Когда в 1979 году Иосифа Бродского попросили назвать его стихотворения, которые он любит больше всего, он назвал «Бабочку» и еще одно. (Второе — «Письма династии Минь».)
— тройные дактилические «разрушительные» [147] рифмы. В англоязычной поэзии дактилические рифмы срабатывают только в юмористических стихах, но в серьезной русской поэзии используются часто [148]
своем стихотворении 1972 года «Nunc Dimittis» Бродский перебрасывает мост между Ветхим Заветом и Новым Заветом.
Искусство для него много значило — он постоянно делал зарисовки. Может быть, его стихотворение «Дедал в Сицилии» вдохновлено «Пейзажем с падением Икара» Питера Брейгеля Старшего? Интересно, что та же картина вдохновила Одена на стихотворение «В музее изобразительных искусств». Пейзаж совпадает — у Бродского сказано: «сзади синеют зубцы местных гор». А под стихотворением указано: «1993 Амстердам» — до брюссельского музея, так сказать, недалеко ходить. Такое ощущение, что разговор между
здних шедевров — «Осенний крик ястреба» и даже «Колыбельная Трескового мыса» (1975), которую вы пробовали перевести.
Этот ранг он определенно заслужил шестью стихотворениями. «Элегия Джону Донну». Посмотрим… Что ж, а еще «Nunc Dimittis» («Сретенье»), и «Бабочка», и дантовское стихотворение «Декабрь во Флоренции». На высшую ступень в этом списке из шести стихотворений я поместил бы, наверное, «Разговор с небожителем».
Он несколько раз торопливо затягивается сигаретой, задумчиво глядя в окно. Затем — кошачья улыбка во все лицо, русские медвежьи объятия, прыжок к двери. «Конечно, конечно, ну-у, да, ну-у. Мы должны начать, ну-у, с начала». Я выскочил вслед за ним в коридор, окликнул: «Кстати, а с начала — это с чего?» Он хихикнул: «Конечно, с „Книги общей молитвы“». Это прозвучало из уст еврея-атеиста
Перечислю их: «Большая элегия Джону Донну», «Новые стансы к Августе», «По дороге на Скирос», «Отказом от скорбного перечня — жест…», «Дидона и Эней», «Postscriptum», «1 января 1965 года», «Подсвечник», «На Прачечном мосту…», «Первое сентября», «Фонтан», «Почти элегия», «На смерть Т. С. Элиота», «Письмо в бутылке», «Einem alten Architekten in Rom», «Два часа в резервуаре», «Остановка в пустыне», «Прощайте, мадмуазель Вероника», «Post Aetatem Nostram», «Натюрморт», «Сретенье», «Одиссей Телемаку».
Когда я его интервьюировала, Джордж предложил вынести в эпиграф фразу писателя Игоря Ефимова: «Каждый, кто был связан с Бродским, знает, что думать и говорить о нем он обречен до конца дней своих»
они не заглянули в карманы моей куртки и не попросили вынуть все из карманов. Все это они вполне могли сделать. Так почему же не сделали? Итак, если моя версия соответствует действительности, если они и впрямь сознательно не стали распоряжаться, чтобы пограничники устроили мне личный досмотр, а, возможно, даже распорядились, чтобы пограничники особенно дотошно обыскали только мой портфель и чемоданы, то, разумеется, они поступили мягко не ради меня. Они поступили мягко ради крупного русского поэта, а в более широком смысле — ради блага русской литературы.
