бак, завел «Ямаху», послушал — двигатель работал без перебоев. Авдей удовлетворенно кивнул, поставил на место сиденье.

— А вы в городе куда-нибудь ходите? Ну там, в клубы всякие? — заторопился с расспросами мальчишка, видя, что байкеры стали собирать вещи и инструменты.

— Нет, Леха, в клубы мы не ходим. Есть два правила в жизни. Первое — не пить, не курить и не колоться. И второе — не ходить по клубам. Лучше иметь какое-нибудь увлечение. Вот мотоциклы, например. Ну или как я, дом строить за городом, — Авдей подмигнул мальчишке. — Будешь ходить по клубам, будут тебе неприятности. Это ты помни, как в город попадешь. Нам, деревенским, это помнить надо. Да и неинтересно там, — принялся поучать пацана Авдей.

— А вы деревенский?

— А как же! — Авдей оживился. — Я, парень, с Якутии. Все детство в деревне прожил, пока мамка с папкой в город не переехали.

— А вы русский?

— Я гуран. Бабушка у меня местная была. Ну вот, стало быть, я на три четверти русский, а на четверть якут! — байкер подмигнул мальчишке.

— А жена у вас русская?

Кажется, пацан все-таки услышал ругательство.

— Имя у вас, — сказал он Кире, как бы извиняясь, — такое… Я и не слышал никогда.

Авдей усмехнулся, взглянул на Киру, который уже успела надеть подшлемник и шлем, только глаза было видно да вздернутый носик.

— А пусть она сама скажет.

— Я, молодой человек, природная русачка с изрядной примесью тюркских кровей. Короче. сибирячка я! — ответила Кира. — Понял? А имя у меня православное. На вот! Просто в благодарность за хорошую компанию, — она протянула мальчишке немного денег, и тот обрадованно схватил их.

— Ух ты! Спасибо!

— Одно прошу — не покупай на них вонючие папиросы! Гадость это.

Кира уже была на мотоцикле, застегивала последние хлястики и молнии, Авдей надел шлем, взгромоздился на «Ямаху», ткнул толстым от перчатки пальцем в стартер.

— Ну пока, Леха! — кивнул пацану. — Расти хорошим человеком, слышишь?

Мальчишка согласно закивал. Кира махнула рукой, посигналила, и они выехали на пустынное шоссе.

Авдей, который уже во второй раз успел забыть об инциденте, — он вообще плохое забывал быстро, — спохватился: а в какую сторону уехали эти нацики?

«В нашу! Попутчики, стало быть! Плохо. Надо было еще задержаться на стоянке. Хотя… может, они местные? Номера точно нашего региона. До Тайшета тут всего-ничего, километров сорок — шестьдесят, не больше. Не успеем догнать.

Но они успели.

Авдей издалека заметил серую машину, притулившуюся прямо посреди колдобин на разбитом гравийном участке шоссе. Парень в черной футболке с коловратом, открыв капот, видимо, пытался оживить колымагу. Верзила сидел в машине, выставив на дорогу ноги и пил пиво из огромной пластиковой бутылки. Щербатый стоял на середине шоссе и высматривал машины, поглядывая то в одну, то в другую сторону.

Кира, как назло, довольно сильно отстала от мужа, и Авдей загодя стал притормаживать, поджидая жену. Кира не торопилась, и сколько он не ждал, а все-таки пришлось поравняться с машиной. Щербатый бросился ему наперерез, нелепо размахивая руками. Авдею пришлось притормозить.

В кафе он не рассмотрел, но сейчас увидел: на месте глаз у щербатого находились две дырки, словно двустволка вдруг обрела лицо и смотрела сейчас прямо на байкера. Скорее всего, этот тип не простит и не забудет любой не то чтобы снисходительности, но даже небрежности в свой адрес. Может быть, и оказался он здесь не просто так, — наверняка выкинуло мутным водоворотом событий на далекий сибирский берег, а может, и того хуже — скрывается.

Авдей по роду занятий знал, — многие преступники считают, что в малолюдных местах скрыться легче. Уезжают в села, в Якутию, на Камчатку, думая, что никто и никогда не найдет их там.

Зря они так думают!

Байкер остановился, вопросительно глядя на щербатого и придерживая сцепление. Краем глаза увидел: Кира совсем рядом.

«Ну скорее же!..»

— Привет, братела! — лицо щербатого пыталось изобразить приветливость, но это удавалось плохо. — Тут у нас проблемка махонькая нарисовалась, помоги, а?

— Че надо? — в тон щербатому спросил Авдей.

— Ключ «на тринадцать»!

— А че случилось, с машиной что-то? — Авдей тянул время.

Щербатый оглянулся на шум «Сузуки», мгновенно узнал Киру, но виду не подал, вроде и не было ничего.

Авдей махнул жене рукой, мол, проезжай быстрее! Кира все поняла, поддала газу, мотоцикл завилял по колдобинам.

— Да что с машиной? Ремень гэрээм проскальзывает, подтянуть надо. Проблемка-то — сущий пустяк, видишь, а ключа нет, вот в чем беда, — щербатый жадно следил глазами за мотоциклисткой.

Авдей вдруг почувствовал, словно его душат, — так велико было желание убить щербатого. Он даже удивился такой своей реакции. Опасных и неадекватных людей вокруг много, нельзя так реагировать на каждого.

Кира миновала разбитый участок дороги, выехала на асфальт и вот-вот должна была скрыться за поворотом. Авдей знал, что жена может в любой момент затормозить, бросать его в опасной ситуации не входило в ее привычку, он это помнил.

— Да видишь ли, нету у меня ключика «на тринадцать», — сказал он щербатому, чуть подгазовывая.

— Ну как нет-то! Я ж видел, ты возле кафе мотик ремонтировал!

— Ремонтировал, — согласился Авдей. — Да только ключа такого нет у меня. Не нужен он мне.

— Врешь! — разозлился Щербатый. — А ну-ка слазь! — он угрожающе схватился за руль «Ямахи». — Щас поглядим, какие у тебя там ключи!

Авдей напрягся. Верзила перестал сосать пиво из бутылки и предпринял попытку выбраться из тесного салона машины.

— Руку убери, — тихо сказал Авдей, нащупывая землю для упора.

И тут произошло непредвиденное: из багажника машины донесся стук. Там кто-то был!

Авдей отреагировал быстро. Уперся ногами в землю, привстал, удерживая мотоцикл левой рукой, резко ударил щербатого. Бил так, чтобы сразу с ног долой. Щербатый упал. Авдей открутил ручку газа, и «Ямаха», словно огромный белый конь, скаканула вперед.

Сзади заматерились. Авдей знал: оружия при Щербатом не было. Некуда его было прятать — майка да сползающее трико. И вот у парня с коловратом запросто мог быть пистолет! Или в машине, у верзилы.

— Помоги, Господи!

Мотоцикл закидало по ямам и рытвинам, подвески заходили ходуном, Авдей на миг привстал на подножках, облегчая «Тенере» работу, но как только «Ямаха» вылетела на асфальт, сел, наклонился к баку, почти лег на него, ожидая сзади выстрела.

Но выстрела не последовало: впереди показался огромный двухэтажный автобус «Мерседес» с новосибирскими номерами, проехал мимо мотоциклиста, затормозил, свернул на встречную, чтобы объехать ухабы, заслонил своей махиной «Ямаху»…

Авдей прощелкал всю коробку передач с невиданной скоростью и буквально просвистел мимо жены, которая, как он и думал, ждала его за поворотом.

Кира бросилась догонять мужа.

До поворота на Тайшет долетели за десять минут. На АЗС, куда они свернули, Авдей махнул Кире рукой, мол, подожди, и побежал к охраннику:

— Есть городской телефон? Срочно!

Через десять минут к заправке подкатил полицейский УАЗ. Пока Авдей объяснялся с полицейскими, размахивай руками, Кира сидела на бордюре, подложив под зад обрезок туристического коврика, и мечтала о горячем чае, парацетамоле и какой-нибудь ядерной таблетке от боли в горле. Но под рукой были только холодная минералка и гомеопатические немецкие таблетки. За аптечкой надо было лезть далеко в навьюченные сумки. Поэтому она методично, одну за одной, жевала гомеопатические таблетки. Таблеток в блистере было много, они были приятного, чуть сладковатого вкуса.

«Вдруг поможет?»

Она думала о том, что теперь придется долго ждать. Все, что касалось полиции, в ее сознании было твердо связано с длительным ожиданием и с потерей времени, причем часто бесполезной. Но на этот раз дело, кажется, касалось чьей-то жизни, это она поняла по обрывочным фразам Авдея, и поэтому Кира была готова подождать. Вот только горло болело и очень хотелось лечь.

Кира удивилась, когда Авдей и плечистый полицейский пожали друг другу руки, явно прощаясь, и муж подошел к ней.

— Чего расселась? Мотики заправляем и дальше рвем.

Не поверила ушам.

— Дальше?!

— А ты надеешься, нас с тобой на задержание возьмут? — Авдей хохотнул.

Кира поежилась.

— А если их не задержат? Вдруг мы их потом на трассе встретим?

— Я дал свой телефон, сержант обещал позвонить, если что, — Авдей нахмурился, глянул на часы.

Почти восемь вечера. По идее, через пару часов надо вставать на ночлег. Ну да за два часа они могут улететь отсюда километров на сто пятьдесят — сто семьдесят. Своротов с трассы, куда можно съехать, тут много. Надо обладать какой-то особой невезучестью, чтобы еще раз встретиться с отморозками.

Невезучим Авдей себя не считал.

— Поехали!

Кира протянула мужу руку, и тот одним сильным движением поставил ее на ноги.

Молодая женщина застегнула шлем, завела мотоцикл, села на него, и виртуозно развернувшись, подъехала к свободной колонке. За ней подкатил свою большую «Ямаху» Авдей.

Через десять минут они снова были на трассе.

«Удивительно, как быстро остывает воздух!» — думала Кира, глядя как острые черные ели колют своими верхушками бок раскаленного солнца.

И действительно, стоило им съехать в низину, как их обдавало волной холода и запахом грибов, прелых листьев, болота, земли.

«Ничего необычного, — тут же одернула Кира себя, — начало июня, земля еще не прогрелась, как следует. Ночью будет холодно. Ну в общем-то, все как обычно. Жаль только, что я заболела. Странное дело. Никогда в дороге не болела. Ни разу за… Сколько же лет я езжу на мотике? — она быстро посчитала в уме. — Восемь лет? Нет, уже десять. Целая жизнь!»

Голова раскалывалась. Морозило. Поток холодного воздуха подныривал под стекло шлема и бил точно в нос.

Кира шмыгнула, проверила, опущено ли до конца стекло, и понеслась вперед — догонять мужа, красно-черная куртка которого виднелась далеко впереди.

На ночлег остановились, когда стало смеркаться. Свернули с трассы, проехали перелесок и по заросшей дороге по краю леса уехали как можно дальше от шоссе. Тут Авдей поосторожничал: еще раз свернул от дороги — в комариные заросли молодых сосенок.

Отыскали ровное место, быстро, привычно разбили бивуак. Как только установили палатку и развернули коврики, Кира нырнула внутрь — сменить промокшую от пота футболку, да так и осталась там, наружу уже не выходила.

Авдей, отмахиваясь от надоедливой мошки, вскипятил на примусе чаю, порезал бутербродов. От еды Кира отказалась, запила быстро остывавшим чаем таблетки из аптечки, залезла в спальник, затихла.

Авдей еще долго, со вкусом, швыркал горячим чаем, шупал костяшки пальцев, смотрел на далекие огни деревни в низине, на синий от сумерек лес и слушал, как пронзительно совсем рядом кричит незнакомая ночная птица. Пахло влажной травой, землей и откуда-то сбоку, от леса то и дело наплывал запах смолы и хвои.

Телефон держал под рукой, то и дело посматривал на шкалу — прием был, пусть неуверенный, всего два деления шкалы, но был. Несмотря на то, что Авдей ждал звонка, он все-таки вздрогнул, когда в тишине леса раздались резкие трели. Звонил тот самый сержант.

— Зарипов, Тайшетское РОВД, — прозвучал в телефоне знакомый голос. — Взяли мы их. Слышишь? Один только ушел, но вроде, не вооружен. Пехом ушел в лес. Мы его возьмем, но пока будьте поосторожнее. Рецидивист. Три ходки и статьи все нехорошие. А тебе спасибо. Они предпринимателя-армянина похитили в Черемхово. Вкололи ему дряни какой-то, везли в Канск. Короче, благодаря тебе, мужик жив, щас в больничке.

— Вам спасибо, что сработали, — ответил Авдей. — И что позвонили.

— Все, — в трубке раздались гудки.

— Взяли их! — громко сказал Авдей Кире. — Слышишь? Один в лес ускакал.

— Ага… — голос у Киры был безразличный.

Авдей аккуратно убрал все вещи под тент. В палатку полез, когда на землю из низких, наплывших из-за леса туч, упали первые капли дождя.

В палатке было темно и холодно. Навстречу шевельнулась Кира.

— Авда, я замерзла.

Авдей явственно различил стук зубов.

Плохо дело!..

Расстегнул второй спальник, набросил поверх спальника Киры.

— Так сойдет?

— А ты?

— Да мне куртки достаточно. Ты ж знаешь, я не мерзну.

Это было правдой. К холоду Авдей был привычен и не ощущал его. В минус тридцать пять без шарфа ходил.

— А то давай я тебя согрею. Хочешь?

— Хочу.

Ее кожа обжигала, и на время Авдей забыл обо всем.

— Ты согрелась? — спросил он намного позже.

— Нет, Авда, ты холодный. Холоднее меня.

Авдей выполз из-под спальников, укутал жену, лег рядом, накинул на себя куртку, обнял Киру через спальники.

— Так лучше?

— Да.

Через мгновение он спал.

Кира с головой накрылась спальником, но сон не шел. То и дело приходилось вытирать лицо от пота, иначе мерз лоб и переносица — до ломоты.

В первый раз она вдруг подумала, что умирать или долго, тяжело болеть в присутствии мужа — нехорошо. Авдей верный и любящий, но слабости он не потерпит, он презирает любые ее проявления. Сам он все болячки переносил на ногах, однажды сжег руку до мяса расплавленным пластиком и даже не поморщился. Сам содрал моментально затвердевший пластик — вместе со сгоревшим мясом, сунул руку в бочку с холодной водой: дело было на даче, и заявил, что ему не больно. И потом ходил еще три дня, пока рука не распухла окончательно и не стала чернеть. Только тогда Кира заставила его пойти к врачу. Ожог лечили два месяца.

Точно так же Авдей относился и к болячкам других: пустяк, пройдет!

Однажды он бросил ее на даче с температурой в тридцать девять. Поехал с коллегами навестить какого-то сослуживца-пенсионера: «Я обещал, я сделаю!» А она провела без еды и воды весь день, потому что не могла даже с кровати подняться, не то что воды принести. Еще и света не было, как назло. Авдей тогда вернулся поздно. Правда, сразу же отвез ее в больницу, а потом — в городскую квартиру. Ага, и уехал обратно на дачу, решив, что она вполне может сама о себе позаботиться: «Не, ну а чем я еще помочь-то могу?»

Она вспомнила, как нянчил ее в детстве отец. Когда она заболевала гриппом, а случалось это

регулярно, раз в году, зимой, отец усаживал ее в кровати, подкладывал под спину подушку, поил кислым брусничным морсом и чаем с молоком, мерил температуру, а потом уходил за лекарствами и — обязательно — в библиотеку и приносил ей много чудесных, старых, потрепанных книг. Там были повести Крапивина и Фенимора Купера, Льва Кассиля и Джека Лондона.

Едва температура спадала, она принималась читать их одну за одной, и вот отца уже нет, но до сих пор остался с ней сладковатый запах тех подержанных библиотечных книг, ощущение выздоровления и того, что кто-то может о тебе позаботиться.

Где теперь все это?

Кира вдруг вспомнила сегодняшнюю встречу в кафе, и ее затрясло. Она зажала рот ладоням, чтобы не разрыдаться и не разбудить мужа.

— Господи! Где теперь все это? — беззвучно шептала она в темноте.

Снаружи вздыхал ветер, то и дело резко дергало тент палатки, словно кто-то пытался стянуть ее с места, неровно барабанили капли дождя. Рядом, в темноте, плаксиво ныл комар.

Буквально за три недели до самого первого посещения врача, они с Авдеем ездили в Иркутск, в Знаменский собор, поклониться мощам святого Иннокентия Ключицкого. Кира молилась о том, чтобы Господь порадовал их ребенком. Десять лет ведь живут — и никого, хоть кошку заводи!

На УЗИ шла с надеждой, а оно вон как оказалось…

Ну что ж, это тоже… ответ.

Но мучило ее не это. Мучило другое: с того самого момента, как узнала о диагнозе, Кира явственно стала ощущать, что за левым плечом кто-то стоит. Кто-то… темный.

Неужели… смерть? Или кто-то еще похуже?

Раньше она думала, что хуже смерти ничего нет, но теперь-то знала: есть! Есть вещи и похуже смерти.

Какой-то черный гений отравлял существование, сны снились тягостные, тревожные, мерещился зловещий шепот, топот десятков чьих-то маленьких, противных лап, словно в темноте под кроватью возились жирные, наглые крысы.

Когда не спалось, она прислушивалась к боли внутри себя, жалась к спящему Авдею: он был живой, горячий, сопел, всхрапывал, иногда, не просыпаясь, прижимал ее к себе, и тогда становилось чуточку легче.

Наконец, Кира согрелась и уснула.

Ей снился бес.

Мускулистый, коренастый, абсолютно голый, с начисто содранной кожей, кроваво-красный бес. На круглой башке красовались маленькие, аккуратные рожки. Сначала она просто знала, что он где-то рядом. Гулко стучало сердце, от ужаса прерывалось дыхание, черная, липкая тьма клубилась за спиной. Кира все время хотела, но так и не могла взглянуть на нее. А потом она его увидела. Со спины. Он уходил прочь, уверенной, неторопливой походкой, словно зная, что она никуда от него не денется. Обернулся.

Кира вскрикнула и проснулась.

В висках стучало, футболка снова была мокрой от пота, даже спальник и тот, казалось, промок. Ледяной воздух проникал в под него откуда-то сбоку. Кира откинула от лица плотную ткань, вдохнула обжигающий холод, закашлялась. Светлее не стало: вокруг стояла плотная, липкая тьма. С силой потерла щеки, чтобы окончательно избавиться от кошмара.

«Морок! Это только морок…»

Торопливо нашарила фонарик, щелкнула клавишей. Неяркий кругляш осветил стенку палатки. Вытерла платком пот со лба, но он тут же выступил снова.

Кира еще дальше вниз столкала спальники, села, стала расстегивать кофту.

«Как холодно! Градуса три, не больше!»

— Ты чего? — со сна хрипло спросил Авдей.

— Футболку хочу сменить, мерзну.

За свежей футболкой пришлось высунуться в тамбур палатки. В чересседельной сумке нашарила пакет с футболками, затащила внутрь, переоделась.

Авдей снова спал. Кира придвинулась к мужу, набросила на него спальник, легла ему на спину щекой, прижалась ухом, сквозь ткань мотокуртки стала слушать, как ровно бьется спокойное, сильное сердце. Она лежала так, пока снаружи не забрезжил рассвет. И только тогда повторно заснула, свернувшись калачиком под боком Авдея.

Утро выдалось пасмурное. Быстро оделись, собрали вещи, выехали на трассу. Завтракали в кафе. Авдей с тревогой посматривал на Киру. Та молчала, от еды отказалась, пила горячий кофе.

— Ну… как ты? — спросил он без особой надежды на лучшее.

— Лекарства надо, — простужено ответила она. — В аптеку.

— Аптека только в Красноярске.

— Тогда едем до Красноярска.

— Может, в гостиницу? Вдруг хуже станет? А то, может, вернемся? — последние слова Авдей произнес неуверенно.

Не было такого ни разу.

Кира в ответ замотала головой.

— Фигу я вернусь! Давай подождем до вечера.

— Ехать-то сможешь?

— Да запросто.

В Красноярске их ждало суматошное движение. На АЗС, куда свернули заправиться, Авдей расспросил работников, где ближайшая аптека, оставил Киру на месте, сам смотался за лекарствами. В списке значился нурофен, растворимый витамин С и таблетки от ангины. Лишь бы помогло.

Кира тут же, на заправке, выпила таблетку нурофена, запила минералкой, сунула в рот таблетку от ангины, рассовала лекарства по карманам, поправила подшлемник, отсалютовала.

— К выезду готов!

Глаза блестели.

— У тебя аллергии от этой фигни не будет? — сурово спросил Авдей.- А то что я с тобой делать-то буду?

Однажды у Киры была аллергия от лекарств, он до сих пор вспоминал об этом с ужасом. Откачали в больнице. Неделю лежала под капельницами.

— Не, это нормально все! — беспечно махнула рукой женщина.

— Тогда по коням, — кивнул Авдей.

К вечеру стало ясно, что болезнь просто так не отступит.

Сначала долго не могли найти место для ночевки. Вдоль трассы тянулись глухие комариные леса, сырые темные ельники, болота. В одном из перелесков под деревьями Авдей не смог удержать мотоцикл, уронил, загнул рычаг сцепления, расстроился, долго ругался. Снова вернулись на трассу, медленно покатили дальше. Вечерело. Наконец впереди появился дорожный знак «Тяжинский».

Какой-то поселок.

Кира остановилась на обочине. Авдей пролетел дальше, развернулся, подъехал к жене.

— Может, там отель есть? Или какая турбаза? Ну вдруг? — предположила она.

Проехали до поселка. С первого же взгляда стало ясно, что гостиницы здесь нет: с дороги виднелись черные от старости, замшелые избушки, живописно скрытые разросшимися кустами черемухи и сирени. Темная улица с огромными старыми тополями уходила за поворот.

— М-да. Жди здесь, — скомандовал Авдей. — Сейчас все узнаю.

Он уехал вперед, скрылся за поворотом, но вернулся быстро. На миг остановился возле Киры, крикнул:

— Давай за мной! Гостиница дальше! — и уехал в сторону шоссе.

Кира вздохнула, закашлялась, завела мотоцикл, развернулась…

Вернулись на трассу, проехали еще несколько километров, снова увидели такой же знак, повернули.

Наверное, раньше в здании гостиницы сидела какая-нибудь расчетная группа автотранспортного предприятия поселка: одноэтажный дом с дощатым, крашеным полом, коридор из торца в торец, несколько грязных номеров по обе стороны, крохотный кабинет администратора. В номере — провалившиеся кровати, черно-белый телевизор с антенной-рожками, два работающих канала. Белый пластиковый чайник, выданный администратором. Еле теплый душ в конце коридора. Мотоциклы — на заднем дворе под охраной сторожа АТПр.

Зато дешево, можно отлежаться.

После душа, постелив свежее белье, Кира упала в кровать. Ломило все тело. Авдей суетился рядом. Запарил корейской лапши с перцем — от простуды, порезал колбасы, по просьбе Киры налил в граненый стакан кипятку для растворимого витамина С — остужаться.

Он сам чувствовал себя уставшим, будто находился в дороге не второй день, а уже месяц.

«Тоже мне, путешественники!..»

Нашел в сумках полотенце, пошел в душ. Дверь одного из номеров была открыта. На пороге сидел командировочный — голый по пояс лысый пожилой мужик в трико. Увидел Авдея, приглашающе махнул ему, кивнул на стол. На столе стояла бутылка водки, рядом — открытая банка консервов.

— Не желаешь?

Авдей отрицательно мотнул головой.

— Извини, друг, не пьющий я!.. — постным тоном сказал он и прошел мимо.

После душа вернулся в комнату. Дверь номера с изнывающим от скуки командировочным уже была закрыта.

Поели, попили чаю. За окном смеркалось, Кира задремала, отвернувшись к стене. По телевизору шел боевик со Стивеном Сегалом. Авдей смотрел на подернутый серо-голубой взвесью помех экран старого телевизора, но Сегала не видел. Он то и дело взглядывал на спящую Киру и думал о своем.

То, что его жена обязательно будет ездить на мотоцикле, он понял в тот самый момент, когда однажды на улице Ангарска в потоке машин увидел мотоциклистку. Сам он был за рулем старенького «Ниссана». Сначала даже не понял, что это девушка. Мало ли кто там сидит на высокой «Тэтээрке»*! Может, это парень прицепил к шлему длинные дрэды? Сейчас всяких чудиков хватает.

Но потом заметил, что на светофоре мотоциклист касается асфальта двумя ногами. Аккуратненько так, носочками. Да и едет как-то чересчур осторожно. Догадался посмотреть на пятую точку мотоциклиста, усмехнулся и понял, что это точно девушка. И ехал за ней через весь город, надеясь увидеть лицо.

Такого разочарования не испытывал никогда. Девушка оказалась страшненькой, толстой и коротконогой. Она остановилась у кафе на одной из центральных улиц города, сняла шлем и с независимым видом протопала внутрь. На спине красовалась серебристая эмблема какого-то клуба.

Дреды были ее. Собственные.

Поэтому, в первый раз увидев Киру, знакомиться не рвался до того самого момента, пока она не сняла шлем и темные волосы не рассыпались по плечам. Тогда замер, всматриваясь. Глаза были серые, носик — чуть вздернутый, губы правильной, естественной формы и не накрашены. Лицо — чуть скуластое, четко очерченный подбородок. Взгляд — словно удар под дых.

Ездить не умела совсем.

Авдей встал, подошел к кровати. Дотронулся до плеча Киры, накрытого одеялом, а сверху еще и спальником, осторожно провел кончиками пальцев вдоль тела вниз, к бедру.

Интересно, вот он, мужик, поехал бы в такое долгое путешествие, если бы у него нашли опухоль? Он пытался себе представить это и так, и эдак, но у него не получалось. И ответа на вопрос не было.

— Авда, отстань, а? — прошептала Кира. — Чесслово, плохо мне!

— Да я ничего. Так, — Авдей вернулся на свою кровать, взял пульт, переключил канал.

Шли местные новости. Кемерово. Больше всего Авдея интересовал прогноз погоды. Дождавшись его, внимательно выслушал дикторшу, выключил телевизор, повернулся к стене, подмял подушку и тут же уснул.

Кира на какое-то время забылась, но потом очнулась, испытывая чувство страха, как будто ей что-то угрожало. Но что? Она даже не смогла бы рассказать, чего именно боится, если бы Авдей вдруг заметил это и решил расспросить. Или не захотела бы? Быть может, в глубине души она знала, что именно ее пугает?

В первое мгновение после пробуждения, Кира затаилась, соображая, где находится: дома, в палатке или где-то еще? Наконец вспомнила про гостиницу, приподнялась, нашарила у стены выключатель. Загорелось старое бра.

Авдей, посапывая, крепко спал, на часах было полтретьего ночи. Кира полотенцем вытерла пот, залепивший глаза, дотянулась до чайника, налила воды в стакан — запить таблетки, затем включила его, чтобы вскипятить. В горле кошки скребли, хотелось горячего.

Пока вода закипала, Кира с трудом стащила с себя прилипшее к телу, насквозь мокрое от пота белье, надела свежее. Пот был какой-то необычный, липкий, густой, жирный, и главное, ледяной.

«Что за напасть?»

Пока вода закипала, Кира сидела на кровати, закутавшись в одеяло, закрыв глаза, читала правило Серафима Саровского.

— И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…

«Говорят, когда едешь в паломничество, — думала она, уже прихлебывая крепко заваренный сладкий чай, — бесы делают все возможное и не возможное, чтобы остановить, отвадить. Вот и ко мне, видно, пристал кто-то… нехороший!»

Она закашлялась, повалилась на кровать, зарылась в одеяла.

Футболку пришлось поменять через пятнадцать минут — промокла от пота. Потом еще раз. Потом еще. Под утро она проснулась еще раз — от кошмара. Гулко стучало в висках, кашель распирал изнутри, разрывал легкие. Ей приснился покойный отец, который был почему-то не похоронен, а закопан где-то внизу, в подвале их многоэтажного дома. И сама Кира спускалась зачем-то в это подземелье по крутой каменной лестнице, освещая дорогу крохотным огонечком церковной свечи. Что ей нужно было в этом подвале? Зачем шла туда, во тьму, в которой где-то далеко и глубоко была могила близкого ей человека? Атеиста, коммуниста, который, не смотря на тяжелейшую болезнь, так и не нашел в своей душе места для Бога?

Быть может, надеялась, что он еще жив? Откапывается холодными руками с негнущимися белыми пальцами? Пытается сделать хотя бы еще один, один, — последний, глоток воздуха?

«Это все сон, только сон!» — пыталась убедить себя Кира, слушая, как гулко, словно колокол в пустой комнате, бьется сердце.

— Эй! Все нормально? — над ней склонился Авдей.

Он был в одежде. Так и проспал почти всю ночь.

Вздрогнула, сжалась от страха. Опомнилась.

— Нормально, — не узнала своего голоса. — Пить хочу.

Снова засвистел, нагреваясь, чайник.

— Чего это он? — удивился Авдей, стягивая с себя тонкое термобелье. — К непогоде, что ли? А передавали, солнце будет.

— Я возьму твою футболку? Мои все… того…

— Возьми.

Кира нашла телефон, набрала сообщение: «Помолись за меня, совсем плохо». Отправила крестной.

— Кому пишем? — ревниво поинтересовался Авдей, заваривая чай.

— Натали.

— А-а.

Остаток ночи прошел спокойно.

Утром Кира проснулась в одиннадцать. Авдей уже смотрел телевизор, терпеливо ждал, когда жена выспится.

Вообще болеть в кровати — это не то, что болеть в пути, жить можно, поняла Кира, с удовольствием потягиваясь. И главное, не холодно.

— Вопрос один — сколько мы будем здесь торчать, — ответил Авдей, когда она поделилась с ним этим наблюдением.

— Всяко-разно еще день придется тут пробыть, — Кира собрала футболки, решив, что сходит в душ, а заодно и простирнет их.

Пока собиралась, подошел Авдей, обнял, поцеловал в плечо. Кира попыталась вырваться, но Авдей удержал жену.

— Смотри, у тебя крестик назад завернулся, давай поправлю.

Он осторожно поддел тонкую серебряную цепочку, потянул, стараясь аккуратно вытащить крестик из-за ворота футболки. Не тут-то было.

— Отстань, Авда, мне больно! — недовольно сказала Кира, дернула плечом, сама пальцами оттянула вперед цепочку, тут же ойкнула. — Что там? — она нетерпеливо выгнулась, заглядывая себе за плечо.

— Да тут что-то… — обескураженно начал Авдей, но она его перебила:

— Да он прилип, ой, нет, смотри! — она сильнее дернула за цепочку и оторвала крестик от кожи на плече. Под крестиком оказался отчетливый красный след.

— Ожег? Это что, ожег, Авда? — испуганно спросила Кира.

Отметина горела.

Авдей пристально рассматривал отпечаток.

— Если бы я не знал, что… — Авдей поднял изумленные глаза на жену. — То я б мог поклясться, что это ожег. Ну, Кирюш, и взялись же за тебя всякие… сущности! Но ведь это ничего, наверное, да?

— Не знаю, — Кира пожала плечами. — Ладно, я в душ!

После завтрака, состоящего из колбасы, корейской лапши и двух апельсинов, Авдей засобирался в магазин за продуктами.

— Знаешь что? А спроси администраторшу, вдруг тут какая церковка есть? — попросила вдруг Кира. Ее снова клонило в сон. — Съезди, закажи мне сорокоуст о здравии. И вот еще — закажи папе сорокоуст об упокоении.

— Главное, не перепутать, — мрачно пошутил Авдей, но тут же прикусил язык.

Шутка была неуместная. Кира постучала пальцем по лбу.

— Папа мне сегодня снился. Нехорошо снился. Язычники думают, что умершие снятся к чему-то, а у крестной моей есть присказка: покойный снится — помину просит. Значит, надо пойти в храм и помолиться о нем, хоть свечку поставить. Хуже точно не будет.

Авдей почувствовал, как по спине прошел холодок.

— Сделаю. Пиши список, чего купить надо.

А на улице светило солнце, гнулась на ветру черемуха у крыльца, и Авдей пожалел, что Кира заболела, и они вынуждены тратить деньги впустую, отсиживаться в какой-то глуши. Сейчас бы самое то гнать вперед по трассе!

От работницы гостиницы Авдей узнал, что ближайшая церковь находится в соседнем селе в пятнадцати километрах. Решил, что сначала съездит туда, продукты подождут.

Тщательно осмотрел мотоцикл, завел, выехал со стоянки и свернул направо — на выезд из Тяжинского. Возле трассы заметил фирменную АЗС, заехал, залил бак под горлышко, выкатился на шоссе и неторопливо поехал дальше.

Дорога манила, звала, шоссе словно само собой бежало под колеса, сверкала на солнце березовая листва, блестели лаком и хромом проносившиеся мимо автомобили, дышалось легко и свободно и не хотелось думать о плохом. Мотоцикл словно сам собой все добавлял и добавлял скорость, но вдруг впереди Авдей заметил нечто, что заставило его сбросить газ. На обочине стоял огромный, черный внедорожник, у внедорожника стояла девушка, а поперек шоссе шевелилась, извивалась, словно живая, непонятная лента.

И только подъехав поближе, Авдей понял, что это — цепочка перебегающих дорогу ручных хорьков. Их длинные тела на бегу то сокращались, то вытягивались, казалось, что каждый зверек держит в зубах хвост бегущего впереди, и вся эта длинная меховая горжетка шевелилась, словно ее кто-то тянул за один конец.

Авдей проехал мимо машины в тот момент, когда хвост последнего зверька скрылся в траве на обочине.

Рассмеялся, довольный неожиданной встречей, и к селу подъехал в приподнятом настроении.

Церковь увидел сразу, издалека. Белые стены, крытый оцинкованным железом низкий купол, деревянная, почерневшая от дождей колокольня с провалами окон. Свернул с дороги в поселок, проехал по центральной улице, наугад повернул в проулок, надеясь выехать к храму, и через минуту уже спешивался у высокого каменного крыльца. Повесил на локоть шлем, перекрестился, поднялся по широким ступеням.

Дверь была высокой, старой, на много раз выкрашенной синей краской и необыкновенно тяжелой. За ней была другая, такая же.

Байкер оказался в прохладном, гулком, почти совсем черном пространстве. Где-то впереди, как будто в недостижимом далёке, горели свечи. Под ногами поскрипывал дощатый пол. Авдей тихонько прошел вперед, стараясь не греметь мотоботами, весь превратившись в слух. Где-то далеко молились.

От притвора придел храма отделяли еще одни огромные, массивные двери темного дерева. Одна створка была открыта. Авдей, неожиданно оробев, осторожно заглянул внутрь и увидел залитое светом лазоревое пространство со сводчатыми потолками и узорчатыми стенами. Справа находилась церковная лавка, тоже выкрашенная синим, впереди — расписной иконостас. Иконостас был новым, и видимо, его писал какой-то не очень умелый художник-самоучка. Покрытые лаком новенькие иконы блестели. Румяные архангелы Михаил и Гавриил — с белыми крыльями, с буйными есенинскими кудрями, в ярких русских рубахах, подпоясанных красными кушаками, напоминали деревенских молодцев с ярмарки. Христос был одет в розовое с зеленым, Богородица протягивала входящим белоснежный рушник.

А над всем этим на облачке являлся Бог Творец с младенцем Христом и херувимами и благословлял каждого, кто входил в храм.

Было во всей этой наивности, в тщательной чистоте, в сказочных, русских узорах на стенах, в этой бедности, почти нищете, что-то такое, от чего у Авдея вдруг защемило сердце и сжало горло, и даже слезы были готовы выступить.

Пол был крашен коричневым, к праздничной иконе вела темно-красная ковровая дорожка, за лавкой виднелась простая деревянная стойка с тоненькими, дешевыми книжками.

У большой иконы святителя Николая на коленях стояла старушка в белом платочке, молилась. Услышав осторожные шаги Авдея, оглянулась, стала подниматься.

Авдей опомнился, стыдясь своей забывчивости, торопливо перекрестился, шагнул в сторону лавки. Старушка зашла с другой стороны, так что между ней и рослым байкером оказался широкий стол, подняла глаза и неожиданно хорошо, по-доброму улыбнулась Авдею. Лицо расплылось в материнских морщинках.

— Здравствуйте! — Авдей кашлянул, хотел было приступить сразу к делу, но не выдержал, сказал то, что чувствовал. — Какой у вас храм! Хороший какой!.. — он глубоко вздохнул, сдерживая чувства.

— Здравствуйте, батенька, ваша правда, — с достоинством ответила церковница, — храм у нас замечательный! Я вот тут стою двадцать лет. Как его восстанавливать стали, так и пришла сюда. И за двадцать лет, — верите? — ни разу не болела! Вот какую силу Господь здесь являет! Зимой в холод стою, печь не спасает, когда она такое помещение-то протопит? А вот ни разу не болела.

— Храм старый, да? — Авда где-то слышал, что храмы с такими плоскими куполами строились давно.

— Храм, батенька, 1812 года. В честь победы строили. При большевиках разрушили его, одни стены остались, а двадцать лет назад восстановили. Ну как восстановили? Кого тут, в девяностых?.. Денег нет, колхоз развален, поселок без работы, на что восстанавливать? Что сами могли, то и делали. И иконостас расписывали наши, местные художники, и ремонт сами делали, все сами. Вы не обессудьте, если что не по канонам, от чистого сердца сделано. У нас и второй придел есть, святого Николая-угодника. Слышите стук? Это отец Владимир стучит, ремонтирует.

Авдей изумился. Привык уже к золоченым иконостасам, к иконам в дорогих окладах. Тут было другое. Свое, святое, выстраданное. Оберегаемое.

Слева из-за стены действительно доносился стук молотка.

— Матушка, а может, у вас тут чудотворные иконы есть?

Старушка огорченно поджала губы.

— Чего нет, того нет. Когда храм стали восстанавливать, старушки наши и молодежь понесли сюда старые иконы, ну знаете, у кого что осталось! В некоторых семьях старики умерли, а образа остались. А потом почти все передумали да и забрали их опять по домам. Так что у нас все иконы новые.

— Надо же! — опять удивился Авдей. — Своя рубашка, стало быть, ближе к телу оказалась?

— Стало быть так! — старушка развела руками.

— Мне бы, матушка, за здравие сорокоуст заказать, в дороге мы, жена разболелась, — попросил Авдей. — И сорокоуст за упокой, ну и так записочку подать.

— Записочку пишите сами, вот бумага, вот ручка, — старушка подвинула к байкеру деревянный ящичек с листками бумаги, дала простую шариковую ручку, водрузила на нос очки и открыла огромную амбарную книгу.

— Так. Сорокоуст о здравии. Имя?

— Кира, а за упокой — Александр, — Авдей взял листок бумаги, начал писать имена: родителей, бабушки, брата, племянников.

Накупил свечей, поставил перед всеми иконами подряд, помолился перед ликами Богородицы и Николая угодника, помедлил немного, подумал. Вернулся к лавке, полез в карман, отсчитал несколько крупных купюр, сунул в щель ящика с надписью «На ремонт храма».

Старушка увидела деньги, спохватилась.

— Спаси Господи! А как вас зовут? Отец Владимир просит имена записывать тех, кто жертвует.

— Авдей.

— Стало быть, Авдей и Кира? Какие красивые у вас с женой имена!

— Да, Авдей и Кира, — байкер кивнул, попрощался с церковницей, перекрестился еще раз и вышел.

Прочитал табличку. Храм был назван в честь Покрова Богородицы.

На выезде из поселка Авдей увидел магазин, спохватился, накупил продуктов.

Обратная дорога показалась намного короче.

В номере с задернутыми шторами было сумеречно. Пахло старой мебелью и пылью. Дремавшая Кира вскинулась навстречу.

Авдей наклонился к ней, поцеловал.

— Ну как ты?

Кира покашляла, прислушалась к себе.

— Знаешь, вроде бы получше.

— Ага! Значит, завтра едем? Я оплатил номер до завтра.

— Едем.

— Давай вставай, я продуктов купил, есть хочу, — Авдей сбросил куртку, отдернул шторы, впуская в номер яркий солнечный свет, стал доставать снедь из рюкзака.

Пока ели, Авдей рассказал о поездке в храм и о разговоре со старушкой. Он все еще находился под впечатлением от лазоревых, сводчатых потолков и необыкновенного иконостаса.

— Представляешь, где-то ракету «Ангара» запускают, космодромы строят, натовцы танки к нашей границе двигают, рядом по трассе поток машин идет — кто в отпуск прет, кто груз везет на миллионы рублей, — разговорился Авдей, — а тут рядом, четыреста метров от дороги, двадцать лет подряд в старый храм с дощатыми полами и крышей из оцинковки, приходит старушка. Зимой — в лютый мороз, весной — по грязи, летом — в жару по пыли. Идет и молится. Каждый день. Ну и священник, конечно. И никто из них ничего больше себе не просит и не думает о бОльшем. Двадцать лет. Живут и живут, веруют, убираются в храме, ремонтируют его, как могут. Молятся. И так из года в год. Удивительно. А ведь так и должно быть. Забыли мы об этом, все нас несет куда-то вдаль…

— Ты бы хоть имя у старушки спросил, — сказала Кира, взглянув на мужа влюбленными глазами. Ей нравилось, когда он становился таким разговорчивым. — Я бы за нее помолилась.

— Не догадался, — сокрушенно вздохнул Авдей в ответ.

Остаток дня прошел незаметно и как-то очень быстро. Кира большую часть времени спала, просыпалась, принимала таблетки, пила морс, который купил Авдей, и снова засыпала. Сам Авдей смотрел телевизор, ел, нетерпеливо посматривал в окно.

Его звала дорога.

К вечеру у Киры поднялась температура. В очередную порцию лекарств она добавила обезболивающее.

— Это обязательно? — спросил муж.

— Это же не наркотик, обычный кетанов, — ответила Кира. — От него только язва может случиться.

— Да я не про это. Болит?

Кира кивнула, выпила таблетки, завернулась в одеяло и спальник, устроилась поудобнее. За окном темнело, накрапывал дождик.

— Знаешь, когда я училась в школе, читала все подряд, что было в доме. Даже Карла Маркса. Была у нас одна странная книжка. Советская. Бывший следователь написал. Детективы. Но не простые, а связанные с мистикой. Ну знаешь же, в советское время про Бога вспоминать нельзя было, а вот про черта — запросто. Все там какие-то духи у него бродили и привидения. Так вот, была там одна история о старике, который повесился у себя в квартире. И следователь нашел его дневник, где старик размышлял по поводу разных философских вопросов. И был там такой вопрос: зачем человеку боль при онкологии или при других смертельных недугах? Ведь такая боль не может быть предусмотрена эволюцией. Убежать от нее нельзя, избавиться тоже. Вот ожог почувствовал, руку отдернул, тебя укусили, а ты убежал. Все понятно. А тут отдергивать нечего и не убежишь никуда. Зачем такая боль дана человеку? И не смог ответить на этот вопрос одинокий советский старик, да и сам автор не смел подвести читателя к нужному, — Кира замолкла.

— Ну так зачем боль-то? — не выдержал Авдей.

— Для совершенства души и покаяния, — глухо ответила Кира. — Короче, грешница я! — она коротко вздохнула и отвернулась к стене.

Авдей прислушался. Вроде, не плачет. И то хорошо. Выключил телевизор, вытянулся на кровати и сразу провалился в сладкую дрему, ощущая, что на сегодня всю свою программу выполнил.

Кира не спала, прислушивалась к грызущей боли в боку, думала. О том, что раньше, когда была непонятно кем, то ли язычницей, то ли атеисткой, что в сущности, одно и то же, часто завидовала православным. Ей казалось, они знают что-то такое, что делает их счастливее. Им доступен какой-то иной, высший смысл бытия, все понятно, и все просто в их жизни. Теперь она понимала, что все это было иллюзией.

Теперь она тоже знала смысл жизни, но смысл этот был настолько далек от обычного существования, что многое в ней противилось ему. Смысл находился там, за порогом жизни, вне ее, и уж совершенно точно вне той жизни, которую она вела до этого: работа в газете, заработок в интернете, путешествия, гараж, снова работа. Теперь ей, наоборот, казалось, что она была счастливее раньше, когда не верила. Там все было просто и понятно. Живешь — в радость. Умираешь — навсегда. Ничего нет до и ничего нет после. Правда, не очень-то было понятно, для чего тогда вообще нужна жизнь, зачем существуют понятия добра и зла, и мораль — тоже непонятно для чего. И смысла — нет…

Теперь вот есть смысл, но в этом смысле присутствует ад. И скрежет зубовный — тоже. А это очень, очень страшно, потому что впереди — не 30—40 лет жизни, а вечность. Она не помнила, когда вдруг в ней поселился это страх, откуда он пришел, с чем связан. Просто однажды проснулась среди ночи от ужаса, онемев и оцепенев, и не смея шевельнуть даже пальцем, не умея вздохнуть. А потом это повторилось снова. И снова.

Сны снились омерзительные. И чем чаще ходила в храм, тем хуже становилось.

Ей казалось, что Авдей — такой здоровый, спокойный, всегда себе на уме, всегда довольный жизнью, отдаляется от нее. Что все проблемы и раздумья, мучившие ее, ему безразличны. Да так оно и было, наверное. Он жил какой-то своей, здоровой, очень приземленной жизнью.

В церковь ходил редко, только по ее настоянию: на Пасху и на Рождество. Все. И кажется, не испытывал ни малейшей потребности. Хотя лет шесть тому назад, когда она решила зайти «для интереса, ну и, может быть, покреститься» в костел, остановил и показал большой кулак.

— Получишь у меня! Поняла?

— Почему? — удивилась тогда Кира.

— По кочану! — рявкнул Авдей. — Русские мы! А русский — значит, православный!

И ведь прав был, не поспоришь!

И все чаще, чем больше читала, и чем больше узнавала о богословии, тем чаще и чаще с ужасом приходила к мысли о том, что богосозданный мир можно сравнить с виртуальным. Тот тоже создан творцом, пусть и обычным программистом, и тоже для создателя — не реальность, эрзац, в котором можно убивать и убивать сколько угодно раз и ничего тебе за это не будет. «Стрелялки» Кира ненавидела за кровь и смерть. Играть не могла. До тошноты. До отвращения.

И все чаще чувствовала себя вот таким вот героем вирутальной игры. Сидит там, наверху, Сущий и Всемогущий, смотрит сверху на всех и распоряжается людьми, как хочет или, как говорят проповедники, «попущает» всяческие несчастья и горести. И наблюдает, как корчишься. И ничего ты не можешь с этим сделать, нельзя спрыгнуть с этого поезда и даже ручку стоп-крана рвануть нельзя, потому что грех, потому что будет тогда еще хуже, только теперь уже навсегда, навечно.

И даже отказ от всех грехов и ежедневная мотива не гарантируют тебе здоровья и хоть какой-то самой обыкновенной жизни! Даже святые — кого не возьми, все страдали и искушались. Серафим Саровский от нестерпимых болей в спине спал на коленях, Ксения Петербуржская ходила обмороженная и спала в снегу, а уж скольких поубивали самыми страшными, невиданными казнями, о которых и думать-то невыносимо!

Вспомнила она прочитанную где-то в интернете историю святого мученика Вукашина из Сербии, которого в войну убил в концлагере усташский палач. К моменту, когда палач подошел к святому, он убил уже больше ста человек, и опьяненный кровью, не чувствовал под ногами земли — буквально летел над нею. И споткнулся о ясный взгляд и тихий твердый голос, сказавший ему: «Дитя, делая свое дело». И разъярился палач и долго резал, а потом и рубил на куски святого, который до самого конца мужественно сносил мучения. А после — не смог убить больше ни одного человека.

Кровь леденела, когда представляла она себе все реки крови, в которых многие века топили и топили христианских мучеников. Не давало ей покоя и то, как однажды она, быть может, против своей воли, отчетливо представила миллионы и миллионы людей, сходящих в ад. Нескончаемый, серый, молчаливый людской поток! Все восставало в ней против этого. Все!

Но было в этом, мученическом «Дитя, делай свое дело!» нечто такое, от чего понимала она всем своим существом, всей душой, что стоит на правильной дороге, просто дорога эта ведет вперед, в нужном направлении неведомыми и трудными путями. От сомнения к сомнению, от книги — к другой, более нужной книге, от путешествий и праздности — к осознанию своего места в этом мире, к борьбе с собой, со своими привязанностями, со своими страстями. Но ведь мотоцикл — это тоже своего рода страсть? Недаром многие женщины так сурово расплачиваются за него. Здоровьем, отрезанными после аварий ногами и руками, потерями, разлуками. Или вот любовь к цветам? Тоже ведь страсть? Или нет? Как не вспомнить тут садовника, о котором писал Экзюпери, и который на пороге смерти беспокоился, что некому будет ухаживать за его садом и поливать цветы? Или вот даже любовь к Авдею? Ведь человека нельзя любить больше, чем Бога?

Наконец, измученная своими мыслями, Кира заснула.

Утро выдалось превосходное! Температура у Киры спала.

Легкий ветерок гнал по небу облака, то и дело брызгало дождиком, но все это было не всерьез, ненадолго. Тучки вдруг куда-то исчезали, таяли, снова показывалось солнышко, пригревало через куртку, заставляло щуриться.

До Кемерово долетели. Проехали по краю города, вырулили на объездную, пронеслись по ней, ненадолго спрятались от ливня под крышей автобусной остановки. Смотрели, как скачут тяжелые дробины дождя в прозрачных потоках воды, хлещущей по асфальту.

— Давай у Верочки в Новосибирске остановимся! — предложила Кира.

Верочкой звали знаменитую на весь город мотоциклистку. Они познакомились с ней шесть лет назад, когда Верочка с друзьями приезжала на мотослет на Байкал. За это время она успела выйти замуж и родить двух сыновей. Кире было страсть как интересно взглянуть на мужчину, отважившегося жениться на такой девушке. Верочка была хороша собой, умна, жизнерадостна и на зависть мужчинам знала толк в двигателях внутреннего сгорания и в тюнинге мотоциклов. В общем, клад, а не жена. Один недостаток — остра на язычок и иронична без меры.

— Да им, наверное, не до нас сейчас, — предположил Авдей, но тут же разрешил. — Ну позвони, позвони.

Через пять минут стало ясно, что ночлегом они обеспечены.

Кира снова увидела тень сомнения на лице Авдея, усмехнулась.

— А вот ни фига подобного! — ответила она на молчаливый вопрос. — Мне сейчас ночевка в палатке противопоказана!

Вечером на въезде в Новосибирск после поста ГИБДД Киру и Авдея встретил Верочкин муж — долговязый и лохматый детина лет тридцати верхом на большом хромированном чоппере*. Провел по городу.

Квартира Верочки располагалась почти в центре города. Мотоциклы оставили в большом гараже неподалеку, с собой взяли только самое необходимое. Сколько в доме было комнат, Кира так и не смогла сосчитать. Четыре? Пять? Больше? Это было сумеречное, просторное жилье с высокими потолками, с крашеными дверями и запахом паркетной мастики. В темном коридоре, по которому то и дело топали босыми ножками верочкины отпрыски, у шведской стенки стоял мотоцикл, на полу на ветоши лежали детали, за дверью кладовки притулилась новая резина. Просторный балкон выходил на затененный огромными, старыми тополями тихий переулок.

Через полчаса женщины на маленькой, светлой кухне чистили картошку и лук, резали кусочками свинину. В окно били лучи заходящего солнца.

Мужчины ушли за спиртным.

Сама Верочка, похудевшая и от этого еще больше похорошевшая, быстро, взахлеб рассказывала о своей новой жизни.

— Все не так, как я себе представляла! Все! В моем жизненном плане был муж-блондин и дочка-крохотулечка, и не было в этом плане ни тупого Сереги с его закидонами, ни двух пацанов! — Верочка сдувала падающие на лоб рыжие пряди волос, то и дело шмыгала носом — резала лук. — Серега был отличным другом и по мотоциклам шарил — будь здоров! Надо было его и оставить в друзьях, но кто же знал, что все так обернется? Ревнует, зараза и руки распускает! На детей денег не дает, я уж не говорю про хозяйство. Знаешь, кем работаю? Сестрой-хозяйкой в поликлинике! Получаю двенадцать тысяч! Как хочешь, так и крутись — Верочка запрокинула бутылку с пивом и сделала несколько длинных глотков.

— Ты же, вроде бы кандидатскую защитила по философии? Преподавала в институте? — Кира разделывалась с мясом.

— Сократили. Остались часы, два раза в неделю. Я с работы отпрашиваюсь и хожу. Перспектив — никаких! Хотя, что я жалуюсь? По-моему, я попала на свое место! Там и выпить, и матом выругаться можно, и все поймут. Не то, что в институте. В общем, — Верочка невесело хохотнула, — можно сказать очутилась в родственном мне окружении! Деньги бы еще платили… Оглоеды мои жрать хотят и едят-то все такое да эдакое, вроде «Даниссимо» или «Активии». Что по телеку крутят, то и требуют! Попробуй их манной кашей накорми! Ага! Щас! Ну и в садик надо то одно, то другое.

Словно в подтверждение слов Верочки на кухне появился старшенький, черноволосый, смуглый, как Маугли, мальчик, требовательно подергал маму за полу клетчатой рубахи и повелительным жестом указал на холодильник.

Требуемый творожок был тут же выдан, и дитё, вооруженное ложкой, удалилось с кухни.

— Может, ты их избаловала? — осторожно предположила Кира.

— А попробуй его не избалуй! Чуть что, — сразу головой о стену биться начинает. Не знаю, что с ним делать, сладу нет. Второй тоже растет электровеником: то телевизор на себя стащит, то полки с книгами на себя опрокинет, не успеваем смотреть за ним. Но главное — жив-здоров каждый раз. Ну какие тут могут быть мотоциклы? Я уже о слетах или о поездках и не говорю, — за разговором Верочка поставила на газовую плиту громадную чугунную сковороду, зажгла газ, налила масло, когда оно нагрелось, вывалила в сковороду порезанную свинину и лук.

В сковородке зашкворчало, по кухне разошелся аппетитный луковый дух. Кира принялась резать картошку.

— Не поверишь, так и подмывает смыться отсюда хоть куда. Куда глаза глядят. Все бросить и уехать. Даже детей. Не могу! Зимой с депрессией в психушке отлежала, представляешь? И теперь вот думаю, зачем мне все это? Да ты чего не пьешь? Пей!

— Не, не буду, — отказалась Кира, — простыла я, а нам еще пилить и пилить.

— А вы молодцы, в такую даль поехали! Нам оглоедов девать некуда. Мама моя отказалась с ними сидеть, вообще нас бросила, живет на даче. Серегина далеко, на севере. А я сейчас как вспомню, как мы на Байкал тогда ездили, так жить хочется. Так здорово было? Помнишь? Мотоцикл у меня был тогда был простенький такой, а жизнь была интереснее. Когда обратно ехали, мне все хотелось кому-то там, наверху спасибо сказать, за такую поездку!

— Кому сказать? Богу? — спросила Кира, отнимая у погрузившейся в воспоминания Верочки ложку и перемешивая подгорающую свинину.

— Богу? Не знаю, — Верочка снова приложилась к бутылке, прикончила ее, поставила на пол у раковины.

— Тебе бы креститься да мальчишек твоих покрестить. Глядишь, поспокойнее бы стали, — Кира смотрела, как Верочка достает из холодильника и открывает следующую бутылку крепкого пива.

— Не знаю я… — невнятно сказала Верочка после нескольких глотков пива, вытерла кулачком пену с губ. — Крещение это… Серега ведь алтарником раньше служил в какой-то церкви. Он мне все мозги этим Богом вынес. Потом, правда, разругался с попами да и ушел. Он же алкоголик конченный. Видать, они учить его начали, как жить… А может, что другое было, не знаю, врать не буду. Так что я не верю. Ни в церковь в эту вашу, ни в Бога. Но что-то, конечно, есть. Ведь если есть желание кому-то сказать спасибо, значит, этот кто-то сто процентов существует, хотя бы и в моей субъективной реальности. Да и с объективной точки зрения должен же кто-то был устроить этот самый Большой взрыв.

— Ясно, — Кира решила больше на эту тему не разговаривать, выложила в сковородку картошку, перемешала. — Найди-ка лучше крышку. И соли! Мы забыли про соль!

Оживленной вечеринки не получилось. Когда мужчины вернулись, свинина с картошкой уже была готова, и восхитительные ароматы жареного мяса и огуречного салата, приправленного укропом и луком, витали по квартире. Но Киру вдруг замутило. От еды она отказалась, пила чай с лимоном, в разговоре почти не участвовала.

Да и разговор, видимо, из-за напряженных отношений между Верочкой и длинноволосым, грубоватым Серегой, не клеился, то и дело прерывался.

Верочка налегала сначала на пиво, а затем на жуткого цвета черничное вино из коробки, и язык ее вскоре стал заплетаться. Сергей не отставал, просто был покрепче, и опьянение его не было так заметно.

За окном темнело. Кира, сославшись на недомогание, ушла спать. Авдей задержался на кухне ненадолго. Минут через тридцать он вошел в комнату, взял полотенце и ушел в душ. Вернулся, тихонько лег рядом.

— Спишь?..

— Нет.

— Что-то мне кажется, у них не ладиться.

— Надо полагать. Она сказала, он ее бьет. Ревнует. А еще мне кажется, он ее специально спаивает. Он алкоголик.

Авдей тихонько присвистнул.

— Ни фига се! То-то я смотрю, они и не разговаривают друг с другом почти.

— Надо же, — пожалела Верочку Кира. — Раньше она была такая… Такая! Легенда, а не девушка. Мечта поэта! Красивая и сильная. И вся устремленная куда-то в синие дали… Я думала, она непременно найдет себе такого парня, чтоб прямо кремень был! А сейчас…

— А сейчас она похожа на худую гиену, — перебил ее Авдей.

— Нельзя так говорить о людях, которые тебя приютили, — укорила его Кира.

— Нельзя, — согласился Авдей. — Но это правда, она изменилась очень и не в лучшую сторону. Давай спать, завтра вставать рано.

Авдей встал по привычке в шесть тридцать, почистил зубы, принял душ, вышел на кухню, — никого. Видимо, хозяева, утомившись вчерашним обильным ужином, спали. За спиной раздались шаги, и байкер обернулся.

В коридоре появилась растрепанная Верочка. Улыбнулась.

Авдей сразу понял, что спать хозяйка не ложилась. А может и ложилась — ненадолго. В руке Верочка снова держала стакан с сизым «винищем». Отпила из него, облизнула губы.

— Доброе утро!

Авдей вежливо поздоровался.

— А я тут! — Верочка махнула левой рукой, между пальцев виднелась незажженная сигарета. — Короче, догоняюсь!

— Ты в курсе, что у тебя проблемы с алкоголем? — напрямую спросил Авдей.

— Конечно, — согласно кивнула головой женщина. — Женский алкоголизм неизлечим. Я забыла, — ты куришь?

— Нет, — Авдей покачал головой. — Я бросил. Пойду разбужу Киру.

Авдей аккуратно протиснулся мимо Верочки, прошел в комнату.

Собрались быстро.

Когда Кира уже надевала куртку, Авдей снова пошелся по квартире — искал хозяйку.

Нашел на балконе. Верочка сидела в кресле, курила, щурилась на яркий солнечный свет и отхлебывала из стакана. Сейчас было особенно хорошо видно, что она пьяна. Лицо пошло красными пятнами — из-за вина.

— Нам бы мотики из гаража забрать, — напомнил о насущном Авдей.

— Не проблема! — Верочка наклонилась, взяла стоящий у ноги винный пакет, долила резко пахнущей бурды в стакан. — Серега сейчас в гараже. Вы уже пошли? Ну счастливой дороги!

На балконе появились оба верочкиных отпрыска. Старший все так же требовательно подергал мать за полу все той же рубашки, молча указал на стакан с вином в руке Верочки. Младший, более светленький мальчонка молчал, с любопытством дикаря разглядывая Авдея.

— Что, Андрейка, хочешь попробовать? — спросила мать старшего, указывая на стакан.

Пацан замотал головой и ткнул пальцем в сигарету.

— Тебе покурить надо? — удивилась Верочка. — Это невкусно, — объяснила она, но протянула окурок ребенку.

Мальчишка потянулся губами к сигарете.

Оторопевший Авдей отшатнулся, покачал головой, круто повернулся и вышел.

На пороге балкона не выдержал, обернулся.

— Сдурела ты, женщина!

Верочка даже не повернулась в его сторону. Щурилась на солнце, глядя прямо перед собой. Возле лица вился сигаретный дым.

— А ведь когда-то она была для меня почти кумиром! — сказала Кира, когда на остановке далеко за городом Авдей рассказал ей произошедшее на балконе. — Вот уж точно: не сотвори себе кумира! Я даже и подумать не могла, что все так может обернуться.

— И я не понимаю, — пожал плечами Авдей. — Умная же баба! Философию изучала, психологию…

— Я, кажется, знаю, что к чему. Она была начитанной и умной, но… неопытной в личной жизни. По-житейски неопытной. Вот и получилось все так, как получилось, а с мамой, видимо, отношения такие, что… не посоветуешься. Грустно, когда нет опоры в жизни. Да ты еще с этим пивом… Мы купили, другие купили, вот и…

— Ну я ж не знал, что тут такое дело! — оправдывался Авдей.

— А еще знаешь что? Адреналиновая зависимость, вот что. Стремление всегда и везде получать удовольствие. Хоть от мотика, хоть от вина.

— Ладно, разумничалась, — оборвал жену Авдей. — Погнали дальше!

И они погнали.

Следующие пятьсот километров их действительно ждала гонка. Да какая! Дорога не отличалась разнообразностью: поворот направо, поворот налево, затем прямо, слева березовая рощица, затем все вперед и вперед, а потом все заново: поворот направо, поворот налево, справа березовая рощица…

Трасса была узкой, навстречу в лобовую то и дело выходили на обгон тяжелые фуры. Водители плевать хотели на мотоциклы и мотоциклистов, и байкерам приходилось уворачиваться, прижиматься к краю трассы, а то и уходить на обочину.

После обеда солнце стало слепить глаза, а встречный ветер словно пытался оторвать каждому из них голову. Шлем задирало назад и вверх, приходилось все время быть в напряжении, наклоняться вперед.

Кира не отставала от мужа, упорно держалась за спиной, выжимала из «Сузуки» все, что могла, но к вечеру она выдохлась. Не столько от гонки, сколько от солнца, бьющего в глаза и постоянного сопротивления ветру. Ныла шея, болела голова, болел лоб — от яркого света, слезились глаза. Хотелось закрыть их и больше уже не открывать. Хотя бы до наступления темноты.

Солнце, клонившееся к горизонту, припекало через куртку. От раскаленного двигателя обдавало жаром, как от печки.

«А ведь и завтра будет то же самое! — вдруг подумалось ей. — И послезавтра! И послепослезавтра. Солнце — в глаза. Ветер — в челюсть. А грузовики — в лоб.

Ехали целый день, а вспомнить — нечего».

Авдей чувствовал то же самое. Весь день его преследовало ощущение, что мотоцикл стоит на одном месте, и одна и та же березовая рощица убегает назад то с правой стороны дороги, то с левой. Немного оживляли пейзаж болотца вдоль трассы, незнакомые птицы, появляющиеся на обочине. Раздражала почти постоянная желтая полоса по краю шоссе, — она запрещала съезжать на обочину. Останавливаться не хотелось, но еще больше не хотелось пилить вот так бессмысленно по трассе — без всякого удовольствия, как будто по принуждению.

Остановились отдохнуть в тени на противоположной стороне дороги — здесь было легче поставить мотоцикл на подножку, поделились своими мыслями, посмотрели друг другу в глаза.

— Чудно́ это все, — сформулировал Авдей. — Едем-едем, а вроде, и не в радость. О, смотри, мотоциклист!

Со стороны Новосибирска к ним действительно приближался мотоциклист. Да какой мотоциклист — натуральный, самый что ни на есть ортодоксальный байкер! Руль выше головы, мотоцикл — весь в хроме, а сам — без шлема, в коже, в бахроме. Длинные волосы развевались на ветру. С сочным звуком двигателя «топ-топ-топ» он пролетел мимо путников, затем притормозил, развернулся, подъехал.

Кира с интересом наблюдала за ним.

Остановился возле Авдея, глянул на номера мотоциклов.

— О! Да вы наши! — разочарованно протянул он. — Я-то думал, иностранцы.

И не промолвив больше не слова, поддал газу, еще раз развернулся и, как ни в чем не бывало, умчался в сторону Омска.

Кира прыснула, Авдей не сдержал улыбки, почесал в затылке.

— Ну видимо, русские под Омском уже не котируются! — усмехнулся он. — Немцев, что ли, ждут?

К вечеру стала собираться гроза. Тяжелые свинцово-серые тучи быстро заволокли все небо, в отдалении громыхало, дорога погрузилась в сумерки, притихла.

Ждать, когда ливанёт, не стали, свернули за одну из березовых рощиц, раскинули палатку, скидали внутрь вещички, нырнули внутрь сами. До дождя Авдей еще успел вскипятить воды: запарил лапши, заварил чаю.

Кира устало растянулась на самонадувающемся коврике, закапала глаза каплями, сквозь ресницы через москитную сетку наблюдала, как хлопочет у примуса Авдей, отмахивается от редких комаров. Успели поужинать и устроиться на ночлег, и только тогда налетела гроза.

Слушая, как мощные раскаты грома сотрясают воздух и землю, как дергается от порывов ветра тонкий тент палатки, Авдей сжал горячую руку жены.

— Ты как?

— Да что-то… плохо, — скривилась Кира. — Горло болит. Голова… Ну голова — ладно. Это от ветра. Тряска какая-то сумасшедшая. Как на «Формуле-I». Того и гляди, башку оторвет. И солнце. Глаза жжет, не могу! И главное: понимаешь, что так будет до самой Москвы! Жуть какая-то, а не поездка. Да и хреново мне опять.

— Слушай. — Авдей сделал паузу. — Раз такое дело… Сколько мы от Новосиба отъехали? Километров пятьсот, не больше. Ну может, пятьсот пятьдесят. Давай повернем на Алтай! Что-то мне не хочется дальше ехать, — наконец признался он. — А ты? А тебе?..

— А что? Давай реально на Алтай рванем! — вдруг согласилась Кира. — Там же здорово! Горы! Скалы! Степь до горизонта! Суслики шныряют! И солнце в глаза не бьет. А бьет ветер — от горизонта до горизонта. Круто!

— Крутотень! — Авдей вдруг улыбнулся. — Так что, завтра обратно катим?

— Да!

И почему-то сразу стало легче. Обоим.

Обнялись, и под шум дождя незаметно уснули. Сначала, как водится, Авдей, а за ним и Кира. Ей снилось что-то очень хорошее, но она ничего не запомнила.

Обратно до Новосибирска пятьсот шестьдесят километров они пролетели за полдня. Почти три часа потратили, пересекая город и выбираясь из его пригородов. Был рабочий день, машин на дорогах оказалось много, а на трассе, ведущей к Барнаулу, шел ремонт. Так что на просторы они вырвались только к вечеру. Несмотря на толчею и объезды, настроение было приподнятым. Солнышко то и дело ласково пригревало правую щеку, навстречу бежали луга и перелески, иногда пробрызгивал несерьезный, слепой дождик, и Кира в первый раз за путешествие вдруг почувствовала, что хочется петь. А потом они взлетели на пригорок и увидели: прямо перед ними в небе повисла огромная, яркая радуга.

— Пи-хо! — закричала Кира, откидывая стекло шлема. Она обогнала Авдея, радостно посигналила ему и первая спустилась с пригорка вниз. Теперь Кира была уверена — они правильно выбрали дорогу!

Ни Авдея, ни Киру не испугала гроза, снова надвигавшаяся с запада. Когда стало темнеть, свернули с дороги где-то у поселка Вересовка, отъехали с километр по лесной дорожке, а потом просто свернули в степь, уехали далеко, чтобы их не было видно, и затаборились. Палатку натянули так, чтоб звенела, сварили настоящий суп из картошки, Тушекни и приправ, хорошенько поужинали, а потом даже прогулялись немного по округе, поглазели на далекие огни поселка.

Несмотря на поздний час и на близкую грозу, в степи не было темно. Какой-то странный, синий свет разливался в воздухе. В траве стрекотали цикады, вспархивали птицы, пахло полынью, нагретой землей, чабрецом.

Спрятались в палатке, когда гроза, полыхая зарницами, подошла совсем близко. Ждали ливня, грома. Не дождались. Ветер с силой дернул тент, несколько раз в отдалении погромыхало, словно там проехала пустая телега, забарабанили было капли дождя по палатке, по земле, а потом все стихло, и снова завели свою песню цикады.

Кире не спалось. Но было это не так, как в предыдущие ночи. Сейчас она чувствовал себя по-настоящему выздоравливающей. Она вышла из душной палатки на свежий воздух и тут же позвала Авдея.

— Авда! Давай сюда! Посмотри!

Авдей выглянул.

— Вот это да!

Небо было разделено ровно пополам, и граница эта проходила прямо над палаткой. Там, на северо-западе, над оставленным Новосибирском, над далеким Омском полыхали багровые, бесшумные всполохи. Небо было угольно-черным от туч.

А на юге, над Алтаем, там, куда они теперь ехали, небушко было светло-синего цвета. В центре этого неба сиял тонкий, почти прозрачный месяц, и звезда около него была — яркая, лазоревая.

Все, как положено.

— Господи! — прошептал Авдей, нащупывая горячей рукой руку Киры. — Как же это… здорово!..

Кира кивнула, не в силах совладать с чувствами.

Спали сладко, как дети.

А на следующий день произошла встреча. Впрочем, ни Авдей, ни Кира сразу этого не поняли.

После Барнаула они остановились пообедать в придорожном кафе с высоким фундаментом и крутым каменным крыльцом. Народу вокруг было много. Сидели по обыкновению у окна, с аппетитом ели солянку, в которой плавали капли восхитительно-оранжевого жира и виднелись кусочки копченой колбасы и мяса, заедали белым хлебом. Оба были голодными, словно не ели целую вечность.

Когда допивали чай, Кира, поглядывающая в окно, нахмурилась.

— Это что еще за типы?

К кафе подъехал старенький серый минивэн, из него вышли трое бородачей в черном.

— Опять трое! И опять в черном! Это уже начинает становиться традицией! — пошутила Кира.

Сначала троица вроде бы двинулась к крыльцу, но потом один из мужчин заметил мотоциклы, бородачи подошли к ним да так и прилипли. Рассматривали, размахивали руками, что-то друг другу рассказывали.

Кира вопросительно посмотрела на мужа.

— Это что такое?!

— Ты доедай, я гляну, — Авдей сгреб со скамьи куртку и шлем, вышел, загремев мотоботами по деревянному полу.

Кира мигом допила чай, торопясь, убрала посуду, вышла из кафе, спустилась по крутым ступенькам, подошла к Авдею, который разговаривал с огромным, двухметровым, черноволосым детиной лет тридцати трех. Одет детина был в черную футболку и черные же джинсы. Длинные волосы распущены по плечам. Он был слегка навеселе и находился в приятном возбуждении. А еще он был в восторге от высокой, под стать ему, «Ямахи».

— Ах! Вот это мотоцикл! Как раз для меня! Так вот сел бы, и ка-ак дал бы по трассе! А не могу! — он развел руками, улыбнулся чуточку растерянно. — Не по чину потому что!.. Нельзя!

— Тебе заказывать? — спросил его один из бородачей.

Они заняли столик на улице.

— Конечно, — отозвался жизнерадостный детина. — Закажи там чего-нибудь поесть!

— Это отец Леонтий, он иеромонах, — объяснил Кире Авдей. Он, видимо, уже успел познакомиться. — Из мужского монастыря, — он хлопнул себя ладонью по лбу. — Я уже забыл, где монастырь!

— В Коробейниково! — пробасил отец Леонтий. — Тут, как бы сказать… От Бийска направо поедете на Петропавловское и там все прямо и прямо! Тут недалеко, километров сто — сто тридцать. А монастырь у нас, братцы, во имя Казанской иконы Божьей матери! А знаменит он тем, ребята, что у нас находится великая святыня! — отцу Леонтию было хорошо, и он этого не скрывал. — Чудотворная икона Казанской Богородицы — Коробейниковская. Знаменитая икона. Много чудес через нее явилось миру. Заедете? Вы ж крещеные? Да? Православные? Ну так сам Бог велел заехать к нам, поклониться Богородице! Да вы вообще куда собрались-то?

— Ну как куда! — не растерялся Авдей — В Горный Алтай! На горы посмотреть, на мотиках до границы проехать.

— А! Короче, ради познания? Ради познания можно и нужно путешествовать! Вы ж мимо Бийска поедете? Ну и заедете там в монастырь, скажете, отец Леонтий благословил! Да идите сюда, благословлю! — и не дожидаясь, когда Авдей сложит ладони, благословил его, прошептав молитву.

Кира смутилась.

— Да я как бы… с непокрытой головой!..

— Все равно идите сюда! — иеромонах благодушно благословил молодую женщину. — Только обязательно заедьте в монастырь, поклонитесь Богородице, слышите?

Пока отец Леонтий говорил, его друзья уставили стол снедью, оглядывались на иеромонаха, не начинали без него.

— Хорошо, отче, — ответил Авдей, — сделаем!

— А я ведь сам в путешествие еду! — поделился иеромонах, — на Афон в паломничество мы собрались. Как раз ко дню преподобного Леонтия Мироточивого мы там и окажемся! Путешествие трудное и нужное. Да, если надо, я записочку там могу подать. За кого помолиться-то?

— За болящую Киру помолитесь, отче, — попросила Кира, — за болящую Марию и за Авдея — о здравии.

— Хорошо, — кивнул отец Леонтий. — А вы знаете, что значит имя Авдей? Авдей означает — божий слуга.

— А что значит Кира? — улыбнулась мотоциклистка.

— А Кира означает Кира, — ответил иеромонах. — Все. Я — кушать! — он махнул рукой в сторону стола.

— Доброго здравия вам, отче! — поклонилась ему Кира.

Авдей пожал отце Леонтию руку.

— Спаси Господи.

— Ну теперь придется ехать, — серьезно предупредила Авдея жена, застегивая шлем и надевая куртку. — Раз благословили, надо исполнять. Это тебе не хухры-мухры! Тут всякое может быть!

— Поедем, — покивал Авдей, — я понял. Надо, значит, надо. Ты же хотела в какой-то там монастырь? Ну вот и поедем. Будет тебе монастырь.

Остаток дня они провели на берегу реки за Бийском. Купались, стирались, варили ужин, смотрели в бинокль на беркутов, которые охотились на грызунов. Вечером слушали дружный хор лягушек, наблюдали, как над обрывом кружат ласточки.

— Ну что, может дальше рванем? — неуверенно предложил Авдей уже ночью. Очень уж ему хотелось на Алтай, в горы, в степь.

— Фиг вам! — строго ответила Кира. — Тебе сказали, куда надо ехать! Никуда не денешься, поедешь.

— А ведь отец Леонтий выпивший был, а? Разве это ж можно?

— Можно или нельзя, не тебе судить, — отрезала Кира, — Будь он абсолютно трезвым, может, и не заговорил бы с нами, мимо прошел. А так хоть знаем, куда ехать и у кого помощи просить. Ты сам-то солянку вон в постный день лопаешь, и ничего! Сам себя не осуждаешь что-то. И вообще, благословили — значит, надо делать.

— Ну ладно, — Авдей был покладист.

Чересчур покладист!

— И вот даже не приставай ко мне! И вообще… Я больная и старая! Не лезь.

— Да хоть больная, хоть какая! — брякнул Авдей. — Я тебя любую люблю!

— Какой ты у меня… — Кира не сразу нашлась, что сказать, — постоянный!

— Что есть, то есть! — согласился Авдей, придвигаясь к жене поближе…

Та ловко двинула его локтем в бок и завернулась в спальник.

— Ах так! Ну и ладно! — Авдей отвернулся, обиделся.

Через мгновение он уже спал и не слышал, как его окликнула жена.

Ярким, солнечным утром они выехали с места стоянки, немного вернулись по оживленной трассе до Бийска, свернули по указателю налево, проехали через город и направились в неведомое Петропавловское. И тут же заблудились.

Расспросы давали мало. Они поворачивали то на север, то на юг, и в конце концов, измучившись, через многочисленные деревеньки и поселки по почти нехоженым тропинкам выехали куда-то прочь, в раскаленные полуденным солнцем поля.

В первый раз в жизни они видели поля подсолнуха до самого горизонта. Было пустынно и тихо. Над ними стояло белое от зноя небо, под колесами был чернозем, утрамбованный тракторами и машинами до плотности железа. Через дорогу то и дело шмыгали огненные лисы, что привело Авдея в восторг, где-то далеко, в зелени полей работали ярко-желтые трактора.

Было жарко и душно. Жар шел снизу, от нагревшихся двигателей, солнце припекало через куртки, черные шлемы буквально раскалились на солнцепеке.

Утирая пот, то и дело останавливаясь, чтобы попить теплой минеральной воды из пластиковой бутылки и снять какую-нибудь очередную одежку, они ехали и ехали куда-то вперед, и вскоре им стало казаться, что поля бесконечны. Стоило остановиться, как тут же к мотоциклам слетались тяжелые, словно бомбардировщики, жадные до крови пауты.

И лишь когда Авдей и Кира окончательно уморились, местность слегка изменилась, вдоль дороги пошли пригорки и низины, стали попадаться заброшенные станции техобслуживания, а потом показалось и само село Коробейниково, которое мало чем отличалось от всех тех сел, которые они сегодня миновали.

Проехав по главной улице, они увидели слева огромный пустырь. А на пустыре — маленький, словно бы игрушечный или даже нарисованный храм красного кирпича с остроконечной колоколенкой и синими куполами-луковками.

Остановились, и открыв рот, смотрели. Вокруг не было ни души, только дальше по улице стучали топоры и звенели пилы — там что-то строили.

Спешились, почему-то стараясь не шуметь, сняли куртки и шлемы, сложили на мотоциклы.

— Иди первой, — негромко повелел Авдей жене.

Кира кивнула, торопясь, повязала на голову платок, припасенный специально для такого случая, сверху штанов надела длинную юбку до пят, став сразу бесформенной и неуклюжей.

— Ну тут как бы мужской монастырь! — объяснила она неприятно удивленному Авдею. — Мало ли!.. Прогонят еще.

Стоило ей сделать шаг в сторону храма, как словно по сигналу, с крыши в воздух поднялись две голубиные стаи, и у церкви словно выросли сизые крылья. На мгновения распростерлись они в синем-синем небе, медленно обняли колоколенку да и растаяли в воздухе, как не было.

Кира перевела дух, чуть помедлила и медленно пошла по дорожке к высокому крыльцу. Дорожка с двух сторон был ограждена затейливой кованой оградкой.

Внутрь храма Кира нырнула, как в прорубь.

Снаружи остались добела расплавленное солнце, нагретая дорога, загорелый, обуглившийся на солнце Авдей, раскаленные мотоциклы, редкая трава на горячей обочине.

В прохладе храма гуляло эхо. Неяркий свет лился из высоких, узких окошек. Стены и потолки были точно снег, иконостас отделан золотом. Откуда-то сбоку доносился мужской голос, читающий молебен. За лавкой стояла пожилая, но еще бойкая женщина в платочке.

— Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя; яко беззаконие мое аз знаю, и грех мой предо мною есть выну… — медленно, с выражением читал монах.

— Здравствуйте, — шепотом сказала Кира церковнице. Дождалась ответного кивка. — Говорят, у вас тут икона чудотворная есть. Богородицы.

— Есть, — кивнула церковница. — Да вот она, справа.

Кира заколебалась.

— Да вы не бойтесь, подойдите.

Кира не помнила, как оказалась у иконы. Подняла глаза. Замерла, пораженная.

Икона была новой. Лики Богородицы и Христа были четко выписаны. Фон отсутствовал. Напрочь. Что-то невнятное, стертое, старое.

«Как так?..»

Богородица — в нежно-розовом. Младенец — в белом и светло-зеленом.

— Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене…

Кира прикоснулась рукой к иконе. Икона, вопреки всем законам физики, была теплой.

Долго стояла. Слов не было. Не было даже молитвы, кроме одного только крика мысленного: «Погибаю!..»

— Боже, в помощь мою вонми, Господи, помощи ми потщися, — твердили издалека. — Да постыдятся и посрамятся ищущии душу мою, да возвратятся вспять и постыдятся хотящии ми злая…

Наконец, Кира подняла глаза на лик Богородицы. И увидела — через нарисованные глаза, через доску, через левкас и краску проступает вдруг другой лик, настоящий. Строгими очами вдруг поглядела на нее Божья Матерь с иконы, строгими, бесконечно печальными.

Миг, — и видение исчезло…

Пораженная до глубины сердца Кира опустилась на колени, прижалась лбом к простому деревянному окладу и стала молиться, уже осмысленно повторяя за священником.

— Преславная Приснодево, Мати Христа Бога, принеси нашу молитву Сыну Твоему и Богу нашему, да спасет Тобою души наша…

Опомнилась не скоро.

«Авдей! Его же солнечный удар хватит на солнцепеке!»

Оступаясь из-за длинной, непривычной юбки, встала. Подошла к лавке. Заказала сорокоуст о здравии, написала записку, купила свечи. Увидела книжку об иконе, купила. Заметила подвеску в виде копии чудотворной иконы.

— Она ведь здесь освящена? В храме? У иконы? Продайте! И шнурок для нее дайте. И вот это вот еще! Спаси Господи!

В последний момент спохватилась.

— А, вот еще! Подскажите, матушка, можно ли сделать так, чтобы к иконе свечи ставили? Ну каждый день, насколько хватит? Можно? Спаси Господи!

Смущаясь, положила в ящик для пожертвований купюру. Еще раз приложилась к иконе, трижды перекрестилась перед иконостасом, вышла обратно в пекло.

Авдей времени не терял, перекатил мотоциклы в тенек под тополя у чьих-то высоких ворот. Сонно сидел на «Ямахе», щурился на Киру.

— Ты тут живой еще?

— Да нормально. А тут, представляешь, монахи-то в обычных домах деревенских живут! Кельи не построили еще себе! Я тут поговорил малёхо с мужиками. Вон прямо в этом доме и живут.

Домик был небольшой, низенький, с крашеными ставенками, с черемухой под окном.

— Здорово. Ты иди, поклонись иконе, свечу там поставь, я подожду. Там хорошо, прохладно.

— Аха! — Авдей с готовностью соскочил с мотоцикла, поправил поклажу, ушел.

Пока ходил, со двора вышли несколько самых обычных мужчин, прошли мимо Киры, недовольно покосились на мотоциклы и красивую мотоциклистку.

— Вот какое дело: тут остановиться можно, переночевать, но мотоциклы поставить некуда, — начал было говорить довольно быстро вернувшийся Авдей, но Кира перебила его.

— Думаю, нам лучше уехать. И мы, и мотоциклы наши — искус для монахов. Напоминание о вольной жизни. Лучше не надо. Через кого искус приходит, тот вдвойне грешен.

Авдей задумался.

— Да, ты права. Значит, обратно?

— Обратно, да. В магазин заедем. Хлеба надо.

В магазине продавщица изумилась, увидев через окно мотоциклистов. Наверное, в селе такие мотоциклы и не видели никогда, поняла Кира, когда женщина высказала ей свое удивление.

— Откуда и куда путь держите? Да на таких мотоциклах красивых?

— С Байкала, — ответила Кира. — В Горный Алтай. Хлеба, вон того! Свежий?

— Свежий. А к нам-то в глушь вас каким ветром занесло? — продавщица взяла деньги.

— Ничего себе, глушь! Вон какие святыни у вас тут в глуши!

— Это какие же? — снова изумилась продавщица.

— Как какие? А икона чудотворная в монастыре?

Продавщица сразу потеряла интерес, бухнула хлеб на стойку, бросила на блюдце мелочь.

— А, эта… Скажете тоже!

Настала очередь Киры удивляться.

— То есть вы тут живете, а в храм не ходите?

— Да кому он нужен, этот храм! Неинтересно…

— Ну вот нам, с Байкала да на дорогих мотоциклах, — интересно! — отрезала Кира, забрала хлеб и сдачу и вышла.

А потом снова было пекло полей, где не было даже намека на тень, тряская дорога, иссушенный бурьян на обочинах, беспощадное солнце и жажда. Когда к вечеру они миновали наконец Бийск и стали искать место для ночлега, устали так, как не уставали после девятисот километров дневного пробега.

— Башка болит, не могу уже! — буркнул Авдей, когда они в очередной раз заехали в какие-то дебри и были вынуждены разворачиваться на узкой лесной дороге.

— Это от жары, — откликнулась Кира, — у меня то же самое. Мозги спеклись уже. Прямо индийское блюдо — мозги обезьяньи, тушеные в горшочках! — она постучала по черному нагретому шлему.

Темнело, но прохладнее не становилось.

— Наверно, к буре, — предположил Авдей. — Надо табориться подальше от деревьев.

Наконец, они нашли большую, укромную поляну, окруженную кустарником, поставили палатку, но тут из зарослей вылетели такие густые тучи мошкары, что Авдей, обычно не обращавший внимания ни на комаров, ни на мошку и терпеливо сносивший любые укусы, вдруг взвыл и полез внутрь палатки.

— Авда, ты чего? — растерялась Кира.

— Не могу больше! Честное слово, не могу! Достали! Извини, — опомнился Авдей. — Плохо мне что-то…

— Ну сиди там, — согласилась с таким решением Кира. — Я чаю сделаю. Где примус?

Через полчаса, кое-как стряхнув с себя обнаглевший гнус, Кира нырнула в темное палаточное нутро с котелком наперевес.

Авдей лежал на коврике, сжав голову руками. Кира принялась хлопотать возле мужа: нашла таблетки от головной боли, подала минералки, налила чаю, сделала пару бутербродов.

Кое-как поев и помыв лица и шеи теплой водой из бутылки, легли спать. Наружу выходить не решились.

— Слышишь? — спросила Кира, когда они устроились на ночлег, и перестали шуршать спальниками. — Комары прямо ломятся в палатку! С ума сойти!

— Да уж… — Авдей тяжело вздохнул, в темноте нашарил бутылку с минералкой, забулькал водой.

Снаружи гудело, словно там вился рой рассерженных пчел.

— Разозлили мы кого-то, — констатировал Авдей.

Несмотря на тяжелый день, сна не было ни в одном глазу. Возле лица противно пищали комары.

— Только сейчас сообразил, а мы проехали-то всего-ничего! Километров триста! А чувствую я себя так, словно мотоцикл на себе весь день тащил!

— У меня то же самое! — откликнулась из темноты жена.

Авдей замолчал. Он думал о том, что до сегодняшнего дня не понимал, кто такая была Богородица. Ну женщина. Ну да, Христа родила. Бога. Удивительно, но и только. Ну да, была свидетелем Его распятия. Но мало ли женщин видели, как убивают их детей? Оценить этого Авдей не мог, детей у него не было. У брата были сын и дочь, но брат был настолько ревнив, что почти не позволял им общаться с Авдеем. Да Авдей и не рвался, зная, что добром это не кончится. Поэтому понять роль Девы до конца воображения не хватало. И только сегодня понял, когда прикоснулся к иконе. Вот так вот, ни с того ни с сего. Вдруг. Эта была не роль. Это был подвиг.

Рядом зажегся фонарик, Кира тихонько зашуршала чем-то. Авдей повернулся к ней.

— Ты чего там делаешь?

— Я книжку купила, — пробубнила в ответ жена. — Про икону. Читаю.

— Ну и что там сказано?

— Что она обновилась недавно. До тридцатого года лежала на пороге храма, под ногами, изображение стерлось. Это большевики постарались. Представляешь, ее две женщины выкрали. Обычные такие деревенские бабы. Пошли и с помощью церковного сторожа стащили ее! Не побоялись, молодцы! А обновилась она в 1972 году.

— Это вообще как? — спросил Авдей.

Хлопнул себя ладошкой по щеке. Комар.

— Иногда так бывает, икона сама по себе обновляется. На ней проявляется изображение, которое было, но по каким-то причинам исчезло. Ну вот я видела в Москве иконы, которые осветлились. Олифа же от времени темнеет так, что икона не видна уже. А тут — р-раз! — и все сразу видно. Чудо. То-то я удивилась, что фона нет. Художники же обязательно фон иконы прописывают. А если она обновилась, то фон-то ведь неважен!

Авдей почувствовал, как медленно уплывает в сон. Голос жены звучал все тише, смысл слов он уже не воспринимал. Весь это день вдруг предстал перед ним, как один из тех дней, что прожиты не зря. Да. Сейчас он знал это совершенно точно. Эта икона и встреча с монахом, и все эти знойные поля подсолнухов до горизонта и даже огненный хвост лисы, пробежавший прямо перед мотоциклом, — все теперь казалось ему исполненного тайного, нужного смысла.

Авдей впервые за долгое время был спокоен. Все не зря. И болезнь Киры, и эта простуда, и тоненький месяц в располовиненном грозой небе, и радуга — все вело их сюда, в храм. К Богородице.

«Спасибо тебе, Господи!» — успел еще не произнести — подумать Авдей, и сон объял его.

Проснулся он от того, что снаружи рычали тысячи разъяренных волкодавов. Палатка ходила ходуном. Яркая вспышка осветила нутро, и прежде чем зажмуриться, Авдей увидел, что Кира сидит, закутавшись в спальник и натянув на уши вязаную шапочку.

Следом сразу же раздался такой раскат грома, что Авдея прижало к задрожавшей земле.

Нащупал фонарик. Включил.

Увидел, как сумасшедше блестят глаза у Киры.

— Ну ты и спать! Конец света проспишь запросто.

— Это только гроза, солнышко! — сказал Авдей, сел, приобнял жену.

— Голова тоже болит! — пожаловалась Кира. — Из-за погоды, что ли?

Палатка снова и снова освещалась вспышками молний. Грохотало непрерывно. Кира перекрестилась.

— Да вот, вот таблетки же! — Авдей засуетился, шаря вокруг руками.

— Ой, да выпила я уже!

— Тогда давай шею помассирую, легче станет, — предложил Авдей. — Хотя, постой, сейчас мотики проверю.

— Я проверяла. Нормально там все.

— Тогда иди сюда! — потребовал Авдей.

Он привлек Киру к себе, повернул спиной, стал разминать напряженные плечи. Жена вздрагивала каждый раз, когда над головой громыхало. Кажется, тент палатки был готов взлететь в воздух и улететь куда-то прочь, хлопая крыльями, как огромная черная птица.

Где-то совсем рядом вдруг раздался оглушительный треск, земля дрогнула. Кира рванулась прочь, но Авдей с силой удержал ее на месте.

— Т-с-с… — прошептал он ей на ушко. — Все нормально. Это просто дерево. Мы в безопасности.

— Господи! Да что же это такое? — бормотала в темноте испуганная Кира.

— Буря. Просто буря. Нагрело днем, вот и…

Авдей прижал жену к себе, гладил по голове и не только по голове, стараясь успокоить, а сам думал о том, достаточно ли крепко вбиты штормовые колышки палатки.

Наконец по палатке сначала редко, а потом все сильнее и сильнее забарабанил дождь. В следующую минуту на землю обрушился настоящий водопад.

— Авда! Палатка протекает!

И действительно, с самого центра купола сначала закапало, а потом вдруг побежало тоненькой, уверенной струйкой. Кира ахнула и подставила под струю металлическую миску.

Авда зашевелился.

— Пойду накрою тентом.

Подумал, стащил с себя трико, остался в одних трусах.

Вылез из палатки под холодные струи ливня, выпрямился, посветил фонарем на мотоциклы. Волосы мгновенно промокли, залило водой лицо.

Шагнул к «Ямахе», нащупал крючки «паука», притягивающего тент, который возил с собой как раз для таких случаев, к багажнику. Отстегнул, вернулся к палатке, стал разворачивать его, вспомнил о том, что тент надо чем-то прикрепить к колышкам, чтобы не сорвало, снова вернулся к мотоциклу, — найти жгуты с крючками. По спине ощутимо хлестали ледяные плети ливня. Нащупал болтавшиеся жгуты, которыми днем были пристегнуты чересседельные сумки, теперь стоявшие в тамбуре палатки, кое-как освободил их, снова стал разворачивать тент. Фонарик был не нужен, хватало молний.

Авдей расправил тент, чтобы накрыть палатку и замер. В кустах черемухи напротив кто-то был. Кто-то огромный. Черный. Авдей схватился за фонарик, но опережая его, полыхнула молния, осветила все вокруг.

Никого!..

«Показалось!»

Авдей на всякий случай тихонько осенил себя крестным знамением, занялся тентом. Трусы намокли и норовили соскользнуть. Тогда Авдей просто стащил их и повесил на руль «Сузуки» — тот стоял ближе. Если кто-то и смотрел на него из зарослей, пусть полюбуется на гурана во всей красе! Справившись с тентом, нырнул в палатку.

— Принимай героя! — воскликнул он, приземлившись на коврик: Кира, по опыту зная, что с мужа сейчас натечет лужа воды, благоразумно убрала его спальник в сторону.

— Держи полотенце, — накинула она на спину Авдею что-то сухое и колючее.

— Найди мне трусы, — попросил он, растираясь в темноте полотенцем.

Кожа покрылась мурашками от холода. Вот так всегда в дороге — то пекло, то холод.

— На фига герою трусы? — фыркнула Кира, осмелев.

Больше всего она боялась промокнуть. Еще боялась молний, но больше — промокнуть. Еще боялась, что прибьет деревом. Но дерево уже упало, а они были живы. Молнии еще сверкали, но уже не над головой. А перспектива промокнуть и снова простыть отступала перед героизмом мужа. Она вдруг поняла, что поездка начинает ей нравиться.

Гроза уходила дальше на восток.

— Иди сюда, — позвала она.

Авдей покорно скользнул в синтетическое нагретое нутро спальника Киры. Он сразу же забыл и о грозе, и о странной, черной тени в зарослях. Да была ли она? Скорее всего, ничего и не было. Вскоре ничего и не осталось в этом темном маленьком мирке палатки, кроме Киры, кроме ее горячего тела и быстрых, торопливых поцелуев.

Спали в одном мешке, так и не разомкнув объятья.

Утро выдалось свежим, не жарким. Легкие облака плыли в высоком небе, умытое солнышко весело смотрело из-за леса. Комары сгинули, словно их смыло вчерашним ливнем.

Авдей осмотрел землю под черемухой, в зарослях которой ночью ему померещился некто. Разумеется, никаких следов там не оказалось.

Собрались, объехали рухнувшее на тропинку дерево, по скользкой дорожке выбрались на шоссе и сначала неторопливо, а потом все быстрее и быстрее покатили на юг, к древнему прекрасному Алтаю.

Это была хорошая поездка. Немного отдавала грустью.

Они прокатились до далекого алтайского села Кош-Агач, то и дело останавливаясь на днёвки, от души погоняли по кош-агачской степи, уезжая далеко к горам по каменистой, твердой, совершенно азиатской равнине, поездили по холмам предгорий у реки Кураики, полюбовались на близкие и далекие яркие, заснеженные хребты гор, посмотрели на водопады на другой стороне Чуи, взглянули на головокружительный перевал Кату-Ярык.

Каждую ночь над палаткой повисали огромные, хищные звезды, пахло чабрецом, мокрым речным камнем, хвоей.

Все было так, как надо.

Если бы не будущая операция, все было бы вообще просто отлично!

На обратном пути на Семинском перевале купили у пасечника шесть полуторалитровых бутылок прозрачного, как слеза, алтайского меда и янтарной, крепкой медовухи, и словно перегруженные взятками усталые шмели, медленно покатили домой.

По вечерам, на стоянках, медовуха сшибала Авдея с ног. Стоило выпить полкружки, как ноги-руки немели, мысли текли вяло, Авдей проваливался в сон и крепко спал до самого утра.

В тот вечер они остановились на горном серпантине возле Кемерово, в густом перелеске возле шоссе. Заехали на крутой обрывчик и встали прямо над ним, на небольшой полянке, покрытой толстым слоем сухой коричневой хвои, по которой было приятно ходить. Где-то в отдалении, за лесом, ниже по склону шла железная дорога, иногда было слышно, как проходит поезд. Наверное, железная дорога тоже была извилистой, потому что поезд шел медленно.

Авдей уснул, а Кира не спала из-за какого-то мистического страха, вдруг напавшего на нее.

Дело в том, что буквально за тридцать километров до стоянки они, отыскивая подходящее место, свернули с дороги и оказали в небольшом тупичке. Авдей по нужде отошел с дороги в лес, и вдруг позвал Киру.

— Иди-ка, глянь что здесь!

Кира поднырнула под низкие ветви ели, сделала пару шагов вглубь леса, выпрямилась и очутилась на кладбище.

— Как-то мне тут неудобно, — буркнул Авдей и пошел в другую сторону.

А Кира сделала несколько шагов вперед, рассматривая старые захоронения, и неожиданно очутилась у неизвестной могилы. И попятилась.

Потому что оградка могилы с черной покосившейся пирамидкой была выгнута наружу. Неведомая сила изогнула металл, словно покойный, обладавший крутым нравом, не успокоился и на том свете.

Кира внимательно присмотрелась — а не мог ли это проделать вандал или мерзлой землей выперло оградку наружу? Но заборчик был изогнут так, что сомнений не оставалось — - причиной этому был не человек и не мороз.

Но что тогда? В голове пронеслись сцены из Гоголя, словно тут был закопан страшный колдун, охотящийся за бедной Катериной.

Мгновение — и Кира из ельника прытко выскочила обратно на дорогу. Там было солнце, там был Авдей.

Теперь вид этой странной, зловещей могилы бередил душу, не давал спать. Кира то высчитывала, сколько километров они отъехали от кладбища, то пыталась себя убедить, что оградка выгнута какими-то природными силами, и мистика тут совершенно не при чем. Ныл, беспокоил след от крестика на спине. Кире даже пришлось намазать его мазью. Она ненадолго забылась тревожным сном и проснулась от чьих-то отчетливых шагов возле палатки.

Растолкала Авдея. Едва шевельнулся, прижала ладонью губы, чтобы не заговорил. Выдохнула в ухо:

— Авда, у палатки кто-то есть.

Авдей хотел было сказать, что примерещилось, как бывало уже не раз, но смолчал. Он уже и сам слышал, что они не одни. Раздавалось тихое позвякивание: кто-то возился с мотоциклом.

Моментально подобрался, выскользнул из спальника, нащупал топорик, начал осторожно открывать молнию входа, но в этот момент затарахтел двигатель его «Ямахи», и Авдей отбросил осторожность. Рванул вверх молнию теплого кокона, протиснулся через щель в тамбур, рванул еще одну молнию, кубарем выкатился наружу, в ночь.

Следом что-то испуганно кричала Кира.

Брезжил ранний рассвет. Человек, уже сидевший верхом на его — его! — «Ямахе», обернулся. В этот миг он показался Авдею огромным, словно перед ним был не угонщик, а черный, огромный леший! Он открутил ручку газа, и мотоцикл скаканул вперед по дороге, уходящей под обрыв.

Медлить было нельзя.

Авдей в два прыжка пересек поляну, потрясая топориком, словно боевым томагавком, и прыгнул с обрыва вниз, надеясь хоть как-то задержать неизвестного.

Но ему это не понадобилось. Не справившись с мощным, тяжелым мотоциклом, угонщик не вписался в крутой поворот лесной дороги, вылетел в чащу, упал, ударившись о массивный корень сосны, мотоцикл чем-то громко лязгнул, завалившись набок.

Авдей, оказавшись за спиной преступника, сходу оседлал его, два раза двинул со всей мочи кулаком в ухо, — не убивать же! — а потом схватил за волосы, вскочил, что есть силы дернул вверх, заставляя отморозка встать на колени. Еще раз ударил в ухо — чтобы не пришел в себя. На плече у негодяя болталась клеенчатая спортивная сумка. Содрал ее, отшвырнул прочь, быстро обшарил — оружия, вроде, не было.

Сверху встревоженная Кира уже светила фонарем. Луч света суетливо прыгал, не попадая в цель.

— Да свети же ты сюда! — заорал возбужденный Авдей, поворачивая угонщика лицом к свету.

Выругался, увидев его и узнав.

Перед ним был нацик. Тот самый, щербатый, что оскорбил Киру. Только теперь он был в тельняшке и в старом военном кителе типа «зеленка».

— Да ты погоди! — начал было лепетать «сверхчеловек», но Авдей перебил его.

— Старый, сцуко, знакомый! — мотоциклист изо-всех сил врезал под дых и без того обалдевшего от его напора преступника. — Рецидивист, тудыть его колом и растудыть!

Толкнул противника на землю, глянул в сторону мотоцикла и в азарте не удержался: пнул щербатого, сморщился от боли в ступне, сгоряча заорал спускающейся с обрыва Кире.

— Куда прешься? Тащи жгуты, вязочки от палатки, что-нибудь тащи!

Пока Кира искала веревки, стоял над врагом, как победитель, то и дело потрясая топором и оглядывая окрестности — преступник мог быть не один.

Кира принесла тонкий нейлоновый шнур от палатки, и через две минуты враг был связан.

— Он один? — Кира пугливо оглядывалась.

— Не свети по кустам! — рявкнул Авдей.

Пинками заставил врага подняться и вскарабкаться по дороге обратно на обрыв, толкнул на землю у палатки.

Обернулся к Кире. Та стояла рядом, глядя на мужа расширенными от страха глазами. Сейчас, в темноте, они казались черными.

— Тащи телефон! Одежду тащи. Штаны там…

Кира повиновалась.

Связанный слабо застонал, что-то пробормотал. Авдей легонько пнул его для острастки.

Кира принесла Авдею одежду.

— Телефон в куртке. Связи нет.

Подождала, пока муж оденется. Авдей, натягивая свитер, вдруг ощутил на щеке влажное — все-таки раскроил скулу чем-то острым, когда сигал с обрыва. Утерся, размазав кровь по лицу. Увидел Киру — она подавала платок.

— Не стой! — рявкнул ей. — Собирайся! Бери документы, телефон, аммуницию. Поедешь за ментами.

— Куда? — Кира была уже готова внимательно выслушать и сделать, что скажут.

— Километров через пять справа будет кафе «Три медведя», там попросишь помощи. Телефон у них должен быть или рация. Или покрытие сети.

— Братуха! Отпусти! — прохрипел нацик.

— Не братуха ты мне, — Авдей чуть не добавил «гнида черножопая»*, но в последний момент сдержался, но зло хохотнул.

— Спроси его, он один или нет? — предложила Кира, но Авдей отрицательно покачал головой.

— Он тебе сейчас напоет все, что угодно! Раз на помощь не зовет, значит один. Хотя… Щас его заткну! — Авдей нашел под ногами шапочку Киры, деловито зажал нос нацику, засунул шапочку в открывшийся рот, перемотал сверху лейкопластырем из аптечки. Пообещал:

— Будешь рыпаться, сделаю тебе «ласточку»*!

Кира оделась быстрее, чем контрактник по команде «Тревога!». Пошла к «Сузуки», но Авдей остановил ее, взял фонарь, осмотрел мотоцикл, присвистнул.

Задняя камера была спущена.

Вернулся к пленному и два раза пнул его уже чувствительно — мотоботы были тяжелыми.

— Запасную камеру тащи! У тебя в боковом кармане, — скомандовал Авдей жене, ставя фонарь на землю так, чтобы было видно. Сам достал инструменты, монтажные лопатки. Подумал, вернулся к щербатому, не слушая его мычания, все-таки сделал ему «ласточку», чтобы не сбежал, спустился под обрыв, притащил валежину. Вдвоем они вывесили заднее колесо мотоцикла, быстро сняли его, разбортировали резину.

На замену камеры ушло не больше пятнадцати минут. Почти не разговаривали.

— Не хочу оставлять тебя одного! — только и сказала Кира, когда все было готово.

— Не пропаду! — пообещал Авдей. — Езжай!

Пока грелся двигатель «Сузуки», Кира привычными движениями проверила документы. «Права» — во внутреннем кармане, деньги в другом, так, телефон, ключи от квартиры… Все на месте.

— Люблю тебя! — сказала Авдею, чмокнула в щеку, села за руль, осторожно, опасно балансируя, съехала вниз, под обрыв, повернула и скрылась с глаз в перелеске.

Только сейчас Авдей понял, что уже наступило утро.

Прислушался, — вот Кира заехала в ложбину, там грязь, там нужно быть осторожнее. Нет, не упала. А теперь выехала на трассу, повернула. Правильно повернула, налево. Стоп! Остановилась?

Нет, все нормально, едет дальше!

Авдей перевел дух, достал из чехла на поясе остро отточенную выкидушку, картинно поиграл ей.

— Пообщаемся? Ты, красава, там что-то про мою жену говорил… Да ладно, не бойся, я так! Попугать.

Никогда в жизни Кира не носилась по серпантинам так, как на этот раз. Передачами щелкала, словно чечетку выбивала, то разгонялась, то оттормаживалась перед поворотами, до упора нажимая на передние и задние тормоза, клала мотоцикл в поворот, выпрямляла на выходе и снова разгоняла до упора…

В голове вертелась только одно.

— Святый Боже, Святый крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!

И все-таки в одном из поворотов она чуть было не слетела с трассы, и переднее колесо уже вроде бы начало «играть», отрываясь от асфальта.

Успела поймать край дороги, удержалась.

На площадку перед кафе влетела, заложив сумасшедший вираж. На стоянке никого не было. Только возился с ремонтом, подняв кабину тягача и подвесив над головой «переноску», какой-то бедолага-дальнобойщик.

Бросила мотоцикл у крыльца, ввалилась внутрь, какое-то время стояла, осматриваясь. Увидела молодую женщину-официантку, шагнула к ней, сдержала крик, боясь напугать.

— Пожалуйста, помогите! На нас с мужем напали…

Через полчаса к кафе подъехала патрульная машина.

Перво-наперво, что сделала Кира — это показала полицейским служебное удостоверение журналиста. Так будет вернее!

… — Напал, так сказать, на тебя? — жилистый и носатый оперуполномоченный прошелся по поляне, осматривая разбросанный походный скарб, хитро подмигнул Авдею. — То-то ты, так сказать, на своих двоих, а он — в лежку! А че мотоцикл не поднял?

Щербатый был надежно упакован в кондей в полицейской машине. Возле «Ямахи» бродил еще один полицейский, с любопытством поглядывал то на Авдея, то на Киру, томящуюся возле «Сузуки». Больше на Киру.

— А чтоб видно было, что да как. Попытка угона. Вызывайте криминалистов, мы подождем. А тип этот — в розыске. Его подельников взяли в Тайшете, — Авдей на мгновение умолк, вспоминая, — третьего июля! Похищение предпринимателя.

— Ага. Так сказать, проверим, — опер покивал, — разберемся.

Кажется, он был даже доволен.

Еще бы! И преступление, и наказание, и задержание преступника, находящегося, по-видимому, в розыске. И делать ничего не надо! Только заявление принять да протоколы написать.

С дороги пешком пришел еще один полицейский, махнул рукой оперу.

— Там все, как она сказала! Машина пустая, его, видать, машина. И кажись, в угоне. Наверное, горючка кончилась, вот он и поперся до железной дороги, ну и напоролся на палатку. Документы там в бардачке на другое имя. Ну я оставил для осмотра.

— Ты давай, Сидор, вызывай, так сказать, криминалиста, следователя. Будем ждать. Ждать долго придется, — предупредил опер Авдея.

Тот согласно кивнул.

— Ну а что делать? Кирюша, — позвал Авдей жену, — давай сделаем кофейку на всех! У меня вода в канистре еще осталась. Господа полицейские, поди, тоже кофею горячего хотят!

— Костер разводить нельзя! — постным тоном сказал оперуполномоченный.- Чрезвычайный, так сказать, режим в лесах установлен. Слышали об этом?

— Дак у нас-то не костер, — не растерялся Авдей, переходя на родной деревенский говорок с соответствующими интонациями, — у нас-то примус! Это костер еслиф, то опасно. А примус-то че? Примус нормуль! Щас все будет!

Ждать пришлось действительно долго. Уставшая Кира, в конце концов, плюнула на приличия и залезла в палатку — поспать, а Авдей, как владелец мотоцикла, под руководством оперуполномоченного начал на коленке писать заявление. Опер то и дело поучал его.

— У нас подозреваемый избит? Откуда у него ссадины на лице? Вот меня спросят, а что я скажу?

— Э… Упал с мотоцикла? — пытался угадать Авдей.

— Это тоже пиши. Не справился с управлением. Упал, ударился о камень или что там? О елку! Потом полез драться. Тебя бил? А царапина откуда? Пиши — ударил меня кулаком…

— Давай лучше так: «Оказал сопротивление».

— Ну давай так!

Следователь и криминалист приехали в девять. Криминалист оказался толстеньким пожилым мужичком, на груди которого висел фотоаппарат с огромным объективом, а следователем — темноволосая девушка лет двадцати пяти в синей форме.

— Книппер! Анна Марковна! — представилась она Авдею и Кире, кивнула оперу. Носик ее покраснел от утренней прохлады. Через плечо висел старенький военный планшет. — А что, понятых нет?

— В труднодоступных местах, Анна Марковна, можно и без понятых, — мягко напомнил ей криминалист.

Авдей и вышедшая из палатки Кира во второй раз стали рассказывать все с самого начала.

Анна Марковна внимательно выслушала.

— Где задержанный? Личность установили?

— Да вон, в кондее, — рассеянно ответил притомившийся опер. — Вроде, установили. Я по рации связался с нашими, по сводке получается, что это Еременко Юрий Александрович. В розыске, — опер махнул рукой, — давно, и статей там, так сказать, плеяда!

— Ну так и что? Везите оформляйте!

— Не, Анна Марковна, Мы вас тут не оставим. Мы, так сказать, будем осуществлять прикрытие. От жилья далеко, мало ли…

— Хорошо! Андрей Витальевич! Осмотрите мотоцикл, снимайте отпечатки… Заявление уже написали? — спросила Книппер Киру, та кивнула, указала на Авдея, мол, он писал.

— Отлично. Сейчас протоколы осмотра напишем и все, — следователь привычно сняла через голову планшет, достала бумагу, ручку.

Сначала пробежала глазами заявление Авдея.

— Все в порядке.

Сесть было некуда и писать пришлось на сидении «Сузуки».

Кира сонно смотрела, как бегает по бумаге старенькая шариковая ручка и думала, что работа у следователя — не сахар: весь день, а то и ночь мотаться по району в компании суровых полицейских. Ладно, сейчас лето, а зимой, в минус сорок пять? Ногти у следователя были коротко стриженные, не накрашенные. На пальчике — недорогое колечко.

А ведь ей еще допрашивать этого… «сверхчеловека»!

Ситуация явно не в пользу нациста! Кира внутренне улыбнулась.

— Какие повреждения на мотоцикле? И вот еще — страховка у вас есть? — строго спросила следователь. — КАСКО?

— Нету, — буркнул Авдей.

Спрыгнул под обрыв, жестом спросил у криминалиста разрешения поднять мотоцикл. Тот кивнул, отступил в сторону.

— Я — все.

Авдей поднял «Тенери», скрипя зубами, стал ее осматривать.

— Поворотник разбит и облицовка треснула. Царапины! — крикнул он наверх. — Сломан замок зажигания.

— Во сколько оцениваете ущерб? — Книппер наверху тоже пришлось повысить голос.

Авдей помялся. Назвал сумму, следователь записала.

— Так, а вы у нас свидетель? — обратилась Книппер к Кире.

— Да.

Следователь писала и писала, и писала… Полицейские терпеливо ждали в машине.

— Да, вот еще, — Авдей ногой пододвинул к следователю сумку. — Это задержанного.

— О как! Смотрели, что там?

— Нет.

— Ну так давайте посмотрим, — Анна Марковна оглянулась, отыскивая глазами оперуполномоченного, который сидел у машины, махнула ему рукой. — Сергей Александрович, Андрей, идите сюда! Тут еще, оказывается, сумка подозреваемого. Надо осмотреть.

— А че раньше-то думали? — удивился опер, взобравшись по обрыву на поляну.

— Да че-то вообще из головы вылетело, — развел руками Авдей. — Я как ее за палатку закинул, так и забыл.

Оперуполномоченный аккуратно открыл замок черной клеенчатой сумки. Присвистнул, приподнял локоть, чтобы всем было видно.

— Героин, что ли? — Авдей открыл рот.

— Да тут, так сказать, кроме дури… — полицейский двумя пальцами вытащил из сумки пистолет. — Пээм! Э-э… Анна Марковна, может, досмотрим в отделении? Тут все серьезно!

Увидев пистолет, Кира побледнела. Кошмарный сон байкера — быть застреленным в палатке из-за собственного мотоцикла. Но тут же себя одернула. Кто знает, что в ее положении лучше? Быть может, лучше было бы сразу… Того…

— Да вы, так сказать, счастливчики! — опер выпятил челюсть, окинул взглядом Киру и Авдея.

— Перестрелял бы вас, да и дело с концом!

Следователь и криминалист занялись сумкой.

— А можно я с ним поговорю? — вдруг попросила оперуполномоченного Кира. — Разрешите! А то всю оставшуюся жизнь спать не буду! Нет, правда, ребята, разрешите? А?

Чего только не делает с мужчинами красивая женщина! Оперуполномоченный и сам был снедаем любопытством.

— Пошли!

— Хватит курить, — сказал он коллегам в машине. — Геть на воздух!

С двух сторон они с Кирой забрались на заднее сиденье УАЗа, и оперуполномоченный открыл окошко в кандее.

— Эй, Ерменко! Подь сюды!

— Че? — в окошке показались наглые черные глаза.

— Мы пистолет нашли. Твой.

— Не, начальник, воще не знаю, о чем ты!

— В отказ идешь? — опер несся по накатанной, и Кира поняла, что надо брать дело в свои руки.

— А можно я сама с ним поговорю? — она строго посмотрела на полицейского. — Я журналист, мне интересно, — напомнила она ему.

— Ну давайте, — опер был недоволен.

— Наедине, — уточнила Кира, пристально глядя оперу в глаза.

Опер несколько мгновений смотрел на нее, а потом отвел взгляд.

— Хорошо.

Вышел из машины, негромко хлопнув дверцей.

— Эй! — позвала Кира. — Как тебя зовут? Юрий?

— Тебе какая разница, подруга? — с оттяжечкой, насмешливо спросил задержанный.

— Да разницы никакой. Вообще пофигу. Я спросить тебя, Юра, хочу. Ответишь?

— Дак спроси, а там посмотрим, — бандит жадно приник к решетке, глядел на Киру с откровенной похотью.

— Ты почему нас не убил?

— На фига тебе? — глаза за решеткой стали удивленными.

— Надо.

— А что мне за это будет? Сиськи покажешь? А то мне лет десять теперь сисек не видать! Покажи, а?

— Ты сам такой путь выбрал. Без сисек и с другими забавами, — отрезала Кира, не опуская глаз. — Ты верующий? Крещеный?

— Молитву, что ли, прочитаешь обо мне? — усмехнулся бандит, заерничал. — Или поучать будешь? Не убий, не укради, не возжелай?

— Не буду. Ты на вопрос не ответил.

— Ну крещеный, че дальше? Я не верующий. Бабка в детстве крестила, думала, старая, меня это, спасет, хе-хе. А я в ваши эти жидовские бредни — не верю! Поняла?

— А бабушка-то у тебя еврейка, что ли, была?

— Русская! — фыркнул бандит.

— И в «жидовские бредни» верила, да?

— Ну и че, к чему ведешь? — грубо спросил нацик.

— Ниче и ни к чему! — Кира невольно скопировала его манеру говорить. — Дурак ты, Ерема, вот че! Свое и чужое перепутал. Славяне, когда жили в лесу да молились колесу вашему, коловрату, что имели? Несколько княжеств, и все! А православие нашу страну великой сделало! Все богатств