А кто написал в завтрашнем плане «Операция века»? Это что, что-то эпохальное?
Кирилл: Да нет, это малюсенький нарост на веке. Вторым туром и с местным обезболиванием.
метастазы есть, а где первичный рак — неизвестно. И гормоны надо принимать немедленно. Вот я пишу направление в процедурный кабинет, пусть ему дексаметазон сделают прямо сейчас. Двенадцать миллиграммов.
А те, кто только-только узнал свой диагноз, обычно задают другой вопрос. Не «ну как?», а «за что?». Вот тут я свирепею. Нельзя рассматривать болезнь как наказание. Потому что спросишь себя: «За что?» — и услужливая совесть подскажет вину — действительную или мнимую. И человек соглашается: «Да, есть за что меня наказывать. Да, я согласен с приговором». А это вредно! Это заставляет прекращать борьбу и принять наказание. Я просто уже язык намозолила, убеждая пациентов: болезнь не наказание! Болезнь — это враг! Его не принимать — с ним бороться надо! Вы будете сражаться, а мы поможем.
— Так у меня нет ТОФ. Если бы купили мне новый аппарат, который обещали, то был бы. Ничем не могу помочь. А на мою служебную записку мне не ответили. Главврач написал «разобраться», переадресовал заму, зам — второму заму, а тот сказал, что деньги, которые дали на онкологию, к нейрохирургии не относятся и на них аппарат не купят.
— То есть мы не онкологи? А опухоль головного мозга не опухоль?
— Ну да, именно так, Кирилл Саныч. И фиг тебе, а не новый аппарат. Там 105 пунктов, которые можно покупать, но ничего для нейрохирургии. Ваших дрелей и краниотомов, кстати, там тоже нет. Сверлите череп пальцем.
Ты вот после линейки ушел, а заведующих хирургическими отделениями оставили, — сказал Макс. — И сказали буквально следующее: «Все помнят, что в воскресенье выборы? Во все отделения придут выборщики, чтобы наши больные как полноценные граждане страны тоже проголосовали. И в реанимацию придут. Пусть дежурные врачи обоих реанимационных отделений приготовят стерильные халаты для выборщиков. Выборщики с ящиком придут в реанимацию, а наши реанимационные больные должны голосовать. И паспорта не забудьте». Так что, Глеб, позвони родственникам, пусть их паспорта принесут.
Молчание. В палате реанимации после перевода благополучных оперированных остаются двое — один Рыков, вегетативное (то есть «овощное») состояние, второй Куциев, 20 дней на ИВЛ, пытаются снять, уже почти дышит, на вспомогательной вентиляции, но где он и что с ним — не соображает.
— Ладно, — обреченно кивает Глеб, который как раз в день выборов дежурит. — Обеспечу халаты.
— Они без мозгов будут голосовать, — говорит Витя.
— А что вы хотите, полстраны без мозгов голосует, — пожимает плечами Олег.
Тебе он не понравится, Макс. По моему убеждению, она просто не хочет возвращаться. Мне сестры в палате вчера рассказали. Почти перед операцией у ее сына случился инсульт, он лежачий и очень тяжелый. Муж в этом году заболел раком гортани, прооперирован у нас, все не очень хорошо, рецидив, еле ходит, ухаживает за парализованным сыном и ездит к жене в реанимацию. Сын умер, когда она уже лежала в реанимации. Она просто не хочет возвращаться в этот мир, откуда уходят ее любимые люди. Теперь ее в хоспис переводят. А толку?
Ни Варвара, ни Макс еще не знают, что через месяц Николаева умрет в хосписе. Не от опухоли — ее убрали. Не от сепсиса — его вылечили. Просто так.
Кирилл: А помните, когда мы оперировали после перелома кошку Наташи-анестезистки, то сначала купили кролика — потренироваться, потому что у кроликов и кошек очень похожая анатомия. А потом Наташа этого кролика приготовила, и это был нам гонорар за операцию.
Макс (что-то помечая в компьютере): Это мы в первый раз сожрали пациента.
Варвара: К
Ну да, ты же позже учился. Нас еще учили качественно, а вас уже как получится, — кивнул Кирилл. — А у нас мортэксидерцию — смертепрогоняние — преподавали два года длинными циклами, и экзамен в конце. Это был самый смешной экзамен — все орут, руками размахивают, швыряются туфлями и стульями… Мне четверку поставили вместо пятерки, потому что я нечаянно промахнулся и кроссовкой залепил прямо в нос декану вместо Смерти. Он подумал, что я нарочно, а я правда не хотел. Но Смерть все равно убралась, потому что декан так заорал, как у меня в жи
Мите с непривычки неуютно — очень уж страшные диагнозы. Остальные врачи откровенно скучают. Когда двадцать лет каждое утро начинается со слов «рак верхней доли правого легкого», «рак матки», «рак поперечной ободочной кишки с метастазами в печень», это тоже может казаться скучным.
знаю все, — заявил Александр Сергеевич и показал на стену за своей спиной, на которой висели бесконечные дипломы, сертификаты, грамоты и патенты. — Вы таки забыли, что я профессор и доктор наук? Посмотрите, сколько всего на стене висит про то, какой я умный! Я для чего их повесил — наизусть учить и у елочки декламировать? Я их повесил, чтобы пациенты читали и думали: он все знает! Он старый и мудрый еврей, современник Моисея и Исаака. Он — это я. Идите и не нервничайте, уберем мы вашу опухоль, и вы еще проживете сто раз по сто лет, как эти самые Моисей с Исааком.
