Оглавление

Странная встреча

— Я любила, как любят не избалованные излишним вниманием люди: трогательно и в то же время со страстью, всецело отдавшись нахлынувшему чувству и неведомым доселе ощущениям души и тела. Он стал для меня звездой первой величины, новой планетой, о которой никому пока неведомо. Лишь я через телескоп своих мыслей могла наблюдать за ее неуловимым движением… Я полнокровно жила лишь рядом с ним, впадая в состояние апатии всякий раз, когда он уходил. Я ненавидела его друзей, родных и близких. Лишь я имела право на ту любовь и ласку, на которую он был способен. Вся его жизнь должна была принадлежать мне, мне одной…

Девушка прикрыла глаза и какое-то время сидела молча, обхватив себя руками. Пока она говорила, я удивленно слушала, не поднимая головы от газеты, и лишь искоса разглядывала поехавшую петлю на ее правом чулке. Этот монолог меня удивил. Я не могла понять, что ей нужно. Была ли это простая человеческая необходимость выговориться или она ждала какого-то совета? А может, она говорила сама с собой?

Внезапно пронесся ветер, срывая с верхушек деревьев сухие желтые листья. Они обреченно падали, напоминая выкинутые чьей-то усталой рукой грустные послания из прошлого…

Я с досадой подумала о своих неразрешенных проблемах и своем невинном желании немного отдохнуть от них, которое и привело меня на эту скамейку.

Проходя через уютный сквер, я неожиданно для себя решила отвлечься от хозяйственных неурядиц. Новенькая скамья манила меня к себе, и я не стала сопротивляться желанию присесть и отдохнуть хотя бы несколько минут. Удобно расположившись, я оглянулась по сторонам, затем, немного подумав, извлекла из сумки газету c кроссвордом, гелевую ручку и погрузилась в мир черно-белых клеточек. Отгадав очередное слово, я довольно поправила на шее легкий шарфик и вписала буквы в пустые ячейки. Стоял один из тех теплых сентябрьских дней, когда почти забываешь о том, что лето позади. Однако в воздухе уже парили еле уловимые осенние запахи древесной ванили, остывающей земли и спелых яблок. Бесформенные облака молочно-белого цвета медленно ползли в разных направлениях. Опавшая листва умиротворяюще шуршала под колесами детских прогулочных колясок, управляемых молодыми мамашами. По специально выделенной дорожке, накручивая педали, пронесся велосипедист в облегающих трикотажных шортах. Мелькание его бледных, но невероятно жилистых икр привлекло мое внимание, поэтому я не сразу заметила присевшую рядом девушку. Не знаю, по какой причине она выбрала именно ту скамейку, на которой сидела я, скорее всего, ей все-таки нужен был слушатель. Пока я размышляла, девушка снова заговорила:

— Меня ничего не интересовало, я перестала посещать занятия в колледже, встречаться с подругами. Когда он уходил, а он никогда не оставался, я запиралась в своей маленькой квартире, и единственным моим другом становился мобильник, потому что он связывал меня с моим любимым. Я не в состоянии была думать ни о чем другом. И так продолжалось пять месяцев…

Я уже сидела вполоборота к ней и внимательно слушала, молча наблюдая за игрой света и эмоций на ее выразительном лице. У нее был маленький нос, который не очень гармонировал с другими, более крупными чертами лица. Время от времени она проводила языком по вспухшим губам. На мой взгляд, ей было лет двадцать или двадцать два. Я не могла ее хорошо разглядеть, так как она ни разу ко мне не обернулась. Ее беспокойные пальцы все время находились в движении.

Мое любопытство было разбужено. Однако я понимала, что вопросы, которые переминались с ноги на ногу в моей голове и смущенно просили быть заданными, пока неуместны. И решила не спешить.

— Я ловила каждый взгляд, брошенный на него проходившими мимо нас девушками. Я понимала, что он многим нравится, и это меня бесило. Меня одолевали мучительные сомнения всякий раз, когда он не сразу отвечал на мои звонки. Меня возмущало, что он не считал нужным рассказывать мне о всех своих друзьях, о том, чем занимался после работы. Я была одержима им. С каждым днем моя ревность набирала обороты, но я ничего не могла с собой поделать.

Девушка запустила пальцы в свои темные волосы, форма которых меня немного смутила. Они лежали зигзагом на плечах. «Это что, сейчас так модно носить?» — подумала я.

И тут она впервые посмотрела на меня. Воспаленные, покрасневшие глаза выдавали ее печаль. Но помимо печали что-то было странное в этом взгляде, но я не поняла, что именно.

— Вы, наверно, осуждаете меня?

От неожиданности я растерялась. Слегка сросшиеся брови придавали ее взгляду мрачный вид.

— Вот и он меня не понимал, — она подняла упрямый подбородок, — он говорил, что ревность для него — признак недоверия и если я сомневаюсь в нем, то нам не по пути. Меня злили его слова. Он знал, как я к нему отношусь и что ближе него у меня никого нет. Как он мог так говорить? Мое сердце разрывалось от боли при этих словах. Сначала ревность была частью меня, а потом завладела мной целиком.

Вскоре он перестал отвечать на мои звонки в течение дня. Наши встречи переросли в выяснение отношений — кто, почему, когда?

— Он давал вам повод для ревности? — решила я задать вопрос.

Девушка всхлипнула и сжала губы.

— Не знаю… нет, — произнесла она наконец.

— Так что же вас так мучило?

— Моя одержимость.

— Это страшно.

Она посмотрела на меня потемневшим взглядом, и мне стало не по себе.

— Что же вы надеялись получить от своей ревности?

— Вы думаете, я не понимала, что ужасно себя веду? Понимала. Но не могла остановиться. Смотрите, — она схватила себя за волосы, — у меня были длинные волосы. Он их обожал, любил расчесывать щеткой… Во время очередной ссоры я схватила ножницы и сама отрезала их… чтобы сделать ему хоть немного больно. Я помню его взгляд — это было началом конца.

Слезы потекли по ее высоким скулам, подбородок задрожал, и вряд ли можно было найти слова, которые смогли бы ее хоть как-то успокоить.

Мимо нас прогуливались две женщины, они оживленно беседовали, ведя перед собой своих малышек. Одна из них вдруг остановилась перед нами. Ее лицо выражало одновременно и удивление, и сочувствие. Она подошла к нашей скамье и протянула плачущей девушке маленькую фигурку плюшевого мишки.

— Не плачь, — сказала она и, вложив свой дар в руки смущенной девушки, убежала, унося с собой запах чистоты и детского шампуня.

Девушка, казалось, с интересом рассматривала игрушку.

— Добрая девочка. У меня тоже могла быть такая малышка, — произнесла она несколько минут спустя, — но я от нее избавилась.

Я не расслышала в ее словах ни одной нотки сожаления.

— Зачем вы это сделали?

Не знаю, что я надеялась услышать от нее. Может, слова раскаяния или оправдания? Может, я хотела услышать рассказ о том, как ее парень заставил сделать аборт? Но только не то, что я услышала.

— Я не желала ребенка, он отдалил бы нас. Я не хотела делить его любовь ни с кем. Даже с ребенком.

— Вы сказали ему об… этом?

— Нет, какой смысл.

— А матери? У вас ведь есть мать?

— Нет у меня матери. Она рано умерла.

— А отец?

— Отец умер через два года после смерти мамы.

— Боже мой, — это было все, что я смогла вымолвить. Жалость сдавила мне горло. — Сколько же вам было лет?

— Одиннадцать. — Было заметно, что девушке неприятны непрошенные воспоминания. — Меня определили в приют, но я жила в основном с бабушкой. Пока та тоже не умерла… Потом был детский дом, из которого я пару раз сбегала и куда меня неизменно возвращали.

— А почему вы сбегали? — задала я идиотский вопрос.

Она смерила меня угрюмым взглядом:

— Потому что из ада пытаются вырваться, а там был кромешный ад…

Я вспомнила статью, на которую наткнулась случайно в интернете. Она как раз касалась выпускников детских домов. Статистика была неутешительная. Автор писал о том, что сорок процентов этих ребят в первые же годы попадают в тюрьму, а еще сорок процентов становятся бездомными. Из оставшихся же двадцати процентов половина сводят счеты с жизнью и лишь в долю процента попадают по-настоящему успешные люди.

— В нашем детдоме дети умирали от голода. Вы можете себе это представить? У нас происходили драки из-за не поделенного завтрака. А еще в наш приют стали распределять детей с тяжелыми заболеваниями, ну типа церебрального паралича и все такое. За ними требовался особый уход. Ой, не могу, аха-ха, особый. Несколько таких несчастных задохнулись во время еды.

— Какие ужасы вы рассказываете, — я слушала, сдерживая внутреннюю дрожь, — как такое возможно?

— Еще как возможно. Я слышала, ребята говорили, что их нужно было кормить через капельницу. Ага, сейчас.

— А вы сами куда сбегали?

Она поморщилась, как от боли.

— В никуда, лишь бы подальше от этой клоаки. Хоть на время.

— Вас били?

— Всякое было. В детдоме ведь своя иерархия, очень сложная. Было два корпуса: в одном находилась малышня, в другом все остальные, начиная с двенадцати лет. Каждый этаж — один отряд, который имел двух или трех воспитателей. Справиться со своей задачей им было тяжело. Поэтому для наведения порядка назначались командиры из самих детдомовцев.

— Разумно, дети могли выбрать самых достойных из своих рядов, — сказала я с энтузиазмом и натолкнулась на странный взгляд.

— Вы о чем? Достойные, — передразнила она меня, — на эту роль шли самые отмороженные, у которых отсутствовали такие понятия, как справедливость или уважение. Для них важнее были ненависть, унижение, физическое превосходство. Они кайфовали от того, что подчиняли себе тех, кто был слабее, а потом держали их на побегушках.

Я слушала, приоткрыв рот и округлив глаза.

— Был у нас один мальчик. Попал к нам, когда ему было лет шесть. Родителей лишили родительских прав, кажется, пили они по-черному. Парню, по ходу, не везло по жизни. Сначала на родителей, а затем и на приют. Наш командир со своими шестерками издевался над ребенком во время прогулок. Нарвут крапивы, засунут в трусы и посадят его на скамейку. Мальчишка понимал, что, если встанет, будет только хуже.

— Это напоминает тюрьму, — прошептала я.

— Не вижу разницы, — фыркнула она. — В один не очень прекрасный день они добрались до парня, с которым я дружила. Бедняга в чем-то провинился, уже не припомню. Командир решил взяться за его перевоспитание. В качестве наказания придумали отвратительную процедуру поедания собственного говна.

— Что вы такое говорите? Кто на такое согласится?

— Эх, — в ее голосе прозвучала неприкрытая горечь, — страх отвратителен, потому что может опустить личность ниже плинтуса… Стали бы бить, и бить беспощадно. Вот так.

— Сломали парнишку?

Она посмотрела на меня и кивнула головой.

— На следующее утро его нашли в туалете. Он повесился. Не пережил унижения.

Мне не верилось, что где-то могут происходить подобные вещи.

— Моральная жестокость порой бывает страшнее физического насилия, — она тяжело вздохнула. — Детдомовские трудно поддаются воспитанию, и это факт. Поэтому и методы их наказания бывают соответствующие.

— О чем вы говорите? — удивленно спросила я.

Девушка молчала, прокручивая в голове неприятные воспоминания.

— Как-то, после моего очередного возвращения из неудавшегося побега, директор отвез меня к своей знакомой, которая заведовала наркологическим отделением, — девушка потерла виски и сильно сжала кулаки.

— И что?

— Да ничего, если не считать того, что меня оставили в закрытой палате с двумя взрослыми мужиками, которые находились в состоянии белой горячки. На целых три дня. В палате даже туалета не было.

— Сколько вам было на тот момент?

— Пятнадцать лет.

Я представила себе затравленное юное создание, запертое с больными в состоянии алкогольного психоза.

— Эти люди теряют контроль над своим сознанием и могут причинить вред как себе, так и окружающим, — возмущенно заявила я, — как взрослые ответственные люди могли так поступить с вами?

— Ответственные? — девушка улыбнулась. — Ну да, к концу вторых суток они привязали их к кровати веревками. Наконец-то ответственность проснулась.

— Как вы выдержали такое испытание? — спросила я.

— Время от времени теряла сознание, вы знаете, очень помогает, — ответила она с сарказмом.

— И что было потом? — мой голос был полон сочувствия.

— В восемнадцать лет я ушла из приюта и стала жить самостоятельно. У меня была квартира, которая досталась от родителей.

— А на что вы жили?

— Закончила курсы продавца-кассира и устроилась работать в «Руссмаркет».

Я подумала о тысячах таких же девушек, которым жизнь преподнесла немало испытаний, при этом ни разу не обласкав как следует. Я немного озябла. За разговором я даже не заметила, как небо заволокло серыми тучами, солнце исчезло, а вместе с ним и то тепло, которое оно распространяло. Стало прохладно.

— Через месяц я познакомилась с одним чуваком, он таксовал в нашем районе. Встретились пару раз, а потом, однажды вечером, он пришел ко мне в гости с рюкзаком и остался, — девушка усмехнулась своим мыслям, — да только счастье длилось недолго.

— Что же случилось?

— Самая банальная вещь — он стал пить, и это было невыносимо. В него вселялся бес, ха-ха, к тому же не один, и они все дружно поколачивали меня. Я убегала из своей собственной квартиры, спала в подъезде на подоконнике, а утром замазывала синяки тональным кремом, чтобы на работе не было неприятностей. Не помню уже, сколько это все продолжалось, но в конце концов мы расстались.

— Вы любили его?

— Любила? — она посмотрела на меня так, словно у меня на лбу выросла рука. — Нет, я была с ним от безысходности и одиночества. Я понятия не имела, что такое любовь, пока не встретила ее.

Она грустно улыбнулась, и я поняла, что память воскресила в ней приятное душе воспоминание.

— И как же вы ее встретили? — по непонятной причине мне вдруг тоже захотелось прикоснуться к этому воспоминанию.

— Это было очень забавно, — она глубоко вздохнула и отрывисто вытолкнула из себя воздух. — Я шла через бульвар к метро, опаздывала на занятия. Весна только-только начала осознавать, что имеет все права пробуждать природу и дарить тепло. Апрель радовал и дурманил белоснежной черемухой. К тому времени я уже занималась в колледже дизайна. Я всегда хорошо рисовала, мне нравилось шить. У меня была мечта стать дизайнером одежды. Сейчас я понимаю, насколько счастлива была всего несколько месяцев назад. Я строила планы и представляла свое будущее исключительно в радужных цветах. Старалась ярко одеваться, купила себе красную широкополую шляпу. Она и стала виновницей нашего знакомства.

— Шляпа? — удивились я.

— Весенний ветер бывает порывист, — она кивнула и откусила заусенец на указательном пальце. Этот жест заставил меня улыбнуться. — Он сорвал с меня шляпу и понес по дорожке, выложенной цветной плиткой. Я страшно перепугалась, что ее затопчут или она упадет в лужу. В общем, я побежала ловить свой яркий аксессуар, который улетал все дальше, пока не очутился в руках какого-то незнакомого парня. Он смешно крутил ее в руках и стряхивал с нее пыль.

«Это ваша вещь?» — спросил он меня, когда я подбежала к нему и протянула руку к шляпе. Я кивнула, вырвала ее у него из рук и надела на голов