Глаза мои уже несколько успели привыкнуть к темноте. Сквозь снежную пыль я различал ствол большого кедра и рядом с ним что-то темное. Подойдя поближе, я увидел маленькую юрту, наполовину занесенную снегом. Тихий плач и стоны исходили из нее. Я быстро откинул полог у дверей и вошел внутрь помещения.
В темноте что-то шевельнулось и притихло. Я достал спичку и зажег бересту. При первой вспышке огня я увидел в углу юрты какое-то человеческое существо, одетое в лохмотья. Я увидел широко раскрытые испуганные глаза и черные растрепанные волосы.
Когда береста и смоляные щепки разгорелись, я сложил дрова и разжег костер. Теперь я мог хорошо рассмотреть, с кем имею дело.
Юрта была маленькая, грязная, на полу валялись кости и всякий мусор. Видно было, что ее давно уже никто не подметал. На грязной, изорванной цыновке сидела девушка лет семнадцати. Лицо ее выражало явный страх. Левой рукой она держала обрывки одежды на груди, а правую вытянула вперед, как бы для того, чтобы защитить зрение свое от огня, или, может быть, для того, чтобы защитить себя от нападения врага. Меня поразила ее худоба и в особенности ноги — тонкие и безжизненные, как плети.
Пока я возился с огнем, девушка сидела неподвижно и испуганно наблюдала за мною.
— Не бойся, — сказал я ей по-удэхейски.
— Мне холодно, — отвечала она, поникнув головой, и тихо заплакала.
Не медля нимало, я сходил в общую жилую юрту и принес оттуда одеяло, чайник с водой, несколько кусков сухарей.
Одеялом я накрыл ей плечи, повесил чайник над огнем, а сам сел по другую сторону костра.
Понемногу она стала приходить в себя, выражение страха в глазах ее сменилось недоумением.
— Ты больна? — спросил я ее.
— Ноги болят, — отвечала она, — я не могу ходить.
— Когда закипела вода, я подал ей кружку чая и сухари.
Я не торопился расспрашивать ее. Надо было, чтобы она присмотрелась ко мне и перестала чуждаться.
