Оглавление

Предисловие

Дорогие читатели! Вашему вниманию предлагается научно-публицистическая монография «Книга памяти: Екатеринбург репрессированный. 1917 — сер. 1980-х гг.». Это коллективный труд, в создании которого приняли участие 16 человек, среди которых известные ученые — исследователи истории политических репрессий на Урале, журналисты и сотрудники Музея истории Екатеринбурга.

Уникальность представленного материала состоит в том, что это первое столь объемное исследование, посвященное истории государственных репрессий в отношении жителей города Екатеринбурга-Свердловска и его окрестностей.

В последовательной ретроспективе вниманию читателей авторами представлен большой объем фактологических исследований, основанных на материалах государственных и частных, семейных архивов, а также на воспоминаниях современников и участников описываемых событий.

Глубокий смысл и предназначение книги заключены в самом ее названии. Память — это то, что не позволяет нам повторять ошибки, сделанные в прошлом, а для того чтобы память сохранялась, необходимы достоверные знания, пускай не самые приятные, а порой и откровенно страшные, что в полной мере подтверждают события и человеческие судьбы, описанные авторами этой монографии.

На памятнике «Стена скорби» на проспекте Сахарова в Москве высечены четыре слова: «Помнить», «Знать», «Осудить» и «Простить». Каждое из них имеет особое значение. Они как бы являются ступенями, вехами того пути, по которому нам следует двигаться, обращаясь к страницам истории, связанным с периодом Большого террора и массовых репрессий. События и факты, изложенные в этой книге, являются уверенной основой знаний, которые должны навсегда остаться в нашей памяти и подвергнуть самому решительному осуждению тот произвол и беззаконие, которые имели место в определенные периоды нашей недавней истории. Сможем ли мы это простить — каждый решает индивидуально, и в любом случае для этого понадобится время.

Уполномоченный

по правам человека в Свердловской области,

член Межведомственной рабочей группы

по координации деятельности, направленной

на реализацию Концепции государственной

политики по увековечению памяти жертв

политических репрессий

Т. Г. Мерзлякова

Введение

Проект издания Книги памяти «Екатеринбург репрессированный» был задуман в 2019 г. и реализован в течение трех лет. Перед авторским коллективом стояла непростая задача — аккумулировать исследовательские работы известных уральских историков — специалистов по истории политических репрессий в Екатеринбурге-Свердловске. Вторая, не менее важная задача — собрать документальный материал по персоналиям репрессированных и дополнить научно-исследовательские работы статьями и очерками о судьбах жертв политических репрессий. Задуманная нами книга является по своему жанру не столько научной монографией, сколько именно Книгой памяти, в которой исследование общих проблем политических репрессий органично сочетается с материалом о судьбах конкретных людей, основанным на источниках личного происхождения: архивных документах, интервью, воспоминаниях.

Выбор названия книги напрямую связан с судьбой нашего города в советский период. В 1924 г. Екатеринбург был переименован в Свердловск и носил это название до 1991 г. Как известно, Я. М. Свердлов, председатель ВЦИК и член Оргбюро ЦК РКП (б), глава СНК после покушения на Ленина, был одним из организаторов разгона Учредительного собрания, расказачивания и красного террора. Рядом современных историков он рассматривается как один из руководителей большевистского правительства, давших санкцию на осуществление расстрела царской семьи. Наименование города фамилией одного из адептов государственного террора стало, таким образом, символическим репрессивным актом. Поэтому не случайно в конце XX века произошло возвращение к родовому названию столицы Урала.

Первоначально содержание книги было призвано отразить все этапы и практики политических репрессий, начиная с послереволюционного террора и заканчивая борьбой с инакомыслием конца 1940-х — середины 1980-х гг. Однако в полной мере реализовать такой план не удалось по причине слабой разработанности отдельных историографических сюжетов, а также отсутствия комплексных работ по рассматриваемой теме на материалах Екатеринбурга-Свердловска. Наиболее трудными местами в уральской историографии истории репрессий являются периоды Гражданской войны, практической реализации Большого террора в Свердловске и особенно репрессий в годы Второй мировой войны и послевоенный период.

Логика построения содержания книги базируется на сложившемся к настоящему времени подходе к оценке значения политических репрессий как одного из главных инструментов политики коммунистической партии. Установка на террор и насилие была провозглашена Лениным, принята на вооружение партией большевиков, последовательно реализована в годы Гражданской войны 1917–1922 гг., «Второй гражданской войны» (как войны с крестьянством), объявленной Сталиным в 1929 г., Большого террора 1937–1938 гг.

Курс большевиков на превращение войны империалистической в войну гражданскую расколол все население России на враждебные социально-политические группы и открыл дверь в преисподнюю беззакония и массового взаимоистребления.

Утопическую модель так называемого социал-коммунистического государства можно было реализовать только путем принуждения. Поэтому политические репрессии использовались на всем протяжении существования СССР. По этой причине мы начинаем наше повествование с 1917 г. и заканчиваем 1980-ми, т. е. захватываем весь временной период существования власти коммунистической партии.

Наряду с обычным кратким введением к монографии мы решили написать обзор историографических проблем изучения истории политических репрессий в СССР в целом и Уральском регионе (Глава 1). Это дает возможность читателю понять, на каком этапе погружения в тему мы находимся сегодня, какие проблемы требуют профессионального внимания историков.

Содержание второй главы представлено материалом по одной из наименее разработанных проблем истории политических репрессий — красному террору времен Гражданской войны (работы С. И. Константинова).

Третья глава (автор А. П. Килин) посвящена такому широкому явлению социальной дискриминации, как практика лишения избирательных прав на основе классового принципа. В этой главе мы лишь частично приблизились к репрессивной реальности 1920-х. Так называемый нэповский период (1921–1928) часто представляется непросвещенному читателю как наиболее «вегетарианский» в истории социалистического государства. Однако именно в это время произошла кодификация советского права на базе концепции революционной законности, принят Уголовный кодекс 1926 г., нацеленный на закрепление террора. Одновременно проводится жесткая антицерковная политика, происходит расправа с оппозиционными политическими партиями (эсеров, меньшевиков, кадетов, монархистов и т.п.). Органами ВЧК-ОГПУ с 1921 по 1929 г., согласно официальным данным[1], было арестовано более одного миллиона человек, многие тысячи из них расстреляны. Состоялись сотни судебных процессов над духовенством, общее количество репрессированных священнослужителей составило около 10 000 чел., пятая часть из них расстреляна. В конце 1927 — начале 1928 г. за принадлежность к левой оппозиции исключили и сослали в ссылку более 3000 чел., в том числе Л. Д. Троцкого. В 1928 г. грянул показательный Шахтинский процесс, связанный с обвинением в шпионской деятельности и вредительстве «буржуазных специалистов».

Благодаря исследованиям А. В. Печерина (Глава 4) мы получили возможность проследить особенности репрессивной политики применительно к социальной группе священнослужителей в широких временных рамках (1917–1941). Автор делает трагический по своей сути вывод: «Большой террор привел к практическому исчезновению городского духовенства как социальной группы […], в 1941 г. в Свердловске не осталось ни одного служащего клирика Православной церкви […]».

Авторы исследовательских статей пятой главы (В. М. Кириллов, С. И. Быкова, Т. С. Кириллова) посвятили свое внимание периоду массовых репрессий, открывшемуся кризисом нэпа в 1928 г. и завершившемуся последней фазой Большого террора в 1939 г.

В. М. Кириллов в качестве основных источников своей работы использовал подшивки газет «Уральский рабочий» (Свердловск) и «Рабочий» (Нижний Тагил) за период с 1928 по 1939 гг. Применение метода контент-анализа позволило проследить динамику репрессивной политики в Свердловске, Уральской и Свердловской областях, выявить ее взлеты и падения, особенности властной мотивации. Автором разработан комплексный классификатор «Политические репрессии по материалам газеты „Уральский рабочий“», в котором сочетаются символьный и структурный виды контент-анализа. Сделан доказательный вывод о том, что пиковыми значениями применения репрессий отличаются периоды 1928–1931 и 1937 гг.

Принципиальное значение имеет статья С. И. Быковой, посвященная представлениям о причинах и масштабах репрессий советских людей — современников событий 1930-х гг. Начиная с полупризнаний Хрущева вместе с синклитом из Президиума Политбюро КПСС на XX съезде об их незнании о масштабах репрессий и заканчивая фейками сегодняшнего дня о самоуправстве главы НКВД «немецкого агента Ежова» в обход воли вождя, мы слышим повторяющийся рефрен: «Народ верил в вождя, поддерживал его, … репрессировано всего 2% населения СССР, и этого никто не заметил в обстановке великих побед пятилеток…».

Светлана Ивановна делает вывод: « […] жители Свердловска, других городов и заводских поселков Урала имели разнообразную информацию для оценки масштабов и понимания причин массовых репрессий в 1930-е гг. Интерпретация сведений из официальных источников корректировалась их личными впечатлениями, отражаясь на страницах дневников и в частной переписке, в слухах и доверительных разговорах, в «письмах во власть» и устном народном творчестве. Осознавая целенаправленный характер террора, личную заинтересованность И. Сталина, других политических лидеров, уральцы называли среди главных причин массовых репрессий как произвол местных органов НКВД, так и соучастие некоторых из современников».

В статье С. И. Быковой об особенностях темпоральных и политических представлений жителей Уральского региона в 1930-е гг. анализируется «миф о «темном прошлом» и «светлом будущем» как важнейший фактор мобилизации советского народа, как главный аргумент в оправдании возникавших трудностей и неизбежности применения радикальных мер в политической практике». Автор приходит к заключению: « […] в условиях экстраординарных перемен и ускоренного ритма жизни из нравственной системы координат оказались вытесненными многие ценности. Именно по этой причине человек соглашался с мнением власти, не доверяя иногда даже самым близким, а оказавшись в застенках НКВД, мог решиться на сговор со следователем, на самооговор (по сути, на отказ от себя, своего честного имени) «в интересах государства»».

Весьма интересный аспект изучаемой проблемы нашел отражение в работе Т. С. Кирилловой, которая проанализировала способы речевого воздействия на сознание читателей газеты «Уральский рабочий» средствами политической пропаганды. Заключительный вывод автора гласит: «в процессе анализа газетных материалов, опубликованных в газете „Уральский рабочий“ в 1928 и 1937 гг. становится совершенно очевидным стремление журналистов всеми имеющимися в русском языке средствами воздействовать на сознание читателей, манипулировать им, не брезгуя ни грубо просторечной лексикой, которая всегда находилась за пределами литературного языка, ни откровенно негативными оценочными высказываниями, унижающими человеческое достоинство, чтобы выполнить заказ партии большевиков на оболванивание собственного народа».

В 1998 г. вышла в свет монография А. И. Прищепы «Инакомыслие на Урале», а в 1999 году на эту тему им была защищена в институте истории УРО РАН докторская диссертация. Однако текст монографии, как говорится, не стал «достоянием широкой общественности». По договоренности с Александром Ивановичем, мы решили познакомить читателей с основным ее содержанием, скорректированным автором.

Работы по истории инакомыслия на Урале можно пересчитать буквально «по пальцам». По этой причине материал главы шестой является уникальным. В одном из выводов автор утверждает: «Наиболее заметные сдвиги произошли благодаря правозащитникам в духовной жизни общества. Началось восстановление прерванной в 30-е гг. духовной преемственности российской культуры […]. Благодаря правозащитникам началось возрождение родовых черт российской интеллигенции с ее вечными вопросами, решенными, казалось, навсегда. В ходе борьбы с навязыванием односторонних идеологических установок и штампов происходил возврат к тем общечеловеческим ценностям, которые отстаивались не одним поколением людей и которые были органически чужеродны статичной авторитарно-бюрократической системе: демократизм, гуманизм, гражданские свободы, идея социальной справедливости, понимаемая как равенство всех граждан в правах и возможностях, правовое государство».

Наиболее сложной для сбора материала первоисточников стала глава седьмая — «Технология террора и исполнители» (авторы: В. М. Кириллов, А. Г. Мосин, С. И. Константинов, М. И. Вебер, С. Н. Погорелов). Она открывается статьей В. М. Кириллова, в которой анализируется концепция революционной законности как правовая основа политических репрессий. Автор констатирует: «К концу 1930-х гг. окончательно оформилась система правового бесправия, опиравшаяся на положения различных законных и подзаконных актов, в своей совокупности сформировавших нигде официально не утвержденную в цельном виде концепцию революционной законности. В нее, исходя из правоприменительной практики большевиков, можно включить следующие положения: враги революции и народа, определяемые на основе классового подхода, как главный преступный элемент государства диктатуры пролетариата; уголовная ответственность за политические и идеологические убеждения; политический преступник — социально-опасный элемент; уголовный преступник — социально-близкий элемент; террор и концлагеря как средства наказания и изоляции; наказание по велению революционной совести; презумпция виновности обвиняемого до суда и признание обвиняемого как основа обвинения; наказание за недонесение и за покушение на деяние, как самого деяния; обратная сила принимаемых законов; использование чрезвычайных, внесудебных органов».

Во втором разделе главы (автор А. Г. Мосин) анализируется технология фальсификации контрреволюционных дел в годы Большого террора на примере «дела 52-х», искусственно созданного руками сотрудников Первоуральского городского отдела НКВД в 1937 г.

Следующие разделы главы посвящены исполнителям террора времен Гражданской войны: советским и партийным руководителям Урала, представителю белого движения подпоручику М. К. Ермохину, председателю Уральского областного суда Н. В. Жирякову и кадрам Екатеринбургской ГубЧК.

В заключительном разделе главы (автор — военный поисковик, историк-археолог С. Н. Погорелов) представлен уникальный материал, связанный с известным всем свердловчанам расстрельным полигоном НКВД на 12-м километре Московского тракта. Автор в 2020 г. по договору с Музеем истории Екатеринбурга провел профессиональное обследование этого места и выявил две зоны массовых казней и захоронений, установил значительные разрушения, вызванные непродуманным строительством биатлонного комплекса «Динамо» и варварскими «антропологическими» бурениями 1990-х и настоящего времени. Фактически этим исследованием сформирована доказательная база для обоснования нового обследования территории места захоронения и установления подлинных границ расстрельного полигона, реконструкции ныне существующего мемориального комплекса.

В главе 8 (автор В. М. Кириллов) анализируется современное состояние изучения масштабов государственного террора в СССР и процесса реабилитации репрессированных. Автор констатирует, что только в рамках законов 1990-х гг. реабилитации подлежат от 12 до 13 млн чел. За период с 1954 по начало 2009 г. в СССР, затем России реабилитировано 5 387 517 чел.

Во второй части книги, в статьях и публицистических очерках нескольких авторов, повествуется о трагической судьбе более 100 чел., ставших жертвами беззакония. В статьях С. И. Константинова и Е. Г. Парфеновой описана история заключенных Екатеринбургского арестного дома (тюрьмы №2) в годы Гражданской войны и Большого террора.

В журналистских очерках Р. А. Печуркиной описана судьба людей разного социального статуса и национальной принадлежности, репрессированных в 1930–1940-х гг. Среди них: родственники Софьи Андреевны Толстой-Берс, комкор РККА С. А. Пугачев, мужики из деревни Аверино Сысертского района, крестьянка Мария из села Афанасьевского Ачитского района, художник М. В. Дистергефт и его жена Элеонора Павловна, немец-антифашист и ученый-минералог П. Э. Рикерт, политэмигрант из Германии, узница сталинских лагерей Дора Ангрес-Рикерт.

В очерке В. Ф. Олешко повествуется об истории дела 30 школьных учителей во главе с заведующим Свердловским облОНО И. А. Перелем, которые были подвергнуты жестокому наказанию по сфальсифицированному делу о «поджигателях» (пять из них замучены на следствии, двадцать четыре умерли в лагерях, один выжил и был реабилитирован, а сам И. А. Перель — расстрелян).

Н. М. Паэгле посвятила свои статьи судьбе главного режиссера Свердловского театра драмы Ефима Брилля и известного уральского художника Л. П. Вейберта.

В 2020 г. была проведена работа по изучению судеб репрессированных студентов, преподавателей, ученых и простых служащих Уральского федерального университета, пострадавших в ходе политических репрессий. На основе данных, указанных в «Книге памяти жертв политических репрессий Свердловской области», были установлены имена более 185 пострадавших. Сотрудник Музея истории Екатеринбурга Е. Ю. Миронова-Шушарина на основе архивно-следственных дел УГААО СО, семейных архивов и интервью подготовила девять материалов о репрессированных сотрудниках университета. В их числе ректор Свердловского университета З. Ф. Торбакова, доцент энергетического факультета Л. Н. Брук-Левинсон, студент историко-филологического факультета С. А. Захаров, профессора Ю. М. Колосов, И. А. Соколов, И. В. Стецула и другие.

Создавая книгу памяти, мы старались придать ей научно-публицистический характер в стремлении охватить как можно более широкий круг читателей. В ее создании приняли участие 16 человек, среди которых известные ученые — исследователи истории политических репрессий на Урале, журналисты и сотрудники Музея истории Екатеринбурга.

В. М. Кириллов

 Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. В 3-х томах. Том 1. Март 1953 — февраль 1956 / Сост. Артизов А. Н., Сигачев Ю. В., Хлопов В. Г., Шевчук И. Н. М., 2000. С. 76–77.

Глава 1. Проблемы историографии политических репрессий в СССР и на Урале
(1917–1980-е гг.)
(В. М. Кириллов)

История репрессий на Урале в советский период — проблема актуальная как в научном, так и в общественно-политическом отношении. В ходе революций 1917 г. и Гражданской войны Урал стал местом противоборства различных политических и социальных сил. Эта борьба сопровождалась жестокими акциями красного и белого террора. Здесь велись боевые действия с армией Колчака, а в Екатеринбург волею судеб попала семья последнего русского царя и здесь же была жестоко убита. В 1920-е десятки тысяч уральцев подверглись жесткой дискриминации в виде лишения избирательных прав. На рубеже 1920–1930-х гг. активизировалась политика колонизации северо-восточных районов Советского Союза. В результате Урал стал местом интенсивного промышленного строительства и военным арсеналом страны. Сюда было направлено более пятисот тысяч раскулаченных — спецпереселенцев СССР, а в конце 1930-х — 1940-е гг. созданы многочисленные лагерные системы, пропустившие через себя сотни тысяч заключенных, в том числе, репрессированных по политическим мотивам.

История репрессий первоначально изучалась преимущественно в масштабах всей страны, поэтому чрезвычайно важны региональные исследования по этой проблеме. Глобальные социально-экономические процессы оставляют свой след в историческом сознании людей лишь после их фиксации на локальном и индивидуальном уровне. Общая объективная картина политических репрессий советского периода может быть представлена наиболее объемно только благодаря комплексу локально-региональных исследований.

Историография истории политических репрессий в СССР прошла ряд этапов в своем развитии. Первые отклики на деяния большевиков появились в ходе революции, Гражданской войны и через несколько лет после ее завершения.

Начальный этап развития историографии — 1920-е — начало 1930-х гг. С анализом большевистской доктрины и практики выступили ученые-философы, историки, экономисты, социологи, общественные деятели, оказавшиеся в эмиграции: А. Н. Бердяев, С. Н. Булгаков, А. С. Изгоев, С. П. Мельгунов, И. А. Покровский, П. Э. Струве, С. Л. Франк, С. А. Котляревский и другие[1]. Наряду с западноевропейскими учеными, изучавшими фашистский режим в Италии (Г. Амендола, Л. Вассо, Ф. Турати, Г. Хеллер), они сделали вклад в формирование концепции тоталитаризма. Именно тогда в европейскую науку и вошло понятие «тоталитаризм».

Как известно, события в России раскололи массовое сознание во многих странах и, несмотря на ужасные последствия красного и белого террора, одни восхищались большевиками, других их ненавидели. В такой ситуации не могло быть нарисовано объективной картины причин, масштабов и последствий террора. Впрочем, большая часть социал-демократии, не говоря уже о сторонниках других политических движений, восприняла действия большевиков негативно. Противники коммунизма на Западе и русские эмигранты однозначно осудили красный террор и положили начало его исследованию, обобщая материал как в масштабах всей России, так и Урала в частности. Однако в работах этого направления оказалось больше пристрастности, чем объективности[2].

В 1920-х — начале 1930-х гг. научное исследование террора и репрессий практически не велось. Это был период благодушной веры в усилия большевиков и определенного восхищения их достижениями. Лишь немногие историки, в основном представители российской эмиграции, продолжили линию осуждения красного террора и без особого успеха проклинали узурпаторов власти в России[3].

Следующий этап развития историографии по истории и практике репрессий в СССР совпадает с эпохой массового террора 1930-х — конца 1940-х гг. С утверждением авторитарно-тоталитарных режимов в Италии, Германии, СССР, Испании расширяется круг гуманитариев, изучающих это новое явление. Продолжили свои исследования Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк, П. Б. Струве. Особенно большое значение имел труд Н. А. Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма», который получил всемирную известность. Именно он стал первым российским автором теории тоталитаризма. Зарубежные обществоведы: Л. Мизес, Ф. Хайек, Х. Ортега-и-Гассет, Т. Кон, С. Нойман; писатели: Д. Оруэлл, А. Кестлер и другие делают вывод об однотипности власти большевиков, фашистов, национал-социалистов[4]. Исследователи доказали, что тоталитаризм отличается от традиционной автократии и является особенностью цивилизации XX века. Именно на этом этапе «заложены прочные основы теории и истории тоталитаризма»[5].

С середины 1930-х формируется оппозиционная точка зрения в ВКП (б) (Л. Троцкого, Н. Бухарина, Ф. Раскольникова), согласно которой репрессии второй половины 30-х гг. объяснялись личной непорядочностью, коварством Сталина и его попытками расправиться с верными ленинцами. При этом совершенно не подвергалась сомнению необходимость террора в ходе революции, Гражданской войны, практика лишения гражданства и избирательных прав в 1920-е гг.

В западной историографии избавление от иллюзий началось только в конце 1930-х гг. в среде эмигрантов, в том числе — нелегальных[6]. Как отмечал Ж. Росси, «вопреки множеству уличающих показаний, мировое общественное мнение долго не хотело заметить советскую концентрационную действительность. После чистки 1937 г. не видеть ее мог лишь тот, кто не хотел»[7].

В ноябре 1947 г. Американская федерация труда публично обвинила СССР в использовании принудительного труда. Международная конфедерация свободных профсоюзов (МКСП) с 1949 г. начала расследование этого факта. Позднее к ней подключилась ООН. В результате МКСП, базируясь на мемуарах узников советских лагерей и ряде эмигрантских исследований на эту тему, опубликовала в 1954 г. брошюру «Сталинские лагеря для порабощенных». В данной работе анализировались декреты СНК от 24 сентября и 9 октября 1930 г. и указы Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня и 10 августа 1940 г., ряд других законодательных актов по регулированию трудовых отношений, свидетельствующих о репрессивном характере законодательства. Была сделана попытка оценить численность заключенных в СССР и описать условия жизни в ИТЛ. Факты, изложенные в данной книге, оказались весьма близкими к действительности, и она попала в научно-методический кабинет научно-исследовательского отдела Главного Управления ИТК МВД СССР[8].

Третий этап историографии датируется началом 1950-х — серединой 1980-х гг. За рубежом растет поток литературы о репрессиях, постепенно расширяется проблематика исследований, начинаются первые научные дискуссии[9]. Изучаются такие проблемы, как труд и производительность в советских концлагерях, основы пенитенциарной политики, методы управления государством, советский суд и карательная политика. На основе десятков свидетельств бежавших узников сделана первая попытка картографирования ИТЛ СССР[10]. Появились первые оценки численности заключенных в СССР, описаны условия жизни в ИТЛ. В рамках концепции тоталитаризма пишут свои работы зарубежные ученые: Х. Арендт, Р. Арон, З. Бжезинский, М. Джилас, Р. Конквест, К. Фридрих, представители второй и третьей волны российской эмиграции: А. Авторханов, М. Восленский, А. Некрич, Б. Яковлев и др.[11]. На третьем этапе окончательно оформилась теория тоталитаризма и с помощью ее методологического аппарата проведен сравнительный анализ диктатур в Италии, Германии, СССР, Испании, Португалии. Первым ученым, поднявшим тему Большого террора в историографии стал Р. Конквест[12].

Смерть «вождя всех народов» активизировала самиздатскую литературу в СССР и западную историографию. Одним из наиболее результативных стало исследование Б. Яковлева, в котором были описаны карательные органы СССР, представлены этапы возникновения и развития лагерей с 1918 по 1954 гг., проанализирована структура управления ИТЛ, составлен алфавитный список концлагерей, создана их карта, дано описание отдельных лагерей. В третьем разделе книги подробно анализировалось репрессивное законодательство. Понятно, что источниками для автора стали, прежде всего, устные свидетельства, но, тем не менее, именно отсюда можно было почерпнуть первые сведения о лагерях Урала.

Следует отметить, что заметный негативный отпечаток на работы этого периода наложила советология как политически ангажированная дисциплина периода холодной войны. Начиная с 1970-х гг. в рамках советологии, наряду со сторонниками концепции тоталитаризма, появилось так называемое ревизионистское направление.

Уже в 1960-е тоталитарная модель была поставлена под сомнение историками-ревизионистами (Л. Хаимсон, М. Левин, Ш. Фицпатрик): «они оспорили роль партии в качестве демиурга, выступив за историю „снизу“, т. е. историю индивидов, социальных групп и противоречий между ними. Основываясь на малом количестве доступных источников, применяя методологию социальной истории, они попытались понять социальные основы советского режима и прогнозировать изменения, которым он мог подвергнуться». Ревизионисты хотели «деидеологизировать» историю СССР, прекратив переоценивать значение сферы политической власти и обратившись в большей мере к изучению ее социально-экономических институтов. Тоталитаристы и ревизионисты поспорили вничью, «запутавшись в собственной системе доказательств»[13].

Однако отечественная историография осталась в стороне от этих исследований и новаций. Переломное значение для нее сыграл доклад Н. С. Хрущева на ХХ съезде КПСС. Первым российским историком, который осветил проблему массовых репрессий, стал Р. А. Медведев[14]. Его работа базировалась на оценках ХХ и ХХII съездов КПСС. Он настаивал на существовании в Политбюро либеральной антисталинской фракции, не выявил причин перехода к террору, не рассматривал массовые операции.

Официальная советская историография, сообразуясь с партийными установками, связала репрессии с борьбой против оппортунистов, в ходе которой пострадали и невиновные. Хотя специальных работ по теме репрессий в нашем отечестве не вышло, эта версия имела хождение в авторских коллективах М. П. Кима, Н. Н. Маслова, Б. Н. Пономарева, Ю. А. Полякова, Н. Н. Федосеева и др.

Принципиально важным для отечественной историографии было появление нового подхода к теме, выражением которого стала логика построения публицистического исследования — «Архипелаг ГУЛАГ» А. И. Солженицына[15]. Здесь осуждена государственная политика советской власти начиная с 1917 г., обличен во лжи и насилии как Ленин, так и его последователи.

Однако массовое советское сознание 1950-х — конца 1980-х гг. в лучшем случае осуждало «перегибы» времен культа личности Сталина, чему способствовал поворот к официальному неосталинизму на рубеже 1960–1970-х.

Реставрация идеологии сталинизма на рубеже 60–70-х гг. незамедлительно отозвалась в исторической науке. Произошло возвращение к политике умолчания о репрессиях и потерях. Утвердилась на долгие годы партийная формула, обязательная для советских историков: «Нарушение ленинских норм партийной и государственной жизни нанесло вред делу строительства социализма, но не могло изменить природу социалистического общества […]»[16].

В уральской исторической литературе в этот период появились биографические очерки деятелей большевистской партии, пострадавших от сталинщины: участников Революции 1917 г. И. А. Наговицына, М. Н. Уфимцева; Гражданской войны — В. К. Блюхера; руководителя Уральского и Свердловского обкома партии И. Д. Кабакова и др.[17]

В монографии А. В. Бакунина упоминалось о массовых репрессиях 1936–1937 гг. на Урале, перечислялись многие имена репрессированных. А. В. Бакунин оценил удельный вес «бывших эксплуататорских элементов» в составе рабочего класса Свердловской области на середину 1930-х гг. в 17%. В эту цифру им были внесены и заключенные лагерей, тюрем, колоний[18].

О включении в состав трудящихся Урала «нетрудовых элементов» (спецпереселенцев, иностранных специалистов) говорилось в работах Н. М. Щербаковой[19]. Непременным атрибутом историографии той поры было выборочное оправдание лидеров партийно-хозяйственной номенклатуры и непременное осуждение «раскулаченных» и «буржуазных спецов».

В работах ряда авторов той поры упоминались многие деятели партии, репрессированные в 1930-е гг., но без каких-либо подробностей их жизненного пути.

Четвертый период в развитии историографии — вторая половина 1980-х — начало 1990-х гг. Общественно-политическая ситуация данного времени в СССР определялась правящей коммунистической партией и была порождена инициативой с ее стороны (перестройка, гласность, отмена ст. 6 Конституции о руководящей и направляющей роли КПСС).

Во второй половине 1980-х гг. в работах И. В. Бестужева-Лады, Ю. С. Борисова, Г. Бордюгова, В. Козлова, А. П. Бутенко оформилась концепция, сходная с оппозиционной точкой зрения 1930-х. Репрессии сталинизма были в основном описаны, и установлена прямая связь между раскулачиванием, «спецеедством» и политическими процессами 1930-х гг.

Следующий шаг был сделан в результате дискуссии, возникшей вокруг двух основных точек зрения. Согласно одной из них, репрессии — это отступление от ленинизма, деформация социализма под воздействием И. Сталина (А. П. Бутенко, Д. Волкогонов, Р. Медведев, В. Роговин и др.). Фактически эта группа исследователей повторила теоретические установки Л. Троцкого о причинах событий 1930-х гг. Другой взгляд заключался в том, что репрессии — итог построения социализма в соответствии с доктриной марксизма-ленинизма (А. С. Ципко, И. Л. Бунич и др.). Массовое историческое сознание под воздействием разоблачений эпохи гласности склонилось к осуждению опыта построения социализма. Однако такая оценка была в то время политизирована и слабо связана с базой конкретных исторических фактов.

В зарубежной историографии 1980-х историки-ревизионисты второго поколения (Ш. Фицпатрик, Дж. Гетти, X. Куромия, Р. Терстон, Р. Мэннинг), провозгласив главным объектом своего внимания социальную историю, продолжали аргументировать свой тезис о событиях 1930-х гг. как «революции снизу».

Отечественная историография по истории репрессий сделала лишь первые шаги и была нацелена на выявление и публикацию источникового материала. Освоение темы началось после январского Пленума ЦК КПСС 1989 г., который позволил обнародовать материалы засекреченных архивов. Первые публикации источников появляются в журнале «Известия ЦК КПСС» и затрагивают, в основном, «громкие» процессы 1930-х гг. Так, в одном из официальных сборников обобщены материалы по 11 процессам[20]. Благодаря работам В. Н. Земскова и Н. Ф. Бугая становятся широко известными факты о деятельности ГУЛАГа, численности его контингентов, спецссылке, раскулачивании и депортации народов СССР[21].

Прокатившаяся после объявленной в 1987 г. политики перестройки волна публицистики на тему репрессий, последовавшие за ней многочисленные научные публикации постепенно подвели нас к качественно иному уровню понимания темы репрессий. Изучение большинства вопросов данной темы стало глубже и объективней. Это касается проблем коллективизации-раскулачивания; депортации народов; террора середины 1930-х; отчасти репрессий в 1920-е и в годы Великой Отечественной войны. У некоторых исследователей даже сложилось мнение, что «тема репрессий из самостоятельной превращается во вспомогательный частный сюжет проблемы советского тоталитаризма»[22].

Наиболее радикальные изменения внесли в развитие историографии события 1991 г. — распад СССР, образование РФ, выход в свет указов «О реабилитации жертв политических репрессий», «О реабилитации репрессированных народов». В 1991 г. Правительство РСФСР своим постановлением отменило цензуру. В соответствии с Указом Президента РФ (23.06.1992) с материалов, связанных с политическими репрессиями, сняты ограничительные грифы. В 1991–1992 гг. спецхран ГУЛАГа стал доступным для более широкого круга исследователей. В 1992–1993 гг. начинается «архивная революция», теперь в секретные архивы попадают рядовые исследователи, рассекречиваются архивы ФСБ и МВД. Одновременно с потоком разоблачительных публицистических работ появляются первые серьезные научные исследования. Отечественным гуманитариям стали доступны достижения мировой исторической науки, многие книги зарубежных авторов переведены на русский язык, установлены контакты между учеными и исследовательскими центрами.

Выходит серия «прорывных» публикаций источников[23]. Значительный интерес для изучения проблемы Большого террора представляют публикации документов высших органов партийной и государственной власти[24]. В 1989 г. в журнале «Известия ЦК КПСС» опубликована статья, где упомянута директива НКВД от 30.07.1937, а в 1992 г. в газете «Труд» впервые обнародован приказ №00447 о массовой «антикулацкой» операции. С тех пор опубликовано немало документов, позволивших изучать механизм Большого террора.

К обозначенному времени в отечественной историографии и правовой практике достаточно четко наметился круг основных проблем темы «Репрессивная политика и ее жертвы в СССР»: причины и сущность революционного переворота 1917 г.; формирование и специфика правовой системы советского государства; красный и белый террор периода Гражданской войны; практика лишения избирательных прав; раскулачивание и спецссылка; Большой террор; лагерная система 1930-х — начала 1950-х гг.; масштабы репрессий и количество репрессированных; интерпретация понятий «репрессии», «репрессивная система и репрессивные органы», «виды репрессий и категории репрессированных», «система и структура мест отбытия наказания», «кассационный пересмотр дела, прекращение дела, амнистия, реабилитация», «юридические основания репрессий и реабилитации», типы источников и виды архивных документов по истории репрессий и другие.

В своих работах В. Н. Земсков проанализировал материалы о «кулацкой ссылке» с 1930 г. по конец 1950-х гг., показал географию спецпоселений (в том числе и на Урале); описал историю ГУЛАГа, впервые привел официальные данные о численности заключенных различных категорий, осветил тему репатриации советских граждан и рождения «второй эмиграции». Н. Ф. Бугай занимался изучением истории депортаций народов СССР.

В рассматриваемый нами период зародилась историография проблем политических репрессий против российских немцев: в печати появились воспоминания трудармейцев, состоялись первые научные конференции[25].

Применительно к проблеме Большого террора принципиальное значение имели публикации О. В. Хлевнюка, который одним из первых стал работать с архивом Сталина[26]. Он выработал новую концепцию массовых репрессий, доказав «что репрессии были результатом спланированной Политбюро ЦК ВКП (б) акции по ликвидации потенциальной «пятой колонны» в преддверии возможной войны; «генеральной чистки» советского общества от «бывших»; возвратившихся из ссылки кулаков; борьбы против религии как конкурирующей идеологии; ликвидации преступности[27].

В целом ряде работ российских историков раскрывается механизм массовых репрессий в различных регионах СССР[28].

Важное место в документальных публикациях на тему репрессий занял процесс раскулачивания. Одними их первых здесь стали работы авторских коллективов из Новосибирска, Петрозаводска и другие[29]. В них представлен значительный массив директивного материала органов спецссылки и раскулачивания как центрального, так и регионального уровня. Документы позволяют оценить идеологические и хозяйственные мотивы этих процессов, проследить за конкретным воплощением их в жизнь, проанализировать важнейшие проблемы функционирования спецссылки: условия жизни и труда спецпереселенцев, их хозяйственное использование.

Многие уникальные материалы, как по раскулачиванию, так и по другим видам репрессий, представлены в выпусках «Неизвестная Россия XX в.», «Российский архив: История отечества в свидетельствах и документах», в хрестоматии «История России. 1917–1940»[30].

Ценный статистический материал, без которого невозможно оценить численность жертв репрессий, содержится в публикациях специалистов-демографов. Они позволяют наиболее близко к истине оценить результаты Всесоюзных переписей населения 1926, 1937, 1939 гг., понять причины официального аннулирования результатов второй из них, вычленить из общей массы населения 1930-х заключенных и спецпереселенцев[31].

В уральской исторической литературе рубежа 1980–1990-х гг. происходит быстрое продвижение вперед в изучении проблемы репрессий. Под прямым воздействием деятельности общественных объединений «Коммунар» и «Мемориал» историки публикуют материалы как о репрессированных большевиках-ленинцах, так и о троцкистах: Н. Н. Крестинском, С. В. Мрачковском, Л. С. Сосновском и др. В работах Н. Н. Попова дается оценка урона, понесенного свердловской партийной организацией в середине 1930-х гг.[32]

В 1989 г. в Свердловске прошла научная конференция по теме «Вклад большевиков-ленинцев в революционное движение и социалистическое строительство на Урале», где были подняты и методологические проблемы изучения репрессий. Важным результатом работы свердловских историков стала книга о репрессиях 1937 г.[33]

В 1992 г. в ходе конференции «Политические партии и течения на Урале: история сотрудничества и борьбы» (Свердловск) был поднят вопрос о методах борьбы большевиков со своими политическими противниками. Затем состоялась конференция, посвященная судьбам репрессированной научно-технической интеллигенции Урала, и на ее основе опубликован сборник материалов[34].

Изучается история репрессий в автономных республиках Урала. Особую активность проявляют исследователи Республики Коми. В ноябре 1993 г. здесь прошла научная конференция, организованная Сыктывкарским государственным университетом и обществом «Мемориал», под названием «История репрессивной политики на европейском севере России (1930–1950-е гг.)»[35].

Событием стала и конференция «Тоталитаризм и личность», проведенная в июле 1994 г. Пермским НИЦ «Урал-ГУЛАГ», где присутствовали и выступали бывшие историки партии, независимые исследователи, участники диссидентского движения. Материалы конференции отразили широкий спектр мнений в подходе к основным вопросам темы репрессий[36].

В пределах бывшего СССР к середине 1990-х гг. сложился ряд научно-исследовательских центров по изучению истории репрессий. В Москве на базе НИЦ Московского и Международного Мемориала ведется разработка целого ряда исследовательских проектов: «История диссидентства», «Остарбайтеры», «Поляки, репрессированные в СССР», «История ИТЛ СССР (1929–1961 гг.)»; вышел целый ряд интересных публикаций[37].

Активно занимаются изучением темы репрессий в Санкт-Петербурге, Харькове, Донецке, Перми, Екатеринбурге, ряде городов Сибири (Тобольск, Новосибирск, Омск, Томск, Кемерово)[38], Магадане[39], Петрозаводске[40], Воркуте, Сыктывкаре, Рязани[41], Калуге, Элисте, Владивостоке, Казани, Алма-Ате, Воронеже, Краснодаре, Ярославле, Кургане, Нижнем Тагиле, Челябинске[42] и др.

Глубокая разработка темы репрессий ведется не только в центре, но и в региональных масштабах. Подтверждением вышесказанному является ситуация в Екатеринбурге, где роль объединяющего начала в изучении проблемы играл Уральский государственный университет. Здесь была утверждена исследовательская программа «Региональный банк данных: Урал в XX веке», началось формирование баз данных: концлагеря Урала в 1920-е — начале 1930-х гг.; судьба церкви и священнослужителей в 1920-е гг.; контрреволюционные выступления населения Урала в 1918 — начале 1930-х гг.; кулацкая ссылка на Урале в 1930-е гг; принципы формирования образа врага народа в 1920–1930-х гг.; социально-экономические и психологические последствия репрессивной политики и др.[43]

Первые результаты исследований отражены в многочисленных публикациях, сборниках ряда региональных конференций[44].

Самыми существенными из опубликованных явились работы по кулацкой ссылке на Урале[45]. Первая из них представляет сборник важнейших документов по раскулачиванию и спецссылке, расположенных в хронологическом порядке с 1 февраля 1930 г. по 25 ноября 1936 г. Вторая входит в серию «Десять новых учебников по историческим дисциплинам». В ней Т. И. Славко раскрывает прямую связь между лишением избирательных прав и раскулачиванием, прослеживает историю репрессивной политики в отношении крестьянства в конце 1920-х — первой половине 1930-х гг., показывает условия жизни в спецссылке и трудовое использование спецпереселенцев. Уточняя сведения о количестве спецпереселенцев, Т. И. Славко приходит к выводу, что на промышленных предприятиях Урала они составляли от 40 до 80%, а в лесной промышленности от 50 до 90% кадрового потенциала[46].

Разворачивается исследовательская и публикационная деятельность на базе архивов Свердловской области. Сотрудниками архивов издан ряд документальных публикаций и справок-обзоров[47]. С 1995 г. начинает выходить периодический журнал «Архивы Урала» с постоянной рубрикой «Из тайников секретных служб», где печатаются материалы архивно-следственных дел и подборки документов по раскулачиванию[48].

Говоря об изучении репрессий в масштабах Урала, нельзя обойти вниманием работы А. А. Базарова и И. Е. Плотникова[49]. Научно-публицистическое исследование первого из них стало одним из первых в описании истории раскулачивания на Урале с точки зрения новых подходов к советской истории. Автор проанализировал широкий круг документов из архивов Свердловской, Челябинской, Пермской и Курганской областей и достаточно интересно подал «сухой» материал источников. В его труде раскрыта политика налогового ограбления крестьян, эксплуатации его с помощью государственных займов и, наконец, уголовного преследования до и после раскулачивания. Определенные недостатки исследования (отсутствие сведений из центральных архивов, некоторая вольность в обращении с цифрами и т. п.) восполняются четкой и страстной позицией автора по отношению к Агрогулагу.

И. Е. Плотников, в отличие от А. А. Базарова, использует данные центральных архивов: ГАРФ, РГАЭ, РЦХИДНИ (правда, без фонда ГУЛАГа и Отдела спецпоселений МВД СССР), проверяя обобщенные данные с мест. В его работах весьма убедительно обоснованы этапы коллективизации и раскулачивания, произведен подсчет численности спецпереселенцев по годам, описаны условия жизни и труда, хозяйственное использование спецссылки, показано сопротивление коллективизации.

За короткий период времени российская историография сделала огромный шаг вперед. Целый ряд публикаций позволил не только сравняться с зарубежной гуманитаристикой, но и опередить ее по ряду направлений. Вполне очевидно, что глубокое исследование темы репрессий отечественными историками еще только начиналось и перед ними стоял целый ряд проблем. Значительным было отставание в области методологии: вслед за зарубежными историками стало модным использование тоталитарной модели при объяснении истории СССР. Между тем за рубежом данный подход стал лишь одним из направлений в научных следованиях.

В 1991 г. начался второй период в развитии историографии политических репрессий против российских немцев. Немецкое национальное движение обрело организационную структуру и сформировало свои исследовательские центры. Произошло становление нового направления в отечественной историографии, связанное с изучением практики депортации, трудовой мобилизации, спецпоселения, истории и культуры российских немцев[50].

Фундаментальное значение для анализа проблемы репрессий имела публикация собрания документов по истории сталинского Гулага[51]. Во введении к первому тому редакция констатировала, что массовые репрессии «были в большинстве своем тщательно спланированными и централизованными акциями, обсужденными на самом высоком уровне Сталиным и Ежовым»[52].

Н. Верт предложил разделять репрессии против элиты и массовые операции, начавшиеся с августа 1937 г., поддержал концепцию О. В. Хлевнюка о борьбе с «пятой колонной» как главной причине Большого террора[53].

Итогом российско-американского проекта по изучению ГУЛАГа явились коллективные труды, в центре внимания которых[54] — принудительный труд, его производительность и эффективность, методы повышения производительности. Издание семитомного собрания документов по истории ГУЛАГа стало революционным прорывом в источниковедческом и теоретическом изучении проблемы принудительного труда[55].

Вскоре вышло документальное издание, непосредственно посвященное механизму осуществления массовых операций Большого террора[56]. Затем были подведены итоги международного исследовательского проекта[57]. Одним из них стала монография под редакцией О. Л. Лейбовича[58].

На новом этапе развития исследований появляется целый ряд историографических работ по проблеме Большого террора[59].

Согласно оценке В. Н. Хаустова и Л. Самуэльсона «проблема конкретного участия Сталина в развертывании массовых репрессий, охвативших страну в 1937–1938 гг., до настоящего времени не получила достаточного освещения»[60]. Но именно она является основной в общественных и научных дискуссиях, как личностный фактор, повлиявший на общую политику государства[61].

О. В. Хлевнюк убежден, что террор всегда находился под контролем центра и лично Сталина[62]. Анализируя причины террора, О. В. Хлевнюк по-прежнему считает наиболее убедительной версию о борьбе с «пятой колонной»[63].

История репрессивной политики достаточно популярна в историографии, ее описанию посвящены сотни работ. Изучены институциональные основы, законодательно-нормативная база и лагерная юстиция, формирование карательной системы и ГУЛАГа, этапы развития репрессивной политики, проведены подсчеты количества жертв репрессий (расчет демографических потерь содержится в диссертации С. А. Кропачева)[64].

Важное место в отечественной историографии репрессий 1930-х гг. занимают публикации о масштабах и количестве жертв террора. В начале 2000-х вышло несколько серьезных трудов по демографической истории России первой половины XX века[65]. В них названы близкие к реальности масштабы массовых политических репрессий середины 1930-х. Сформировалось мнение о том, что «публикациями 2000–2005 гг. была поставлена точка в многолетней дискуссии о количестве репрессированных, осужденных и расстрелянных по политическим мотивам, заключенных в ИТЛ, ИТК и тюрьмах в годы репрессий […]. Сейчас принято считать, что в результате карательной политики Советского государства страна потеряла более 1 млн человек погибшими»[66]. Однако, с нашей точки зрения, вопрос по сию пору остается дискуссионным.

Возвращаясь к периодизации историографического процесса, следует подчеркнуть, что есть основания и для выделения нового этапа историографии по теме политических репрессий: с 2004–2006 гг. — по настоящее время. На этом этапе государство фактически свернуло работу по реабилитации граждан, произошло ужесточение архивной политики, окончательно исчез из повестки дня план восстановления государственности российских немцев. В 2004 г. вступил в силу новый закон об архивном деле в Российской Федерации, а в 2006-м последовал совместный приказ Министерства культуры, МВД и ФСБ о порядке доступа к делам репрессированных. Эти акты наложили запрет исследователям на доступ к личным делам репрессированных на срок 75 лет[67].

В 2009 г. началось «архангельское дело», возбужденное против создателей Книг памяти по российским немцам — профессора Поморского университета М. Н. Супруна и полковника МВД А. В. Дударева[68]. В 2016 г. последовал неправедный суд над правозащитником Ю. А. Дмитриевым, известным по поиску мест захоронений репрессированных в Карелии. Заметным стало усиление просталинских настроений в обществе и государственной политике. Таким образом, завершился период «архивной революции» и значительно осложнилась работа исследователей по проблеме политических репрессий. Эти обстоятельства, несомненно, напрямую негативно повлияли на работу профессиональных историков.

Последовательное продвижение общества от разоблачения преступлений сталинского режима, критики советской модели государственного устройства, выявления в качестве основ тоталитарного государства институтов политических репрессий и принудительного труда, восстановления памяти о жертвах репрессий, анализа карательной системы ГУЛАГа на уровне ИТЛ и спецпоселения, изучения отдельных категорий репрессированных к анализу спецконтингента в целом, его роли в мобилизационной модели экономики — таков путь, пройденный исторической наукой России за короткий период времени.

Постепенно в ходе развития отечественной и зарубежной историографии истории политических репрессий выявились основные узловые моменты репрессивной политики в СССР и определена специфика репрессий в отношении российских немцев. Применительно к этническому меньшинству В. М. Кирилловым были выделены следующие проблемы: репрессии времен Гражданской войны и «военного коммунизма»; восстание в Поволжье 1921 г.; борьба с эмигрантским влиянием в 1920-х и немецкой эмиграцией в 1928–1929 гг.; раскулачивание-спецпереселение конца 1920 — начала 1930-х гг.; антинемецкая кампания 1933–1935 гг.; Большой террор и «немецкая операция» 1937–1938 гг..; депортация 1940-х; трудовая мобилизация 1940-х; спецпоселение (1941–1955); реабилитация (1955–2000-е)[69].

Библиография литературы о советском обществе и проблеме репрессий насчитывает тысячи наименований. Историографическое «освоение» этого массива началось уже в 1990-х гг. и продолжается по настоящее время[70].

Акцентируя внимание на исследовательской практике уральских историков, попробуем обобщить достижения в изучении истории политических репрессий к настоящему времени. Следует отметить, что их интересы сосредоточены на узловых проблемах этой сложной темы. Традиционно серьезное внимание в уральской историографии советского времени уделялось влиянию революций 1917 г. и Гражданской войны на население Урала. В современных условиях акцент сменился на изучение многоаспектной истории различных политических партий на Урале, рассмотрение деятельности белого движения, антибольшевистского повстанческого движения, проявлений красного и белого террора, формирования новой пенитенциарной системы и правоприменения концепции революционной законности.

Наиболее продуктивными исследователями являются М. И. Вебер, А. С. Верещагин, С. И. Константинов, П. И. Костогрызов, Р. Р. Мардамшин, В. В. Московкин, С. С. Салазникова, И. В. Скипина, Н. А. Черухин, которые защитили диссертации по различным проблемам Гражданской войны[71]. К ним примыкают другие ученые и краеведы: И. В. Нарский, Н. И. Дмитриев, В. В. Кашин, А. М. Кручинин. По теме Гражданской войны накоплена достаточно полная научная база историографической рефлексии[72]. В то же время проблема репрессий (красного и белого террора) еще не стала предметом специального рассмотрения на уровне диссертационных исследований.

Следующий этап репрессивной политики большевиков связан с периодом нэпа. Усилия историков сосредоточены в основном вокруг дискриминационной практики лишения избирательных прав. В качестве наиболее глубоких работ следует назвать исследования А. П. Килина — автора единственной диссертации по лишенцам на Урале, Л. Н. Мазур, В. М. Кириллова[73].

История Великого перелома на Урале представлена целым рядом проблем, связанных с репрессивной практикой: лишением избирательных прав, процессами против «спецов», чистками в партии в рамках борьбы с оппозицией, коллективизацией-раскулачиванием. Серьезных успехов удалось добиться в изучении истории коллективизации-раскулачивания-спецссылки. Защищен ряд диссертаций по этим проблемам[74]. Значительный интерес вызывают исследования А. А. Базарова, Т. И. Славко, Н. Н. Плотникова[75]. В рамках относительно нового, основанного на социальной истории (ревизионистского) подхода написаны диссертации И. Г. Серебряковой и И. В. Ильиных, С. И. Быковой.

Пока довольно скромны успехи в изучении проблемы Большого террора на Урале. Большей частью это работы пермских историков О. Лейбовича, А. А. Колдушко, которые связаны с международным проектом Рурского университета[76]. Перспектива исследования этой проблемы связана и с инициативой Музея истории Екатеринбурга[77].

Наиболее полно выглядит на данный момент историография становления и развития пенитенциарной системы, исправительно-трудовых лагерей (особенно в годы Великой Отечественной войны). Историками и юристами защищено 16 диссертаций по этой теме, из них три докторских[78]. Наиболее глубокие исследования по Уралу принадлежат А. С. Смыкалину, А. Б. Суслову, Г. А. Гончарову, И. В. Евсееву, Г. Я. Маламуду, Ю. Ю. Пажит, К. А. Пименову, С. Л. Разинкову, М. В. Рубинову, Г. А. Саранче, С. В. Токмяниной, С. А. Шевырину. В. М. Кириллов сосредоточил свое внимание на реконструкции истории и социального портрета узников Тагиллага, Богословлага, ИТЛ БМК-ЧМС, Севураллага, Востураллага.

Репрессивная политика в годы Второй мировой войны приобрела широкие масштабы. По количеству жертв (целенаправленно были депортированы и отправлены на спецпоселение целые народы) она даже превзошла довоенный период. История репрессивной практики этого времени довольно основательно отражена в работах по лагерям и спецконтингенту уральских лагерей и колоний. Особенно тщательному изучению подвергнута история репрессий против советских немцев, которые были депортированы, принудительно мобилизованы в трудовую армию и закреплены на спецпоселении до середины 1950-х гг. НКВД[79].

Слабым местом в историографии политических репрессий является послевоенный период борьбы с инакомыслием. Применительно к этой проблеме можно назвать работы А. И. Прищепы, Ю. А. Русиной[80].

Только еще начинается исследование проблемы реабилитации жертв политических репрессий как в масштабах бывшего СССР, так и Урала в частности. Пионерской работой в этом направлении можно считать диссертацию Е. Г. Путиловой[81].

В историографической литературе выделяются исследования проблем, выходящих за рамки определенных этапов репрессивной политики: репрессии против крестьянства, национальных и этнических групп, партийной, советской и национальной номенклатуры, интеллигенции, церкви и духовенства, проблема принудительного труда и мобилизационной экономики[82].

Большим вкладом в увековечение памяти репрессированных являются книги памяти. Они изданы по всем областям Уральского региона. На сегодняшний день в этих изданиях увековечены имена более 300 000 граждан СССР, подвергнутых политическим репрессиям[83].

Книги памяти жертв политических репрессий, в том виде как они публикуются в России, являются промежуточным жанром между сборником документов и научным исследованием. С одной стороны, это публикация биографических справок или именных списков репрессированных — реабилитированных (созданных на основе первоисточников из фондов карательных ведомств, различных архивов), подборок документов и иллюстраций по репрессивной политике и реабилитации; с другой — изложение концепции по проблеме «реабилитация — репрессии в годы советской власти» и научно-исследовательские статьи профессиональных историков. Та и другая часть книг памяти представляют собой (в их лучших образцах), как правило, неразрывное целое и соответствуют жанру коллективной монографии.

Вышеуказанной цельностью обладают книги памяти, созданные исследователями Пермского «Мемориала» и лаборатории «Исторической информатики» НТГСПИ (г. Нижний Тагил). В процессе работы по проекту Gedenkbuch, например, были подвергнуты изучению материалы архивов ИТЛ Тагиллаг, Богословлаг, Челябметаллургстрой, Севураллаг, Востураллаг и проанализированы в исследовательских статьях, реконструирующих историю лагерей, условия жизни и труда, социальный портрет спецконтингента[84].

В качестве идеологических подходов в исследовательской деятельности уральских ученых представлены главные политические течения, оказывающие воздействие на историков: консервативно-традиционалистское (просоветское), либерально-демократическое (ревизионистское). В региональной уральской историографии не пользуются особой популярностью прокоммунистическое, радикально-националистическое и радикально-антисоветское, антикоммунистическое течения. В качестве теоретической основы историки используют концепции позитивизма, неомарксизма, модернизации, тоталитаризма, социальной истории, междисциплинарные подходы.

В связи с воздействием определенных политических и теоретических концепций ученые строят различные объяснительные модели репрессивной политики советского режима. Доминирующей моделью является описание сталинского государства и общества как тоталитарного, где репрессии являлись родовым признаком созданной системы (работы А. В. Бакунина, Р. Т. Москвиной, В. М. Кириллова, А. С. Смыкалина, С. И. Быковой и др.).

Сторонники консервативно-традиционалистской точки зрения полагают, что командно-административные методы были главным двигателем социалистического строительства[85].

Ученые, опирающиеся на концепцию модернизации, полагают, что репрессии являлись объективной составляющей процесса модернизации в российских условиях. Например, В. В. Алексеев считает, что при всей жестокости курс на ускоренную модернизацию страны объективно отвечал насущным интересам государства в ту эпоху[86].

Под воздействием концепций ревизионизма и «новой исторической науки» (включающей в себя новую и новейшую социальную историю, историю повседневности, микроисторию, историческую антропологию и т. п.) в уральской историографии развивается направление, которое опирается на объяснение политических репрессий как феномена, формируемого «заказом снизу», определенного структурой менталитета и политического мировоззрения определенных слоев советского социума. Таким образом, предлагается изучать феномен советской истории как социальную, социокультурную систему, являющуюся итогом предшествующей исторической эволюции[87].

Признаком глубокого осмысления проблем истории политических репрессий на Урале является историографическая рефлексия, которая представлена в ряде диссертационных исследований, монографий и статей[88].

Историографический анализ позволяет определить приоритеты в исследовательской работе уральских ученых. Региональная историография имеет значительные пробелы в представлениях о практике репрессий периодов Гражданской войны, 1920-х гг., Большого террора, репрессивной политике военного и послевоенного времени, заслуживает дальнейшего исследования вопрос о законодательном обеспечении репрессий, народном сопротивлении, диссидентском движении. Актуальной является ориентация ученых на новые методологические подходы и методические практики, связанные с социокультурной историей и выявлением «субъективного измерения» истории репрессий на Урале.

В условиях новой волны ресталинизации, сужения читательской базы объективных научных исследований, примитивной «интернетизации» разноречивой, зачастую фальсифицированной информации пока невозможно говорить о рационализации исторического сознания. Как подчеркивает Л. Гудков, « […] проблема преодоления сталинского мифа заключается не в том, что люди не знают о преступлениях Сталина, а в том, что они не могут считать преступной саму советскую систему»[89]. Смирение с традицией принудительной модернизации, глубоко связанной с историей России, приводит к уходу от подлинного осмысления истории.

 Бердяев Н. А. Философия неравенства. М.: Институт русской цивилизации, 2012.; Покровский И. А. Перуново заклятье. М., 2008 [Электронный ресурс] URL: http://www.biblioclub.ru/index.php?page=book&id=7301 (дата обращения: 10.05.2016); Булгаков С. Н. На пиру богов. Pro u contra: Современные диалоги // Из глубины: Сборник статей о русской революции. М., 1990; Мельгунов С. П. Красный террор в России. 1918—1923. Берлин, 1924; Струве П. Б. Итоги и существо коммунистического хозяйства. Берлин, 1921.

 См.: Мельгунов С. П. Красный террор в России: 1918–1923. Берлин, 1924. С. 47–84 — материал по Нижнему Тагилу; Давыдова Н. Полгода в заключении: Дневник 1920–1921. Берлин, 1923; Оржеховский В. Страничка «Красного террора» // На чужой стороне. 1924. №8. С. 99–108; и др.

 Аронсон Д. Из записок тюремного старосты // На чужой стороне. 1925. №9. С. 57–89; Malsagoff S. A. An island Hell: a Soviet prison in the Far North. London, 1926; Schirvindt E. Russian prisons. London, 1928; Atholl D. The Conscription of a people. London, 1931; и др.

 Бакунин А. В. История советского тоталитаризма. Книга 1. Генезис. Екатеринбург, 1996. С. 22.

 Там же. С. 26.

 См.: Киселев-Громов Н. И. Лагеря смерти в СССР. Шанхай, 1936; Tchernavin V. I speak for the Silent Prisoners of the Soviets. London, 1939; Солоневич И. Россия в концлагере. Вып. 1–6. Буэнос-Айрес, 1958 (впервые изд. в 1936 г.).

 Росси Ж. Справочник по ГУЛАГу. М., 1991. Ч. 2. С. 518.

 ГАРФ. Ф. 9414. Оп. 1. Д. 1801.

 Borkenau F. Socialism National or International. London, 1942; Cranshow E. Russia by Daylight. London, 1951; Dallin D. and Nicolaevsky B. Forsed Labor in Soviet Russia. New Haven, 1947.; Марченко В. Тренд численности населения 1926–1939. (Программа изучения СССР). Нью-Йорк, 1953. №35; и др.

 Семенов Н. Советский суд и карательная политика. Мюнхен, 1952; Jashy N. Labor and Output in Soviet Camps // Journal of Political Economy 1951/59. Oct. P. 405–519; Rousset D. (under the direction of) Police-State methods in the Soviet Union. Boston, 1953; GULAG: The Documentary Map of Forsed Labour Camps in Soviet Russia. New York, 1951.

 Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М., 1996; Бжезинский З., Фридрих К. Тоталитарная диктатура и автократия. М., 1993; Авторханов А. Происхождение партократии. Франкфурт-на-Майне, 1973; Восленский М. С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991; Авторханов А. Технология власти. Франкфурт-на-Майне, 1976; Яковлев Б., Бурцов А. Концентрационные лагери СССР. Мюнхен, 1955; Barton P. L’institution concentrationnaire in Russia (1930–1957). Paris, 1969; Conquest R. The Great Terror. London, 1968; Conquest R. The Nation Killers: The Soviet Deportation of Nationalities. London, 1970; Heller M. The World of Concentration Blips and Soviet Literature. London 1979; Nekrich A. The Punished Peoples. New York, 1978; Wolfe B. Communist Totalitatianism: Keys to the Soviet System. Boston, 1961; Wolin S. В Slusser R. The Soviet Secret Police. New York, 1957; Подробную библиографию см.: Zorin L. Soviet Prisons and Concentration Camps. An Annoted Bibliography 1917–1980. Newtonville, Mass., 1980.

 Conquest R. The Great Terror: Stalin’s Purges in the 1930s. London, 1968; Конквест Р. Большой террор. Рига, 1991.

 Как мы пишем историю? М., 2013. С. 239–241; Словарь историка. М., 2011. С. 184, 185

 Medvedev R. Let History Judge: The Origins and Consequences of Stalinism. London, 1971; Медведев Р. К суду истории: Генезис и последствия сталинизма. New York, 1974; Медведев Р. А. О Сталине и сталинизме. М., 1990.

 Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. Т. 1–7. Париж, 1973–1975.

 История КПСС. Т. 4. Книга вторая. М., 1971. С. 510.

 См.: Романов В. Иван Кабаков. Свердловск, 1965; Плотников И. Ф. Десять тысяч героев: Легендарный рейд уральских партизан во главе с Блюхером В. К. М., 1976; и др.

 Бакунин А. В. Борьба большевиков за индустриализацию Урала во второй пятилетке (1933–1937). Свердловск, 1968. С. 147.

 См. напр.: Щербакова Н. М. Рабочий класс Урала в годы первой пятилетки // Рабочий класс Урала в период строительства социализма. Свердловск, 1982. С. 60.

 Реабилитация. Политические процессы 30–50-х годов / Под ред. А. Н. Яковлева. М., 1991.

 Земсков В. Н. К вопросу о репатриации советских граждан в 1944–1951 годы // История СССР. №4. 1990. С. 26–41; Он же. Массовое освобождение спецпереселенцев и ссыльных (1954–1960 гг.) // Социологические исследования. №1. 1991. С. 5–26; Он же. Об учете спецконтингента НКВД во всесоюзных переписях населения 1937 и 1939 гг. // Социологические исследования. №2. 1991. С. 79–81; Он же. Заключенные, спецпереселенцы, ссыльнопоселенцы и высланные: статистико-географический аспект // История ССCP. №5. 1991. С. 151–155; Он же. ГУЛАГ: историко-социологический аспект // Социологические исследования. №6. 1991. С. 10–27; №7. 1991. С. 3–17; Он же. «Кулацкая ссылка» в 30-е годы // Социологические исследования. №10. 1991. С. 3–21; Он же. Спецпоселенцы // Социологические исследования. №11. 1991. С. 5–27; Он же. ГУЛАГ, где ковалась победа // Родина. № №6–7. 1991. С. 69–70; Он же. «Кулацкая ссылка» накануне и в годы Великой Отечественной войны // Социологические исследования. №2. 1992. С. 3–26; Он же. Репатриация советских граждан и их судьба // Социологические исследования. № №5, 6. 1995; Бугай Н. Ф. Погружены в эшелоны и отправлены к местам поселений… Л. Берия — И. Сталину // История СССР. №1. 1991. С. 143–165; Депортации народов СССР. М., 1992; Бугай Н. Ф. 20–50-е годы: Переселения и депортации еврейского населения в СССР // Отечественная история. №4. 1993. С. 175–185; и др.

 Камынин В. Д., Заболотский Е. Б. Тема репрессий 20-х — начала 50-х гг. в уральской исторической литературе // История репрессий на Урале в годы советской власти. Екатеринбург, 1994. С. 41–44.

 Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сб. документов / Сост. О. В. Хлевнюк и др. М., 1995; Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918–1939. Документы и материалы. Т. 1. 1918–1922. М., 1998; Т. 2. 1923–1929. М., 2000; Т. 3. 1930–1934. Кн. 1. 1930–1931. М., 2003; Спецпереселенцы в Западной Сибири. Новосибирск, 1992–1994; «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934 гг.): в 10 т. М., 2001–2008; История сталинского ГУЛАГа. Конец 1920-х — первая половина 1950-х годов. Сб. документов в 7 т. М., 2004–2007; и др.

 Например: Советское руководство. Переписка. 1928–1941 / Сост. А. В. Квашонкин, Л. П. Кошелева, А. А. Роговая, О. В. Хлевнюк. М., 1999.; Письма во власть. 1928–1939. Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и советским вождям / Сост. А. Я. Лившин, И. Б. Орлов, О. В. Хлевнюк. М., 2002.; Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. Январь 1922 — декабрь 1936. М., 2003; и др.

 Kronewald J. An der Arbeisfront // Heimatliche Weiten. 1982. Nr. 1. S. 235–249; Kronevald J. Janre des Standhaftigkeit und des Mutes // Ibid. 1985. Nr.1. S. 104–119; Hermann P. Fur den Sieg, fur den Frieden // Ibid. 1985. Nr. 2. S. 232–238; Беккер Э. Депортация советских немцев в годы Второй мировой войны // Форум. 1987. №16. С. 102–108; Бугай, Н. Ф. За что переселяли народы? // Агитатор. 1989. №11

 Хлевнюк О. В. 1937-й: Сталин, НКВД и советское общество. М., 1992.

 Цит. по: Хаустов В., Самуэльсон Л. Сталин, НКВД и репрессии 1936–1938 гг. М., 2009. C. 13; Хлевнюк О. В. Политбюро: механизм политической власти в 1930-е годы. М., 1996; Хлевнюк О. В. «Большой террор» 1937–1938 гг. как проблема научной историографии // Историческая наука и образование на рубеже веков. М., 2004. С. 433–451.

 См., например: Чухин И. И. Карелия-37: Идеология и практика террора. Петрозаводск, 1994; Кириллов В. М. История репрессий в Нижнетагильском регионе Урала, 1920-е — начало 1950-х гг. Н. Тагил, 1996. т. 1; Репрессии 1920–1930-х гг.; Иванов В. А. Миссия ордена. Механизм массовых репрессий в Советской России в конце 20–40-х гг. (на материалах Северо-Запада РСФСР) СПб, 1997; Папков С. А. Сталинский террор в Сибири: 1928–1941. Новосибирск, 1997; и др.

 Спецпереселенцы в Западной Сибири: 1930 — весна 1931 г. Новосибирск, 1992; Спецпереселенцы в Западной Сибири: Весна 1931 — начало 1933 г. Новосибирск, 1993; Из истории раскулачивания в Карелии. 1930–1931 гг. Документы и материалы. Петрозаводск, 1991; Документы свидетельствуют: Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации. 1927–1932. М., 1989.

 Неизвестная Россия. XX век. Архивы. Письма. Мемуары. М., 1992; Российский архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVII — начала XX вв. М., 1994; История России: 1917–1940. Хрестоматия. Екатеринбург, 1993.

 Цаплин В. В. Статистика жертв сталинизма в 30-е годы // Вопросы истории. 1989. №4. С. 175–181; Он же. Архивные материалы о числе заключенных в конце 30-х годов // Вопросы истории. 1991. №4–5. С. 157–163; Поляков Ю. А. и др. Полвека молчания: Всесоюзная перепись 1937 г. // Социологические исследования. 1990. №6–8; Всесоюзная перепись населения 1937 г.: Краткие итоги. М., 1991; Население России в 1920–1950-е годы: Численность, потери, миграции. М., 1994; и др.

 Попов Н. Н. Белые и черные пятна прошлого // Уральский рабочий. 1988. 14 августа.

 37-й на Урале. Свердловск, 1990.

 Дела и судьбы: Научно-техническая интеллигенция Урала в 20–30-е годы. Екатеринбург, 1993.

 См.: Мемориал-аспект // Информационный бюллетень общества «Мемориал». 1993. №4. С. 6.

 См.: Тоталитаризм и личность. Тезисы докладов международной научно-практической конференции. Пермь, 1994.

 Звенья: Исторический альманах. Вып. 1. М., 1991; Вып. 2. М., 1992.

 Боль людская: Книга памяти томичей, репрессированных в 30–40 и начале 50-х годов. Т. 3. Томск, 1992; Рудин В. Сопротивление произволу // Разыскания. Вып. 2. Кемерово, 1992; Пайчадзе С. А. Издания БАМЛага ОГПУ-НКВД // Вторые Макушинские чтения. Томск, 1991; и др.

 Козлов А. Г. Из истории колымских лагерей (1932–1937). Краеведческие записки. Магаданский обл. краеведческий музей. Вып. 17. Магадан, 1991; Широков А. М., Этлис М. М. Советский период Северо-Востока России (Историография и новые архивные данные). Магадан, 1993.

 Карлаг в 40-х годах // Советские архивы. 1991. №6. С. 30–46; Их называли КР: Репрессии в Карелии 20–30-х гг. / Сост. Цыганов А. М. Петрозаводск, 1992; Из истории раскулачивания в Карелии: 1930–1935 гг. Документы и материалы. Петрозаводск, 1991.

 В Рязани «мемориальцами» издавался общемемориальский независимый и правозащитный журнал «Карта», непосредственно посвященный теме репрессий.

 Из бездны небытия: Книга памяти репрессированных калужан. Т. 2 / Сост. Ю. И. Калиниченко и др. Калуга, 1994; Книга памяти ссылки калмыцкого народа. Т. 1–2. Элиста, 1993; Пашков А. М. Боль и память. Южно-Сахалинск, 1990; Султанбеков Б. С. С грифом «Совершенно секретно»: Драматические страницы истории Татарстана. Казань, 1993; Михалков В. Ф. Хроника Великого Джута: Документальное повествование. Алма-Ата, 1990; Лаппо Д. Д. В красно-белом отсвете трагедии: Воронежская губерния. 1917–1920. Воронеж, 1993; Кропачев С. Большой террор на Кубани: Драматические страницы истории края 30–40-х гг. Краснодар, 1993; Не предать забвению. Ярославль, 1993; Плотников И. Е. Как ликвидировали кулачество на Урале // Отечественная история. 1993. №4. С. 159–167; Книга Памяти: Посвящается тагильчанам — жертвам репрессий 1917–1980-х гг. Екатеринбург, 1994; Тагильский краевед: Альманах. Нижний Тагил, 1992; Базаров А. А. Кулак и Агрогулаг. Челябинск, 1991; Трудовая армия на строительстве Челябинского металлургического завода: 1942–1945 / Публ. подг. Турова Е. П. // Отечественные архивы. 1992. №2. С. 72–83.

 См. Славко Т. И. Региональный банк данных: Урал в XX в. // Информационный бюллетень Ассоциации «История и компьютер». Март, 1995. №13. М., 1995. С. 118–119.

 История России: 1917–1940: Хрестоматия. Екатеринбург, 1993; Раскулаченные-спецпереселенцы на Урале: 1930–1936 гг. Екатеринбург, 1994; Грум-Гржимайло В. Е. Я был тем муравьем, который понемногу сделал большое дело. Екатеринбург, 1994; Региональный банк данных: Урал в XX веке. Тезисы рабочего совещания, ноябрь 1993. Екатеринбург, 1993; Российская интеллигенция. XX век. Тезисы докладов и сообщений научной конференции. 23–24 февраля 1994. Екатеринбург, 1994; История репрессий на Урале в годы советской власти. Тезисы научной конференции. 25–26 октября 1994. Екатеринбург, 1994.

 Бедель А. Э., Славко Т. И. Раскулаченные-спецпереселенцы на Урале: 1930–1936 гг. Екатеринбург, 1994; Славко Т. И. Кулацкая ссылка на Урале: 1930–1936. М., 1995.

 Славко Т. И. Указ. соч. С. 124.

 Свидетельства истории. Публикация документов (церковь). Вып. 3. Екатеринбург, 1994; Из документов КПСС. Вып. 1. Спецпереселенцы на Урале в 1920–1930 гг. Екатеринбург, 1994; Свидетельства истории. Публикация документов: Тоталитаризм и личность. Вып. 4. Екатеринбург, 1994; Раскулачивание на Урале: Из документов КПСС. Тематический перечень. Вып. 5. Ч. 1, 2. Екатеринбург, 1994.

 Коллективизация в рассекреченных документах / Сост. И. В. Темникова, Р. С. Дулепова, О. А. Бухаркина, Г. И. Степанова // Архивы Урала. 1995. №1. С. 54–81.

 Базаров А. А. Кулак и Агрогулаг. Челябинск, 1991; Плотников И. Е. Как ликвидировали кулачество на Урале // Отечественная история. 1993. №4. С. 159–167; Он же. О темпах и формах коллективизации на Урале // Отечественная история. 1994. №3. С. 77–91; Он же. Ссылка крестьян на Урал в 1930-е гг. // Отечественная история. 1995. №1. С. 160–179.

 Кириллов В. М. Историография проблем репрессивной политики против советских немцев в отечественной исторической науке // Два с половиной века с Россией: актуальные проблемы и дискуссионные вопросы истории и историографии российских немцев. Материалы 14-й Международной научной конференции. Кисловодск, 25–29 сентября 2013 г. М., 2014. С. 123.

 История сталинского Гулага. Конец 1920-х — первая половина 1950-х годов: Собрание документов в 7 т. Т. 1. Массовые репрессии в СССР. М., 2004.

 Там же. С. 71

 Там же. С. 72–75.

 Gregory P. R., Lazarev V. (ed.). The Economics of Force Labor. The Soviet Gulag. Stanford, 2003. 212 p; ГУЛАГ: Экономика принудительного труда. М., 2008. 320 с.

 История сталинского Гулага. Конец 1920-х — первая половина 1950-х годов: Собрание документов в 7 т. Т. 3. Экономика Гулага… М., 2004. С. 24. Депортациям и спецссылке посвящен 5-й том серии.

 Юнге М., Бордюгов Г., Биннер Р. Вертикаль Большого террора. М., 2008. Книга создана в рамках российско-украинско-германского исследовательского проекта «Сталинизм в советской провинции 1937–1938: массовая операция на основе приказа №00447».

 Сталинизм в советской провинции: 1937–1938 гг. Массовая операция на основе приказа №00447 [Сост.: М. Юнге, Б. Бонвеч, Р. Биннер]. М., 2009.

 Включен в операцию. Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг. / Ред. О. Л. Лейбович. М., 2009.

 Хаустов В., Самуэльсон Л. Сталин, НКВД и репрессии 1936–1938 гг. …; Лопатин Л. Н. Некоторые вопросы историографии и источниковедения истории репрессий 20-х — 30-х гг. // Вопросы историографии и общественно-политической истории Сибири. Омск, 1990. С. 163–164; Степанов М. Г. Российская историография «большого террора» в СССР (1937–1938 гг.). Абакан, 2008; Он же. Репрессивная политика советского государства в 1928–1953 гг.: проблемы российской историографии: автореф. дисс. … д-ра исторических наук: 07 00 09. Улан-Удэ, 2009. 39 с.; Он же. Политические репрессии в СССР периода сталинской диктатуры (1928–1953 гг.): взгляд советской и постсоветской историографии. Абакан, 2009; Кропачев С. А. Новейшая отечественная историография о масштабах политических репрессий в 1937–1938 гг. // Российская история. 2010. №1. С. 166–172; Степанов М. Г. «Большой террор» в СССР (1937–1938 гг.): проблемы концептуального осмысления в современной российской историографии // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Тамбов, 2013. №8 (34): в 2-х ч. Ч. II. С. 178−181; и др.

 Хаустов В., Самуэльсон Л. Указ. соч. С. 25.

 Борисенко Е. А. Историография репрессий 1930-х гг. в Красноярском крае. [Электронный ресурс]. URL: http://memorial.krsk.ru/Articles/2010Borisenko.htm (дата обращения: 15.02.2016).

 Там же.

 Там же.

 Кропачев С. А. Отечественная историография масштабов и форм репрессий и демографических потерь СССР в 1937–1945 годах: автореф. дисс. … д-ра ист. наук: 07 00 09. Майкоп, 2011. 53 с.

 Население России в XX веке. В 3 т. Т. 1. М., 2000; Жиромская В. Б. Демографическая история России в 1930-е гг. Взгляд в неизвестное. М., 2001; Исупов В. А. Демографические катастрофы и кризисы в России в первой половине XX века: Историко-демографические очерки. Новосибирск, 2000.

 Борисенко Е. А. Историография репрессий 1930-х гг. в Красноярском крае…

 См.: Закон об архивном деле. М., 2004. [Электронный ресурс]. URL: http://www. rg.ru/2004/10/27/arhiv-dok. html. (дата обращения: 15.01.2016).

 См.: Дударев А. В. о «Деле историков». [Электронный ресурс]. URL: http://www.hro.org, 17/11/2010 (дата обращения: 16.02.2016).

 Кириллов В. М. Историография проблем репрессивной политики против советских немцев в отечественной исторической науке // Два с половиной века с Россией: актуальные проблемы и дискуссионные вопросы истории и историографии российских немцев. Материалы 14-й Международной научной конференции. Кисловодск, 25–29 сентября 2013 г. М., 2014. С. 122–165.

 Лопатин Л. Н. Некоторые вопросы историографии и источниковедения истории репрессий 20-х — 30-х гг. // Вопросы историографии и общественно-политической истории Сибири / под ред. В. М. Самосудова. Омск, 1990. С. 162; Бугай Н. Ф. Депортация народов в СССР — новое направление в отечественной историографии: проблемы изучения // Россия в XX веке. Судьбы исторической науки / под ред. А. Н. Сахарова. М., 1996. С. 511; Самосудов В. М. Современная отечественная историография коллективизации (1980-е — середина 1990-х годов). Омск, 1998; Павлова И. В. Современные западные историки о сталинской России 30-х годов // Отечественная история. 1998. №5. С. 107–121; Кубанова М. Н. Проблемы депортаций на страницах академических журналов // Репрессированные народы: история и современность: материалы республик. науч. конф. / отв. ред. М. Н. Кубанова. Карачаевск, 2003. С. 53–58; Канн А. С. Постсоветские исследования о политических репрессиях в России и СССР // Отечественная история, 2003. №1. С. 130; Багдасарян В. Э. «Загадочный тридцать седьмой»: опыт историографического моделирования // Историография сталинизма: сб. ст. / под ред. Н. А. Симония. М., 2007. С. 206; Степанов М. Г. Репрессивная политика советского государства в 1928–1953 гг.: проблемы российской историографии: автореф. дисс. … докт. ист. наук: 07 00 09. Улан-Удэ, 2009. [Электронный ресурс]. URL: http://www.referun.com/n/repressivnaya-politika-sovetskogo-gosudarstva-v-1928-1953-gg-problemy-rossiyskoy-istoriografii (дата обращения: 06.03.2016); Климкова О. ГУЛАГ: от мифотворчества к изучению // Ab imperio. 2005. №3. С. 24–32; Иванова Г. М. История ГУЛАГа, 1918–1958: Социально-экономический и политико-правовой аспекты. М., 2006; Степанов М. Г. Этнические депортации в СССР: проблемы российской историографии. Абакан, 2010; Кропачев С. А. Отечественная историография масштабов и форм репрессий и демографических потерь СССР в 1937–1945 годах: автореф. дисс. … д-ра ист. наук: 07 00 09. Майкоп, 2011. [Электронный ресурс]. URL: http://pandia.ru/text/78/093/16517.php (дата обращения: 03.05.2016); Хаустов В., Самуэльсон Л. Указ. соч. С. 8–25; Бугай Н. Ф. Проблемы репрессий и реабилитации граждан: история и историография (ХХ в. — начало ХХI в.). М., 2012; Между канунами. Исторические исследования в России за последние 25 лет / Под ред. Г. А. Бордюгова. М., 2013; Горинов М. Советская история 1920–1930-х годов: от мифов к реальности // Там же. С. 237–274; Суровцева Е. Сталин и сталинизм / Там же. С. 1063–1096; Тепляков А. Эпоха репрессий: субъекты и объекты // Там же. С. 1135–1169.

 Вебер М. И. Антибольшевистское повстанчество на Урале в годы Гражданской войны (1918–1919): автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Екатеринбург, 2014. 23 с.; Верещагин А. С. Отечественная историография Гражданской войны на Урале, 1917–1921 гг.: дисс. … д-ра исторических наук: 07 00 02. М, 2001. 498 с.; Константинов С. И. Вооруженные формирования антибольшевистских правительств Поволжья, Урала и Сибири в годы Гражданской войны: дисс. … д-ра исторических наук: 07 00 02. Екатеринбург, 1998. 550 с.; Костогрызов П. И. Антибольшевистское движение на Урале в 1917–1918 гг.: дисс. … кандидата исторических наук: 07 00 02. Екатеринбург, 2003. 283 с.; Мардамшин P. P. История Башкирской чрезвычайной комиссии, 1917–1922 гг.: дисс. … кандидата исторических наук: 07 00 02. Уфа, 1995. 191 с.; Московкин В. В. Противоборство политических сил на Урале и в Зауралье в период революций и Гражданской войны: дисс. … д-ра исторических наук: 07 00 02. Тюмень, 2004. 357 с.; Салазникова С. С. Антибольшевистские правительства Сибири и Урала в период «демократической контрреволюции» (январь-ноябрь 1918 г.): дисс. … кандидата исторических наук: 07 00 02. Екатеринбург, 2005. 304 с.; Скипина И. В. Человек в условиях Гражданской войны на Урале: историография проблемы: дисс. … доктора исторических наук: 07 00 02. Тюмень, 2003. 786 с.; Чирухин H. A. Дутовщина: (Антибольшевистское движение на Южном Урале, 1917–1918 гг.): дисс. … кандидата исторических наук: 07 00 02. М., 1992. 253 с.

 Васьковский O. A. Советская историография Гражданской войны на Урале // Вопросы советской историографии Урала. Свердловск, 1967. С. 32–48; Васьковский O. A., Тертышный А. Т. Современная историография истории Урала периода Гражданской войны. (1918–1920). Свердловск, 1984. 96 с.; Историография истории Урала переходного периода. 1917–1937: Сб. ст. / О. А. Васьковский и др. Свердловск, 1985. 152 с.; Историография истории Урала периода Октябрьской революции и Гражданской войны 1917–1920. Свердловск, 1984. С. 122–140; Камынин В. Д. Альтернативы Гражданской войны в отечественной историографии // Урал в событиях 1917–1921 гг. Актуальные проблемы изучения. Мат-лы регионального научного семинара 24–25 апреля 1999 года, г. Челябинск. Челябинск, 1999. С. 4–11; Камынин В. Д. Некоторые итоги историографического изучения истории Гражданской войны на Урале // Гражданская война как феномен мировой истории. Мат-лы научной конференции 26 апреля 2008 г. Екатеринбург, 2008. С. 9–21; Камынин В. Д. Красные и белые в Гражданской войне на Урале (современные подходы к изучению) //Первые уральские военно-исторические чтения: Мат-лы регион. науч. конф. Екатеринбург, 1997. С. 73–75.

 Килин А. П. Частное торговое предпринимательство на Урале в 1920-е годы: дисс. … кандидата исторических наук: 07.00.02. Екатеринбург, 1995. 212 с.; Кириллов В. М. История репрессий в Нижнетагильском регионе Урала 1920-е — начало 1950-х годов. Ч. 1. Нижний Тагил: НТГПИ, УрГПУ, 1996. 232 с.; Мазур Л. Н. Лишение избирательных прав крестьян в 20-е — первой половине 30-х годов (по материалам личных дел) // История репрессий на Урале: идеология, политика, практика. Нижний Тагил, 1997. С. 105–118.

 Давлетшин Р. А. История крестьянства Башкортостана. 1917–1930 гг.: дисс. … кандидата исторических наук: 07 00 02. Уфа, 2000. 442 с.; Захаровский Л. В. Политика «ликвидации кулачества как класса» и ее проведение в Уральской области. 1929–1933: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Екатеринбург, 2000. 31 с.; Кириллов В. М. История репрессий на Урале. 1920-е — начало 1950-х гг. (на материалах Нижнетагильского региона): автореф. дисс. … докт. ист. наук. Екатеринбург, 1996. 44 с.; Петрова В. П. История сельскохозяйственной кооперации Урала (1917–1930 гг.): автореф. дисс. … докт. ист. наук: 07 00 02. Тюмень, 2004. 44 с.: Попов М. В. Культура и быт крестьян Урала в 1920–1941 годах: автореф. дисс. … докт. ист. наук: 07 00 02. Екатеринбург, 1998. 45 с.: Раков А. А. Раскулачивание крестьян Южного Урала: 1930–1934 гг.: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Москва, 2008. 27 с.; Серебрякова И. Г. Социальная психология крестьянства Урала в период сплошной коллективизации (1929–1933 гг.): автореф. дисс. … канд. ист. наук. Екатеринбург, 2006. 23с.; Ильиных И. В. Взаимоотношения власти и городского населения Урала в ходе мобилизационных кампаний 1928–1932 гг.: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Нижний Тагил, 2006. 23 с.

 Базаров А. А. Кулак и агрогулаг. Ч. 1. Челябинск, 1991. 320 с.; Славко Т. И. Кулацкая ссылка на Урале. 1930–1936. М., 1995. 174 с; Попов Н. Н. Положение спецпереселенцев на севере Урала и Западной Сибири при сталинском режиме // История репрессий на Урале: идеология, политика, практика. Нижний Тагил, 1997. С. 155–163.

 Включен в операцию. Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг. / Ред. О. Л. Лейбович. М., 2009. 318 с.; Сталинизм в советской провинции: 1937–1938 гг. Массовая операция на основе приказа №00447 [Сост.: М. Юнге, Б. Бонвеч, Р. Биннер]. М., 2009. 927 с.; Колдушко А. А. Кадровая революция в партийной номенклатуре на Урале в 1936–1938 гг.: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Пермь, 2006. 18 с.

 Большой террор в частных историях жителей Екатеринбурга. Екатеринбург, 2018.

 Гончаров Г. А. Трудовая армия на Урале в годы Великой Отечественной войны: автореф. дисс. … докт. ист. наук: 07.00.02. Челябинск, 2006. 39 с.; Евсеев И. В. Формирование и развитие исправительно-трудовой системы СССР 1918–1941 гг.: на примере Южно-Уральского региона: историко-правовой аспект: автореф. дисс. … канд. юрид. наук: 12 00 01 Самара, 2010. 26 с.; Коломейский А. А. Культурно-воспитательная работа в лагерях и колониях ГУЛАГа НКВД-МВД СССР на территории Челябинской области: 1930–1950-е гг.: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Челябинск, 2009. 26 с.; Маламуд Г. Я. Заключенные, трудмобилизованные НКВД и спецпоселенцы на Урале в 1940-х — начале 1950-х гг.: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Екатеринбург, 1998. 18 с.; Пажит Ю. Ю. Заключенные, трудмобилизованные НКВД СССР и спецпоселенцы в Свердловской области в годы Великой Отечественной войны: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Екатеринбург, 2005. 21 с.; Пименов К. А. Советская пенитенциарная система на Урале в 1917–1930-е гг.: историко-правовое исследование: автореф. дисс. … канд. юрид. наук: 12 00 01. Екатеринбург, 2010. 21 с.; Разинков С. Л. Социальный портрет и судьбы советских немцев-трудармейцев, мобилизованных в лагеря НКВД на территории Свердловской области в 1941–1946 гг.: Опыт создания и применения электронной базы данных: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Екатеринбург, 2001. 24 с.; Рубинов М. В. Становление и развитие советской пенитенциарной системы, 1918–1934 гг.: по материалам Урала: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Пермь, 2000. 24 с.; Саранча Г. А. Режим содержания заключенных в лагерях ГУЛАГа 1930–1960 гг. на примере исправительно-трудовых лагерей Пермской области: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Ижевск, 2010. 23 с.; Смыкалин А. С. Пенитенциарная система советской России 1917 — начала 1960-х гг.: историко-юридическое исследование: автореф. дисс. … докт. юрид. наук: 12 00 01. Екатеринбург, 1998. 43 с.; Старикова О. Н. Специальные места лишения свободы в пенитенциарной системе советского государства (историко-правовое исследование): автореф. дисс. … канд. юрид. наук: 12 00 01. Екатеринбург, 2010. 29 с.; Суслов А. Б. Спецконтингент в Пермском крае в конце 20-х — начале 50-х гг. XX в.: автореф. дисс. … докт. ист. наук: 07 00 02. Екатеринбург, 2004. 22 с.; Токмянина С. В. Лагерная экономика Урала в позднесталинский период (1945–1953 гг.): автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Екатеринбург, 2006. 17 с.; Шевырин С. А. Принудительный труд в лагерях и колониях на территории современного Пермского края, конец 1920-х — середина 1950-х гг.: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Ижевск, 2008. 22 с.; Шмыров Б. Д. Трудмобилизованные Средне-Азиатского военного округа на стройках и промышленных предприятиях Южного Урала в годы Великой Отечественной войны: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Челябинск, 2016. 31 с.; Цепкалова А. М. Промышленное строительство в системе Гулага в 1940-е годы: источники и методы исследования: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. М., 2012. 26 с.

 Кириллов В. М. Депортация российских немцев в годы Второй мировой войны: научные дискуссии и фальсификация проблемы // Российские немцы: 50 лет послевоенному общественному движению: От первых делегаций в правительство через «Возрождение» к современной системе Самоорганизации (1964–2014 гг.): Материалы 5-й Международной научно-практической конференции. Москва, 11–16 февраля 2015 г. М., 2015. С. 368–376; Кириллов В. М. Депортация, трудовая мобилизация и спецпоселение немцев СССР // Ежегодник Международной ассоциации исследователей истории и культуры российских немцев. Научный журнал. №1. 2015. С. 296–308; Кириллов В. М. Историография проблем репрессивной политики против советских немцев в отечественной исторической науке // Два с половиной века с Россией: актуальные проблемы и дискуссионные вопросы истории и историографии российских немцев. Материалы 14-й Международной научной конференции. Кисловодск, 25–29 сентября 2013 гола. М., 2014. С. 122–165; и др.

 Прищепа А. И. Инакомыслие на Урале, середина 1940-х — середина 1980-х гг.: автореф. дисс. … докт. ист. наук: 07 00 02. Сургут, 1999. 43 с.; Русина Ю. А. Самиздат — феномен диссидентской культуры и форма инакомыслия // Россия и мир: панорама исторического развития: сборник научных статей, посвященный 70-летию исторического факультета Уральского государственного университета им. А. М. Горького. Екатеринбург, 2008. С. 283–288; Русина Ю. А. «Антисоветчина» в студенческой среде Уральского политехнического института после XX съезда КПСС // Quaestio Rossica. 2018. Vol. 6 №3. p. 797–814; Русина Ю. А. Самиздат в СССР: тексты и судьбы. СПб, 2019; Русина Ю. А. Самиздат как форма проявления инакомыслия в 1960–1980-е гг. // Российская интеллигенция: Критика исторического опыта. Тез. докл. Всерос. конф., 1–2 июня 2001 г. Екатеринбург, 2001. С. 188–189; Русина Ю. А. Диссиденты 1960-х — 1980-х гг. в лагерях и тюрьмах: формы протеста // Толерантность и власть: судьбы российской интеллигенции. Тез. докл. международной научной конференции, 4–6 октября 2002 г. Пермь, 2002. С. 124–126 и др.

 Путилова Е. Г. История государственной реабилитационной политики и общественного движения за увековечение памяти жертв политических репрессий в России: 1953 — начало 2000-х гг.: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Нижний Тагил, 2011. 15 с.

 Касимов С. Ф. Репрессии против национальных кадров Башкортостана (1918–1938 гг.) // История репрессий на Урале в годы Советской власти. Екатеринбург, 1994. С. 44–46; Мерзлякова Г. В. Репрессии в Удмуртии // Там же. С. 62–64; Удмуртия: массовые репрессии 1930–1950 годов. М., Ижевск, 1993. 82 с.; Делицой А. И. Инженерно-технические кадры и власть на Урале в конце 1919 — 1931 гг.: проблема взаимоотношений: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Екатеринбург, 1998. 23 с; Семенов С. В. Политические репрессии в сфере образования и культуры Южного Урала в 30-е годы XX века: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Оренбург, 2009. 18 с.; Шилова И. С. Политические репрессии против технической и педагогической интеллигенции в конце 1920 — конце 1930-х годов: по материалам Пермского региона: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Пермь, 2013. 26 с.; Винниченко О. Ю. Номенклатура и репрессии 30-х гг. (на материалах местных Советов Урала) // История репрессий на Урале в годы Советской власти. Екатеринбург, 1994. С. 16–18; Булавин М. В. Взаимоотношения государственной власти и Православной церкви в России в 1917–1927 гг. (на примере Урала): дисс. … канд. ист. наук: 07.00.02. Екатеринбург, 2000. 370 с.; Каплин П. В. Взаимоотношения Русской Православной Церкви и государственной власти в СССР в 1927–1938 гг. (на материалах Урала): дисс. … канд. ист. наук: 07.00.02. Екатеринбург, 2006. 273 с.; Суслов А. Б. Спецконтингент в Пермском крае в конце 20-х — начале 50-х гг. XX в.: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Екатеринбург, 2004. 22 с.; Токмянина С. В. Лагерная экономика Урала в позднесталинский период (1945–1953 гг.): автореф. дисс. … канд. ист. наук. Екатеринбург, 2006. [Электронный ресурс]. URL: http://dis.podelise.ru/text/index-49321.html (дата обращения 02.06.2017).

 Книга памяти жертв политических репрессий: Свердловская область. Екатеринбург, Т. 1: А–Б. 1999. 360 с.; Т. 2: В–Д. 2000. 426 с.; Т. 3. 2001. 237 с.; Т. 4: К. 2003. 423 с.; Т. 5: Л–М–Н. 2005; Т.6: О–П. 2006; Т. 7: Р–С. 2008; Т. 9: Ц–Я. 2012; Т. 10: А–Я. 2014; Книга памяти жертв политических репрессий Челябинской области. [Электронный ресурс]. URL: http://bd-chelarhiv.eps74.ru/knpamrep/index.html (дата обращения: 02.02.2020); Список жертв репрессий Республики Башкортостан (Башкирия). Данные Министерства внутренних дел [Электронный ресурс] /URL: https://bessmertnybarak.ru/books/spisok_repressiy_bashkir/page-1/ (дата обращения: 02.02.2020); и др.

 Годы террора: Электронная книга памяти жертв политических репрессий / Перм. Обл. отд-ние Междунар. ист.-просвет., правозащит. и благотвор. о-ва «Мемориал». [Электронный ресурс]. URL: http://kniga.pmem.ru/ (дата обращения: 02.02.2020); Электронная книга памяти российских немцев. [Электронный ресурс]. URL: https://gedenkbuch.rusdeutsch.ru/ (дата обращения: 02.02.2020).

 Сосновских С. В. Политические репрессии на Урале в конце 1920-х — начале 1950-х гг. в отечественной историографии: дисс. … канд. исто. наук: 07.00.09. Екатеринбург, 2010. 309 с. [Электронный ресурс]. URL: http://www.dslib.net/istorio-grafia/politicheskie-repressii-na-urale-v-konce-1920-h-nachale-1950-h-gg-v.html (дата обращения: 02.02.2020).

 Алексеев В. В. Судьба России в XX веке // Судьба России: национальная идея и ее исторические модификации: докл. V Всеросс. конф. (г. Екатеринбург, 14–15 октября 2003 г.). Екатеринбург, 2003. С. 9.

 Быкова С. И. Политические представления советских людей в 1930-е гг.: на материалах Уральского региона: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Екатеринбург, 2002. 23 с.; Ильиных И. В. Взаимоотношения власти и городского населения Урала в ходе мобилизационных кампаний 1928–1932 гг.: автореф. дисс. … канд. ист. наук: 07 00 02. Екатеринбург, 2007. 23 с.; Советский проект. 1917–1930-е гг.: этапы и механизмы реализации / под ред. О. В. Горбачева и Л. Н. Мазур. Екатеринбург, 2018.; Эпоха социалистической реконструкции: идеи, мифы и программы социальных преобразований: сб. науч. тр. / гл. ред. Л. Н. Мазур. Екатеринбург, 2017.

 Сосновских С. В. Политические репрессии на Урале в конце 1920-х — начале 1950-х гг. в отечественной историографии: дисс. … канд. ист. наук: 07.00.09. Екатеринбург, 2010. 309 с.; Камынин В. Д., Заболотный Е. Б. Тема репрессий 20-х — начала 50-х гг. в уральской исторической литературе // История репрессий на Урале в годы Советской власти: Тез. докл. науч. конф., (г. Екатеринбург, 25–26 октября 1994 г.). Екатеринбург, 1994. С. 41–44; Игишева Е. А. Политическое развитие Урала в 1920-е гг. в современной отечественной историографии: автореф. дисс. … докт. ист. наук: 07 00 09. Екатеринбург, 2010. 44 с; Верещагин А. С. Отечественная историография Гражданской войны на Урале, 1917–1921 гг.; автореф. дисс. … докт. ист. наук: 07 00 09. М., 2001.50 с. и др.

 Гудков Л. Д. Амнезия или стерилизация больного прошлого? Образ сталинизма в общественном мнении России // История сталинизма: Жизнь в терроре. Социальные аспекты репрессий: материалы международной научной конференции. СПб, 18–20 октября 2012 г. М., 2013. С. 20.

Глава 2. Террор в годы Гражданской войны

2.1. Красный террор и орган его осуществления — УралоблЧК в 1918 г. (С. И. Константинов)

Большой юридический словарь (2004) определяет термин «террор» как физическое насилие, вплоть до физического уничтожения, убийства политических противников. А терроризм в широком смысле политика и практика террора, вид насильственной преступности[1].

Теоретическое обоснование революционного, красного, террора дали еще классики марксизма. К. Маркс констатировал эту закономерность как объективную данность: «…существует лишь одно средство сократить, упростить и концентрировать кровожадную агонию старого общества и кровавые муки родов нового общества, только одно средство — революционный терроризм»[2]. В трудах К. Маркса имелся ответ и на чисто практический вопрос: «Когда успешно совершают революцию, можно повесить своих противников, но нельзя произносить над ними судебный приговор. Их можно убрать с дороги как побежденных врагов, но нельзя судить как преступников. После совершенной революции или контрреволюции нельзя обращать ниспровергнутые законы против защитников этих самых законов»[3].

Большевики не только не отрицали революционного террора, но и считали его неизбежным. Благая цель, по их мнению, оправдывает средства. В. И. Ленин в работе «Государство и революция», написанной еще летом 1917 г., разъяснял, что «диктатура пролетариата дает ряд изъятий из свободы по отношению к угнетателям, эксплуататорам, капиталистам. Их мы должны подавить, чтобы освободить человечество от наемного рабства, их сопротивление надо сломить силой […]»[4].

История красного террора неотделима от истории органов его осуществления. Любая революция — отмечает историк В. П. Булдаков, — протекает в действительности на личностно-бытовом, а не политическом уровне. Ее исход и историческую судьбу определяет обыватель, а не доктринер. Революционный хаос можно рассматривать как раскрытие «варварского» человеческого естества, запрятанного под ставшей тесной оболочкой «цивилизаторского» насилия власти[5].

Отсюда важно напомнить не только число жертв и последствий красного террора, но и понять, кто, как и почему сделал его реальностью. Если деятельности ВЧК посвящено довольно большое количество исследований, то история исполнителей красного террора — местных ЧК остается еще изученной недостаточно.

7 декабря 1917 г. в Москве, на заседании СНК, создается Всероссийская Чрезвычайная комиссия при СНК по борьбе с контрреволюцией и саботажем во главе с Ф. Э. Дзержинским[6]. Сразу после своего образования, в декабре 1917 — начале 1918 г., ВЧК могла осуществлять борьбу с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией только в Петрограде. Она не имела сил и средств, чтобы действовать в других городах. В отчете Народного комиссариата внутренних дел за первое полугодие 1918 г. признавалось, что «в первый период революции вся Советская Россия рассыпалась на целый ряд как бы независимых друг от друга губернских, уездных и даже волостных советских „республик“ со своими „совнаркомами“ вместо исполнительных комитетов»[7].

Призыв к местным Советам немедленно приступить к организации чрезвычайных комиссий, опубликованный в газете «Известия ВЦИК» 15 (28) декабря 1917 г., остался без последствий[8]. Произошло это еще и потому, что фактически функции борьбы с контрреволюцией на местах выполняли уже другие организации. В Екатеринбурге, который с 1917 г. стал практически главным административным центром Урала, их осуществлял отдел по борьбе с контрреволюцией Екатеринбургского Совета рабочих и солдатских депутатов. Возглавлял отдел с ноября 1917 г. П. Д. Хохряков[9], прибывший в город еще в августе 1917 г. по направлению ЦК РСДРП (б) во главе отряда матросов. Причем отдел, учитывая слабость и некомпетентность органов милиции Временного правительства и только создаваемых органов советской милиции, был вынужден брать на себя и задачи борьбы с уголовной преступностью.

Позднее, после октября 1917 г., как вспоминал председатель правления филиала Волжско-Камского банка в Екатеринбурге В. П. Аничков: «В Екатеринбург из Кронштадта прибыла сотня матросов, «красы и гордости Русской революции». Начались обыски по квартирам… Официально искалось оружие, но бралось обычно все, что нравилось […]»[10].

Всероссийская Чрезвычайная комиссия, в радиограмме от 23 февраля 1918 г. ко всем местным Советам, призвала их к мобилизации сил на отпор наступлению германцев и всех враждебных выступлений в стране. При этом вновь предлагалось «всем Советам… немедленно организовать в районах чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией, если таковые еще не организованы […]»[11].

На основании постановления ВЧК о создании местных чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией первая Чрезвычайная комиссия на Урале была образована в Екатеринбурге 24 февраля 1918 г. Ее деятельность распространялась на все губернии региона, и ей были подчинены создаваемые уездные ЧК. К лету 1918 г. Чрезвычайные комиссии были созданы практически во всех крупных городах Урала — в их числе Нижний Тагил, Верхотурье, Невьянск, Красноуфимск, Камышлов и целый ряд других.

Первым председателем Екатеринбургской ЧК стал М. И. Ефремов. В хранящейся в архиве автобиографии старый боевик революции 1905 г. Михаил Иванович Ефремов писал: «В январе 1918 г. Екатеринбургский комитет партии большевиков поручил мне организовать первую Екатеринбургскую ЧК по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. Был председателем ЧК […]»[12].

Для этого периода деятельности ЧК было характерно отсутствие нормативной базы, спонтанность действий, да и произвол в отношении населения. В первое время у чекистов не было никаких инструкций, по которым могла идти планомерно и правильно работа, не было поставлено никакой канцелярии. У Екатеринбургской ЧК не было ни своего штампа, ни даже печати, поэтому первое время приходилось пользоваться печатью Областного Совета.

С момента создания (с февраля по май 1918 г.) Екатеринбургская ЧК действовала в здании на углу Покровского проспекта (сейчас — ул. Малышева, 68) и ул. Златоустовской (сейчас — ул. Р. Люксембург). До 1917 г. в бывшей усадьбе купца П. В. Холкина размещалась так называемая Американская гостиница

На Вознесенском проспекте, 19 (ныне ул. К. Либкнехта) в мае — июле 1918 г. действовал отдел ЧК по борьбе со спекуляцией. Здание не сохранилось, в настоящее время на этом месте находится Архитектурная академия. Непродолжительное время, до захвата города белыми войсками в конце июля, Уральская ЧК находилась в здании по ул. Офицерской, 3 (ныне ул. Пролетарская), ранее это была усадьба фабриканта Ф. А. Злоказова, арестованного ЧК. Видимо чекисты решили быть поближе к Дому Особого Назначения (Вознесенский проспект, 8), где содержалась семья Романовых[13].

Попытки решения проблемы преступности, погромов и самосудов зимой 1917–1918 гг. с помощью Красной гвардии, милиции и других вооруженных подразделений местных советов оказались неэффективными. В поисках выхода из все более осложняющейся ситуации советские учреждения стали применять расстрелы преступников в обход действующих декретов СНК, т. е. организовывая фактически государственные самосуды. В это время в газетах фиксируется значительное число расстрелов на месте преступления или даже при препровождении к месту допроса, якобы при попытке к бегству.

Так, например, после допроса Хохряковым при попытке к бегству (двумя выстрелами спереди в грудь и в голову (?)) 15 января 1918 г. был убит двоюродный брат В. И. Ленина юрист Виктор Александрович Ардашев. Позднее был также расстрелян вместе с зачинщиками выступления 10 июня рабочих Верх-Исетского завода двоюродный племянник В. И. Ленина прапорщик Г. А. Ардашев. Во главе кавалерийского эскадрона Красной армии он перешел на сторону рабочих и заплатил за это жизнью[14].

Наступление германских войск, требовавшее укрепления тыла для отпора врагу, изменило ситуацию. Пункт 6 декрета СНК «Социалистическое отечество в опасности!» от 21 февраля 1918 г. требовал расстрела сопротивляющихся мобилизации в батальоны для рытья окопов «работоспособных членов буржуазного класса». Пункт 8 гласил: «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления». Так как в документе не говорилось об органах, получивших право расстрела, декрет открыл целую череду новых несанкционированных расстрелов местными органами власти.

Постановление ВЧК от 22 марта 1918 г. «О создании местных чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией» положило начало планомерному строительству системы ЧК в масштабах всей России. К концу мая насчитывалось уже 40 губернских и 365 уездных ЧК[15].

Несмотря на их большое количество, высшая мера наказания весной 1918 г., как правило, ими не применялась, за исключением расстрелов на месте преступления. Ситуация стала меняться в июне, когда за мятеж, сопровождавшийся 17–18 июня многочисленными жертвами, в Тамбове было расстреляно 50 чел., а 3 июля еще 11чел. Во второй половине июня было расстреляно 10 чел. чрезвычайными комиссиями Ельца, Витебска и Екатеринбурга. Так, в Екатеринбурге за шпионаж по телеграфу был расстрелян телеграфист Стенин. Местные Советы этих городов этим лишь подтвердили принятое ими автономно еще весной решение о введении смертной казни.

На заседании ЦК РКП (б) 19 мая 1918 г. была отвергнута идея массового расстрела в связи с массовыми расстрелами финскими белогвардейцами революционеров. Но было принято принципиально важное решение «ввести в практику приговоры к смертной казни за определенные преступления». Наркомюсту было поручено подготовить соответствующий проект. И вот уже принятое наркомом юстиции П. И. Стучкой 16 июня 1918 г. постановление давало ревтрибуналам необходимые полномочия о применении смертной казни. Таким образом, декрет большевистского Наркомюста оказался сильнее неотмененного октябрьского решения высшего органа власти Съезда Советов[16].

«Ссылаются на декреты, отменяющие смертную казнь. Но плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона. Законы в переходное время имеют временное значение. И если закон препятствует революции, он отменяется или исправляется»[17], — указывал В. И. Ленин.

Толчком к консолидации антибольшевистских сил летом 1918 г. стало вооруженное выступление 25 мая почти 40-тысячного чехословацкого корпуса, состоявшего из пленных солдат-славян австро-венгерской армии. Общее количество жертв белочехов, и в целом режима Самарского КОМУЧа (правительство — Комитет членов учредительного собрания) летом — осенью 1918 г. в Поволжье, насчитывает более 5 тыс. чел.[18]. Всего же в 22 губерниях Центральной России контрреволюционерами, только в июле 1918 г., был уничтожен 4 141 советский работник[19].

Усилившийся массовый и индивидуальный белый террор летом 1918-го неизбежно вел к пересмотру карательно-репрессивной политики советского правительства. Официальное введение института смертной казни Верховным трибуналом, образование комбедов и единой сети чрезвычайных комиссий, удаление из них после июльских событий левых эсеров создавали необходимые предпосылки для коренного изменения внутренней политики. Разрыв с эсерами и анархистами, сужение социальной опоры в обществе неизбежно вели к диктатуре партии большевиков, а как следствие — к введению массового красного террора.

С образованием в конце января 1918 г. Уральского областного Совета Екатеринбург стал центром обширной Уральской области, в которую вошли Вятская, Пермская, Уфимская и часть Оренбургской губернии. Соответственно и Екатеринбургская ГубЧК просуществовала лишь несколько месяцев. По постановлению Уралоблсовета в мае 1918 г. она была переименована в Уральскую областную Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией — сокращенно УОЧК или УралоблЧК[20].

Ей были даны следующие права: производить обыски, выемки, конфискации и реквизиции, выносить решения о заключении под стражу, производить дознание для передачи в следственную комиссию трибунала. Следственные комиссии при ревтрибуналах имели право или готовить обвинительный акт, направленный для рассмотрения на заседании трибунала, или прекращать дело, если не было состава преступления[21].

Среди чекистов ощущался острый дефицит не только профессионалов, но и грамотных людей. В городе найти необходимое число работников не удалось. Да и требовались люди, не связанные родственными связями с местным населением. Пришлось прибегнуть к набору в Перми. Как вспоминал И. И. Родзинский: «Уральский областной комитет партии в течение недель двух пытался сорганизовать коллегию из старых членов партии с большим партийным стажем (дело происходило в Перми. — К. С.), и ничего из этого не вышло […] О