Оглавление

1. Тени забытых пиратов
2. АРХИВЫ СУДЕБ
   1. ТЕНИ ЗАБЫТЫХ ПИРАТОВ
   2. ЧТО ТАМ, ЗА МОСТОМ?
   3. ОТЕЦ
   4. РУФОЧКА
   5. ОСТАНОВИСЬ, МГНОВЕНЬЕ
   6. ДЯДЯ ВОЛОДЯ_, или ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ПОДРОСТКОВОГО ВОЗРАСТА
   7. ВО ИМЯ ЛЮБВИ
   8. ВОДОВОРОТЫ
3. ТЕНИ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО
   1. ЗАПАХ КАУРИ
   2. ЧЕРТОВА МЕЛЬНИЦА
   3. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ СТАТЬ ПТИЦЕЙ
   4. СМЕРТЬ ЗАБЫЛА ПРО МЕНЯ
4. ПОВЕСТИ
   1. В ТОТ ДЕНЬ ШЕЛ ДОЖДЬ
   2. ЛЕТО

АРХИВЫ СУДЕБ

ТЕНИ ЗАБЫТЫХ ПИРАТОВ

Леня Ирвин был большим и мясистым. Мясистым у Лени было все: нос, щеки, бока, ляжки, даже большие квадратные очки, сидящие на мясистом носу, тоже были мясистыми. Одевался Леня весьма своеобразно: брюки, рубашка и шерстяная кофта на пуговицах. В руках таскал до ужаса старомодный портфель из темно-коричневой кожи. Ботинки у Лени имели самый что ни на есть печальный вид, словно их долго вымачивали в воде, а потом сушили на батарее, отчего они, бедные, скукожились, сморщились и вообще умерли. В общем, чудаковатый тип. Обычно такие сразу же становятся объектами насмешек, попадают в изгои. Но Леня не только вписался в наш круг — он стал душой компании, центральной фигурой наших студенческих посиделок. Нет, он не плясал, не травил анекдоты, не пел под гитару, он просто вальяжно возлежал на диване и философствовал, отпуская время от времени шуточки. Он был как музыкальный центр, без которого танцевать можно, но не интересно.

Жил Леня в большой сталинской трешке на Динамо. Папа, Лев Маркович, преподавал в МГУ философию. При этом обладал недюжинным чувством юмора. Если мы вдруг оказывались у Леньки дома и там нас встречал дядя Лео, как мы его называли, добрая пара часов здорового смеха была обеспечена. Вот уж кто умел так рассказывать анекдоты, что все они казались невероятно смешными, просто до колик в животе. А потом пытаешься повторить, и ерунда какая-то несмешная получается. Еще дядя Лео научил нас есть редиску. Процесс был такой: редиска разрезалась на 2 половинки, намазывалась сливочным маслом, солилась и употреблялась с черным хлебом. Поверьте, это очень вкусно. Особенно когда мы прибегали к Леньке после лекций, голодные как волки, а в холодильнике пусто, а там всегда было пусто, редиска шла на ура. Еще Ленька мог предложить репчатый лук с черным хлебом. Это было вполне нормально. Я вообще не понимаю, как при таком питании Леня смог так разъесться. Вот дядя Лео был щуплым и маленьким, а Ленька большим и толстым. Но при этом невероятно похожи друг на друга! Как две капли воды. Дядя Лео имел такой же мясистый нос и такое же выражение глаз под мясистыми очками. Пустовал холодильник, потому что Софья Григорьевна, Ленькина мама, вела богемный образ жизни. Софья Григорьевна была большим эстетом, крутилась в театральных кругах, со всеми водила знакома, не пропускала ни одного значимого культурного события. Кем она работала, и работала ли вообще, никто не знал. Одевалась Софья Григорьевна весьма экстравагантно, в какие-то кантри штучки, чалму на голове, длинные юбки, всяческие бусы ручной работы, неимоверные кожаные ремни и прочее. Курила исключительно сигареты Мальборо, тогда большой дефицит, вставляя их в серебряный мундштук. Волосы красила в призрачный белый цвет. Она постоянно ходила на какие-то курсы, то кулинарные, то кройки и шиться, то еще чего-то, и готовить ей было некогда. Если бы не бабушка с дедушкой, Ленька умер с голода. В общем семья была своеобразная и очень приятная.

У Леньки в запасе имелась масса философских теорий, которые менялись в зависимости от настроения. А настроение у Лени менялось в зависимости от философских теорий. Особенно его интересовали всякие загадочные теории о таинственных находках, пугающих открытиях, геоглифах Наски, таинственных Моаи с острова Пасхи, английский Стоунхендж, перевал Дятлова, Бермудский треугольник и прочие таинственные места планеты. Истории про инопланетян Леня собирал с особой скрупулёзностью. Информации об этом было крайне мало, и где он ее раздобывал, всегда оставалось загадкой. И Леня щедро делился с нами этой информацией. Еще у Лени была золотая голова. Неприлично умная. Он буквально все ловил на лету и обладал, непонятно откуда взявшимися, энциклопедическими знаниями. Не было предмета, который бы вызвал у Лени хоть какие-то сложности. И если на 2 курсе он чуть не вылетел из института, так это вовсе не потому, что предмет оказался не по зубам, а потому что именно в это время, ну надо же было попасть на самую сессию, Леня изучал очередное свидетельство встречи техасского крестьянина с НЛО. Причем НЛО погрузил крестьянина на борт и унес в неведомые космические дали, а потом вернул, после чего крестьянин на песке стал рисовать неизвестные доселе ученым уголки Вселенной, куда и был откомандирован инопланетянами. Леня страшно ему завидовал. Ну почему они выбрали какого-то безграмотного крестьянина, изумлялся Ленька, а не его, ярчайшего представителя цивилизации Землян. До сопромата ли тут! И если Ленка как-то переходил с курса на курс, так это исключительно благодаря своей волшебной голове, которая могла вовремя собраться, сгруппироваться и впихнуть в себя все тома учебников и лекций, пройденные за семестр.

— Эх, Ленька, — говорил ему дядя Лео, — если б не твоя лень, вышел бы из тебя человек! А так — будешь ботинки чистить.

Говорил беззлобно и со смехом. Словно ему было безразлично, будет Ленька блестящим ученым или чистильщиком сапог.

На этот счет у Леньки была теория, которую он называл «Теорией пиратов». Теория была пространная, сплошь пестрящая какими-то неведомыми латинскими терминами, по большей частью Ленькой же изобретенными, с мощной доказательной базой. А смысл теории был прост: вот жили когда-то на белом свете пираты, бороздили просторы Карибского моря, рисковали жизнью, попутно делали открытия, грабили корабли, пили ром, открывали новые земли, в общем, жизнь вели содержательную и увлекательную, а кто мы? А никто. Всего лишь тени этих пиратов, бесславные и бессодержательные. И смысла рыпаться нет никакого. Все равно проживем без толку, потому что времена великих открытий канули в Лету, и все, что нам остается, это есть, пить, детей растить. Дядя Лео только смеялся и хлопал Леньку по мясистой спине.

Со стороны девчонок безусловным лидером нашей компании была Янка Барченко. У Яны папа работал директором крупного московского завода, и Яна не знала отказа ни в чем, ни в заграничных шмотках, ни в кавалерах. К тому же была весьма недурна собой — стройная блондинка с большими голубыми глазами, — неглупа и довольно ядовита. Она постоянно кого-то подкалывала, высмеивала, причем обидно и гадко. Почему-то все это ей прощалось. Возможно, потому что при всем при этом она обладала необыкновенной щедростью. Мы все ходили в ее заграничных шмотках, которые она выдавала нам без всякого сожаления, не потому что их было много, а потому что не было жалко. Например, идешь ты на свидание и тут же звонишь Янке:

— Ян, а не дашь мне твой джинсовый костюмчик, который тебе отец из Франции привез?

И вот ты уже вся модная-премодная, в суперском костюме, который один на всю Москву. И если даже вдруг его чем-то обольёшь или испачкаешь, никто тебя не убьет. Хотя это, конечно, не приветствовалось.

Еще она снабжала нас заморскими спиртными напитками, такими как Мартини и Кампари. Хотя мы все же предпочитали чистый спирт, который разводили клюквенным вареньем, а приносил его Гоша, у которого папа был хирургом. Еще был Ваня, наш личный Ален Делон (действительно, похож), бабник и Жигало, мечта всех девчонок. Разумеется, он встречался с Янкой. В общем, вот такая была веселая компания.

Леньку Яна обожала, вечно таскала за щеки и сюсюкала. Мы все Леньку обожали. Во-первых, он был истинным джентльменом и всех девчонок развозил по домам, даже если дома находились на противоположных ветках метро, во-вторых, он был добрым и веселым, а в-третьих… а в-третьих это был Ленька Ирвин, и этим все сказано. Но как кавалера Леньку никто не рассматривал. Вероятно, это обижало его, но вида он не подавал. Короче, Ленька для нас был этакой веселой тенью забытого пирата, который вот так будет вечно валяться на диване и философствовать, а мы будем жениться, разводиться, делать карьеру. Как-то Миша с соседнего потока сказал Леньке:

— Дурак ты, у тебя такая голова! можешь такую карьеру сделать! Ты же физик прирожденный! Мне бы твою хватку!

На что Ленька со смехом ответил:

— Ну уж нет. Мне покой дороже! Никаких карьер. Вот закончу институт, уж поскорей бы, и буду писать книгу про Бермудский треугольник, у меня уже много фактов есть. Я тут нашел сведения о пропавших во время войны американских военных самолетах. Представляешь… — и тут Ленька пустился в длинный рассказ, который Мише был скучен и неинтересен, потому что сам Миша был настроен на научную карьеру и Ленькиному уму откровенно завидовал. Больше никто Леньке о карьере не говорил.

И вдруг на 4-м курсе, где-то в середине октября, Ленька привел к нам девушку. Пожалуй, большего шока мы не переживали с момента сдачи вступительных экзаменов в институт, когда все будущее висело на волоске. А еще большим шоком стало то, что девушка оказалась законной Ленькиной женой. Почему-то мы все, девчонки, разом заревновали Леньку, хотя до этого и в мыслях не держали толстого и неуклюжего паренька за жениха. Но вот так отдавать его кому ни попадя тоже не собирались. Ленька должен быть и всех и ничей, а чтобы принадлежать какой-то одной девушке, да и еще нам неизвестной, это было как-то нечестно!

Девушку звали Люба. Привез ее Ленька из деревни, где летом гостил у тети, имевшей там домик в форме дачи. И всего-то погостил Ленька в деревне 1 месяц, 1 единственный месяц, и вот результат. Как в такие короткие сроки эта деревенская девчонка смогла его околдовать и женить на себе, было большой загадкой. Янка сразу сказала, что Люба просто Леньке «дала», вот и результат. До этого у Леньки девушки не было. Но как интеллигентная еврейская Ленькина семья смогла на это согласиться?! Вот где была загадка. Впрочем, разгадка вскоре нашлась и стало ясно, почему Софья Григорьевна так благожелательно приняла эту деревенскую необразованную барышню. Одной из причин было то, что дядя Лео и Софья Григорьевна собрались в эмиграцию в Израиль, а Ленька должен был доучиться, бабушка и дедушка были уже старенькими, а сынулю нужно было на кого-то оставить. Почему-то интеллигентной барышни из еврейской семьи для Леньки не нашлось, а может и не искалось. Но как я думаю, Софья Григорьевна с присущей ей еврейской мудростью, увидела в этой девчонке что-то большее, нежели необразованную девицу. К тому же Любаша прекрасно готовила, была чистоплотна, аккуратна и работяща. Какие у нее были пироги, мама миа! Оторваться невозможно. Особенно с рисом и яйцами. В последние месяцы перед эмиграцией дядя Лео даже поправился на Любиных харчах, приобрел розовый вид и, кажется, уже не хотел уезжать.

Что касается нас, то мы приняли Любашу с неохотой. Она была нам чужой. Особенно невзлюбила ее Янка. Все ее едкости и колкости теперь были направлены исключительно на Любу. Она высмеивала ее, не стесняясь, всячески унижала и даже оскорбляла. Настолько откровенно, что всем становилось не по себе. И даже Ленка, преданный Янкин друг, как-то не выдержала и сделала ей замечание, из-за чего они даже разругались. И постепенно отдалились друг от друга. Особенно Янка вязалась к Любиному выговору и словарному составу. Люба и правда говорила смешно для московских ушей. Гостиную она называла залой, ложилась «под одеялу», мылась «в душу», а многих терминов попросту не знала, особенно таких заумных, которые вдруг так неожиданно полюбила употреблять Янка: детерминизм, концепция, экзистенциализм, когерентность. Вероятно, Янка и сама их значение толком не знала. Конечно же Люба не читала Джойса, Кьеркегора, Маркеса и даже «Мастера и Маргариту» Булгакова. Надо сказать, что Янка сама так и не осилила «Улисса», да и с учением Кьеркегора была мало знакома, но очень любила о них говорить, особенно в присутствии Любы. А еще Люба грызла ногти, когда нервничала. Вот уж где Янка отрывалась по полной! И если поначалу Люба пыталась что-то рассказывать, то довольно скоро замкнулась в себе и больше уже ничего не говорила. А сидела в уголке и молча слушала.

Она была другая, не такая как мы. Как однажды про нее сказала Ленка: «Она настоящая». Пожалуй, это самое верное слово, характеризовавшее Любу. Естественная и открытая, она никому не желала зла, всех всегда оправдывала, любила веселую музыку и кинокомедии. И тем не менее, в ее глазах светился природный ум. И то, что она не смогла получить в деревенской школе, Люба с удовольствием добирала в Москве, попав на благодатную почву. Сама того не желая, Янка просвещала ее, давая наводки на литературные произведения, модные в Москве новинки. Сидя в своем уголочке, Любаша внимательно и с интересом слушала наши разговоры, ловила каждое слово, вникала в суть, а потом шла в библиотеку и читала. Думаю, в результате, она оказалась гораздо начитаннее и просвещённее, чем мы. И уж чем Янка, точно. Единственным человеком, сблизившимся с ней, как не странно стала Ленка. То ли от жалости и сострадания, то ли эта девушка действительно ей понравилась своей искренностью и простотой, то ли на зло Янке, но постепенно Ленка с Любашей стали закадычными подругами.

Лёньке, конечно, не нравилось, что Янка высмеивает и даже унижает Любашу, но то ли природная интеллигентность не позволяла ему делать замечание даме, то ли страх потерять друзей, но он никогда не останавливал Янку. Хотя все замечали, как ему неприятно это слушать. Однажды он все же не выдержал и одернул Яну, на что она ответила, что ее шутки распространяются на всех и выбирать она не будет. И это было правдой. Под острые Янкины стрелы попадали все. Просто Любаше доставалось больше других.

Любаша была красива. Такое правильное хорошее русское лицо с тонкими, но благородными чертами лица. Особенно выделялись глаза: большие, синие как васильки, в обрамлении длинных темных ресниц, и изящно изогнутые брови, а волосы совершенно неопределенного цвета, то ли золотисто-соломенные, то ли рыжеватые, с темными каштановыми прожилками, словно мелированные в три оттенка, заплетённые в длинную толстую косу. Это была очень породистая девочка. Особенно поражали ее руки, изящные, грациозные, с тонкими длинными пальцами, аккуратными ноготками, так навязавшимися с руками девушки, которая доит корову. А доить корову Любаша умела, о чем с гордостью рассказала в первый же день. Даже Яна отметила красоту ее рук:

— Такими бы пальчиками, да на пианине играть, а ты корову доишь!

Из-за постоянных Янкиных нападок Лёня и Любаша перестали бывать в нашей компании. Но время от времени приглашали к себе, особенно когда дядя Лео и Софья Григорьевна уже уехали в Израиль, и Любаша чувствовала себя в доме полноправной хозяйкой. Причем, она умудрилась изменить в доме все, включая обстановку. Если бы Софья Григорьевна вернулась, то несомненно упала бы в обморок. Но она не вернулась. И Любаша все сделала по-своему. Янка побывала там только раз. Она тут же ехидно все прокомментировала и больше не появлялась. Да и мы бывали редко. Как жили Лёнька и Любаша, мы почти не знали. Чем занималась Любаша, Лёнька не рассказывал. Но Ленка как-то обмолвилась, что Любаша поступила в какой-то техникум на бухгалтера, поскольку у нее только 8 классов, в институт идти она не могла. Это тоже не прошло мимо Янки. То, что в Москве эта милая деревенская барышня вполне обжилась, стало понятно, когда они вместе с Лёнькой пришли как-то на Новый год. Заграничные израильские шмотки изменили Любашин облик, но коса осталась, и никакой косметики, как и раньше. Вела Любаша себя так же скромно, чувствовала себя с нами неуютно, и они с Леней быстро ушли, а с ними Ленка и Лёнькин друг Миша. Все это Янку дико взбесило. Если бы Любаша услышала, что говорила про нее в тот вечер Янка, то не появилась бы уже никогда. Возможно, кто-то все же передал ей, но больше Лёня и Любаша не приходили, как-то совсем отдалившись. Теперь на все праздники они уезжали к Любашиным родителям в деревню, где еще жили ее братишка и сестренка. Из деревни чемоданами пребывало домашнее сало, соленья с вареньями, картошка, морковка, свеколка, грибочки и прочий гостинец. Обо всем этом мы узнавали от Ленки, смеясь, она как-то сказала, что Лёня скоро в дверь не пройдет. Лёнька и правда стал еще толще и мясистее, но Любаша стала ограничивать его в еде и даже посадила на диету. Все это было так смешно и нелепо! Мы не верили своим ушам.

Тем временем обучение близилось к концу, мы все писали дипломы, нервничали, защищались, получали свои корочки об окончании института и страшно радовались. Как-то мне позвонила одна из девчонок из нашей компании, Вера, с удивительной новостью, которая буквально всех сразила наповал:

— Ты представляешь, Лёнька Ирвин идет в аспирантуру!

— Да что ты! Впрочем, он умный, туда ему и дорога, — ответила я, пребывая в легком недоумении.

— Нет, ну ты представляешь, — волновалась Верочка, — Лёнька, разгильдяй и лентяй! Он же никогда толком не учился! Да и не собирался. Позвоню узнаю, как поживает его книга об НЛО!

Тут я припомнила, что последние два года Ленька действительно взялся за ум, не пропускал лекции и сессии сдавал вовремя, как сдавал я не знала, но, судя по всему, хорошо.

— Предки свалили, никто не заставлял, а он взял и стал учиться! — не унималась Верочка, — вот чудак.

Это правда было очень странно.

В последний раз мы виделись на выпускном, который организовал Янкин папа в гостинице «Белград». Лёнька пришел с Любашей, посидел недолго, пошутил, посмеялся и ушел из нашей жизни навсегда.

Наступили лихие 90-е, и жизнь здорово всех нас потрепала. Наш выстраданный диплом оказался никому не нужен, балом правили неучи и бандиты. Мы выживали как могли. Кто-то ушел в бизнес, кто-то в политику, кто-то стал бомжом, кто-то спился, а кто-то умер. Янка вышла замуж за какого-то сына какого-то шишки, и их с мужем отправили в Прагу в представительство «Аэрофлота». Ходили слухи, что Лёнька с Любашей уехали в Америку, но толком мы ничего не знали. Да и не хотели. Каждый шел своей дорогой, обрастая новыми друзьями, забывая старых. Наверное, так и должно быть в жизни. Каждый проходит только ему положенный путь, оставляя в прошлом былых попутчиков, безостановочно двигаясь к собственной цели.

Наверное, мы бы никогда не встретились, если бы вдруг кто-то очень умный не придумал социальную сеть «Одноклассники». И случилось это буквально за 2 года до двадцатипятилетия с момента окончания нами института. Вот это да! И кто бы мог подумать! Постепенно из небытия, постаревшие и изменившиеся, выпорхнули на свет божий все наши друзья. Почти все. Мы списывались друг с другом, буквально целыми днями пропадая в Одноклассниках, находили друг друга, ликовали, радовались, делились крупицами сведений. И наш юбилей решили отметить все вмести. «Белград» к тому времени уже перестал существовать, и мы выбрали небольшой уютный ресторанчик недалеко от института. Занимался всем Миша, который не пошел в науку, но зато стал большим человеком в Московском правительстве.

Я пришла поздно, когда все уже собрались, расслабились, выпили и встретили меня ликованием и громкими возгласами. Впрочем, так встречали всех. Хотелось расспросить всех и сразу обо всем. Трепались, пили, искренне радовались встрече. И вдруг Ленка, сильно располневшая, но ухоженная и красивая, она теперь была косметологом, встала и захлопала в ладоши, привлекая внимания:

— Ребята, тише!!! Послушайте, Лёня Ирвин и Люба сейчас придут, они по делам ненадолго приехали из Америки!

— Уррраа!

Все были искренне рады. Янка оживилась:

— Так они все же в Америке?

— В Америке, — подтвердила Ленка, — давно уже. Леня преподает в университете, профессор, у него своя лаборатория. Кстати, очень известный ученый с мировым именем!

— А я говорил, что он будет физиком! — крикнул довольный Миша.

— Вообще-то он биолог, — улыбнулась Лена, — его в Сколково приглашают. Так что, будем видеться чаще! Впрочем, он сам расскажет.

— Ну надо же! — кисло проговорила Яна.

К тому времени она уже развелась с мужем и вернулась из Праги, что ее сильно огорчало. Все ее разговоры были только о том, как хорошо жить в Европе, и как погано в России, и никаких перспектив, одно дерьмо, и что она все равно свалит, любой ценой. И то, что Лёнька прижился в Америке ее не обрадовало.

И вот мы увидели Лёньку и Любашу. Они шли через зал и улыбались. Два красивых, стройных, высоких человека! И если Любаша почти не изменилась, то Лёнку мы узнали исключительно по мясистому носу. Он сильно похудел и стал стройным и статным, на носу висели дорогие очки в золотой оправе, волосы на висках поседели, но выражение лица осталось прежним! А Любаша была великолепна: дорого и элегантно одетая дама, тонкая и изящная, моложавая, ухоженная с головы до ног, с дорогой сумочкой в руках, уверенная в себе. Косы уже не было, хорошо уложенная прическа, и немного косметики, в меру, чтобы только подчеркнуть природную красоту. Лёнька радостно стал обнимать всех подряд, а Любаша села на любезно освобожденное место. Я видела, как смотрели на нее наши мужчины — с недоумением и восхищением. Любаша оказалась напротив Яны. Мне кажется, она сделала это намеренно. Теперь они сидели друг на против друга и были явно на равных.

— Ну как поживаешь? — спросила Янка.

— Все ок, — ответила Любаша, тут же отвлеклась и перебросилась парой слов еще с кем-то.

Они с Лёнькой мгновенно превратились в центр внимания.

Янка нацепила на вилку селедку и уныло стала жевать.

— А ты как? — вдруг спросила Любаша.

— Да тоже ничего, — ответила Янка. Настроение у нее явно испортилось.

— А знаешь, я тебе очень благодарна, — вдруг улыбнулась Любаша, — ты отучила меня грызть ногти. Никто не мог, ни мама, ни папа, а ты смогла. Так что спасибо! — она засмеялась, совершенно искреннее.

— Да не за что… Значит, зла на меня не держишь?

— Зла? — Любаша с удивлением посмотрела на Яну. Было видно, что никакого зла на Янку она не держит и не держала. — Нет, конечно!

— Как сестры-братья?

— Хорошо, сестричка сейчас у нас, в Америке, в Лёниной лаборатории работает, у братишки здесь бизнес. Родителям купила в Москве квартиру, да они в своей деревне сидят, — она засмеялась, — послезавтра поедем, навестим.

— Дядя Лео и София Григорьевна живы?

— Тьфу, тьфу, тьфу. Живут в Хайфе. С внуками по скайпу общаются. А старшенькая наша уехала к ним, в Израиль.

— Значит, дети есть, — скорее сказала, нежели спросила Янка.

— Конечно. Четверо.

— Четверо? — Янка не могла скрыть удивления, глядя на стройную и статную Любашу.

Информация все меньше нравилась Янке.

— И кем работаешь?

— Она инструктор по йоге. Йогиня моя! — Лёнька положил руки Любаше на плечи, и она тут же взяла его за руку.

— Разве это профессия? — вяло спросила Яна.

— О, она очень востребованный инструктор. К ней еще попасть надо! Вот, видишь, что из меня сделала, — Ленька рассмеялся и поцеловал жену в макушку.

— Вижу, — Янка налила себе вина.

— Любаша еще много чем занимается, у нее свой фонд.

— И что ты там делаешь? — спросила Янка.

— Много чего, ну например…, — Любаша задумалась, подбирая слова, и вдруг сказала, — ты же знаешь, с русским у меня всегда было неважно, может перейдем на английский? Мне легче по-английски говорить.

— А мне по-чешски, — тихо ответила Яна.

— Старик, ты выглядишь на все 100! — подошел пьяненький Ваня, — А я вот располнел.

Он и правда располнел, подурнел и обрюзг. От Алена Делона не осталось и следа.

— Женат? — спросил Лёня.

— Разведен. Уже 4 раза, — Ваня рассмеялся и почему-то посмотрел на Яну. — А ты, старик, стал хоть куда!

— Это все жена моя, — Ленька снова поцеловал Любашу. — Это ведь она настояла, чтобы я пошел в аспирантуру, и с Америкой ее идея, я бы и с места не сдвинулся. Так и лежал бы на диване тенью забытых пиратов. Да чего там! Она меня сделала!

— Помню, помню, тени забытых пиратов! — Ваня снова рассмеялся, налил рюмку и опрокинул, — У тебя мозги, старик! Это мы тени, а ты пират.

Он сел и грустно уставился куда-то в окно.

— Без Любаши мои мозги пропали бы! — Лёнька похлопал Ваню по плечу, — Ах да, вот, привез вам всем в подарок, сейчас, минутку.

Он ушел и вернулся с большой коробкой.

— Правда на английском, но, думаю, вам будет интересно — свидетельства встречи с НЛО.

— Ты все еще в это веришь, старик?

— Это мое увлечение. Хобби. В свободное от работы время. Вот, просвещайся! — он протянул Олегу книгу. — С дарственной надписью.

Было непонятно, шутит Ленька или серьезен. Но что он совершенно счастлив, сомнению не подлежало!

Вечер подходил к концу, и постепенно все стали расходиться. Первыми наши стройные ряды покинули Лёнька и Любаша, а с ними ушла Ленка. Очевидно, что они продолжали общаться и весьма тесно. За ними потянулись остальные. Уже стоя в гардеробе в пальто, я вдруг вспомнила, что оставила на столе телефон. Вернувшись в зал, я увидела сидящую ко мне спиной Яну за огромным рядом пустых столов. Опираясь локтем о стол, она прижимала к щеке пустой бокал и о чем-то думала.

ЧТО ТАМ, ЗА МОСТОМ?

Нашему скнятинскому детскому Братству посвящаю

Деревню Женька любила. Когда она еще не ходила в школу, ее привозили туда уже в апреле, а забирали только в ноябре, и они с бабушкой и дедом жили в большом старом доме из серых рубленых брёвен с голубыми наличниками на окнах. Наличники бабушка красила каждую весну, чтобы они были свежими. Дом этот достался бабушке по наследству от какой-то далекой тетки, у которой никого, кроме бабушки, не осталось. Как же бабушка радовалась! Ведь она помнила этот дом, когда была еще маленькой девочкой, как Женька. Она так и говорила: «Когда я была такой же как ты, то приезжала в этот дом погостить. Он был совсем новым, светлым и чистым. Тетка пекла в печи драчёну, и вкусней этого пирога я не ела ничего в жизни. Этот дом мне всю жизнь снился. Как знал, что я его хозяйкой стану!» Драчёной бабушка отчего-то называла манник. Хотя Женька-то знала точно, что лучше, чем бабушка, этот румяный и нежный пирог не печет никто, даже та бабушкина тетка.

Когда она впервые переступила порог этого дома, Женька была совсем крохотной. Но воспоминания остались. Особенно запомнился запах. Он состоял из смеси старой усохшей древесины, каких-то трав, развешенных по стенам в огромных мешках, сеном, животными, видимо, жившими в сарае, и то ли молоком, то ли просто вещами, хранившимися в двух огромных сундуках. В этих сундуках лежали аккуратно связанные тесьмой недогоревшие церковные свечи, несколько лампадок, только одна из них была целой и невредимой, толстый том Библии, сильно потрепанное Евангелие — все это были вещи из затопленной во время строительства Угличского водохранилища и разрушенной церкви, — а еще подолы для кроватей, вязаные крючком скатерти, старинные сарафаны и тонкое, очень красивое льняное белье. А, может быть, дом пах той самой драчёной, которая так нравилась бабушке. Потом запах изменился, выветрился, подстроившись под новых хозяев, наполнился городским колоритом вместе с въехавшими в дом вещами, вместе с обоями, зачем-то закрывшими рубленые стены, вместе с кипой журналов, книг, постельного белья, занавесок, тарелок, чашек и прочей утвари, следующей повсюду за хозяевами. Но почему-то много лет спустя, возвращаясь в памяти к тем далеким годам, Женька вспоминала именно тот, первый, ни с чем не сравнимый запах. Он вдруг на мгновение оседал на обонятельных рецепторах, воспроизводимый памятью, и пропадал. Но этого было достаточно, чтобы воспоминания водопадом обрушивались на уже взрослую и солидную женщину, доктора медицинских наук Евгению Петровну Суворову.

А тогда… тогда она была просто Женькой. Маме дом не нравился. Мама была городской до кончиков ногтей. А до нужного места добираться приходилось очень долго. Сначала доезжали до станции Савелово, затем пересаживались на местный поезд и ехали до станции Скнятино, а потом шли пешком вдоль реки, и дядя Вася, который жил в соседнем доме, перевозил всех на лодке на другой берег, где и стояла деревня. Мама приезжала только на машине, и то нечасто. А вот отец дом полюбил. Здесь такая рыбалка, говорил он, лучше, чем под Астраханью. Но в отпуск все равно ехал с мамой на море.

Вот так и получилось, что Женька в основном торчала здесь с бабушкой и дедом. Дед у Женьки был не родной. Он женился на бабушке после войны, где она потеряла мужа и 3 сыновей, вот только мама и осталась. Бабушка тогда жила в Калязине, а дед приезжал в этот небольшой волжский городок по делам Партии. Приглянулась ему добрая и заботливая вдова, работавшая на фабрике, где валяли валенки, и он забрал ее в Москву. Так Женькина мама стала москвичкой, а уж сама Женька в столице и родилась. Но если бы кто-то сказал девочке, что ее дед, это вовсе не ее дед, ох, держись! Уж Женька бы ему показала! Ну к кому она бежала, когда соседский мальчишка отобрал у нее велосипед? Кто стойко, независимо от погоды, водил ее в музыкальную школу? Кто вечерами после трудного дня в саду шел ловить с ней рыбу, несмотря на боль в ногах? Кто любил Женьку больше всех на свете? Конечно же дед! Он всегда был рядом, и никогда, никогда не ругался на Женьку. Бабуля тоже Женьку любила. Но как-то очень строго. Она говорила, что приучать к жизни надо с детства, вот она уже в 5 лет печь топила и обед мамке готовила, и полы кирпичами натирала, а в 7 уже корову доила. Вот какая она была работящая. А жизнь ее все равно потрепала. Такая вот она, жизнь, коварная. Не жди от нее хлеба с солью, а только кнут да соль без хлеба. «Вот узнаешь жизнь…», — говорила она внучке, и многозначительно качала головой. Ей было очень жаль Женьку, когда она узнает жизнь. Все это было странным и непонятным, но чего ее знать, эту жизнь. Вот она, прекрасная и радостная, в самой лучшей стране в мире. Но бабушка только смеялась, потому что она-то эту жизнь уже познала, и цену ей понимала. Правда дед над бабушкиными причитаниями только посмеивался, и, крепко прижав к себе девочку, говорил: «Никакой жизни я тебя в обиду не дам!» А раз дед сказал, значит, так оно и будет. Но все равно было странно.

В деревне Женьке не было ни весело, ни скучно. Просто хорошо. Как бы сейчас сказали — комфортно. Она любила валяться на цветущем лугу в лужицах колокольчиков, собирать букеты ночных фиалок, от которых вечерами дурманило голову, ходить с дедом по грибы и по ягоды, а вечерами, сидя на лодке, рыбачить, глядя, как солнце, уставшее за день от собственного жара, охлаждаясь, уходило за мост. Вот этот мост и не давал Женьке покоя. Он находился километрах в трех от деревни, именно по нему ходили железнодорожные составы, и поезд, на котором можно было добраться до деревни. Но Женьку привозили и увозили на машине, и она не знала, что там, за мостом. Но так хотела узнать!

Женька была фантазеркой. Выдумщицей, как говорила бабуля. Впрочем, добавляла она, с возрастом это пройдет. Женька точно знала, что в цветах живут цветочные феи, она сама не раз слышала, как они чихали, надышавшись цветочной пыльцой, что в лесу можно отыскать целые гномьи города, только они под землей находятся, что на водяных лилиях по вечерам водяные принцессы, совсем крохотные, отчего их часто путают со стрекозами, любят устраивать посиделки. А еще Женька знала, что есть на свете такая страна, Волшебная-приволшебная, куда если попадешь, то тут же станешь взрослой, и тебе враз исполнится 18 лет. И не надо будет ходить в школу, зубрить таблицу умножения, или по сто раз наигрывать гаммы в музыкалке. Оно само в голове уже будет. В этой стране есть, естественно, столица — Городок, да-да, так и называется — Городок, где все мостовые выложены белым мрамором, а дома разноцветные, как радуга. Живут там крохотные человечки, которым, разумеется, всегда по 18 лет. Они любят вечерами пить чай на балконах, ходить в лес за ягодами, а каждая ягода черники для них, как для нас арбуз, и путешествовать. Поэтому, если очень захотеть, то можно разглядеть в траве маленький паровозик, или увидеть в небе крохотный самолет, или кораблик с жителями Волшебной-приволшебной страны. А если повезет, и он остановится, то нужно туда обязательно сесть, и тебя отвезут в страну, где не нужно на обед есть ненавистный картофельный суп, выслушивать, что ты еще маленькая, стоять в углу и ложится спать в 9. Конечно, Женьке никто не верил. А ведь это была чистая правда: и паровозик, и пароходик, и крохотные человечки, которые черничную ягоду режут как арбуз, и дети, которые однажды станут взрослыми.

И вот как раз за этим мостом, как предполагала Женька, возможно, и была эта самая страна. А если и нет, то все равно, наверняка располагалось что-то очень важное и интересное. Но как туда попасть? Одну ее, разумеется, не отпускали, а взрослым тратить время на столь длинные походы времени не было. Мост был построен после войны. Он соединял два берега реки Волнушки полукруглыми бетонными арками, скрепленными наверху крест-накрест положенными перекладинами серого цвета. Ничего примечательного, мост как мост, таких в России пруд пруди, но для Женьки он был таинственным порталом в мир чудес и тайн, он казался ей скелетом доисторического животного, и она могла часами смотреть, как, освещенный солнцем, он перегоняет с берега на берег длинные товарные составы, и как вечерами сливается с такими же серыми сумерками.

— Да ничего там нет, — успокаивала ее бабушка, — такие же деревни, как наша.

Но Женька ей не верила. Откуда ей знать, если она там не была. И вечерами, сидя на мостках с удочкой в руках и глядя на медный диск солнца, зацепившийся за край бетонной балки моста, она размышляла о тайнах, спрятанных от нее до поры до времени, о Волшебной-приволшебной стране, в которую никто, кроме нее не верил, о будущем, в котором, как в кармане пальто, лежали события ее будущей Жизни.

И однажды она за мостом побывала.

В тот год сильно заболел папин брат, дядя Толя. Дядя Толя, или Анатолий Николаевич, как уважительно звали его остальные, был ученым «с мировым именем», как гордо говорил папа. Он жил в большой квартире, оставшейся от родителей, недалеко от Женьки. Семьи у дяди Толи не было, и когда он заболел, то и ухаживать за ним стало некому, кроме Женькиных мамы и папы. А заболел он, по словам бабушки, страшной болезнью, Женька хорошо представляла себе этого монстра, пленившего добрейшего дядю Толю, который теперь часто лежал в больнице, стал худым, слабым и беспомощным. И тогда на семейном совете решили забрать его к себе, потому что мама устала бегать туда-сюда. Поэтому Женьку, несмотря на то, что она уже училась во 2 классе, отправили в деревню с бабушкой и дедом уже в начале мая, отпросив в школе. Без подружек делать было нечего, и девочка проводила дни, заполняя их приятным бездельем. Тогда она еще умела ничего не делать, и могла часами лежать в гамаке, разглядывая проплывающие мимо облака, или наблюдать за шмелем, ныряющим из одной чашечки цветка в другую, или просто слушать поющих птиц, стараясь разгадать их удивительный язык. Конечно, было немного скучновато, и время ползло медленно, как тяжелый товарный состав в гору, зато мама с папой каждые выходные приезжали к Женьке в деревню. Правда мама все время жаловалась, что невыносимо устала и сама скоро туда отправится, папа укоризненно на нее смотрел, обижался и гордо обещал все делать сам, потом они ссорились, мирились, и так каждый раз. А бабушка только качала головой и приговаривала: «Так долго продолжаться не может». Но Женьку все эти проблемы не касались, и она продолжала вдыхать каждый день каникул, радуясь, что они неожиданно стали такими длинными.

И вдруг совершенно неожиданно отец приехал во вторник, посреди рабочей недели. Он шел с реки в сопровождении троих незнакомых мужчин. Бабуля и дед напряженно следили за этой процессией, опасаясь, что произошло худшее. «Анатолий Николаевич», — только и сказала бабушка и сокрушенно покачала головой. Но оказалось, что с дядей Толей все в порядке, более того, он пошел на поправку, не зря папа всегда верил, что наша медицина самая сильная в мире, а приехал папа, потому что по случаю купил подержанную «казанку» и неновый мотор «ветерок», и вот «с ребятами» привез сюда, и теперь лодочка стоит на берегу, мирно покачиваясь на волнах.

Отец был возбужден и очень доволен. Съев сытный бабулин обед, «ребята» отправились домой, а папа остался. Он сказал, что лодку необходимо зарегистрировать, и сделать это надо немедленно, причем плавающее средство обязано быть представлено пред светлые очи инспектора для технического осмотра, и завтра папа отправится в райцентр по реке.

— Ты же хотела посмотреть, что там, за мостом? — спросил он Женьку.

Женька замерла, но видимо замерла так впечатляюще, что папа только засмеялся, взял девочку за руки и сказал:

— Тогда готовься. Там, за мостом, есть острова, я видел их на карте. Я вас с дедом заброшу на один из них, а на обратном пути заберу.

Это была самая беспокойная ночь в Женькиной жизни. Девочка то и дело просыпалась, вскакивала с кровати и смотрела на часы, которые, монотонно тикая, производили само время. Они явно хулиганили, потому что вот только что в мерцании лунного света маленькая стрелка стояла у цифры 12, и вот уже показывает 3, и не успела Женька прилечь на минутку, как стрелка ускакала на 5. Так и проспать недолго! Но вот, наконец, сквозь ситчик занавесок забило солнце, и радиоприемник на стене что-то тихонько пробурчал. Женька тут же вскочила и бросилась умываться.

— Ты чего такую рань? — удивилась бабушка, уминая тесто для пирогов. — Спала бы еще, время-то есть.

Потом был плотный завтрак и нервные бабушкины причитания:

— И зачем только ребенка тащите, на реке ветрено, погода-то пока не жаркая, чай не лето.

При этом бабушка складывала в большую корзину еще горячие пирожки, 2 бутыли молока, картошку в мундире, зеленый лучок, отварные яйца и порезанную кусочками колбасу.

— Вот, с голоду не помрете. На земле не сидите, я два одеяла положила, курточку Женечкину не забудьте, а ты что, старый, совсем из ума выжил? Оделся, как на парад. Телогрейку возьми.

Все бабушкино существо говорило, что она крайне против данного предприятия, но ничего не поделаешь, ведь ее, как всегда, никто не слушает, хотя впоследствии выяснится, что она была, как всегда, права.

На реке и правда было холодно. Ветер дул с севера, река волнилась, пенилась, раскачивая привязанную к мосткам лодку, то становилась черной и грозной, когда солнце уходило за тучи, то вдруг окрашивалась в ярко-синий цвет, отражая глубокое майское небо. В лодку грузились долго. Бабушка все причитала, отец заливал в мотор бензин, но бензин расплескивался, потому что лодка качалась, и радужными кругами плавал вокруг мостков.

Наконец, оттолкнувшись от лодки, берег медленно поплыл прочь, и бабушкина фигура, скорбно-обиженная, стала потихонечку удаляться, зато таинственный, так безудержно манивший мир, — приближаться. Дед сидел на веслах, усиленно ими работая, а отец колдовал у мотора. Мотор долго не хотел заводиться, и папина рука с визгом пролетала у Женьки над головой, когда отец дергал за какой-то шнурок. Но вот в механизме проснулась жизнь, сначала слегка затрепетала, неуверенно буркнув, и вдруг мотор взревел, дернул лодку, так что Женька едва не упала, и их новое плавающее средство уверенно двинулось вперед.

Сначала все было как обычно: низко склоненные над водой ивы, словно русалки, полоскали в воде зеленые ветви волос, да изумрудные поля, засеянные то ли овсом, то ли пшеницей, попеременно сменялись небольшими перелесками. Вдруг слева появился холм, поросший густыми шапками зацветающей сирени, и на самом его возв